Апекс

Олли Ver, 2018

Люди думали, что этот день станет знаковым. Говорили – этот день войдет в историю. Действительно, день, когда Апекс поступил на розничный рынок и начал продаваться так же массово, как мобильные, обещал стать событием века, а возможно, и тысячелетия. День, когда люди смогли купить билет в прошлое, должен был запомниться навсегда. Но те, кто остался в живых, дату первой продажи прибора не помнят.В оформлении обложки использована иллюстрация автора.Содержит нецензурную брань.

Глава 2

— Ну и как там Василий? — спрашивает Отморозок.

Поднимаю голову, смотрю на него, не прекращая шнуровать ботинок. Секундная пауза, после чего я снова опускаю голову и бубню:

— Нормально. Чего ему будет-то?

— И правда ведь, зараза, ни хрена ему не делается, — хохочет он, а затем поворачивается в «кухню» и орет. — Куцый!

Из «кухни» доносится вопросительное мычание.

— Давай траванем Василия? — орет Отморозок.

Слышатся неторопливые шаги, и к нам подходит наша сволочь — у него в руках банка с маринованными огурцами, и он с аппетитом ими хрустит. Поравнявшись с Занудой, лениво оглядывает нас троих:

— Чем? Тебя ему скормить? — говорит Куцый с набитым ртом. — Боюсь, он такое говно и жрать-то не станет, — Куцый переводит взгляд на меня, смотрит, как я маюсь со шнуровкой, и, прожевав, говорит. — Тебе помочь?

Бросаю на него быстрый взгляд:

— Не надо.

— А чё сразу говно-то? — весело парирует Отморозок. — Слушай, а может попробовать кислоту из аккумуляторов?

Куцый на Отморозка даже не смотрит, он терпеливо наблюдает за тем, как я шнурую левый ботинок. Ему отвечает Зануда:

— Кислоты уже пробовали, — голос у Зануды слегка гнусавый, отчего кажется, что каждую секунду своей жизни он чем-то бесконечно недоволен. Собственно, за это его прозвали Занудой. На самом же деле он совершенно не зануден, просто голос такой.

— Когда мы успели?

— Не мы, — голос Зануды еще скучнее. — Другие.

— Кто?

На этот раз в разговор вклинивается Куцый:

— Северные, Центральные, Унылые, Мореходы… — Куцый смотрит на мои руки, — …Барыги, Гастролеры и даже эти… — его взгляд становится все напряженнее и он временно теряет мысль, но затем, — …Сектанты. Твою мать! — он впихивает Зануде банку с огурцами, и в несколько шагов оказывается рядом со мной. Садится на корточки — его руки выхватывают шнурки из моих и ловко сводят на нет мои старания, развязывая бездарно наложенную шнуровку. — Нужно затягивать, а не наматывать на крючки. Затягивать! Поняла? — голос его — раздраженный и резкий, руки затягивают шнуровку так туго, что я стискиваю зубы. — Они должны плотно прилегать. Как вторая кожа, ясно? Не болтаться, а сесть, как влитые. Понимаешь? — он быстро поднимает глаза, я киваю. Куцый снова опускает глаза, глядя на то, как шнуровка вдавливает в мои ноги ненавистные берцы. — Поэтому тебе в них неудобно — ты просто не умеешь их шнуровать.

С левым ботинком покончено, и он принимается за правый, пока близнецы с азартом обсуждают возможность применения кислоты на практике. Зануда гнусаво и лениво объясняет, что кислота их не берет, но Отморозок настаивает на том, кислота кислоте рознь и предполагает, что, возможно, не той кислотой пользовались.

— Да говорю же тебе, что разные кислоты пробовали, — говорит Зануда.

— И что?

— Что, что… не знаю я, что! Просто слышал, что не берет.

Куцый быстрыми, отточенными движениями затягивает шнуровку правого ботинка — молча и раздраженно. Если бы не мой рост, если бы не моя комплекция — давно бы пошла за борт. Но я мелкая и худая, а потому пролезаю в щели, форточки и лазы, куда другим и руку не просунуть. Тут, как известно, главное, чтобы голова прошла, а она у меня тоже невелика (во всех смыслах), поэтому Куцый, прозванный так за то, что всего на десять сантиметров выше меня, терпеливо шнурует мои ботинки. Во мне всего один метр пятьдесят пять сантиметров, поэтому парень, ростом метр шестьдесят пять не может иметь другого прозвища. Было бы неплохо иметь имена, конечно. Если б только вспомнить их…

— Вот! — победно говорит он и хлопает ладонью по моей щиколотке, как по спине добротной лошади. — Видишь, как должно быть?

Опускаю глаза вниз, потом смотрю на него и согласно киваю.

— А я тебе говорю, что надо попробовать, — настаивает Отморозок.

Куцый смотрит мне в глаза:

— Плотно. Как вторая кожа. Поняла?

Снова киваю.

— Говорят же тебе, дубина, бесполезно, — гнусавит Зануда.

— Да мне плевать, кто и что говорит. Мне нужно знать — почему, а не слушать бред…

Куцый поднимается:

— Кислота не берет их потому, что не взаимодействует, — он подходит к Зануде и забирает у него банку из рук.

— В каком смысле? — Отморозок смотрит в спину Куцему, который идет на кухню, ставит банку с маринованными огурцами на стол и плотно закрывает крышкой, затем открывает неработающую морозилку и ставит банку во второй поддон сверху, хлопает дверцей и поворачивается к нам:

— В прямом. Не вступает в реакцию.

— Ладно, блин, нагнал жути, — Отморозок натягивает на себя жилетку и застегивает молнию. — Рассказывай уже.

Зануда поднимается и делает многозначительное лицо, а-ля «я же говорил», адресуя свою наглую рожу брату, а Куцый улыбается и берет куртку со спинки стула:

— Тут особо-то и нечего рассказывать.

— Да говори уже.

Куцый смеется:

— Если на тебя полить кислотой, будет дыра. Если на Красного — придется идти за тряпкой.

— В смысле?

— В прямом. Кислота не задерживается — просачивается сквозь Красного, как вода сквозь решето, не причиняя вреда, — он надевает куртку, застегивает молнию. — Все готовы?

Этот вопрос адресован не столько нам троим — близнецы всегда готовы — сколько мне. Я поднимаюсь и киваю.

— А мне ты шнурки не завяжешь? — жеманно спрашивает Отморозок.

— Если только на шее, — отвечает Куцый.

***

Обходим угол — остается пересечь один квартал, а это одна большая прямая и два поворота. Близнецы быстрые, ловкие, как спецназовцы, но невнимательные, как самые обыкновенные подростки. Смотришь на них и в жизни не скажешь, что им по шестнадцать — уж так их жизнь потрепала, что сейчас они похожи на крепко пьющих двадцатилетних — лица в свежих порезах и едва заживших шрамах, оставленных зубами Красных, на руках узор тот же, только глубже и сетка белых линий гораздо плотнее, под глазами мешки от недосыпа и лица их несимметрично припухлые от синяков и ссадин — заживших и совсем еще свежих. На вид не скажешь, но они оба жутко переломаны — руки, ноги, ребра. Помимо всего прочего, у Зануды сломана ключица, не разгибается мизинец левой руки, а у Отморозка нет пары нижних зубов и юбилейное сотрясение головного мозга. Все потому, что они, в общем-то, оба отмороженные, но надо же их как-то отличать? Поэтому один из них Зануда. У обоих напрочь отбило чувство страха — по каким-то странным прихотям Апекса им напрочь отшибло инстинкт самосохранения, а потому они всегда идут первыми, лезут на рожон, не боятся темноты, глубины, высоты и закрытых помещений. Они смеются, они говорят: «Чего бояться, если есть Апекс?» Куцего это очень расстраивает, потому что они, в общем-то, неплохие ребята. Да, действительно, правая рука каждого из нас застыла над кнопкой Апекса, как над спусковым крючком, но только они получают от этого удовольствие — эти идиоты словно ведут счет своим нелепым выходкам и соревнуются за звание «отморозка столетия». И Куцый подолгу думает об этом. И «прыгать» им нравится, и постоянный реверс их не пугает. Оба они отмороженные, просто у одного из них гнусавый голос, поэтому он Зануда. Куцый очень злится на них, потому что, по его словам: «Не боится только конченый дебил», — конец цитаты. Но они и слушать не хотят и с задорным хохотом, безумным блеском в глазах и тупой отвагой на лице снова и снова лезут в пекло, чтобы в нужный момент, за секунду до долгожданной смерти нажать кнопку Апекса… И начать сначала. Так бывает — есть люди, которые подсаживаются на Апекс и начинают ловить кайф от прыжков и постоянного «сброса на ноль». Куцый говорит, что при хорошем раскладе они просто сдохнут, а при плохом — потянут кого-нибудь за собой.

И тем не менее, я точно знаю, что вдвоем со мной он на вылазку не решился бы. А потому Отморозок идет впереди, а Зануда замыкает наш недоотряд. Пересекаем улицу наискосок и идем прямиком к юго-западному углу дома. Чем ближе — тем быстрее, и общий темп начинает сбиваться, потому как эти двое зарядились и пришпоривают.

— Потише, — бросает Куцый Отморозку. — Сбавь обороты.

Отморозок замедляется, Зануда врезается мне в спину:

— Чего встала? — шипит он.

— А ты там торопишься куда-то? — поворачивается к Зануде Куцый.

— Так мы до завтра идти будем! — огрызается Отморозок. Гребаный шутник.

Куцый поворачивается к Отморозку:

— Слышь, скоростной, я тебе сейчас ноги укорочу.

— Догони сначала.

Послышался толчок в спину и приглушенный резкий выдох сквозь стиснутые зубы:

— Да что ж ты за мудак-то…

— Тихо!

Мы застыли в тех позах, в каких застала нас команда — приняли стойку, как охотничьи псы, задрав носы по ветру, стараясь уловить приближение Красных по запаху. Тишина. Ни звука, ни движения, ни жизни. Уловить Красных по запаху, конечно же, нельзя — они не пахнут — но бесконечно долгие три минуты мы всматриваемся, бешено вертя головами, вслушиваемся в ватную тишину, пытаясь уловить, услышать, учуять приближение тварей. Низкое серое небо, пустая широкая безлюдная улица, заполненная небольшими магазинчиками и невысокими жилыми домами. Ничего. Пусто и тихо.

— Идем, — командует Куцый, и наш недоотряд продолжает обходить здание вдоль южной стены. Угол — Отмороженный заворачивает, всматривается и поднимает вверх большой палец. Заворачиваем за угол и быстро пересекаем торец дома. Нам нужно то, что за следующим углом — аптека. У нас уже давно нет элементарного парацетамола, амоксициллина и антацида (когда ешь одни консервы, он выходит на первый план) — только йод и бинты. Полевой госпиталь, не иначе, и это при забитых до отказа аптеках. За этим мы собирались сходить еще реверсов двадцать назад, но все никак не находилось времени (ха-ха). А вот теперь…

— Стоп, — шипит Отморозок. Но тут же разворачивается и орет. — БЕЖИМ!

Резко, синхронно мы рванули назад, а в следующую секунду из-за угла вылетел Красный — огромная тварь неслась на нас с таким остервенением, что дух захватило, словно впервые. Мы неслись, грохоча сапогами, земля отражала топот наших ног глухо, словно в вакууме, а за нашими спинами красная тварь летела так быстро, что едва касалась лапами земли. Красный принял форму хреново собранной мозаики — голова человека восседала на теле животного, похожего на быка, но с тонкими, изящными лапами гепарда, и лапы эти, как нечто совершенно реальное, врывались длинными когтями в землю, вспарывая её, взметая клочки дерна и бетонную крошку в воздух, разрывая огромным телом мертвый мир в погоне за единственным носителем жизни.

— Сколько? — кричит Куцый.

— Один! — орет Отморозок.

— Точно?

— Да! Да!

— Берите на себя! — командует Куцый близнецам, и они тут же заходятся в восторженном улюлюканье.

Резкий рывок — Куцый хватает меня за руку и наш недоотряд разделяется: два отморозка выбегают прямо на широкую проезжую часть — Красный за ними. Мы с Куцым бежим вдоль дома к противоположному торцу здания. По неизвестной причине Красные всегда охотнее выбирают близнецов. Может, чувствуют их желание сдохнуть? Преследуемые смертью эти двое орут, свистят и матерятся, увлекая Красного, как ярмарочные зазывалы — их молодые глотки сводит от восторга, их быстрые ноги летят по дороге, пересекая мертвый, застывший во времени мир. Их сердца жаждут крови, и совершенно непонятно, кто из них гонится за смертью — Красный или двое ополоумевших подростков. Сейчас два человека и одно чудовище скроются из вида, и где-то в глубине заброшенных дворов, когда их тела нальются тяжестью, а ноги уже не смогут нести, они с упоением примут Апекс, как манну небесную, возвращаясь к тому, с чего начали.

Мы с Куцым быстро оббегаем дом вдоль стены и выбегаем к следующему торцу. Тормозим, как вкопанные — теперь у нас нет страховки. Куцый выглядывает за угол, ни на секунду не выпуская моей руки, а затем тащит меня за собой — торец дома, чист и мы подбегаем к следующему углу. Где-то на заднем фоне слышны крики, визг и безумный хохот. Куцый осторожно выглядывает за угол — чисто. Мы выбегаем во внутренний двор пятиэтажек, который в былые времена звался коробкой, и во весь опор несемся ко второму подъезду. Вход в аптеку со стороны улицы, но там вход парадный и он наглухо закрыт ставнями, а сами двери закрыты на замок — ломать их нет ни нужды, ни необходимости. Мы подбегаем к черному ходу — толстая металлическая дверь, она тоже закрыта, а вот в окне, рядом с ней, открыта форточка.

— Быстро! — командует Куцый. Он уже сложил ладони ковшом и присел, готовясь подсадить меня, но не забывая при этом вертеть головой на все четыре стороны. Ставлю ногу, он легко поднимает меня наверх, и через несколько минут я оказываюсь внутри. Правая рука сама тянется к кнопке Апекса. Прежде чем идти к металлической двери, я оглядываюсь по сторонам — Красный являет собой совершенно бесформенный студень, а потому так же легко просачивается в любые узкие, крохотные щели. Свет от окна очень хорошо освещает комнату, оборудованную под подсобное помещение — тут небольшой обеденный столик с двумя стульями, кухонный гарнитур, холодильник и микроволновка. Красного здесь нет. Но чтобы открыть черный вход, мне нужно обогнуть стену и выйти в коридор, и вот от этой мысли мои кишки закрутило.

— Шевелись, давай! — слышно по ту сторону стекла.

Медленно и осторожно шагаю вдоль стены, высовываю голову в коридор — никого. Облегченно вздыхаю и бегу к двери. Открываю щеколду и дверь распахивается сама — её тянет на себя Куцый.

— За смертью тебя посылать… — недовольно бубнит он.

Пока он возится на складе, с шумом передвигая коробки, открывая ящики, вытаскивая шуршащие целлофановые пакеты, я снова возвращаюсь к окну — смотрю на мертвый мир, высматриваю Красных, и думаю о том, как было бы здорово увидеть Землю во всем её великолепии — такой, какой она была до Апекса. И тут в поле зрения появляется она — медленно и неспешно катит перед собой металлическую тележку из супермаркета, и скрип ржавого колесика глухим эхом разносится по вакуумному воздуху, поднимаясь под самую серую твердь над головой. Почему-то тело мгновенно покрылось мурашками, ком подкатил к горлу, и стало зябко, словно я увидела… призрака? Она шла медленно, неспешно шевеля старческими ногами под длинной темно-коричневой юбкой, её руки цепко держали ручку тележки, словно она не толкала её, а опиралась. Да, наверное, это наш «дом с привидениями». Её сгорбленные плечи покрыты шалью, которая в былые времена была красивой ручной работой, но теперь, в дырках и прогалинах, она похожа на половую тряпку, которую нищенка подобрала на помойке. Старуха катит почти пустую тележку через весь двор — так близко я её ни разу не видела. Это всё равно, что увидеть Летучий Голландец своими собственными глазами. И вот она равняется с окном, и я жадно всматриваюсь в лицо — седые волосы убраны назад, в тугой пучок, и высокий лоб открыт, некогда круглое лицо осунулось, и щеки ввалились внутрь, собираясь сеткой тонких складок вокруг рта и глаз, пролегая глубокими впадинами двух носогубных морщин, правильной формы нос, только кончик чуть загнут вниз, придавая лицу надменность и горделивость, изогнутая форма густых бровей и глаза… глаза были такими спокойными, такими невозмутимыми, что только по ним я поняла — никакая она не старуха. Ей от силы лет шестьдесят, а это не тот возраст, чтобы говорить о старухе — да, выглядит она трухляво, но в основном за счет одежды, которая прибавляет ей добрых полтора миллиарда лет сверх того, что есть на самом деле, но глаза… Может, поэтому они не трогают её — Красные? Она единственная, кто может свободно передвигаться по городу, не боясь быть сожранной, она одна, кто неспешно катит тележку по улице, не озираясь по сторонам. Мы тысячу раз наблюдали, как Красные пробегают мимо неё, словно… не видят. Её глаза, словно море в штиль, словно безбрежный океан, которому уже некуда торопиться — в них столько ума, столько гордыни и… ничем не прикрытого, откровенного бессилия.

***

Смотрю на полку с медикаментами и никак не могу понять механизм — мы еще здесь, а таблетки уже там. Вернее, и там и здесь. Куцый ловит мой взгляд и тоже смотрит на полку, откуда стремительно исчезают препараты от изжоги (говорю же, они актуальнее йода и бинтов). Понимает, о чем я думаю, а потому недовольно бубнит совсем о другом:

— Надо было больше брать.

Мы встречаемся взглядами, какое-то время смотрим друг на друга, а потом он снова опускает глаза на свою левую руку, которую медленно и методично обматывает бинтом — пока мы разоряли аптеку, он умудрился порезать ладонь об угол одного из стеллажей. Порез глубокий, я даже предложила зашить его, но он отказался и теперь, не торопясь, виток за витком, окутывает больную руку стерильной марлей. Я опускаю глаза, стараюсь не смотреть на полку с лекарствами, но глаза буквально приковывает, и я снова смотрю на исчезающие коробочки, снова возвращаюсь к своим мыслям.

Апекс… хм… Если обратиться к словарю (а мы делали это неоднократно), получаем весьма впечатляющий список всевозможных значений, от людей, до деревьев. Но нас интересует то значение, что идет вторым сверху, согласно которому:

Апекс — наиболее удаленная от основания вершина фигуры или тела.

Иными словами — пик, вершина, острие. А потому Апекс… очень сложно говорить без мата! Так вот, если бы словарь выпускался уже после 17.09.02, данное слово обязательно обзавелось бы еще одним альтернативным значением, которое было бы сформулировано как-то так:

Апекс — даром не нужная человечеству хренотень, которая, стараниями мудозвона по имени Марк Яковлевич Сельтцер, стерла на хрен с лица Земли девяносто восемь процентов населения, оставив остальные два медленно и мучительно умирать в постоянных муках реверса, задираемых Красными, как овцы на пастбище.

Как-то так.

Ну, да ладно, давайте будем беспристрастными (мать его!) и попробуем еще раз. Итак…

Апекс — устройство, позволяющее замыкать временную петлю на конкретной дате, образуя открытую временную бесконечность, которая становится замкнутой только в момент нажатия кнопки прибора. Ход событий внутри временной петли цикличен, но вариабелен. Каждая ветвь события параллельна предыдущим и будущим вариациям. Знания, события, физическое воздействие на тело, полученные в ходе временной петли, сохраняются (доказано исследованиями) и имеют накопительный характер с физиологической, эмпирической, психоэмоциональной точек исследования. Основные составляющие прибора — полая сфера из углепластика, компонент Апекса (микрочип), аккумулятор, гироскоп (электронный), пипетка, «бассейн», вода.

Это не мои слова — подобные научные изыскания посетили Медного, и он записал это определение на клочке бумаги. Он говорил — для потомков. А потом, когда мы поняли, что потомков у нас не предвидится, клочок бумаги был выброшен, за ненадобностью, но само определение прочно засело в наших мозгах. Конечно, будь среди нас математики, физики или иные представители точных наук, мы бы получили необъятное, непонятное определение, напичканное сложными, трудновыговариваемыми терминами и кучей никому не нужных, кроме самих математиков, диких математических формул. Но у нас их нет. У нас есть лаборант, бухгалтер, помощник юриста, бармен, расклейщик объявлений, автомойщик и я — без памяти, а значит и без профессии, соответственно. Хотя, может и была она где-то, да затерялась в закоулках мозговых извилин. Теперь уж не найти. Сколько же там еще всего того, что затерялось и никем не ищется? Сколько же там мусора…

— Надо возвращаться, — говорит Куцый.

С трудом отрываюсь от полки с медикаментами и смотрю на него:

— Сейчас?

Он молча кивает.

Я долго не решаюсь — кусаю губы, сжимаю кулаки и бессильно хмурюсь, выискивая нужные слова в моей пустой голове. Все это бессмысленно — он и так знает, что я скажу. Знает, но ждет, ведь невысказанных мыслей бесчисленное множество — всего лишь океан потенциальной вероятности, бездна бесформенной потенции — без людской решительности оно совершенно бесполезно.

— Хочу остаться здесь. Ненадолго… — говорю я.

Он смотрит, останавливает правую руку и та прижимает конец бинта к повязке на его левой руке. Куцый поднимается, делает несколько шагов и встает напротив меня — протягивает левую руку. Даже в нашем мире, чтобы завязать два конца марлевого бинта по-прежнему требуются двое. Послушно принимаю её и под тихий, вкрадчивый голос разрываю свободный конец повязки надвое.

Конец ознакомительного фрагмента.