Десять вещей. Проза и стихи

Олег Герт

Олег Герт – публицист, писатель, психолог, представитель яркого «поколения пи-людей», «переживших две страны», впитавших опыт советской и постсоветской действительности, чьи жизненные ценности формировались в условиях массового крушения таковых. «Десять вещей» – взгляд на себя и другого, попытка осмысления общечеловеческого опыта в личном контексте, приглашение к разговору о простом и сложном…

ПРОВОДНИКИ

«…И от неё зависит направлять мужчину туда,

куда его хочет повести Господь Бог»

(Г. Ибсен)

«Горы очень разнообразны. Чаще всего они образуют горные страны,

в которых можно найти вершины — отдельные горы,

заметно возвышающиеся над общим уровнем горной страны»

(Русский географический справочник)

К подножию Кар-Дага экспедиция подошла уже ближе к закату. Усталые измотанные люди заботились прежде не о себе, а о лошадях: скидывали с дымящихся лошадиных крупов тяжелые тюки, обтирали ветошью лоснящиеся от пота спины, ухаживали. Головин запустил пятерню в гриву ближайшего коня, потрепал, втянул ноздрями неповторимый походный запах — запах усталости и надежды. Конь всхрапнул.

Кар-Даг высился над деревней давящей громадой. Высокий, гордый, непокоримый с виду, он казался, как каждый боец с прямой спиной, выше своего роста. В географических справочниках высота горы указывалась по-разному — от 2055 до 2078 метров, но от подножия гора казалась Эверестом.

Деревня была узкой и убогой. На каменистой серой почве ютились наспех приляпанные друг к другу, грязные, нищие домики. Деревня уходила петлей в лощину, и дальний ее конец отсюда выглядел как ласточкины гнезда, приклеенные к скале.

Завернутые в меховые тулупы эйгуры, почти неразличимые по внешности и возрасту, копошились вокруг экспедиции, помогали нести вьюки, ружья, провизии. Уставшие путешественники молчали, слышен только был, как и всегда, звонкий голос Рицкого, улыбающегося румяного брюнета, похожего на основательно погрузневшего Лермонтова. Ефремов, кругловатый, сутулый, плотно завернутый в плащ, с нахлобученным на шею капюшоном, тащил свой тюк сам, без помощи эйгура, не доверяя также и оружие. Потехин устало ругался и подгонял угодливо улыбающихся аборигенов. Усатый Никитенко, по-военному молодцевато-подтянутый, зычным командирским басом распоряжался уже об ужине.

Низкорослый кривоногий охотник подошел к Головину вплотную, блеснул щелочками глаз и растянул рот в щербатой улыбке.

— Здравствуй, командир, — сказал он, — Проводник ждет вас. Еще утром ждали вас… Проводник хороший, опытный. В прошлом году также экспедиция шла — довольны были. Но только до верхнего ущелья дойдет с вами. Там — деревня, другого проводника возьмите. Наши здешние дальше верхнего ущелья не ходят. Прошлый год тоже экспедиция была — хотели с нашими до вершины идти. Но наши не ходят.

— Погоди, — устало сказал Головин, — Знаю, слышал. После поговорим.

Он положил руку на плечо старика, слегка пожал, отпустил и неторопливо зашагал вслед за Ефремовым и Потехиным к ближайшему домику.

В лощине клубился туман. Холодный предгорный воздух обжигал гортань, забирался под воротник, заставлял укутывать шею и лицо. Снег лежал на террасах горы белой чистейшей скатертью. Ниже, к деревне, и между домами, и посредине того, что можно было назвать улицей, тут и там белели клочки этой скатерти, но основная масса снега была густо перемешана с бурой глинистой грязью. Солнце не пробивалось сквозь тучи.

Эйгуры стояли на порогах домов, приветливо улыбались, даже слегка кланялись. В нищей, удаленной на десятки километров от ближайшего города деревне, те небольшие деньги, которые платили местным жителям геологи, географы и прочий путешествующий научный люд, были существенным подспорьем. Из-за денег, как считал циник Барсуков, или в силу природного добродушия и гостеприимства, как убежден был Головин, эйгуры экспедиции всегда ждали, принимали хорошо, обеспечивали ночлегом и горящей едой, заботились и старались не беспокоить без необходимости.

С проводниками на вершину было сложнее.

Прекрасно зная окрестные места, все предгорья и склоны Кар-Дага, охотясь здесь всю жизнь, часто ночуя даже под открытым небом на высоте полутора или двух километров, эйгуры никогда — это известно было точно — не бывали на вершине.

Более того, по непонятным причинам ни охотники, ни проводники никогда не поднимались выше так называемого Черного ущелья, глубокого узкого оврага примерно в километре от пика горы.

Никаких очевидных предпосылок для этого не было. Выяснить причину, по которой аборигены отказывались всходить на вершину, у них самих было невозможно. Это Головин точно знал из общения с ранее посещавшими Кар-Даг.

В разговорах об этом местные занимали крайне странную позицию: для них возможность подъема на вершину было чем-то сродни предположению о подъеме на облако или о хождении по воде. Прохождение выше Черного ущелья эйгурам представлялось просто физически невозможным, причем строго для них самих, — к подъему на пик приезжих путешественников они относились абсолютно спокойно.

После недолгого отдыха у костра и жадно проглоченной миски горячего жирного супа Головин в течение получаса разговаривал со стариком-охотником. После этого разговора Головин укрепился во мнении, что невозможность посещения вершины Кар-Дага для местных жителей была словно врожденной, переданной предыдущими поколениями, и именно поэтому абсолютно естественной, — старик на прямые вопросы «Почему?» лишь пожимал плечами, сосал вонючую трубку и задумчиво произносил «Не ходим».

— Но кто-то же был? Из ваших? Может, несколько лет назад, старики ходили? — спрашивал Головин.

— Нет. Не ходим.

— Это обычай? Расскажи подробнее.

— Не знаю. Зачем нам ходить?

— Но экспедиции тоже не доводите? Ведете до верхнего ущелья, а дальше оставляете. Почему нам можно, а вам нельзя?

— Вам — нужно.

— То есть вам — не нужно?.. А если бы нужно было — пошли бы? А если заплатили бы хорошо?

— Никогда никто не ходил. Вы — ходите. Мы — нет. Вам — нужно. Мы — внизу охотимся. Все тропы внизу.

Никаких климатических, биологических и даже мистических причин этого Головину выяснить так и не удалось; этому, впрочем, с учетом опыта предыдущих экспедиций, он не удивился.

Но больше всего его удивил именно этот новый, уловленный им уже в разговоре со стариком, нюанс. Эйгуры не то чтобы боялись вершины, и не исключали физической возможности для себя туда дойти. Но отказ подниматься туда вместе с путешественниками был встроенным природным механизмом; подъем на вершину был начисто лишен всякого практического смысла и вообще исключался из сферы обсуждения и осмысления местных жителей.

Но проводники были необходимы. Проблема экспедиций заключалась в том, что путь на двухкилометровый по высоте на Кар-Даг в реальности представлял собой около тридцати километров болот, оврагов, расщелин, каменистой труднопреодолимой земли, почти полного отсутствия дорог, если не считать протоптанных охотничьих тропинок. Прохождение пути осложнялось крайне капризным и негодным климатом на северном склоне — единственно доступном для исследования склоне горы. Густые туманы утром и вечером, шквальные ветра днем, неожиданные штормовые дожди в любое время дня и ночи, — Кар-Даг словно защищался от лишних любопытных глаз.

Преодолеть эту дорогу без проводника, детально знающего местность, было крайне сложно и рискованно, скорее всего — невозможно, и за всю известную Головину многолетнюю историю путешествий на гору, никто таких попыток и не предпринимал. Эйгуры были надежной опорой, и единственным шансом исследователя пробраться по склону горы, — если не на вершину, но на путь к ней.

А подняться хотелось. Кар-Даг был жемчужиной для биологов, географов и геологов. Уникальная фауна и флора горы, сложнейший нестандартный ландшафт, имеющий волшебную способность постоянно меняться, — подробную карту склонов Кар-Дага составить не удалось до сих пор. Сами эйгуры, их столетние поселения, необычная культура и уникальная мифология, представлялись кладом для этнографов. Наконец, именно на северном склоне горы геологи уже не первый год находили подтверждения богатства здешних недр, — и наличия золотой руды в том числе. Поэтому экспедиции на Кар-Даг были постоянным явлением, происходили регулярно, — и тем более удивительным представлялась столь малая исследованность горы и всего, что с ней связано.

Головин, пригнувшись, вышел из домика, остановился у порога, посмотрел вверх. Вершину горы стремительно затягивало тучами, погода портилась. Эйгуры суетились у большого костра, возле которого плотным полукругом гнездились участники экспедиции — Рицкий, опытнейший географ Потехин, отставной офицер Никитенко, молчун доктор биологических наук Ефремов, еще один географ Петр Климин, геологи Барсуков и Дорохов: первый — неисправимый циник, а второй — трудяга и стоик, автор, несмотря на крайнюю молодость, уже нескольких научных трудов.

Головин зачерпнул пригоршней снег, по-лошадиному, губами ухватил с ладоней: обожгло губы и язык, захрустело во рту.

Болтун Рицкий сидел на корточках возле проводника. Проводник, приведенный стариком, был низок, сухощав, неопределенного, как и все местные, возраста. Маленькие глазки его тускло блестели из-под надвинутой на лоб шапки.

— На вершину пойдем, — говорил Рицкий, заглядывая в лицо проводника, — Понимаешь, братец? Гору покорять! Человек покоряет гору! Вы вот у подножья всю жизнь живете, а мы — наверх! Да ты понимаешь, что человеком движет? Это и не под ногами дорога вовсе, это — путь духа! Это — воли восхождение! Эх, ребятки, — отнесся он уже к Климину и Барсукову, — В детстве все думал: зачем человек в горы идет? И не было у меня никогда другого ответа, да и сейчас нет: ведь это поэзия, это шаг над собой, прыжок в небо, черт побери! Идя вверх — превозмогаем себя, себя побеждаем!

Конец ознакомительного фрагмента.