Места силы Русской Равнины. Том 3. Места силы 61—90

Олег Давыдов

Всего в книге Олега Давыдова «Места силы Русской Равнины» описаны 111 мест. В Третий том вошли подробные рассказы еще о 29 местах (с 61 по 90), включая Муром, Богородицк, Новый Иерусалим, Боровск, Дивеево, Пайгарму, Ярилину плешь, Коренную пустынь, Торжок, Святые горы и другие как очевидные, так и менее очевидные, но в не меньшей степени фонтанирующие мистической силой точки, в обилии рассыпанные по России, образующие ее метафизическую структуру и определяющие ее характер и развитие. Книга содержит нецензурную брань.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Места силы Русской Равнины. Том 3. Места силы 61—90 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Шестьдесят второе – Муром

Шестьдесят четвертое – Солотча →

Шестьдесят третье — Бабья гора

Покидая озеро Бабье¹⁸, я думал, что напрасно пришел сюда. Чудес никаких не увидел, устал смертельно, а надо еще как-то дойти до машины: почти двадцать километров. У моста через речку Озериху я лег на мокрую землю и вдруг увидал торчащую из-под моста голову, вроде — дельфина, пожирающего мелких рыбешек. Присмотрелся — нет, это не дельфин, скорей крокодил или ящер. Вполне, впрочем, мирный.

Мост через реку Озериху, из-под которого выглянул ящер

Далее. Я спускаюсь к реке, начинаю его убеждать не есть рыбок, обнимаю за талию, провожаю обратно под мост. Он сокрушенно уходит вверх по Озерихе, а я достаю белый хлеб и начинаю кормить рыб. Их мало — ящер многих сожрал и спугнул. Но на хлеб они возвращаются. И я вижу, как с той стороны, куда ушел ящер, появляются две женщины. Вполне! Одна чуть постарше, другая — совсем молодая. Лиц, впрочем, не вижу, поскольку весь сосредоточен где-то в заманчивой области ляжек и лобков. Узкие шорты лишь слегка прикрывают интереснейшие анатомические подробности, которые и возвращают мое внимание к темноте под мостом, из которой явился ящер.

Вопрос: какого пола Змей¹⁹-Дракон-Крокодил, побиваемый на иконах Георгием Победоносцем²⁰? Мужского? А из чего это следует? Ни из чего, это просто все знают. Но почему ужасного Дракона держит на привязи женщина? Потому что он ее поработил? Или, может, она его приручила? Ну, а если дракон все же женского пола?

Валентина окликнула меня: пошли. Я огляделся. Пес Осман по колено в воде что-то вынюхивает. Справа деревня Раскаты. Позади меня Бабья гора. Где-то слева вдали угадывается река Ветлуга. Яркий октябрьский день. Пошли.

Место силы Бабья гора лежит между реками Ветлуга и Уста

Когда-то Ветлуга была водным путем, соединяющим Волгу с Северной Двиной. И по Ветлуге же проходила граница между Московией и Казанским ханством. Поэтому здесь так много типичных для фронтира легенд о разбойниках и их кладах (я говорил²¹ об этом в связи с Литовской границей). Легенды Ветлужского пограничья имеют свою изюминку. В них обычно действует женщина. Она может мстить разбойникам (будь то татары или русские), топить их в реке, например, ценой собственной жизни. Может быть подругой разбойника, но от ревности — тоже топить его (и топиться). А может и сама быть разбойницей. На Бабьей горе как раз обосновалась банда из двенадцати мужиков, во главе которой стояла атаманша Степанида.

Сейчас река ушла в сторону от Бабьей горы. А во времена Степаниды текла прямо у подножья (там теперь старица). С горы было удобно наблюдать за ползущими по излучине реки судами. Всегда можно было правильно оценить ситуацию, подготовиться и напасть (или бежать).

Это и есть Бабья гора

Существует несколько вариантов легенды о Степаниде, точнее — ее гибели. В одном варианте Степанида бросилась в реку с горы, чтобы не доставаться живой пришедшим ликвидировать банду стрельцам. В другом — разбойники не поделили добычу и, чтобы не ссориться, бросили ее в Ветлугу, а жадная атаманша прыгнула в реку вслед за сокровищем и утонула. Еще: разбойники вышли из-под контроля и убили свою патронессу, а тело ее то ли бросили в реку, то ли закопали в горе. Во всех этих байках верно одно: Степанида погибла. Но дух ее витает у Бабьей горы. Ночами там слышатся вопли и стоны, а иногда на горе видят женщину с распущенными волосами. Место жуткое. Особенно — осенней ночью. В том, что там живет какая-нибудь Степанида, у меня нет сомнений. И живет она там уже тысячи лет. Стрельцы и разбойники — наносное, а вот баба, как-то связанная с рекой, это — доподлинно.

Река Ветлуга

Если заняться археологией подсознания Ветлужья, обнаружится много пластов: русский, татаро-булгарский, марийский… И женское божество дикой природы можно найти в любом из них. Вот, например, марийская история Ченебечихи, русской жены татарского князя Ченебека. Баба знала змеиный язык, и гады тянулись к ней. Сперва, конечно, заполонили баню, а потом и весь дом. Однажды муж обнаружил на супружеском ложе огромного змея. Схватился за меч²², но змей оказался проворней. Когда князя схоронили, Ченебечиха со своими змеями стала хозяйкой деревни. В конце концов, поселяне убили злую тетку, а тело ее бросили в змеиное болото. Подобного рода историй немало. Героини в них вроде бы разные, но за этим разнообразием кроется единая демоническая сущность.

В русской сказке «Марья Моревна» Иван-царевич приходит к Бабе Яге за конем, который нужен ему для того, чтобы вызволить эту Моревну из лап Кощея²³. Вокруг избушки на одиннадцати кольях черепа молодцов, которые уже погибли тут, а один кол свободен. Иван, надо полагать, кандидат в двенадцатые. Это ничего, что ему удается избежать лютой смерти (хотя стоит напомнить, что к тому моменту он уже убит Кощеем и волшебным образом оживлен). Двенадцатый кол вопиет к небесам: требует черепа. Потому что дюжина — это сакрально. Иван нужен Яге для полноты коллекции.

А вот у Степаниды уже полный набор голов. Значит ли это, что она заслуживает имени Бабы Яги? Нет, не думаю. Степанида, при всем уважении, не совсем еще Яга, скорее — нечто вроде Марьи Моревны, которая в своей сказке появляется сперва как злое предвестье: Иван-царевич видит в поле порубленное войско и выясняет, что всех этих несчастных убила одна прекрасная дева. Ее прозвище Моревна ясно указывает на то, что эта дева — губительница. Вроде известной на Волге атаманши Катерины, которая принципиально убивала всех, кого грабила. Степанида, разумеется, тоже гуманизмом не грешила.

Дорога от Бабьей горы к Ветлуге. Она уже рядом.

Виднеется белый лоцманский знак на ее берегу

Не все, впрочем, так однозначно. Моревна как-никак полюбила Ивана, а он на ней женился. Отправляясь в очередной раз на войну, она оставляет хозяйство на мужа, заповедав не заглядывать в один интересный чулан. Как не заглянуть? И в этом сказочном тайнике подсознания Иван обнаруживает Кощея Бессмертного, висящего на двенадцати цепях. Скелет в шкафу. Иван дает ему напиться и тем самым активирует программу «Кощеева смерть», предусмотрительно инсталлированную Марьей Моревной: Кощей срывается с цепей, пленяет воительницу, Иван ее ищет, гибнет от руки Кощея, оживает, отправляется за волшебным конем к Бабе Яге по стопам Кощея…

Вся эта местность между Ветлугой, Бабьей горой и селом Троицким просто какой-то резервуар снов. Там бродишь словно в тумане. Пес Осман, которого я использую в качестве биолокатора при поиске мест силы, обезумел в этих местах. По его мнению, сила фонтанирует здесь повсюду

Это важно: Кощей тоже когда-то приходил к Бабе Яге за конем. Но не попал головой на кол, а напротив: справился с трудными заданиями, получил коня, и таким образом стал непобедимым (условно — бессмертным). Теперь настал черед Ивана. В сказке говорится, что он достал коня, победил Кощея и соединился с Моревной. Но ничего не говорится о том, что было дальше. А дальше могло быть только одно: покончив с Кощеем, он сам превратится в Кощея. И даже так: Иван кощенеет уже в тот момент, когда выпускает Кощея из чулана (бессознательного) своей возлюбленной, дает свободу тому, что принадлежит ей изначально. Дальше ему придется идти путем Кощея вплоть до смерти, которая наступит от руки какого-нибудь следующего Царевича. Точнее, от его коня, что сближает Ивана с Вещим Олегом, принявшим смерть от коня и от змеи одновременно.

Кто же, однако, эта змея? В данном случае — Марья Моревна, дева-убийца, подначившая Ивана дать свободу своему Кощею. Таких валькирий в русских сказках называют Ягишнами. Эти амазонки мыслятся дочерьми Бабы Яги, но только никто никогда не слыхал об их отце. Если Яга и рождает Ягишну, то — как-нибудь без мужчины, путем партеногенеза. Хотя, пожалуй, и этого нет, а просто Яга и Ягишна — два разных возраста Бабы, две стадии жизни одной и той же специфической женственности.

Справа летняя Троицкая церковь. Дальше за березами виднеется зимняя Зосимосавватиевская церковь

В русских селеньях не так уж и редко встречаются особи женского пола, которых никак невозможно представить женой, матерью, домохозяйкой… То есть они могут быть чем угодно из названного, но все равно: это к ним как-то не идет. И заметьте, речь не о каких-нибудь мужиковатых бой-бабах. Нет, речь о тех, которые могут казаться очень даже ебабельными. Но берегись, помни злую судьбу Актеона, растерзанного собственными псами по милости Артемиды (античного воплощения той демонической женскости, которую здесь называют Ягишной). Ужас в том, что в каждой женщине дремлет такая Ягишна. И это уже не сказки. Если она пробудилась в твоей подруге, ты, считай, погиб. Баба изведет тебя твоими же руками: найдет, например, в твоей душе программу самоликвидации и включит ее. Ты еще будешь себе удивляться: да что ж это, я так стараюсь, а в результате — полный пиздец!? Удивляться тут нечему.

О женщинах этого типа Некрасов сказал: «В игре ее конный не словит, в беде — не сробеет, — спасет: коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Достоверный портрет быстроногой, сильной, неуязвимой (до времени), коварной, суровой и беспощадной Ягишны. «Она улыбается редко… Ей некогда лясы точить, у ней не решится соседка ухвата, горшка попросить». Потому что Ягишна не любит клуш и прочего человеческого, слишком человеческого материала. Ницшеанский типаж: «Не жалок ей нищий убогий — вольно ж без работы гулять! Лежит на ней дельности строгой и внутренней силы печать» (Некрасов «Мороз, красный нос»). «Пусть гибнут слабые и уродливые — первая заповедь нашего человеколюбия. Надо еще помогать им гибнуть» (Ницше «Антихристианин»).

Троицкий сакральный комплекс над старицей Ветлуги

У Некрасова, конечно, не сказано, что Дарья сгубила своего мужика, но тот факт, что основой поэмы являются смерть и похороны мужа, говорит лучше всяких слов. Сам-то поэт хотел рассказать о тяжелой женской доле, но муза, овладевшая им, доводит дело до логического конца: закопав благоверного, Дарья отправляется в лес и отдается Морозу (в сказках его называют Морозко), который и возвращает ее к подлинной реальности. Той запредельности, в которой действуют боги. Овдовевшая баба Ягишна замерзает с «улыбкой довольства и счастья». Это потому, что она, наконец-то, вернулась в свой зачарованный лес.

Вернемся на Бабью гору, где бродит дух Степаниды. Двенадцать мужиков, которых она собрала вокруг себя, — типичная мифологическая ватага. Поскольку мужской пол для богини этого типа не значит ровно ничего, она могла их использовать разве что в инструментальных целях. Для разбоя. Для того, чтобы тешить свою волю к власти. А также — в качестве мужей. Это ведь только Артемида принципиально девственна, а вообще для богини лесных буераков нет ничего зазорного даже в полиандрии, если, конечно, мужики употребляются исключительно как вибраторы. Совершенно очевидно, что члены ватаги — лишь месяцы в годовом цикле божественной Степаниды.

Зосимосаввтиевская церковь в Троицком

Впрочем, есть у мужчин еще одна важная функция: убить богиню. Да-да, смерть от мужской руки — необходимый элемент мифологического сценария жизни Бабы. И в этом смысле она нечто вроде умирающего и воскресающего Змея-Николы²⁴. Скажем так: подколодная Змея, которая должна умереть, чтобы снова воскреснуть.

По Ветлуге и в прилегающих к ее устью Поволжских местах не так уж давно прекратили приносить женщин в жертву. Один такой случай у всех на слуху: княжна Стеньки Разина. Свидетели сообщают, что перед тем, как бросить девушку в воду, пьяный мерзавец бормотал что-то типа: Матушка Волга, ты мне всегда помогаешь, а я тебя еще не отблагодарил («не видала ты подарка от донского казака»). Эта почти современная трансформация мифа о Бабе, вполне отражает суть дела: божество умирает и воскресает где-то там, в вечности, а здесь, в циклическом времени нашей условной реальности, надо совершать ритуал, чтобы не терять связи с тем миром, из которого на нас изливаются всякие блага, а также — напасти. В общем, Бабе надо приносить в жертву девушек, которые и сами в этот момент становятся Бабами.

Старица Ветлуги с Троицкой горки

Но какой Бабе? Ведь Баба Яга из сказки «Марья Моревна» не слишком похожа на ту Бабу Ягу, которую я искал на Бабьем озере²⁵. Та — древняя старуха, прикованная к избушке, пограничному переходу на тот свет, а эта гоняет по лесу в ступе и облетает мир на белой кобылице. Но главное: та никогда не умирает, а эта — гибнет от руки Ивана-царевича, переправляясь через Огненную реку. Гибнет в самом соку — как Степанида, как Дарья, как многие другие губительницы мужчин. Гибнет в реке, хотя бы и Огненной. Но ведь это означает, что она — нечто вроде русалки²⁶. Нет, конечно, она не простая русалка, а самая главная, идеальный образец всех обычных русалок, которые на Троицкую неделю плещутся в омутах около мест своей гибели. И все же по логике ей суждено теперь вечно бродить по берегу возле рухнувшего виртуального моста и пугать одиноких прохожих, пробирающихся на тот свет. Не означает ли это, что утонувшая в реке Баба Яга превращается в Бабу Ягу, привязанную к пограничному переходу? Похоже. Ведь Огненная река — это как раз граница миров.

Между Бабьей горой и Троицкой церковью как будто натянуты невидимые нити. В сущности, это одно место силы. И тройная структура его прекрасно видна на снимке из космоса

А Ветлуга — просто пограничная река. Место силы утонувшей (утопленной) в ней Степаниды располагается прямо под Бабьей горой. Но совсем рядом, на соседней старице, есть и собственно русалочий холм. На нем стоят две деревянные церкви, одна из них — Троицкая, построенная в 1713 году. В период Русалий, на Троицу, когда мертвецы приходят в наш мир и русалки свободно бродят по земле, здесь собираются толпы народу. Это и есть на самом деле культ Бабы Степаниды.

Между Троицкой горкой и Бабьей горой словно бы натянуты невидимые нити. Если угодно: силовые линии между зарядами. Так организовано энергетическое поле, притягивающее к себе текущую рядом Ветлугу. Здесь ходишь будто в чаду среди привидений. По сути, это единое место силы: тройной речной изгиб — излучина Ветлуги и два завитка русалочьих стариц. Пожалуй, именно это я и увидел когда прилег у моста, возвращаясь с Бабьего озера.

Церкви на Троицкой горке. Слева Зосимосавватиевская,

справа Троицкая. На Троицу здесь гуляют

Крокодил, высунувшийся из-под моста, был той самой древней формой Бабы Яги, которая сидит в своей пограничной избушке, как Черепаха Тартила. А вот две женщины, появившиеся после того, как я спровадил старушку, были как раз Ягой и Ягишной, одной, в сущности, Бабой, но в разных стадиях зрелости. Или — в разной степени близости к живым. Все вместе они составляют единосущную Бабью Троицу, первобытный тип женскости, не имеющий почти никакого отношения к тому, что современный человек считает женственным. Но это — особая статья.

Шестьдесят четвертое – Солотча →

← Шестьдесят второе – Муром