Проперчение кармы по методу доктора Шмурденко. Стихопустно-ирософский гримуарий

Олег Синельник

Явившиеся на свет в результате всяческих обстоятельств, разных лет стихиры с особенностями лингво-семантических составляющих, которые предполагают наличие у читателя определённой подготовленности… Книга содержит нецензурную брань.

***

НАСТАВЛЕНИЕ КОЛЛЕГЕ,

НАДОЕВШЕМУ СВОИМИ ЖАЛОБАМИ НА

ОДИНОЧЕСТВО И НЕВОСТРЕБОВАННОСТЬ.

Не скули, бедолага, что снова один.

Даже Ноя такое не парило.

А клепал он махину для парных скотин

без рабов и бригадного харива.

Имхо, ты-то не он, и ковчега Творец

не закажет тебе, рукожопу,

чей заказан венец, он же — делу конец

и начало хмельному потопу.

По-стахановски ныть — недостойнейший труд

по примеру сизигих сизифов,

что слова и секунды отчаянно трут

абразивами бросовых мифов.

Наказанье трудом — не за страха грехи,

не за совести злые угрызы,

а за то, что трудяг презирал от сохи,

раздирая по-ноевски ризы.

Одиночке сподручней себя претворить,

коль не лезут советчики в уши,

не мешают куражиться, петь и тупить

штык-перо о корявые души.

Посему оставайся, как Один, один-

одинёшенек. В поле — не воин,

во степи — не акын,

в кошельке — не алтын

и в сатоши-мошне — не биткоин.

Не до жиру, коль мяса — шаром покати,

не до сук одинокому волку.

Не шары подкати, а глаза закати,

если зубы — в стакан и на полку.

Но коль яйца повесишь на сук Иггдрасиль,

расписавши в пасхальные руны,

то на запах примчится сквозь тысячи миль

персональная фея Кицунэ.

***

Я спросил у Ясира:

дескать, наxepасе я

на террасе Терриной,

в космосе затерянной,

маюсь неприкаянно,

как икота Каина?

Ясир игнорировал

и в ответ лавировал

в недопонимании:

дескать, расстояние,

всё такое прочее,

слышимость неоченно…

— Ты спроси Уокена,

чокнутого джокера

из кино мудацкого

Голливуда, адского,

как муляж Мулявина

в закромах Халявина.

Я спросил Уокена,

перса пьес Сорокина:

— Xyли жизнь дурацкая,

как селёдка датская?

А Уокен сныкался

и в окошко выпался!

Слился до копеечки

в брендовой цигеечке,

шкарах адидасовых,

предрассудках расовых,

под шумок от «Поршика»

смылся, как от ёршика,

в унитаз истории —

прожигать калории.

Я спросил Уиллиса,

что без мыла мылился

и без бритвы резался:

— Сон ли мне пригрезился

али сказка ожила,

утро потревожила,

как олень упоротый,

пронесясь по городу

розовою клячею?

Или всё иначее?

А в ответ Уиллис-то

тоже слился с илистой

отмелью на кафеле,

ставши эпитафией.

Я тогда к профессору,

тайных дел процессору

в русле лемм Секацкого,

рупора номадского.

— Ты скажи, безбашенный,

славой не колбашенный,

ряженкой не суженный,

Буддой не разбуженный,

битый, но не срезанный

страхами, как фрезами,

блогеров болгарками,

хейтеров протезами,

цензоров ремарками

и патогенезами —

ты скажи по-честному,

по канону местному

и в реальном времени:

чьих мы роду-племени

и куда мы катимся,

коли так горбатимся,

морщимся и лысимся,

жрём и не насытимся,

тужимся, пузатимся,

а в конце — скопытимся!

Он ответил, преданный,

с солью не отведанный

бармен колумбария

с мордой агроария:

— Не у тех ты спрашивал

и мозги заснашивал

людям уважаемым,

в исполком сажаемым

вместо гладиолусов

ради вас, оболтусов,

лоховья и олухов,

психов и психологов,

всякоисцелителей,

целлюлиц носителей,

целлюля-кебаберов,

грёбаных бой-баберов.

Я, от них в отличие,

соблюду приличия:

не роня обличия,

отвечаю в личку я,

что твои терзания —

перхоть мироздания,

копоть привокзальная,

плесень заастральная

и пердёж голодного

в недрах преисподнего

накануне чествия

Третьего пришествия!

Плюнь на страх, живи легко

по заветам Лебедько.

Все вопросы отпадут —

как в астрале, так и тут!