Маленькие боги

Олеся Салунова

Разные истории про родительские и домовые чаты, людей в электричках и в магазинах, алкоголиков, продавщиц, мам и детей, про городские поликлиники с их терапевтами и регистратурой, Почту России и, наконец, про собственное несовершенство. Книга содержит нецензурную брань.

Курточка с капюшоном

Каждому из нас, наверное, хочется жить долго и счастливо (про умереть в один день — не будем). Другое дело, что «долго и счастливо» бывает очень редко. Но иногда встречаются люди, которые, кажется, это умеют.

Шел дождь, противный, мелкий, холодный, сентябрьский дождь. У меня не было зонта, я бежала по мосту и очень хотела успеть на электричку.

Передо мной торопливо шли Он и Она.

Она осторожно спускалась по лестнице, держась левой рукой за мокрые перила, а в правой — палка, на которую она опиралась. Зонт лежал на левом плече и мог вот-вот упасть.

Он шел на пару шагов впереди, через несколько ступенек обернулся, и поднялся обратно, подошел к ней, выхватил зонт, открыл его, взял ее под руку. Понимаю: торопятся, как и я, на электричку.

Я пошла за ними, чувствуя, что здесь должна быть какая-то история, и мы сели в один вагон. Успели.

Устроившись на твердых скамейках из синего потасканного кожзама, они то и дело заводили разговоры, которые, как рельсы, то шли параллельно друг другу, то сходились в какой-то точке.

— Прислонись ко мне, — ласково попросила она. — Холодно.

— Неприлично, — сказал он и оглянулся. В вагоне, кроме меня, было человек пять. Я сделала вид, что читаю что-то в телефоне.

— Ну и что, что неприлично. Прислонись! — хитро улыбалась она и подталкивала его локоточком.

Он не реагировал, ему было неловко от ее «прислонись» на людях.

В вагоне было холодно.

— Ты чуть парня палкой не огрела, пока мы заходили в вагон, — зашебуршал он. — Кого-нибудь двинешь однажды автоматически!

Она засмеялась и прижалась к нему сильнее. Он хохлился как петух в холодную ночь, и куртка у него тоже хохлилась, поднимаясь в плечах.

— Рельсы не туда идут, — бурчал недовольно он, как будто выискивая тему для разговора в окне.

— Смотри: то электричка удалялась, а то приближается вроде, — искренне удивлялся он.

А она — опять льнет:

— Можешь обнять меня рукой?

— Тебя — рукой? — он как будто удивился, но обнял ее.

— Рука тё-о-плая, — любовно заметила она и продолжила уже деловито, — Сейчас зайдем в магазин… Хлеб надо купить, картошечку.

— Смотри, какой домик хороший. Почему строят у дороги? — он все еще петух.

— Удобно потому что, — пожала плечами она.

— Но, представь, из окна — все время поезда… Ты мне зонтиком, кстати, штаны намочила, — заворчал он, снова войдя в образ.

— Извини, — виновата сказала она, а сама стала его осматривать, — чего уж там намочила… капелька…

Электричка раскачивалась из стороны в сторону, где-то в тамбуре что-то тарахтело, и ухала сломанная дверь, впуская осенний холод.

— Листья желтеют, — констатировал с грустью он, продолжая смотреть в окно.

Но она не обращала внимания на листья. Она смотрела перед собой и причитала:

— Что же я наделала?.. Если бы я была в рыжей курточке с капюшоном, мне было бы тепло, — и снова прижалась к нему.

— Какой дом большой, смотри! — он показал на пролетающую мимо многоэтажку.

— Ремонт телевизора тысяч 10 будет, — рассуждала она.

— Да-а-а… Домик, я тебе скажу, — продолжал он о своем, сворачивая голову, чтобы еще раз посмотреть на дом, пока тот не скроется за деревьями.

— Слышишь? — говорит она. — Ремонт телевизора тысяч в 10 обойдется!

— Да ну нет! Не больше 3—5 тысяч, я уверен.

— Тогда малина, — засияла она.

— Никогда не будет ремонт в стоимость телевизора! — чеканя каждое слово, произнес он. — Могла бы зонтик, кстати, посушить. Пока едем, высох бы!

— Тише, лап, тише! — сказала она, почти баюкая.

И вдруг суетно подскочила:

— Ой, Кратово! Может, мы от Москвы едем? Мы ж вроде Кратово проезжали…

— Кратово… — он был спокоен и мечтательно добавил, — Тут был лагерь, озеро должно быть…

— Я согрелась, — сказала она и сняла его руку с себя.

— Видишь, там брызги на окне, а тут — нет, — он наблюдатель, ему нравится, что происходит и за окном, и на окне, да и хохлится перестал, успокоился. — Смотрю вон, люди по погоде одеваются, а ты…

Потом обнял ее, заулыбался и оттаял:

— А ты не надела курточку с капюшоном…

И мне стало так тепло. От этих разговоров про желтые листья, про дома за окном, про непочиненный телевизор, про хлеб и картошечку. От того, что он такой мнимый суровец и от того, что она называет его «лапой» и не скрывает своих чувств.

Они вышли на Отдыхе. Подскочили — зонт, палка, все на месте — и устремились в уличную осень.

Им было, наверное, лет 70—75.