Один день неизвестного поэта. Поэма

Олег Филипенко

Олег Филипенко – не новичок в литературе, однако до сих пор его поэтическое творчество было знакомо лишь узкому кругу ценителей-специалистов. «Один день неизвестного поэта» – оригинально исполненное увлекательное повествование о пути и месте художника во времени, шедшее к широкому кругу читателей около двадцати лет, но до сих пор не утратившее своей острой актуальности. (В 2000-м году поэма номинировалась от издательства «ЭРА» на Антибукеровскую премию). Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВКА СЕДЬМАЯ

Вот написал «приступил к поглощению» и почему-то

армию вспомнил. Похожая есть там команда солдатам

в час, когда их приведут вечно строем, — а, помню, в учебке

и в туалет только строем ходили, — рассадят на лавки

вкруг деревянных столов, на которых железные миски

иль оловянные, ложки такие ж, бадьи, в коих жидкость

с салом, что плавает сверху кусками, потом по команде

есть разрешат. Представляете, каждый стремился побольше

сала вареного кус ухватить. Вот меняет как вкусы

армия! Все, на что раньше глядел с отвращеньем, служивый

так уплетает, что треск за ушами стоит. Я, к примеру,

очень пюре из гороха тогда полюбил, хотя прежде

в школьной столовой, когда на гарнир подавали ребятам

это пюре из гороха, мог рвотный рефлекс моментально

с первой же ложки почувствовать. А уж вареное сало

видеть не мог вообще. Интересно исследовать эту

область — еду. Ведь и через нее, как сквозь призму, увидеть

многое можно во времени, месте, культуре. По полкам

социум весь разложить. Не могу здесь не вспомнить опять же

мною любимых китайцев с их кухней изысканной, коей

несколько тысячелетий. Сравните китайскую кухню

с американской, и сразу в мозгах ваших ясность наступит:

что есть культура, и кто поучать кого право имеет.

Впрочем, китайцы народ ненавязчивый. Американцы ж,

словно подростки, кичатся собой и подчас раздражают

мировоззреньем своим подростковым и эгоцентричным.

В общем, поел я, отнес за собою тарелки на мойку,

что расположена около входа за дверью соседней;

оную надо сначала открыть, для чего одну руку

освободить, а в другой удержать все тарелки с стаканом;

это не очень удобно, и сердце слегка замирает, —

вдруг уроню или вилку иль ложку, стакан иль тарелку;

думаю, каждый примерно такое же чувство невольно

носит в душе, но никто возражать на сие неудобство

и не пытается. Я не слыхал замечаний к хозяйке

этой столовой. А в целом вполне здесь прилично, замечу

вновь для читателя. Есть, например, зубочистки, салфетки,

есть и солонки для соли и перца, а раньше бывали

хрен и горчица, — теперь уже нет, — видно все же накладно.

Или им лень закупать то, за что они денег не просят

от посетителей, а лишь для имиджа. Имидж — ничто ведь,

как в той рекламе. Особенно нам, россиянам, понятно

это ничто. Для души — это да. Но душа не у всех ведь

так широка, как хотелось бы. Вот и едим без горчицы.

Выйдя на улицу, я, не спеша, на работу направил

шаг свой и даже решил, что чуть-чуть прогуляюсь под этим

солнцем весенним. Навстречу спешили мне люди, а сзади,

из-за спины, огибали другие. И все торопились.

Я же бесцельно прошел до Тверской и обратно, приметив

пару таких же зевак, как и я, наблюдателей жизни.

Впрочем, мы так иль иначе все жизнь наблюдаем. Но надо

и на работу идти. Возвратимся же к нашим баранам.

Да, как обманчива жизнь! Разве мог я представить когда-то,

что заниматься придется мне бизнесом?! Нет, невозможно

было представить мне это! Искусство — вот то, что, казалось,

станет судьбою моею. Но жизнь повернулась иначе.

Кто виноват? И что делать? Что делать понятно, — работать.

Кто виноват — здесь сложнее. Пускай буду я. Так полезней

думать, чтоб в будущем и настоящем ошибок ненужных

не допускать. А ведь мог быть актером. Способности были.

Да и сейчас возвратиться на эту стезю мне не поздно.

Но не хочу оказаться опять в положении бляди.

Сказано сильно, и нужно тут сделать свои поясненья.

То, что искусство актера великое все же искусство,

здесь я согласен. Тому подтверждения есть. Сам я видел.

Есть и титаны средь лучших — Мих. Чехов иль вот Смоктуновский

ранний, пожалуй. У Англии есть Оливье Лоуренс.

Я бы хотел быть не меньше. Иначе нет смысла работать.

Но зачастую актерскую волю и ум, и природу,

ту игровую природу, что суть, а точней даже тайна

творчества всякого, порабощает и пользует в целях

собственных кто?.. Режиссер! Он ломает, кроит вас и режет.

Кто он такой?! Он что — Бог?! Нет, конечно. Он в лучшем варьянте —

малый талантливый, но своенравный. А в худшем — он бездарь.

Вот и представьте как серость кроит под себя вас… Ужасно!

Ну, а представьте, что вы словно Фауст в известной всем сцене

вызвали духов и с ними общались, а к вам в это время

нагло врывается Вагнер с классическим воплем: «Не верю!..»

Иль «Пересядьте на стул» иль «Заплачьте», «А здесь отвернитесь…»

Ясное дело, что духи мгновенно исчезнут и силы

будете тратить опять, чтобы вызвать их хоть на секунду,

но на беду режиссер, не имеющий часто ни такта

ни игровой, равной вашей, природы, на действие смотрит

часто извне и понятья, увы, не имеет о силе,

что вас влечет, и живое, мертвяк, убивает искусство.

Все рассыпается в прах… Но довольно о грустном. Довольно

старые раны опять бередить… Бизнесмен я и точка.

Да и к тому же на самом-то деле могло быть и хуже.

Учителей мне своих не любить, право, грех. Ведь со мною

долго возились они, хоть и выгнали из института.

Честно сказать, благодарен судьбе, что попал я учиться

в ГИТИС, а не, да простит меня Вдовина, в Щепку, к примеру.

Там бы я выгнан был с первого курса, а здесь доучился

аж до четвертого. Все-таки ГИТИС в хорошем лишь смысле

демократичен. Широкие взгляды там у педагогов.