Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается

Олег Иралин

Исторический роман о событиях конца одиннадцатого века в Руси и сопредельных с ней землях – половецкой Степи, Польше, а также княжестве бодричей на южном побережье Балтики. В центре событий – судьба двух дружинников и половецкого воина. Отправляясь на поиски своих пленённых возлюбленных, герои проходят многие испытания, заставляющие по-иному взглянуть на мир. Книга рассчитана на читателей, интересующихся историей Руси и древнейших славянских держав на территории нашей страны.

Глава 8

Мольба

Из степного похода в Вырьев вернулось только четверо. Иссечённые саблями воины едва добрались до родных стен. Один умер в тот же день на руках своей семьи, двое надолго слегли, залечивая раны, и только четвёртый смог предстать перед городской знатью, поведав в подробностях о настигнувшей войско беде. Весть о сокрушительном поражении быстро разнеслась не только в княжестве, но и по всей русской земле. Надежды о скорой перемоге над Степью растаяли, как весенний снег, и южную Русь окутала печаль. В Вырьеве два дня не стихали рыдания. Княгиня Ярина заперлась у себя в горнице и не показывалась, допуская лишь одну старую служанку. Милана бродила по терему, не скрывая мокрого от слёз лица. Все её мысли были с Белояром, тем, без кого она теперь не видела жизни. Первый день княжна клала поклоны в церкви, а во второй, с запавшими от бессонницы слезами, обратилась к Снежане:

— Найди мне ворожею. Хочу знать, жив ли милый и как облегчить судьбу его, если томится в плену!

Через час обе женщины переступили порог неприметной хижины на самой окраине города. Им навстречу поднялся рослый мужчина в вышитой рунами сорочке.

— Мы к знахарке! — объявила Снежана.

Мужчина, не удивляясь услышанному, обернулся к обращённому на огород окну и позвал:

— Беляна, к тебе!

Он скользнул по незваным гостьям равнодушным взглядом и вышел прочь, оставив тех наедине. Милана осмотрелась. Нечасто приходилось ей пребывать среди такого простого убранства. В углу, из-за не полностью задёрнутой занавеси виднелась аккуратно застеленная кровать, у самого окна покрытый серой скатертью стол с придвинутыми стульями и второй кроватью рядом, на стене икона Пресвятой Божьей Матери. Увидев её, женщины переглянулись, но не произнесли ни слова. Снаружи раздались лёгкие шаги, и в хорумину вошла хозяйка. Она приблизилась и молча остановилась, рассматривая посетительниц. Те, пребывая в лёгком изумлении, тоже не спешили начинать разговор. Они ожидали увидеть перед собой преклонённую годами древнюю старуху, но перед ними, вытирая руки о подол, стояла девочка-подросток с густой, до самого пояса светло-русой косой и зелёными, под цвет изумрудов, глазами.

— Что привело сюда княгиню? — спросила та, не обнаруживая ни капли удивления или смущения.

— Ты ли та ворожея, на которую нам указали? — спросила Милана, не скрывая своего недоверия.

Девочка подтвердила, и княжна перевела взгляд на висевшую на стене икону.

— Разве ворожеи почитают Пресвятую Богородицу? — спросила она снова.

— Почитают! — подтвердила Беляна. — Те, в ком вера Буса Белоярова. Или думаешь, что о Христе славянам возвестил Владимир?

— Белоярова? — переспросила княгиня, сосредоточив всё своё внимание только на одном слове.

— Был у нас такой святой князь, сын великого Белояра, но о нём мало кто помнит. Он принёс людям откровение в единстве вед, рекомых волхвами, учения о Спасителе, что несут старцы с полуденной стороны, и той Веры, что движет народами, населяющими земли к востоку. Но с чем пришла ко мне ты?

Милана, словно опомнившись, выложила на стол золотой браслет с каменьями малахита, но девочка даже не взглянула на него. Она продолжала стоять, не сводя с гостьи внимательного взгляда.

— Я хочу знать об одном человеке! Вернее, о двух… — твёрдо начала княгиня, но скоро запнулась. — Но больше об одном…

— Назови имя! — потребовала ведунья.

Милана оглянулась на спутницу, раздумывая, стоит ли продолжать при ней, но выставлять её наружу не решилась. Она вдруг испытала неодолимую робость перед стоящей пред ней хрупкой девочкой и поняла, что не хочет оставаться наедине с ней. Княгиня снова перевела взгляд на Беляну и почувствовала, как взор ворожеи словно проникает в её мысли, вскрывая самое потаённое.

— Белояр! — почти выкрикнула она и услышала звон выроненных из рук Снежаны серёжек.

Беляна застыла в недолгом молчании, но теперь зелёные глаза её, словно подёрнувшись плёнкой, не видели собеседниц. Наконец они снова прояснились, и девушка произнесла:

— Он остался жив, но лишён свободы.

— Он вернётся из плена?

Ворожея на мгновение задумалась и качнула головой:

— Мне то неведомо, — сказала она. — Всё в руках Божьих и людских!

— Но как мне помочь ему?

— Рано поутру ступай на самую высокую стену и брось в крепостной ров самую дорогую вещь. Потом проси Бога, обращаясь ко всему, чем он движет и в чём пребывает: небу, солнцу, ветру и земле. Проси о том, что лежит у тебя на душе, и возможно, Он услышит тебя!

Кровь прилила княгине в голову, и сейчас она, вся во власти нахлынувших чувств, едва держалась на ногах.

— А второй… — едва произнесла она вяло, но девочка, видя её состояние, прервала её.

— Иди на воздух! — сказала она твёрдо. — О втором не думай: он жив, а значит, скоро вернётся!

Княгиня поспешила выйти, ещё не зная, как отнестись к последнему известию. Лицо обдул свежий ветер, и женщине сразу полегчало. Она, всё ещё под впечатлением от встречи, дождалась Снежану и вместе с ней поспешила в терем, обдумывая услышанное. В молчании своей помощницы Милана не сомневалась, да и меньше всего сейчас княгиня думала о ней. Как вернуть того, кто милее всех стал на всём белом свете, кого единственного жаждала увидеть она подле себя — усладу истомлённого сердца её, Белояра!

Следующее утро выдалось ветреным. Небо затянуло тучами, и стал накрапывать дождик. И хотя погода не располагала к прогулкам, княгиня решительно покинула терем. Уже глядя с крепостной стены в залитый мутной водой ров, она отбросила от себя алмазное ожерелье и простёрла руки к небу.

— Ветер, ветрило! — вскричала она. — Зачем веешь ты навстречу, зачем мчишь стрелы на моего милого? Разве мало тебе под облаками веять, гоняя корабли в синем море, зачем мою радость по степи развеял?! Светлое солнце! Всем ты тепло и прекрасно! Пошли ты свои горячие лучи на моего воина, обогрей его в стужу, подсвети путь ко мне из плена жестокого! Подуй, ветрило, в спину моего милого, облегчи дорогу домой! Мать земля, помоги моему Белояру в трудный час, не дай сгинуть в чужой стороне! Помоги ему, Боже, в битве лютой и пути трудном, выведи из плена на Русь!

Ветер усилился и выдул из глаз слёзы. Вокруг потемнело, и Милана увидела, как стену накрыла тень от проплывающей мимо тучи. Она прошла стороной, разрядившись проливным дождём в полях, и сквозь серую пелену пробились лучи солнца. Женщина улыбнулась, восприняв их как хороший знак, но решила не останавливаться на достигнутом.

— Вели коней запрягать! — приказала она Снежане. — Едем в Киев!

А в Киеве принимали гостей. К Святополку одновременно прибыли послы ганзейские и венецианские, а с ними в превеликом множестве их купцы с богатыми дарами. Святополк принял всех, обласкал вниманием и, конечно, ожидаемыми от него благодеяниями. Купцы получили право торговли на условиях, более выгодных, чем прежние, предмет же беседы с послами остался окутан тайной, хотя среди великокняжеского двора пошли слухи, что речь шла о сокращении отношений с их природными соперниками: хозяйничающими в Причерноморье генуэзцами и руянскими, или русскими купцами, сохраняющими огромное влияние на побережье Варяжского моря. По окончании переговоров Святополк закатил пир, созвав почти всех, владеющих вотчинами, князей, и по весьма довольным лицам послов было заметно, что переговоры увенчались решениями, для них весьма привлекательными. Но в самый разгар веселья случилось неожиданное. В праздничный зал, к пирующим мужчинам скорым шагом вошла вырьевская княгиня Милана.

— Здравы будьте, честные князья! — произнесла она громко, едва склонив гордую голову в приветствии.

Разговоры за столами смолкли, и взоры всех обратились к ещё молодой и весьма привлекательной женщине.

— И тебе долгих лет, Милана свет Ярославна! — отозвался Святополк, продолжая восседать на престоле. — Что привело тебя к нам?

— Правды ищу и заступничества! — громко ответствовала княгиня.

— Неужто обидел кто?

Милана, ожидая, когда утихнет поднявшийся было ропот, молчала.

— Не для себя защиты ищу, но для мужа! — сказала она твёрдо. — Ведомо всем, что он вышел в степь, мстя за обиды Руси, что одолели его поганые в неравном бою, и теперь он с ближними своими томится в неволе. Заступись, храбрый Святополк, и вы, доблестные князья, не оставьте Милослава Вячеславича на поруганье врагам!

— Али у самих казны для выкупа не станет? — спросил галицкий князь, едва ухмыляясь в густые усы.

С разных сторон стола послышались недоумённые возгласы в тон прозвучавшему вопросу, и снова раздался звонкий глас княгини.

— Не денег прошу, но мужества! — заявила она, сверкнув глазами. — Князь Милослав один обнажил меч, выйдя в степь вместо всех вас, так воспылайте честью теперь, выступив с дружинами своими на вызволение князя и верных воинов его!

Весь зал взорвался восклицаниями, по большей части недовольными, и с места поднялся Святополк. Он воздел руку и призвал к тишине. Дождавшись её восстановления, он сказал:

— Горьки слова твои, княгиня! Горчат они вкус медов моих, но не нам собирать обиды на несведущих женщин! Ведомо ли тебе, что ныне мир у нас с половцами и что муж твой, не спросясь совета моего, поспешил в Степь, нарушив его и тем самым снова озлобив поганых на набег? Не готова ныне Русь к большой войне, только собирает силы, и выступления на половцев в ближайшее время не жди!

Как только князь завершил речь, зал наполнился одобрительными криками, и Милана не стала больше тратить время. Она устремилась к выходу, и, когда уже почти миновала длинный коридор, у самых дверей перед её затуманенным набежавшими слезами взором предстал незнакомый ей чужеземец. Он, часто кланяясь, преградил ей путь, и голосом, полным участия, заявил:

— Ни к чему такой высокородной красавице проливать слёзы! Если она не нашла поддержки у Великого князя, то это не повод отчаиваться! Соломон рад оказать ей помощь и разобьётся в прах, но выполнит желание столь прелестной княгини!

— Кто ты таков и почему разговариваешь со мной в третьем лице? — громко спросила Милана, даже не стараясь скрыть своего раздражения.

— Тсс! — почти зашипел, прикладывая палец ко рту, незнакомец. — Ради всего святого не надо так кричать! Я всего лишь венецианский купец Соломон, но часто, ведя свои караваны в Тавриду и Булгарию, прохожу половецкой степью, имея в ней достаточно влиятельных людей, небезразличных к моему слову!

Княгиня огляделась вокруг и, выждав, когда мимо прошмыгнёт спешащая по своим делам стайка слуг, уже без прежней надменности спросила:

— Что же ты хочешь предложить…

— Соломон! — напомнил торговец, в очередной раз поклонившись.

— Ну да, Соломон! Так, кажется, звали какого-то известного еврея?

— Ваша правда, красавица! — подтвердил собеседник. — Но позвольте продолжить наш разговор в другом, более спокойном и безопасном месте! К великому сожалению, я сейчас принуждён спешить, возвращаясь к великокняжескому столу, но сочту за величайшее счастье, если Вы примите меня через день у себя. Один из моих караванов отправляется в Булгарию, и я смогу лицезреть Вас, немного отклонившись от пути, если только Вы соблаговолите принять меня!

Милана смотрела на Соломона, не находя, что ответить сразу. Она совсем не знала этого человека и, не имея привычки доверяться незнакомцам, не спешила изменять ей и теперь. Больше того, ей совсем не льстили излишне льстивые манеры и нарочитое подобострастие, которое спешил выказать перед ней собеседник, тем более что своим женским чутьём княгиня почувствовала, что они ему при других обстоятельствах совсем не присущи. Всё это в глазах Миланы свидетельствовало не в пользу чужестранца, тем более что обращённые к ней слова «Вы» и «Вам» на Руси всегда использовались для обозначения врага или сил Нави, во всяком случае, при обращении к единственному лицу. Вместе с тем она осознавала, что беседующий с ней чужестранец вполне мог и не знать таких тонкостей, к тому же было совершенно очевидно, что в эти слова он вкладывал совсем иной, весьма уважительный смысл. Но самое главное — он подавал хотя и зыбкую, но надежду на благополучное разрешение того, что так терзало её изболевшееся сердце! И Милана, наконец, приняла решение.

— Хорошо! — сказала она. — Через день жду.

В обратной дороге с вечерними тенями угас остаток дня, за ним, уже в Вырьевской земле, наступил следующий. Он, словно нарочно, тянулся невыносимо долго, и княгиня мучилась, не зная, чему посвятить время. Все занятия, к которым Милана принуждала себя, ей быстро наскучивали, и она бесцельно слонялась по терему, пока за окнами не сгустились сумерки. Она без всякого аппетита поужинала и, листая увесистую книгу «Жития святых», скоротала ещё часок. Раньше ей доводилось пробегаться взглядом по некоторым её главам, но изложенные в книге события нисколько не захватывали её. Вот и сейчас, почти не вчитываясь в строки, женщина методично перелистывала листы, окидывая их пустым взглядом. Все её мысли были заняты Белояром. Она, уже насытившись ими вдосталь, гнала их, но совершенно безрезультатно. Теперь к ним добавилось ожидание встречи с тем странным венецианцем, что дал ей такую зыбкую, но столь драгоценную надежду. Когда пришло время сна, Милана разделась и улеглась в расстеленную прислугой кровать, но ещё долго не могла сомкнуть глаз. Наконец, далеко за полночь, княгиня впала в забытьё, и вскоре перед ней предстал образ того, кто который уже месяц владел всеми её помыслами.

На следующий день, как только солнце остановилось в зените, прибыл долгожданный гость. Когда его долговязая фигура, сопровождаемая высланным для встречи воином, предстала перед Миланой, она облегчённо, едва слышно выдохнула.

— Жди в гриднице! — приказала княгиня дружиннику и перевела внимательный взгляд на купца.

— Рад видеть Вас прекрасной и здоровой, моя княгиня! — провозгласил Соломон и протянул усеянную перстнями руку в сторону закрывшейся за воином двери. — Там остались слуги с подарками, извольте взглянуть!

Он набрал в рот воздух, готовый криком позвать своих помощников, но княгиня остановила его, воскликнув:

— Потом! Подождут твои подарки! Разве ты лишь затем и пришёл, чтобы радовать меня своим товаром?!

— Простите мою глупость, княгиня! — поспешил оправдаться Соломон. — Ради всего святого простите! Конечно, дело прежде всего. Вижу, что не только красавица передо мной, но и умнейшая властительница!

Суровые прежде глаза женщины потеплели. Этот стоящий перед ней иноземец впервые озвучил то, что и так было ясно ей, но не другим.

— Чем ты поможешь мне? — спросила Милана, тщетно пытаясь напустить безразличие на побледневшее от волнения лицо.

Соломон задержал взгляд на разгоревшихся глазах княгини и не стал тянуть с ответом.

— Всё просто и старо, как мир! — заявил он. — Мои люди подкупят нужных людей из числа приближённых хана, и через каких-то пару недель пред Вами предстанут все, кто дороги.

— Все? — переспросила Милана недоверчиво и услышала в ответ:

— Да, но лишь после того, как будут собраны деньги.

— Какая сумма необходима?

Венецианец назвал её, и княгиня задумалась в некотором замешательстве.

— Я понимаю, сумма очень большая, но слишком много людей придётся привлекать к освобождению! — поспешил заверить купец. — Мало того что придётся подкупать далеко не бедную знать с охраной, потребуются проводники и сильная охрана для пересечения степи, больше того — отвлекающая преследователей группа, что пустит погоню по ложным следам, ну и моим людям нужно дать, дело ведь весьма опасное и хлопотное, очень великий риск!

— С этим понятно! — сказала княгиня уже без прежней решительности. — В какой срок нужны деньги?

— Слышал я, что князю, как и всем пленникам, худо в неволе! — проникновенно сказал Соломон, выражая в лице всю еврейскую скорбь. — Ежечасно глумятся над ними половцы и, не дождавшись большого выкупа, уже готовы перебить всех до единого.

— Велик ли требуемый выкуп? — спросила Милана срывающимся голосом и сжала ладошки на подлокотниках кресла.

— Велик! — вздохнул купец. — Слышал я, что хотят они собрать дань со всей Руси, присовокупив к тем бедам, что успел причинить им князь Милослав, и те, что нанесли им Святополк с Владимиром!

Милана опустила глаза, терзаемая сомнениями, и Соломон, выждав паузу, предложил:

— Я и мои люди поможем тебе! Знаю, что почти всех воинов забрал в поход князь Милослав, что оставшихся с тобой едва хватает для защиты города, не то что для сбора дани в короткий срок. На Западе, в близкой вам Европе, давно уже доверяют сбор налогов нам, евреям! Когда ростовщикам и их помощникам требуется срочно возместить убытки, то нет лучших сборщиков!

Женщина в растерянности смотрела на говорящего, не зная, что ответить. Конечно, ей приходилось раньше встречаться с еврейскими купцами, предлагающими свой товар по приезде в Вырьев, но столь долго, тем паче о серьёзном деле, она ни с кем из них бесед не вела. Больше того — при всей формальной власти она не чувствовала себя настолько влиятельной для того, чтобы принимать решение о передаче сбора налогов в чужие руки. После выступления её мужа в степь почти всю власть подобрала в свои руки Ярина, мачеха Милослава, и теперь, с учётом сложившейся обстановки, говорить даже о двоевластии можно было с большой натяжкой. Ярина, пользуясь поддержкой своего любимца Ровды, давлела над всем происходящим в городе и княжестве. Поступление и распределение денежных средств, контроль прислуги и надзор за оставшимися боярами, всё было в их руках, и любое событие, требующее мало-мальски серьёзного решения, зависело от них. Соломон помолчал, гадая, почему тянет с ответом его собеседница, и, расценив её нерешительность по-своему, решил привести ещё один довод:

— Если Вам, княгиня, недостаточно ссылок на опыт блистательной Европы, то позволю себе сослаться на счастливый опыт ваших русских князей…

Он приготовился уже перечислить имена, когда за спиной с шумом распахнулась дверь и в комнату стремительно вошла Ярина. От его внимательного взгляда не укрылась перемена в лице Миланы, он заметил, как вдруг напряглась и отвела взгляд в сторону его собеседница. Вошедшая дама остановилась рядом с Миланой, и следовавший за ней боярин поднёс стоявшее в стороне тяжёлое кресло. Она с величественным видом воссела, а её спутник замер рядом, с интересом разглядывая замолчавшего Соломона.

— Как мило! — произнесла Ярина, даже не глядя в сторону Миланы. — У нас такой интересный гость, а моя добрая родственница держит его посещение в тайне!

— Никакой тайны нет! — заметно смутилась молодая женщина. — Венецианский купец предлагает свой товар!

— Один, без каравана и товарищей? — изумилась Ярина и наконец удостоила Милану взглядом. — Только не убеждай меня, что все его интересы — сбыть в каком-то городке содержимое пары сундуков, что ожидает с людьми за дверью!

Несколько мгновений длилась неловкая пауза, и молодая женщина наконец решилась на откровенность.

— Ты права! — заявила она. — Дело не в товарах. Речь о вызволении твоих приёмного и родного сыновей. И тех, кто с ними, разумеется! Этот человек обещает содействие, но за весьма большие деньги. Своими силами в короткий срок нам внеочередной оброк не осилить, но он и здесь готов выручить, предлагая свои услуги. Я как раз собиралась послать за тобой и боярами, чтобы обсудить предложенное.

Ярина перевела взгляд на незнакомца, и тому снова пришлось изложить свой план. Закончив, Соломон с удовольствием отметил, как зарделись увядающие щёки женщины, и в глазах вспыхнула надежда.

— И ты раздумываешь?! — воскликнула она, повернувшись всем корпусом к Милане. — Там, среди жестоких кочевников, томятся твои муж и деверь, а ты медлишь, собирая чужих людей для совета!

Ярина, торопясь высказать своё возмущение, пропустила мимо ушей то, что Милана прежде всего собиралась обратиться именно к ней самой, но та, достаточно изучив характер своей названной свекрови, не стала поправлять её. Зато подал голос стоявший возле Ровда.

— Княгиня! — сказал он как можно почтительнее. — Дело действительно сложное, и предстоит принять весьма ответственное решение, так не предпочтительнее ли будет, если…

— Никаких если! — почти прокричала Ярина, перебивая. — Когда есть хотя бы призрачная возможность выручить моего сына, то я не собираюсь упускать её, невзирая на глупые советы всяких бояр!

Ровда замолчал, не решаясь перечить своей госпоже, и женщина продолжила, уже обращаясь к купцу:

— Мы даём согласие. Действуй не мешкая, а подробности дела согласуй вот с этим моим боярином. Обо всех новостях сразу шли вести ко мне… с княгиней Миланой. Исполнишь задуманное — одарю сверх меры. Теперь вся надежда на тебя!

Через час Соломон покинул Вырьев в сопровождении избавленных от тяжёлой ноши слуг. Он скакал на гнедом коне, хозяйским взглядом окидывая обширные пашни и раскинувшиеся вдоль дороги селения. Несмотря на ошибочно расставленные приоритеты власти, он сумел достигнуть искомого результата и теперь прикидывал в уме барыши, что сулило затеянное им дело. Но главное, что грело душу, — возможность срыва очередного мира между Русью и набиравшей могущество Степью. Он давно уже располагал принесёнными от половцев сведениями, что разгромленный наголову Милослав со своим братом, ближними боярами и большей половиной всего войска в плену. Надёжные люди сообщали, что претендующий на верховенство в степи Тугоркан не торопится продавать захваченных воинов в полон. Больше того, он не собирается требовать выкуп за князей, но намерен, женив младшего на своей дочери, установить мир с Русью, удовлетворившись той местью, которой насытился при разгроме войск Милослава. Такого допустить никак нельзя! Союз Руси с половцами, владеющими огромными пространствами на Шёлковом пути, не в интересах венецианских ростовщиков и купцов! Если только в Степи снова объявится сильный властитель, он приобретёт в свои владения всю степь от Днепра до границ Китая и тогда не только перехватит движение немыслимо ценных товаров, но и поможет восстановить русским былое могущество своих славянских предков, о котором те во многом успели позабыть! Впереди ждали многие и скорые хлопоты, и Соломон подстегнул коня.

Предприимчивый иудей ещё навестил пару своих земляков, проживающих в разных местах, и к исходу второго дня возвратился в стольный град Киев, прихватив с собой кое-какой товар, сулящий пусть небольшую, но выгоду. Он остановил коня у богатого, отделанного замысловатыми узорами дома и поморщился. Здесь проживала семья приютившего его с Натаном ростовщика, разумеется еврея. Давать деньги в рост, то есть ссужая под проценты, все религии строго воспрещали. Все, кроме одной, настоятельно рекомендующей вести дела с инородцами именно таким способом. Множившаяся из года в год финансовая братия располагалась в верхней части города, сюда же с Подола, стараниями когда-то симпатизирующего им Великого князя Изяслава Ярославовича, для их удобства был переведён городской рынок, что весьма упростило участие богатых евреев в деловой жизни столицы. Соломон вспомнил нарочитую непритязательность фасадов домов, принадлежащим живущим на Западе соплеменникам, и невольно сравнил её с неприкрытой роскошью укоренившихся на Руси евреев. Сойдя на землю, он бросил поводья слуге, и решительно зашагал по выложенной голышами дорожке. Несмотря на длительное уже пребывание в гостях у местного ростовщика, Соломон никак не мог привыкнуть к его избыточной услужливости. Всякий раз, когда он, возвращаясь, заставал хозяина дома, тот выскакивал навстречу, торопясь встретить у самой двери. Вот и сейчас, едва завидев остановившегося в его доме важного гостя, чернявый Шлома выбежал, широко распахнув перед ним дверь.

— Зачем утруждаться всякий раз? — с укором произнёс Соломон. — Скоро уж месяц, как мы с Натаном у тебя, а ты всё встречаешь нас, словно видишь впервые! Пора уже и отдохнуть!

— Как можно! — возразил Шлома, растянув морщинистое лицо в привычной улыбке. — На Руси ведь живём, а здесь такой обычай!

Соломон знал о славянских обычаях не хуже хозяина дома и прекрасно понимал надуманность озвученного утверждения, но спорить не стал. Он лишь окинул коротким взглядом украшенную растительными и животными узорами стену здания и наставительно заметил:

— Мог бы и без роскошной отделки обойтись. Зачем лишний раз дразнить гоев!

В ответ хозяин лишь развёл руками.

— Да как же без узоров? — недоумённо воскликнул он. — Оглянитесь вокруг: на Руси все здания в резьбе, иных и не найти! Ведь, устроив, по примеру Европы, какое-то убожество, мы только вызовем недоумение у соседей!

Довод был весомым, и Соломон, несмотря на своё неудовольствие, вынужден был согласиться. Он, пропущенный Шломой, первым вошёл в дом, и вскоре уже сидел за уставленным яствами столом в компании своего племянника, ожидавшего его возвращения здесь, хозяина дома и двух его взрослых сыновей. Им прислуживали две девушки из полянок, которыми, в знак большого уважения к гостям, руководила дочь хозяина — Рахиль. Ей недавно исполнилось пятнадцать, и она уже ходила в невестах, вот только отец её так и не подобрал достойного для его положения жениха. Дело в том, что Шлома в ростовщиках ходил всего год. Раньше он, как и заведено исстари у богатых ашкеназов, был менялой. Нельзя сказать, что никто из его восточных соплеменников никогда не ссужал денег под процент, просто испокон веков эта прерогатива принадлежала евреям, бывшим выходцами с Ближнего Востока и Западной Европы, и последние полем своей деятельности делились неохотно. И всё же изворотливый Шлома нашёл возможность влезть в более прибыльное дело, но теперь испытывал определённую ограниченность в общении. Он совсем не желал возноситься над остальными ашкеназскими семьями, с которыми поддерживал отношения раньше, но в своём нынешнем положении и достатке считал, что выгоднее выдать дочь за кого-то из ростовщиков, хотя те совсем не горели желанием породниться. В итоге его Рахиль который год перехаживала в невестах, не имея ни одного мало-мальски подходящего жениха. Сейчас она распоряжалась вместо сказавшейся больной матери и совсем не скрывала свою радость. Рахиль стояла в сторонке, то и дело поправляя спадавшие на смуглое чело длинные и чёрные как смоль кудряшки. Чёрные глаза её поблёскивали в наполнявших столовую сумерках, шуршало бархатом усеянное жемчугом праздничное платье. «Вырядилась словно в Пейсах!» — подумал Соломон с усмешкой, не без некоторого удовлетворения. Как бы то ни было, но не каждый месяц у этих ашкеназов останавливаются столь высокие гости из самой Венеции!

— Принеси свечи, Айка! — приказала Рахиль одной из девушек-славянок, и та поспешила в соседнюю комнату, торопясь исполнить поручение.

— А вы, — обратилась хозяйская дочь к остальным двум, — подавайте жаркое да грязную посуду со стола прихватите!

Девушки безмолвными тенями скользнули к столу и тут же скрылись из вида, унося опустевшую посуду, но отсутствовали недолго. Их следующему появлению предшествовал вкуснейший запах запечёных уток. Когда их на удерживаемых перед собой подносах внесли служанки, к мужчинам снова возвратилось чувство голода. Но девушки не спешили ставить на стол принесённые яства. Они остановились в сторонке, пропуская вперёд Айку с двумя подсвечниками, в которых уже горели две толстенные свечи.

— Поторапливайся! — прикрикнул на неё Шлома. — Да ещё тащи, не видишь разве, что двух мало?!

Света за столом было уже более чем достаточно, столько, что при желании можно было прочесть книгу, почти не напрягая зрение, но всем было понятно, что хозяин желает излишним вниманием угодить гостям, а заодно и похвалиться перед ними своим достатком. Подстёгнутая окриком, Айка поторопилась, и склонённая над старшим сыном Шломы свеча капнула горячим воском на руку. Тот вскрикнул, но скорее от неожиданности, нежели от боли, и с силой оттолкнул успевшую поставить подсвечники девушку. Та, не удержавшись на ногах, упала на дощатый пол, но поспешила сразу подняться.

— Как подсвечники несёшь, дура! — заорал парень. — Без оклада остаться захотела? Пошла вон!

Айка выскочила, утирая на ходу выступившие слёзы, а оставшиеся девушки принялись осторожно, стараясь не задеть никого из сидящих, расставлять принесённые блюда. Когда одна из них приблизилась к Натану, Рахиль подскочила к ней и перехватила протянутый поднос. Затем она, ставя его перед юношей, склонилась так, что едва задела его плечо своей грудью, но тут же отпрянула, отворачивая зардевшееся лицо. Кожа её, от природы довольно смуглая, от прилившей крови стала ещё темнее, что только придало привлекательности очаровательному созданию. Натан невольно задержал взгляд на девушке, и он не укрылся от внимательных глаз Шломы. Улыбнувшись, он опустил довольное лицо и взялся за нож, но был вынужден отвлечься на раздражённый возглас сына.

— Пора преподать урок этим курицам! — заявил он. — Лишить её оклада за месяц, пусть за свою неуклюжесть отрабатывает бесплатно!

— И в самом деле, пап! — поддержал его младшенький. — Накажи её, чтобы в следующий раз была расторопнее!

При этих словах в столовую с ещё двумя зажжёнными подсвечниками вбежала Айка. Дрожащими руками она осторожно расставила их на столе и встала рядом с ожидавшими распоряжений остальными служанками. Натан бросил в её сторону взгляд, полный участия. Светлорусая Айка чем-то напомнила ему его названную сестру, и он помрачнел в лице. Его реакция не укрылась от хозяйской дочери. Она, вспыхнув, вдруг возвысила голос, и наперекор старшему брату, что с ней не случалось прежде, решительно вступилась за Айку:

— Зачем обвинять её в том, в чём она совсем не виновата? Ведь ты сам сидел, раскинув руки так, что тебя просто невозможно было обойти!

Оба брата раскрыли рты, не ожидая от сестры таких слов, но Шлома не дал им произнести ни слова.

— Хватит пустой болтовни! — прикрикнул он на сыновей. — Подумаешь — капнула воском на руку! Разве это повод, чтобы поднимать гевалт при гостях!

Сыновья притихли, и некоторое время были слышны только звон посуды, чавканье и шум проглатываемых кусков. По русской традиции, запивали квасом. После очередного глотка Соломон отставил кубок и хмыкнул:

— Живёте в русских…

— Хоруминах! — услужливо подсказал хозяин.

— Вот-вот, в них самых! Изукрашены резьбой по-русски, пьёте их напитки, скоро и едой, и одеждой на них походить станете. Так недолго и свои обычаи позабыть, как ваши братья в Германии!

— Ну что Вы, господин! — воскликнул Шлома, торопясь разуверить гостя. — Вы сами видите, что вся еда у нас кошерная, каждый раз посещаем синагогу, чтим Тору и все праздники! Как можно так говорить!

— А что случилось в Германии? — спросил младший сын хозяина, вступая в разговор, будучи не в силах сдерживать любопытство. — Беженцы из наших о таких страшных делах рассказывают! Будто приходят к каждому и отбирают всё, что попадёт на глаза, уводят скот, уносят все припасённые запасы и многих убивают, выкрикивая всякие оскорбления и проклятия! Не щадят даже детей, а женщин, прежде чем…

— Достаточно! — прикрикнул на сына Шлома, сверкнув разгневанными глазами. — Постыдился бы сестры!

— А что такого?! — попытался оправдаться младший, но тут же получил увесистый подзатыльник от старшего и закрыл рот, опасаясь повторения братской заботы.

Соломон тяжело вздохнул и счёл возможным ответить не только мальчику, но и всем присутствующим:

— Всё правда. Прогневали люди Яхве, перестали чтить данные им законы, обратили свой лик в сторону проживающих рядом гоев, перенимая их обычаи и заводя с ними дружбу. Забыли они, что вокруг только народы, изнывающие в ожидании, когда только предоставится возможность воспользоваться нажитым евреями добром. Гои, коим нет большего удовольствия, как обидеть и растерзать еврея! А тех, кому благоволением Господа нашего удастся выжить, спешат выдворить из обжитой земли, гоня нагими прочь!

В стороне, переполненная жалостью к гонимым, громко всхлипнула одна из прислуживающих славянок, глаза остальных тоже покрылись слезами.

— Надо же! — воскликнула дрожащим голосом всхлипывающая. — Вот так вот и с моими родичами под Дорогобужем было: пришли волыняне со своими князьями, половину народа мечами посекли, а кто жив остался, тех в рабство в полуденные земли продали. Немногим в лесах спастись удалось: моя тётка всю семью потеряла, а когда с уцелевшими селянами в чаще переждала да домой вернулась, то одни пепелища увидали. Все сёла с городками на своём пути волыняне выззорили, бревна на бревне не оставили!

— Так ваши, скорее всего, тот разор и начали, на волынян походами выступая! — упрекнул старший. — Опять же, нашла кого сравнивать…

Шлома не дал закончить фразу, громко хмыкнув. Сын моментально закрыл рот, и, поймав укоризненный взгляд отца, потупился.

— И в кого ты такой глупый пошёл?! — воскликнул Шлома. — Пора уже головой думать!

После ужина, уже лёжа на кровати в отведённой им спальне, Натан вспомнил застольный разговор.

— Неужели всё, что ты рассказывал о Германии, правда? — спросил он своего дядю.

Соломон помолчал, размышляя, стоит ли посвящать юношу в столь щепетильные подробности, но решил, что тому всё же не помешают дополнительные познания.

— Конечно правда, — произнёс он голосом, полным безразличия, и потянулся. — Когда Папа Римский призвал всех добрых католиков в поход на иноверцев, то германцы, свеи и даны заявили, что им незачем тащиться в Малую Азию, потому что прямо перед ними лежит свой Восток с теми же иноверцами, земли которых по богатству своему никак не уступают сарацинским. Те евреи, вернее ашкеназы, что жили среди них, совершенно уподобились германцам и стали выходить из-под нашего влияния. Видя это, наши венецианские хозяева намекнули правящей там знати, что совсем не будут против, если в отношении местных ашкеназов они будут действовать так, как угодно их гойской душе: грабить, насиловать и даже убивать в определённом количестве. Разумеется, преданные нам семьи заранее вывезли со всем их имуществом, остальных же оставили воле Господа и окружавшего их недавно братского народа. Сначала тех, кто остался побогаче, бросились грабить феодалы из герцогов и графов. Глядя на них, со своими отрядами набросились и бароны, а за ними не замедлили объявиться и простолюдины. Последние зверствовали почище рыцарей: отбирали последнее и глумились так, как не приходило в голову их господам. Люди бегут, будучи счастливы от одной только мысли, что им может быть удастся вырваться из тех проклинаемых ими мест!

— Да, теперь их обратно никаким золотом не затянешь! — задумчиво произнёс юноша.

— Плохо ты знаешь людей! — заметил Соломон. — Затянешь, и именно золотом! После таких погромов изгнанные ашкеназы снова наши, и когда мы увидим, что они полностью возвращены в нужное нам состояние, то вернём если не самих изгоев, так их потомков, заставив заплатить за их возвращение и проживание тех же самых германцев, причём вдесятеро от того, чем они поживились!

— Неужели всего этого нельзя было избежать?

— Зачем? — удивлённо переспросил Соломон. — Это называется обрезанием сухих ветвей. Кто не с нами, тот обречён!

— Но ведь ашкеназы тоже евреи! — заметил Натан.

— Настоящие евреи только мы! — твёрдо заявил дядя. — Они — лишь жалкое подобие! Мы правили миром со времён Давида, мы приводили к власти императоров и низвергали их в пыль, мы собрали всё Средиземье в одно целое, заставив гоев идти путём, предначертанным нами, а что совершили эти нахлебники? Веками сидели в своей забытой Господом Согдиане, оседлав Шёлковый путь, а когда одни конные дикари выбили их с насиженного места, то не нашли ничего лучшего, как осесть среди таких же! Единственное, на что хватило ума у этих людей, — подмять кочевников, взяв власть в свои руки. Большое достижение в малой части почти безлюдной Степи! Ну взяли, ну прирезали себе куски на севере и востоке, оставив своей новой державе прежнее имя — Хазария! Дальше что? А дальше смех: не провластвовав над этим дурачьём и двух столетий, разбежались, завидев перед собой сборище варягов — речных разбойников, которые вне пределов своих рек да лесов и воевать-то толком не умели! Расселились на краю Европы, смешали свою кровь с бежавшими следом рабами-хазарами, а теперь претендуют на братство с нами!

Соломон помолчал, понимая, что на сегодня и так слишком много выложил новой информации на племянника, но всё же решил не останавливаться на сказанном.

— Кстати, — продолжил он, — я ведь заметил, как вы переглядывались с Рахиль за ужином. Что ты думаешь о ней?

— Хорошая девушка! — отвечал Натан потупившись. — И красивая.

Затем он поднял глаза на Соломона и с вдруг нахлынувшей откровенностью признался:

— Мы с ней давно уже дружим. Признаться, дядя, я не встречал таких, как она!

— Каких? — спросил Соломон с очевидным интересом.

Его внимание польстило юноше, и он, наконец найдя того, перед кем можно было выложить всё накопившееся в душе, с жаром заговорил:

— Если бы ты знал, дядя, какая она умная! Она всё понимает: и то, что я уже успел произнести, и то, что ещё нет! Мы понимаем друг друга с полуслова и полувзгляда! А её глаза, её чёрные, как вороново крыло, волосы и…

Натан смутился, не в силах описать все прелести, которыми в его глазах обладала девушка, и Соломон усмехнулся.

— Понятно… — протянул он неопределённо — Первая любовь!

Мужчина помолчал, подбирая слова, и наконец продолжил:

— Посмотри на меня, дорогой племянник! Я давно уже расстался не только с юностью, но и молодостью, а между тем не женат и не спешу связать свою судьбу с первой встречной!

— Как ты можешь, дядя! — горячо возразил Натан. — Какая же она…

— Помолчи! — властно прервал его Соломон, повысив голос, что в общении с племянником было редкостью. — Не заводи привычку перебивать старших, а тем более единственно родного тебе человека! Уясни себе раз и навсегда: задача девушки — поскорее выскочить замуж за состоятельного мужчину, а парня — отыскать себе достойную. Достойную, понимаешь?!

— Но чем Рахиль недостойна внимания? — удивился Натан.

— Уже тем, что она не настоящая еврейка! — назидательно произнёс Соломон. — И как бы ты ни старался, прилагая усилия, те, от кого зависят судьбы многих, никогда не признают в твоих потомках людей, хотя бы отдалённо подобных себе! Я уже рассказывал, откуда берут начало ашкеназы и кто они есть на самом деле, так что тебе ещё?

— Но отчего столько ненависти к ашкеназам у тех, кто… кто считает себя настоящими потомками Авраама? Ведь признайся, дядя, есть и у ашкеназов часть еврейской крови! — вопросил юноша, стараясь быть учтивым.

Его родственник, сверкнув глазами, глубоко вздохнул, и ответил:

— На самой заре времён, когда стали заявлять о себе наши нищие предки, то их — отягощённые златом, имуществом и рабами, сбежали в Вавилон, обрушив на оставшиеся колена Израиля гнев всех народов, окружавших Иудею. Наши предки выжили, следуя приказам жрецов, но теперь время повернулось вспять. Сейчас наш черёд, пребывая в роскоши и власти, давлеть над ними, удерживая их на грани жизни и смерти!

Натан нахмурился, и Соломон, глядя на его посуровевшее лицо, продолжил уже более мягко:

— Знаю всё, что ты готов возразить мне. Да, твой отец тоже ашкеназ, но ведь мать чистая еврейка, а значит, такой же и ты! Но что будет, если ты возьмёшь замуж Рахиль? Твой вес в глазах раби и всех достойнейших понизтся до предела, а потомки… Впрочем, о них я уже сказал достаточно! Не хочешь заботиться о себе, так подумай о детях своих!

Юноша молчал, не зная, что ответить, и Соломон веско произнёс:

— Словом, хватит тебе отсиживаться без дела! Завтра же я приступаю к формированию команд для сбора оброка в вырьевской земле, возглавишь одну из них. Потом, по окончании трудов, на время осядешь в Вырьеве — там найдутся ещё дела, да и глупые мысли о Рахиль пройдут!

Он помолчал и, полагая, что сказанного достаточно, погасил горевшую у изголовья свечу.

Следующим утром, сразу после завтрака, молодые люди, как обычно, встретились в саду тыльного дворика, и девушка, вся поникнув, спросила:

— Надолго ты покидаешь нас, Натан?

— Не знаю! — промолвил юноша. — Дядя требует, чтобы мы управились в неделю, но…

— Ты успеешь! — воскликнула Рахиль, просияв. — В твоё отсутствие я буду считать оставшиеся до нашей встречи дни, а потом…

— Не будет никакого потом, милая Рахиль! — с горечью сказал Натан. — Дядя собирается купить мне дом в Вырьеве, а затем — одному Господу известно, куда забросит меня судьба!

— Но как же мы! — спросила девушка едва слышно. — Разве…

— Соломон против наших встреч, он не хочет, чтобы мы виделись впредь!

— Почему? — спросила девушка, повысив голос до крика.

Юноша запнулся, но всё же выговорил то, что так трудно было озвучить:

— Он не хочет, чтобы я роднился с ашкеназами.

Из глаз Рахиль хлынули слёзы, и она убежала в дом, не проронив больше ни слова. Натан же, задумавшись, с минуту ещё топтался на месте, но вскоре с тяжёлым сердцем зашагал следом. В просторной зале он застал всю хозяйскую семью. Те собрались, готовясь проводить важных гостей, но теперь, после разговора с заплаканной дочерью, стояли мрачными, отвернув свои лица в сторону. Как только Натан перешагнул порог залы, то понял, что всем уже известно о содержании только что произошедшего разговора. Ему самому теперь неловко было оставаться с этими людьми в одной комнате, и он сделал уже несколько шагов к выходу, когда раздался непривычно резкий голос Шломы.

— Есть люди, которые мнят себя выше нас! — сказал он, обращаясь ко всем, но прежде всего к Натану. — А между тем именно наши прадеды ушли из земли обетованной в Вавилон, оставив взбунтовавшуюся чернь мечам нанятых гоев. А теперь их потомки смотрят свысока, гнушаясь признать нас равными себе! Но кто они? Кто эти люди, называющие себя истинными евреями? Многими столетиями прятались за спинами королей и императоров, скрывая своё лицо, выполняли чьи-то прихоти и приказы, бросая в угоду себе на гибель народ свой! Мы же, кого ныне зовут ашкеназами, создали мощнейшее государство, диктовавшее волю могущественным империям! Наши еврейские полководцы мечами гоев громили сильнейшие армии, а правители не знали соперников себе в политике, и только волею Господа и врагов наших мы рассеяны по Европе, переживая трудные времена!

Юноша остановился и, поняв, что Шлома высказал всё, обернулся, и, окинув взглядом собравшихся, коротко бросил:

— Я ещё вернусь! Я обязательно вернусь!

Хозяева всё же вышли из дома, провожая постояльцев, и простились, соблюдая все формальности и выказывая уважение, впрочем, без всякого намёка на душевность. Всё это не ускользнуло от внимательного Соломона. Он, бросив короткий взгляд на племянника и Рахиль, понял, что объяснение между ними уже состоялось, но совсем не смутился. «Пожалуй, так даже правильнее! — подумал он. — Всё лучше, чем недосказанность! И то сказать: пусть знают своё место!»

Они дождались, когда слуга погрузит их немногие вещи, и взобрались в пролётку.

— Трогай! — крикнул Соломон кучеру и, когда они уже свернули на другую улицу, повернулся к племяннику.

Тот сидел, посуровев лицом, и всем своим видом показывал, что сейчас не намерен вступать в разговор. И мужчина не стал тревожить своего спутника, предоставив его своим мыслям до самого конца короткой поездки. Они остановились в другом районе Киева у одного из складов с товаром, как раз напротив ожидавшей их группы людей. От них отделилась юркая фигурка неказисто одетого человека, который поспешил к прибывшим, торопясь придержать распахнувшуюся дверь экипажа. Соломон ступил на землю и, как только Натан оказался рядом, велел кучеру отъехать поодаль. Затем он обернулся к Натану и подбежавшему к ним мужчине.

— Вот твой помощник, — сказал Соломон племяннику, — он же старший над выделенными в твою группу сборщиками. Ему уже приходилось заниматься подобным делом, потому вся хозяйственная деятельность на нём, твоя задача — лишь общий контроль. Там, в Вырьеве, уже ждут выделенные княгинями бирючи, одного из которых вместе с четырьмя дружинниками вы и возьмёте с собой. Ваша задача — вместе с другими группами ободрать население княжества до последней нитки, так, чтобы возвратившийся из степи князь вынужден был искать взаймы у нас, причём под нужные нам проценты. Так, разоряя их, мы сможем полностью контролировать ещё одну часть Руси. Пройдёт время, и…

Соломон вовремя остановился, поняв, что увлёкся, и закончил фразу:

— Срок вам — неделя, что совершенно достаточно для выполнения порученного дела. Вам же двоим необходимо, помимо прочего, ещё и следить за нашими пронырами, чтобы они не присвоили лишнего, а то из всего оброка увидим едва половину.

— Кто эти люди? — спросил Натан, кивая в сторону ожидавшей их группы, и тут же озвучил свою догадку: — Ашкеназы?

— Угадал! — едва улыбнулся Соломон. — Из евреев здесь только трое: мы с тобой да уже представленный тебе Яков, остальные те, кто считает себя таковыми. Твой помощник отобрал желающих из тех, кто пошустрей и смышлёней, да и то сказать: ни мы, ни они в накладе не останемся! Впрочем, пора уже и приступать к делу. Вам — спешить в Вырьев, меня же ещё ждут дела в Киеве. Через неделю встретимся у Якова, а сейчас прощайте!