Ромейская история

Олег Яковлев, 2023

Отряд русов возвращается домой после войны в Закавказье и проездом оказывается в Константинополе, где получает заманчивое предложение всем скопом поступить в гвардию императора ромеев. Многие в отряде соглашаются, но вскоре начинают тосковать – родина манит. Меж тем умирает император Михаил, в схватке за трон побеждает новый супруг престарелой императрицы Зои – Константин Мономах, а гвардейцы-русы становятся жертвами этой недолгой смуты и оказываются в тюрьме. По счастью, им удастся бежать и добраться до дома, но судьба снова приводит их к Константинополю – в рядах войска, собранного князем Владимиром Ярославином. Таков сюжет нового романа Олега Яковлева, где показаны весьма запутанные отношения между Русью и Ромейской державой в первой половине XI века.

5

За стенами Великого Феодосия с Золотыми парадными воротами и долиной Кидариса, над которой возвышался широкий акведук времён Юстиниана^[42], неумолимо угасало дневное светило. В бухте Золотой Рог стихала ругань корабельщиков и крики надсмотрщиков, на улицах и площадях большого города зажигались смоляные факелы. Быстро темнело, в синий сумрак погружались украшенные мраморными портиками дома богатых горожан, статуи, обелиски, скрывались мозолящие глаза многоэтажные инсулы^[43] на грязных узких улочках, где селилась константинопольская беднота — мелкие торговцы, ремесленники, рыбаки и моряки.

Дневная жара спала, с моря веяло прохладой. У ворот и на стенах перекликались стражи, стало слышно, как запирают на тяжёлые засовы обитые медью военные ворота и поднимают деревянные мосты на воротах гражданских. Во время частых войн ромеи замуровывали эти гражданские ворота, а мосты, ведущие к ним, предавали огню. Сейчас, благодарение Христу, в империи царил мир, лишь далеко, на восточных границах, было тревожно. Но кто может поручиться, что мир сохранится завтра, что не нарушит ночную тишину свист оперённых стрел и грохот могучих стенобитных орудий?

Спафарокандидат Кевкамен Катаклон торопливо пробирался между высокими домами. Под ногами его, обутыми в сапоги из сафьяна, чавкала уличная грязь. Уже совсем стемнело, когда впереди в свете факелов показались каменные ворота со статуей Афродиты.

Катаклон набросил на голову куколь и опасливо огляделся. Неприятное это место — квартал Зевгмы. Здесь располагаются портовые кабаки, полные простонародья, и пышногрудые гетеры предлагают отведать их ласк. Всякую ночь чернь устраивает в тавернах пьяные драки, смех и шутки блудниц чередуются со стонами и воплями, а искристое вино соседствует с длинными ножами, какими грубые рыбаки чистят рыбу.

«Только бы не повстречался кто знакомый. Позор на весь город». — Кевкамен быстро юркнул под массивную арку, едва не бегом миновал каменное крыльцо таверны с омерзительно скрипящей дверью, за которой слышались громкие пьяные голоса, и метнулся к приземистому, крытому черепицей домику с затянутыми бычьим пузырём крохотными оконцами. Он осторожно постучал в дощатую дверь и беспокойно прислушался.

Вдали раздались шаркающие медленные шаги. Дверь с тихим скрипом отворилась. Свет свечи ударил Кевкамену в лицо.

— Кто здесь? — проскрежетал приглушённый старушечий голос.

— Мне надо увидеть Анаит. Пусти, добрая женщина. Неужели ты не узнала меня? Я был здесь вчера.

— Узнаю, — сгорбленная старуха в домотканом платье из грубого сукна впустила его в дом.

Катаклон очутился у подножия крутой каменной лестницы.

— Она наверху, — указала старушка.

В три прыжка одолев лестничный пролёт, Кевкамен ворвался в длинную узкую камору с сырыми голыми стенами. У затянутого бычьим пузырём подслеповатого окна стояла молодая девушка в старом поношенном цветастом платье восточного покроя из дорогого сукна. Две тонкие чёрные косы, в которые вплетены были разноцветные ленточки, струились у неё за плечами. В больших миндальных очах, отражающих пламя горящей на деревянном столе свечи, читалась глубокая печаль.

Вообще, всё в её облике казалось удивительным и поражало необычной, сказочной даже красотой: высокий, но не чрезмерный рост, алые чувственные уста, прямой тонкий нос, маленькие ушки со старинными серебряными серьгами, словно вырисованные кистью художника брови, глаза с длинными ресницами, смуглая кожа, слегка выступающие скулы.

Кевкамен резко остановился на пороге, молча любуясь красотой молодой армянки.

О, Боже! Есть ли в мире бόльшая красота, чем та, что заключена в этом хрупком теле?! В нём будто собрана и соединена вся земная прелесть, всё необыкновенно прекрасное, что только способно и совратить, и погубить, и спасти! Анаит — так звали языческую армянскую богиню, покровительницу плодородия. Кевкамен слышал о древнем храме, в котором хранилась золотая статуя этой богини.

— С чем пришёл ты сегодня? — хмурясь, нарушила затянувшееся молчание девушка. Голос у неё был тонкий, мягкий, поэт сравнил бы его с журчанием ручейка на дне лесного оврага.

Катаклон вздрогнул, он вышел из состояния некоего оцепенения. Прочь сомнения! Он должен покорить эту упрямую, недосягаемую пока красоту, должен овладеть ею, пути назад у него нет! Сколько можно мучиться, страдать, отчаиваться, видя холодную насмешку в миндальных очах?!

— Мой приход неслучаен, прекрасноликая, — прокашлявшись, начал Кевкамен. Он чувствовал, как щёки его заливает румянец, пальцы рук предательски дрожат, а сердце колотится так сильно, что, кажется, готово выскочить из груди. — В прошлый раз ты говорила… У тебя никого нет… Родных никого…

— Если исключить тебя, Катаклон, — холодно заметила девушка. — Ты ведь дальний родич моей покойной матушки.

— Помочь тебе некому. Отец твой умер. Он был еретик, тондракит, отрицал загробную жизнь, злобно кощунствовал, не верил в бессмертие человеческой души. Одним словом, он был безбожник.

— Мог бы и не напоминать об этом! — перебила его Анаит. Лицо её выражало гнев и недовольство. — Да как ты вообще смеешь упрекать моего отца! Ты что, пришёл причинить мне новую боль?!

— Нет, я просто хотел предупредить о трудностях, тебя ожидающих, и помочь найти способ от них избавиться. Твой отец получил заслуженную кару. Но ты — ты неповинна в его грехах.

— Чем ты можешь помочь? Разговорами, утешениями? Я не нуждаюсь в них.

— Глупая гордячка! — прошептал Катаклон, с ног до головы окинув взглядом вытянувшуюся в струнку девушку, и громко, вслух добавил: — Нет, не утешать я пришёл. Какой смысл в пустых словах? Ты права. Посмотри, где и как ты живёшь. Нищета, мрак. В квартале Зевгмы обитают одни гетеры и портовая чернь.

— Перестань, Катаклон! — Анаит поморщилась. — Не считай меня глупой наивной девчонкой. Я достаточно вынесла после смерти отца. Всё наше имущество конфисковали, я давно привыкла к бедности. Наконец, я вполне познала жизнь гетеры… Да, ромейский вельможа, познала… — Она натянуто рассмеялась, увидев, что Кевкамен отшатнулся от неё, как от чумы.

— Ты… В портовой таверне?.. Услаждала грязных моряков?

— А чем эти моряки хуже вас, холёных патрициев, которые на денежки состоятельных родителей выучились в университете? — бросила ему в лицо Анаит. — Поставь любого из вас в тяжёлые условия — вы разноетесь, как шакалы.

— Ты говоришь непотребное, — перебил её Катаклон. — Нечего сыпать незаслуженные упрёки на мою голову. Речь идёт о другом. Я хочу вытащить тебя из этой нищеты, из этой грязи. Одно твоё слово, и ты забудешь дорогу в мерзкий кабак. У тебя будет многое: драгоценности, положение в обществе, красивый дом. Пусть я не Цезарь, но и не простолюдин. Скажу прямо: я мечтаю и надеюсь достичь на службе у базилевса многих милостей. И для этого есть предпосылки.

— Какова же цена твоей доброты, твоей помощи? — нетерпеливо спросила Анаит.

— О прекрасноликая! Лишь один раз повстречав тебя, я воспылал неистовой страстью!

— Ах, вот в чём дело! — Уста девушки тронула презрительная усмешка. — Как я была права! Ты ничем не отличен от простого моряка или мелкого купчишки. Те тоже «пылали страстью»!

— Я не об этом. Как ты можешь сравнивать?! — В тёмных глазах Катаклона полыхнул гнев. — Анаит, мои намерения более чем чисты и серьёзны. Я прошу… Я молю… Выйди за меня замуж. Избавишься от нужды. Навсегда, навсегда! Забудешь таверну и весь этот мелкий сброд.

— И ты думаешь, что брак и любовь так же легко покупаются, как и женское тело?

— А ты предпочитаешь, чтобы твоё тело покупали все, кому вздумается?

— А ты хочешь запереть меня в гинекее^[44], чтобы я света Божьего не видела?

— Я спасаю тебя от нищеты, неразумная.

— Меня не надо спасать. Я сама обрету выход.

— При такой жизни годам к тридцати ты превратишься в никому не нужную жалкую старуху. Люди будут плеваться, встретив тебя на улице. Не говорю уже о возможных болезнях, о недоедании. К чему упрямая гордость твоя, Анаит? Не губи себя в этом мире низменных страстей!

Последние слова Катаклон почти выкрикнул.

Девушка молчала, теребя пальцами пряжку холщового пояска. Кевкамен вдохновенно закончил:

— Есть ли на свете душа, более преданная тебе, любящая тебя более искренне и нежно? Нет, прекрасноликая. Все сокровища мира — ничто в сравнении с твоей красотой!

— К чему эти высокие слова? Ты не на уроке риторики, — нервно усмехнулась Анаит. — Ты захотел воспользоваться моей беззащитностью, моей беспомощностью, скудостью моих средств.

— Если бы ты была богата и не нуждалась в заботе, я поступил бы так же: сделал тебе предложение.

— Всё у тебя предусмотрено. Кроме одного: в любви должна быть взаимность. А я не люблю тебя, Катаклон. А выйти замуж, только чтоб покончить с ремеслом гетеры… Я должна подумать.

— Помни, что ты дочь спасалара^[45], что происходишь из знатного рода, одного из лучших в Васпуракане.

— Я помню, Катаклон. Прошу, оставь меня. Всё надо взвесить ещё и ещё раз. Иди, — Анаит бесцеремонно указала на дверь.

— Дозволь задать последний вопрос, прекрасноликая.

— Говори.

— За что ты недолюбливаешь меня?

— А я и сама не знаю, Катаклон. — Девушка вдруг засмеялась, звонко, заливисто. — Просто не доверяю мужчинам с кошачьими движениями и длинными речами.

— Твой смех напоминает хохот блудницы, — мрачно заметил Кевкамен. — Но пусть будет, как ты желаешь. Я приду через два дня. Ты должна решиться, Анаит. Подумай, хорошенько подумай. Другой возможности тебе не представится.

Он вышел, осторожно притворив за собой дверь.

Девушка долго стояла у окна, перебирая дрожащими от волнения руками цветастые чётки.

Примечания

42

Юстиниан (483–565) — император Византии, правил с 527 года. При нём империя достигла наивысшего расцвета.

43

Инсулы — дома бедноты.

44

Гинекей — в Византии женская часть дома.

45

Спасалар — военачальник в средневековой Армении.