Один день неизвестного поэта. Поэма

Олег Филипенко

Олег Филипенко – не новичок в литературе, однако до сих пор его поэтическое творчество было знакомо лишь узкому кругу ценителей-специалистов. «Один день неизвестного поэта» – оригинально исполненное увлекательное повествование о пути и месте художника во времени, шедшее к широкому кругу читателей около двадцати лет, но до сих пор не утратившее своей острой актуальности. (В 2000-м году поэма номинировалась от издательства «ЭРА» на Антибукеровскую премию). Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВКА ВТОРАЯ

Двери захлопнув, ключом повернувши два раза, я к лифту

шаг свой направил и кнопку нажал указательным пальцем.

Кнопка, увы, не зажглась, — видно лампочка перегорела.

Лифт же, однако, наверх потянулся, а вниз опускаться

стало грузило, что, видимо, для равновесья висело.

Я огляделся вокруг, ожидая, когда наконец-то

лифта кабинка подъедет, и стал размышлять о работе.

Правда, недолго: секунды четыре иль пять и едва лишь

я погрузился в проблему о деньгах, как тут же отбросил

мысль неприятную: буду еще я грузить себя этим!

Все устаканится. Вспомню об этой проблеме и выход

буду искать на работе, а нынче приятно не думать

мне ни о чем. Ведь не жизнь для работы, работа для жизни.

Двери раскрылись, я в лифт поспешил и, чуть ногтем касаясь

кнопки с цифирью «один», надавил на нее до упора.

Двери закрылись, и я стал рассматривать стенки и даже

на потолок поднял взгляд, — может, новую надпись увижу

типа «Спартак — чемпион» или что-нибудь в этом же роде.

Лифт же тем временем вниз опускался со скрипом и трясся

как колымага на сельской дороге. Я даже подумал:

«Как не застрять бы…» Ведь жутко представить себя в этой клетке.

Клаустрофобия точно терзала мне душу тогда бы.

Надо же, — в детстве я в лифте сто раз застревал, развлекуху

в том находя, и сие не пугало отвязного парня.

Нынче ж мне дурно от мысли одной, что могу я остаться

запертым меж этажей, — вот как время и опыт меняют

разум и всю психофизику нашу: трусливы как зайцы

люди становятся с возрастом. Что тут поделаешь? Опыт

есть отрицательный. Я, например, чуть от дыма в квартире

не задохнулся, когда был пожар у соседей, точнее

где-то в подвале, а дым очень едкий и черный по шахте

лифта как сквозь центрифугу тянулся наверх, заполняя

верхний этаж и квартиру мою. Я как раз в это время,

помню, роман свой писал, где замыслил героя в финале

жизни лишить и уже подошел к тому месту, где был он

заперт в квартире и выйти не мог бедолага из оной;

дом же, в котором сидел он, хотел я спалить и героя

тем погубить. Но случился пожар в моем доме, и это

стало мистическим знаком, чтоб я пощадил и героя,

раз уж остался сам жив. Но с тех пор меня мучает часто

клаустрофобия в лифте, квартире, метро. И, пожалуй,

хватит об этом. Тем более, я уж из лифта наружу

вышел и стал по ступенькам спускаться, чуть веки сощурив, —

света так мало в подъезде, и еле виднелись ступеньки.

Вот миновал этот темный и малоприятный участок

я и к двери подошел, где недавно поставлен был ЖЭКом

с кодом замок, чем жильцов осчастливил наверно, —

мне же досадно — любимая кода не знает и как бы

не огорчить ее этим. Расстроится девочка, верно.

Дверь приоткрыв, огляделся назад, чтоб еще раз увидеть

надпись фломастером черным на синей стене шрифтом крупным

«ЗЮЗИК». И я улыбнулся, и сердце согрелось любовью…

Вот уж и листья деревья покрыли. Как быстро, однако!

В этой Москве и весны не увидишь ты толком. Зиму лишь

солнце прогнало, как лето уже наступает. Невольно

Крым вспоминаешь, где долго, подробно и сладко проходит

праздник весны. Вот поэтому надо цепляться хоть взглядом

и отмечать про себя эту зелень, что робко покамест

ветки деревьев покрыла. Ловите мгновенья такие —

в них только радость душе. А ведь радость полезна для тела.

Мимо соседка с собакой прошла, — погулять выводила.

Я поздоровался с женщиной вскользь и подумал, что нужно

было бы мне попросить ее утром чуть делать потише

громкость ее телевизора, ибо я сплю очень чутко

и просыпаюсь от звуков, что стенка, увы, слабо глушит.

Утром, спросонья, готов был разбить я ее телевизор,

нынче ж мне лень было женщине даже о том заикнуться.

Ладно. Пошел, не спеша, наслаждаясь чудесной погодой.

Дворник с помятым и синим от пьянства лицом мел метлою

возле бордюра и стало мне жалко немножко беднягу.

Был он тверез, и в глазах его спряталось столько печали,

столько отчаянья тихого, что я невольно сердечно

взглядом его проводил. Хотя надо признаться, что пьяниц

просто терпеть не могу. Каждый раз, когда пьяницу вижу —

я удручен. Ибо думаю: что же ты сделал, пропойца,

с образом Божьим в себе? Как унизил природу ты, братец.

«Только б не кончить вот так», — напоследок себе пожелаешь.

Короток путь мой к метро. Я подумал, что было бы славно

просто сейчас прогуляться пешком. Но, увы, на работу

надо спешить. Опоздать на работу позволить себе я

просто не в силах, — такой уж характер, — и это понятно:

если сегодня позволю себе опоздать, что же завтра

я подчиненным скажу, если вдруг опоздают на службу?

Вот милицейский патруль впереди я увидел, что зыркал

по сторонам и меня напрягло их вниманье. В Москве я

несколько лет уж живу без прописки, и как-то однажды

был я задержан за это и даже меня в отделенье

препроводили и заперли в карцере. Я дебоширить

стал и ругаться, пока, наконец, лейтенант, что дежурил

на телефонах, не начал звонить моим добрым знакомым

чтоб приезжали меня выкупать из ментовки. Мгновенно

Ирочка, добрый мой ангел, а также еще один парень

были на месте и, штраф заплатив, из ментовки забрали.

Что же я понял там сидючи час? Что свобода, о коей

нынче твердят, иллюзорна. Что есть круг известный народа —

нищих, бродяг и других неудачников, коих нередко

и за людей не считают, чьи личности терпят насилье.

Кстати, одно поразило меня в этом карцере грязном.

Я с любопытством, пока там сидел, стал рассматривать стены,

надписи взглядом ища. И представьте мое удивленье

после осмотра, когда не нашел никакого я мата

или иного ругательства. Были зато утешенья

и наставление всем уповать на Иисуса. Я тронут

был наставленьем, которого смысл заключался в той мысли,

что лишь Иисус любит всех незаконно отверженных жизнью.

«Вот, — я подумал, — действительно, кто же бродягу утешит,

коль ни отца нет, ни матери, люди ж его презирают,

всеми отверженный, ходит и просит подачки, а сердце

ищет любви, утешенья. Ведь люди хотят одного лишь!

Сердце бродяги такое ж как сердце любого иного,

также оно омываться любовью желает. А нету

рядом источника чувств. Потому-то несчастный и помнит

об Утешителе, что не отвергнет, а примет с любовью».

Так я подумал тогда, и сейчас тронут этой же мыслью.