Сторно

Олег Артюхов, 2023

Хочешь, не хочешь, а судьба так и норовит всё вывернуть по-своему, пока не возьмёшь её в свои руки. И уж коли тебе опять выпало встать в первом ряду в битве за будущее, дай своенравной судьбе щит и меч и поставь её рядом. Цикл «Сторно» одним файлом.

Глава 7

Как ни странно, наша казарма-конюшня стояла пустой и даже не тронутой. Мы привычно в ней разместились, будто из командировки вернулись. Отсутствовали всего-то три дня, а, кажется, месяц прошёл.

Наш разросшийся автопарк трофейных машин с трудом втиснулся в просторный двор. Набег на последнее поле боя позволил нам разжиться двумя пятитонными МАНами и шестью тентованными Мерседесами. Теперь вместе с восемью нашими «бронированными» Опелями за ротой числилось шестнадцать трофейных автомашин. По нынешним временам это была запредельная, можно сказать, непозволительная роскошь. Проблему с топливом и смазкой тоже решили наши трофейщики, и сейчас в кузовах двух пятитонок помимо боеприпасов теснились бочки с горючим и канистры с маслом.

После того, как закатили пушки и зенитки, и напоследок заполз танк, во дворе стало тесно, как в метро в часы пик. Наскоро перекусив, все принялись вылизывать технику, оружие и снаряжение, а я засел за карту. И чем больше я в неё вникал, тем отчётливее вырисовывался план будущей операции. В размышлениях я просидел до вечера, пока за мной не явился посыльный от генерала. Стоящий возле незнакомой эмки щеголеватый лейтенант пригласил меня в машину, чтобы подбросить в штаб армии.

Сообщив об отъезде Сашке и Деду и дав указания, я забрался в эмку и меня повезли в штаб. Однако с Брестской улицы мы свернули в незнакомый переулок, и в ответ на мой удивлённый вопрос лейтенант, не оборачиваясь, ответил, что так короче, а прямая дорога повреждена недавней бомбёжкой. Так, так. Похоже, везут то меня совсем в другое учреждение, а куда догадаться нетрудно. На то намекали явные признаки. Ладно, будем посмотреть. Жизнь слишком короткая, чтобы расстраиваться по мелочам.

У приземистого двухэтажного здания машина остановилась, и её сразу окружили четверо сержантов ГБ с пистолетами в руках.

— Батов, выходите, вы арестованы!

— Кто бы сомневался, — пожал я плечами, — удивляюсь, как вы так долго терпели, наверно, от нервов все когти изгрызли.

Я слегка балагурил, осознавая абсурдность ситуации и чувствуя, что вся эта клоунада скоро закончится, но откуда-то из глубины подсознания всё-таки поднялся генетический, впитавшийся в клетки мозга страх. Поднялся, огляделся и исчез.

— Молчать, изменник! — из-за спин сержантов вышел тот самый капитан ГБ, с которым я схлестнулся в Слониме. Как потом выяснилось, он служил особистом нашего 17 мехкорпуса и носил фамилию Самсонов.

— Что, уже и следствие провели, — сказал я с напускным удивлением и энергично почесал за ухом, притворяясь полудурком, — раз изменником называете? Молодцы. Все бы так оперативно работали. А ещё лучше, если бы ваши орлы также браво воевали.

— Ещё слово, и я прикажу заткнуть тебе глотку, — угрюмо прошипел он.

— А, что так? — покачал я головой, сощурив глаза, — неужто органы безопасности стали слов бояться?

— Взять его!

Я не стал сопротивляться. Тут не было моих бойцов, не было генерала, да, и я сам не хотел устраивать побоище, ведь после этого на моей судьбе и судьбе всей роты можно было ставить крест. Мне скрутили руки, провели по коридору первого этажа и сразу впихнули в допросную.

В комнате царил тоскливый полумрак. Мне показалось, что от пропитанной ненавистью, горем, насилием и густым табачным перегаром атмосферы вся краска на стенах сморщилась, облупилась и повисла лохмотьями, а решётки на окнах покрылись бугристым слоем ржавчины. Классический интерьер допросного помещения не отличался оригинальностью: потёртый и заляпанный письменный стол с переполненной окурками пепельницей, чернильным прибором, папкой для бумаг и настольной лампой с зелёным абажуром. Простой стул с потёртой кожей. В углу громоздился крашеный суриком обшарпанный сейф. Посреди грязного пола одиноко торчала облезлая табуретка бурого цвета. Пара стульев у входа.

Вслед за капитаном в комнату ввалились два мрачных звероподобных верзилы с закатанными рукавами, непокрытыми головами и расстёгнутыми гимнастёрками. Тоже понятно, кто такие. Палачи, что гадать. И, как положено, на их мутной совести не отмечалось ни малейших следов угрызений. Не церемонясь, они чуть ли не воткнули меня задницей в табурет, и встали за спиной.

— Фамилия, имя, отчество, год и место рождения? — напустивший на себя лживую многозначительность капитан Самсонов посуровел, выдохнул дым в сторону лампы и напыжился.

— Батов Василий Захарович. 1913. Русский. Калининская область село Махово. Не имел. Не привлекался. Не состоял.

— Борзеешь? Отвечай только на вопросы, а то поговорим по-другому, и смелость свою враз растеряешь.

— И что? — я поёрзал, устраиваясь на табурете, громко зевнул и нахально улыбнулся, — бить начнёте? Или сразу к стенке? Действительно, а чо время терять. Чпок и вся недолга. И можно ставить ещё одну галочку в списке заслуг в деле борьбы.

— Не боишься, значит. Улыбаешься. Ну, ну. Хочешь вывести из себя. Не выйдет. Отвечай коротко и ясно: когда тебя завербовала немецкая разведка, кто вербовал, кто резидент? — подпустил он в голос властных ноток.

— Улыбаться, капитан, надо всегда или от радости, или назло. Так и быть всё скажу. Пишите. — Надоел он мне. Пора было срываться с этого поводка. И я начал художественно «лепить горбатого»: — В присутствии двух свидетелей, занесите в протокол их имена и данные, я подожду… заявляю: 25 июня одна тысяча девятьсот сорок первого года в городе Слоним по интересующему вопросу со мной общались военнослужащие, назвавшиеся… Записали? Старшим лейтенантом госбезопасности… Записали? Достанюком и капитаном госбезопасности Самсоновым, которые от имени советской власти утверждали, что выполняют приказы наркома Внутренних Дел Берии Лаврентия Павловича.

Рука капитана, быстро записывающая показания начала замедляться и потом замерла на весу. С пера на протокол в гробовой тишине шлёпнулась капля чернил. Выпучивший глаза особист был похож на сову, вытащенную из темноты на солнышко. Я не видел, но оба верзилы сзади замерли и почти перестали дышать.

— Т-ты… как… посмел… Почему… Да, я тебя… — он машинально смахнул ладонью испарину.

— Нет, капитан, — весело огрызнулся я, — протокол написан, свидетели присутствуют. Ничего ты мне не сделаешь.

Самсонов тряхнул головой, медленно сгрёб и смял бумагу и трясущимися руками прямо на столе зажёг от зажигалки, дождался, пока сгорит и руками перетёр пепел в пыль.

— Федорчук, Гриценко врежьте гаду, чтоб света не взвидел! Сука. Такое сказать.

Краем глаза я заметил мазок движения. Кулак не пуля весит побольше, поэтому удар сзади в ухо заставил немного покачнуться, и тут же сморщиться от рёва бугая, который вертелся на месте и баюкал сломанную от удара руку. Второй тип, видимо не понял, что произошло и со всей дури врезал с другой стороны и заверещал громче первого, прижав руку к животу. Сцена травмирования отборных головорезов настолько потрясла и без того расстроенного особиста, что он достал пистолет и передёрнул затвор.

Когда я спокойно протянул связанные руки к столу, капитан отшатнулся и дрожащей рукой поднял ствол. Я медленно взял зажигалку и, глядя мерзавцу прямо в глаза, зажёг её и поднёс к пальцам раскрытой ладони. От неожиданности он опустил пистолет и уставился на мои руки. Его лицо со следами давнего порока начало быстро меняться. Зрачки слегка запавших глаз начали медленно расширяться, лицо порозовело, ноздри начали хищно вздрагивать, рот приоткрылся, и в его углу показалась слюна. Я продолжал держать руку над пламенем минуту, другую, слушая завывания топчущихся сзади бугаёв. Капитан очнулся, его потемневшие глаза забегали от пламени зажигалки к моему лицу. Потом он встряхнулся, неуверенно покосился и, нахмурившись, снова поднял пистолет. Жаль садиста, не получил бедолага удовольствия. Я бросил зажигалку на стол, вытер копоть с ладони о штанину и поднял руку показывая целую кожу.

— Ты всё понял, капитан?

— Т-ты за всё ответишь… К стенке встанешь…

— Ты болван, капитан, — я не смог удержаться от язвительных слов, — лёгкой жизни захотел, чтобы победы сами к тебе в руки приплыли. А само приплывает только дерьмо, а за жемчугом нужно нырять и иногда глубоко. Я же продиктовал тебе начало своих показаний. Как ты думаешь, сколько времени ты проживёшь после того, как делу будет дан ход? Что молчишь? Напрячь извилины, не значит, наморщить лоб. Думай быстрее, пока оба свидетеля не очухались.

Два выстрела из пистолета прекратили завывания за моей спиной, потом раздались ещё два выстрела. Капитана будто подменили. Он быстро убрал свой пистолет, вытащил из кобуры пистолеты мертвецов, выщелкнул из обойм по два патрона и вложил оружие им в руки. И тут же крикнул в коридор:

— Дежурный срочно в допросную!… Лейтенант, тут недоразумение произошло. Наши сержанты что-то не поделили и перестреляли друг друга. Унесите их, я потом сам составлю протокол осмотра и открою дело.

Я спокойно сидел на табурете и смотрел прямо перед собой, краем глаза следя за особистом.

— Я вынужден вас отпустить за отсутствием состава преступления, — бросил он взгляд исподлобья, — вы свободны… пока, лейтенант Батов.

— Я же говорил, что наши органы безопасности всегда разберутся, кто прав, кто виноват. Прощай, капитан, видишь, как всё прекрасно разрешилось, и волки сыты, и баба с возу.

Дежурный наряд вытащил трупы палачей, и я уже шагнул к выходу, как в дверях нос к носу столкнулся с разъярённым генералом Петровым. За его спиной сверкал глазами вооружённый до зубов Сажин.

— Что здесь происходит, товарищ капитан государственной безопасности? — покривился генерал.

— Обычное недоразумение, товарищ генерал-майор. Поступило донесение, что лейтенант Батов замечен в связях с германской разведкой. Всё выяснилось. Принесены извинения. Инцидент исчерпан.

— Так точно, товарищ генерал-майор, — я вытянулся по уставу и отдал честь.

— Хм. Все в машину.–С нескрываемым презрением он бросил взгляд на особиста, глянул на меня и укоризненно постучал пальцем по часам.

По пути в штаб генерал сразу взял меня за рога:

— Вечно вы, Василий Захарович, в переделки попадаете. Я заехал в ваше расположение. Говорят, уехал с каким-то лейтенантом в штаб. Но я никого не посылал, и сразу понял, что к чему. Взял вашего человека и сюда. Рассказывайте, что здесь произошло и поподробнее.

— Обычное для органов безопасности дело. Хотели свести счёты, а заодно заработать очки на поимке немецкого шпиона, а может быть и раскрыть шпионскую сеть. А кого они могли в неё включить, догадаться не трудно. — И, пока ехали, я подробно рассказал о происшествии.

Сажин спереди многозначительно покашливал, а генерал хмыкал и крутил головой.

— Повезло вам, Василий Захарович. Просто так от капитана Самсонова никто не уходил.

— Это ему повезло, теперь может быть жив останется и на своём месте. Пусть потихоньку радуется. А то привык судить копейки, за то, что рубли не сберегли.

— Вы, Василий Захарович мысли свои попридержали бы, — он нервно потёр затылок. — Я-то ладно, а с другими можно и неприятностей нажить, — сидящий впереди Сажин недовольно крякнул, — и больших неприятностей. Сейчас после поражений на фронтах все только и занимаются, что виновных ищут, и находят. А вы со своим острым языком и злопамятностью первыми под каток можете угодить.

— Нет, Михаил Петрович, я не злопамятный, — ответил я расхожей фразой, — я просто злой, а память у меня хорошая.

Сажин впереди откровенно заржал. Генерал тоже улыбнулся и махнул на меня рукой.

Пока ехали, я пришёл к выводу, что интерес к моей личности у советских карателей подозрительно вырос.

Не смотря на поздний вечер, штаб армии бурлил оживлённым движением. Бегали вестовые, лейтенанты и сержанты таскали бумаги, изредка шествовали подполковники и полковники. Чему я, в общем-то, обрадовался. Слава богу, что все бегали, значит, штаб работал.

В большой комнате с одинокой лампой под абажуром над картой склонились четыре генерала: командарм 10 Голубев и его начштаба Ляпин, командарм 3 Кузнецов и его начштаба Кондратьев. От такого обилия исторических личностей мне слегка стало не по себе, но быстро отпустило. В конце концов, в прошлой истории они наделали кучу ошибок, страшных и непоправимых, и в эти дни могли бы находиться не здесь, а в окружении, и с осколками армий бродить по лесам. Так что и эти корифеи не безупречны.

— Добрый вечер, товарищи генералы, разрешите присоединиться? — поприветствовал всех Петров. В ответ они подняли головы, кивнули и продолжили обсуждение. Петров подошёл к Голубеву, что-то сказал, тот коротко кивнул и вернулся к разговору. Я пристроился на стуле возле дверей и без особого пиетета стал наблюдать за начальством. В то же время в голове сами собой начали всплывать в памяти сотни и тысячи деталей и подробностей оперативной обстановки на западном фронте в конце июня, начале июля. Между тем, Голубев распрямился, протёр пальцами усталые глаза и проговорил:

— Товарищи генералы, у нас есть возможность послушать интересного и весьма загадочного человека, лейтенанта Батова.

— Того самого? — спросил Ляпин и вперил в меня взгляд.

— Совершенно верно, того самого лейтенанта, который будучи сержантом, накостылял сначала Нерингу, потом стал старшиной и поочерёдно побил фон Арнима и Хауссера. Тот самый бывший старшина, а ныне лейтенант, который взял в Ружанах в плен командира 47 корпуса Лемельзена.

Чувствуя себя не в своей тарелке, я встал, машинально согнал складки гимнастёрки назад и поздоровался:

— Здравия желаю. Позвольте с вами не согласиться товарищ генерал-майор. Моя роль в этих операциях минимальна, всё, как у классиков о роли личности в истории. Во всех операциях решающую роль сыграли бойцы роты спецназа, и в какой-то степени нестандартное использование обстоятельств и своевременный манёвр. Немало помогли приданные силы из других подразделений.

Генералы переглянулись и расступились у стола, как бы приглашая подойти. Послышался скрип новых начищенных сапог.

— Василий Захарович, позвольте вас так называть, нам стало известно о задержании фон Шверина и о полученных от него сведениях. О чём идёт речь?

Немного пошарив в закромах памяти, я начал издалека:

— Сказать по правде, мне немного неловко говорить в присутствии выдающихся полководцев, но, если вы настаиваете, извольте. Сегодня утром мы задержали командира особого полка СС «Великая Германия». Он сообщил, что по приказу Гитлера намечено наступление третьей танковой группы Гота в направлении на Минск с целью его охвата, блокирования и глубокого танкового прорыва в смоленском направлении. В отсутствие группы Гудериана этот удар не может иметь катастрофических последствий, поскольку не замыкает Белостокско-Минский котёл, но во взаимодействии с тремя армейскими корпусами вермахта может потеснить нашу ещё не оправившуюся от окружения армейскую группировку и нанести ей поражение.

— Но позвольте, — начштаба генерал Кондратьев слегка потерял голос от неожиданности, вскинул брови и поморщился, — откуда лейтенант может знать такие подробности оперативной обстановки на фронте?

— Александр Кондратьевич, — пришёл мне на помощь Петров, — я уверяю вас, что эти сведения абсолютно достоверные и анализ обстановки, изложенный лейтенантом Батовым, требует самого серьёзного отношения. Всё, что до сих пор было им изложено и предложено имело полный успех. О деталях недавних боёв в Слониме, Ружанах, Коссово и на Брестском шоссе вы уже знаете. Прошу прощения, что перебил.

— Ничего, ничего, Михаил Петрович. Товарищ лейтенант, прошу вас, продолжайте. Всё, что вы сказали чрезвычайно интересно, — командарм явно ухватил ниточку мысли, но его сладкий голос вкуса разговору не добавил. Напротив, я окончательно убедился, что, начав выкладывать в запале свои соображения, вляпался по самый копчик.

— Итак, — я приблизился к карте, взял со стола карандаш и продолжил излагать свои соображения. — Гот атакует двумя колоннами. 39 танковый корпус ударит от Молодечно на Минск. Пехотные дивизии при поддержке артиллерии и авиации начнут осаду города, взяв его в полукольцо с севера, а танки двинут дальше на восток, нанесут рассекающий удар на Борисов и далее на Смоленск. И, едва наши дивизии втянутся в противостояние с противником на подступах к Минску, им в левый фланг ударит вторая колонна немецкой танковой группы с дальнейшим обходом Минска с юга. Одновременно армейский корпус вермахта блокирует наши дивизии в районе Барановичей, отрезая их от Минска. Таково общее положение на 6 июля.

Генералы буквально впились в карту, молча водя по ней пальцами. Потом они почти одновременно подняли головы, и на их изменившихся лицах отражался весь спектр эмоций и чувств от гнева и тревоги до неподдельного интереса.

— Продолжайте, Василий Захарович, — мягко поощрил меня Петров, многозначительно посмотрев на Голубева.

Господи, спаси меня и помилуй. Мог ли я представить, что между делом стану вещать заполосканные и замусоленные в моё время истины нынешним военным корифеям? И вот стою, вещаю, и при этом каждое слово фактически выдаёт меня с головой. Поистине, когда гений спит бодрствует идиот. С другой стороны, время уже сочтено, и терять то мне нечего. На моём месте любой мало-мальски грамотный человек, даже такой дурень, как я, обладая достоверными послезнаниями, смог бы изложить примерный план противодействия наступающим гитлеровцам. Что я и сделал, а заодно скинул с души часть тяжкого груза ответственности:

— С учётом значительных потерь в наших вышедших из окружения дивизиях противостоять наступлению Гота будет проблематично, но можно. В первую очередь не позднее сегодняшней ночи нужно перебросить часть боеспособных соединений из из-под Барановичей в Минск. При этом прикрывающие Минск четыре стрелковые дивизии останутся на местах дислокации, а в ходе операции станут тактическим резервом. В дебюте операции усиленная артиллерией группа спецназа перекроет главную дорогу в узком месте. У села Красное шоссе вместе с двумя речками образует треугольник со стороной примерно полтора километра, там мы и устроим засаду. Как только немцы завязнут, механизированный и стрелковый корпуса 10 армии подрежут скучившихся немцев с юга и ударят им во фланг, прижимая к болотам. Одновременно третий стрелковый корпус отрежет немцам тылы. Таким образом, попавший в окружение немецкий танковый корпус будет уничтожен. Когда выступивший из Воложина танковый корпус вермахта сцепится с нашими дивизиями у Ракова, его возьмут в клещи два наши мехкорпуса из состава 3 армии. А кавкорпус, пройдя маршем между двумя колоннами противника, развернётся на линии между Молодечно и Воложиным и прикроет нашим корпусам фланги. Блокирующую группу немцев ещё на подходе зажмут танковая и стрелковая дивизии 10 армии. Крайне важно привлечь к операции все имеющиеся в наличии силы ПВО и истребительной авиации, поскольку противник в первую очередь попытается проломить оборону с воздуха. В случае слаженного взаимодействия, в течение суток, максимум — двух, ударная группа Гота перестанет существовать, а группа армий «Центр» полностью утратит наступательный потенциал. После этого можно будет закончить вывод войск из белостокского мешка и стабилизировать фронт по линии Лида-Слоним-Ивацевичи-Пинск.

Генералы сначала хмыкали, потом призадумались, потом облепили карту, громко между собой споря. Спустя полчаса они подняли головы и уставились на меня, как на марсианина.

— Василий Захарович, — проговорил Голубев немного глухим, но спокойным голосом с довольными интонациями, — очевидно, в вашем предложении имеются неоспоримые плюсы, и, пожалуй, оно единственно правильное. Однако удивляет ваша неожиданная и недюжинная осведомлённость. Вы ничего не хотите рассказать нам о себе? — его губы чуть скривились, но радости в той улыбке было мало.

— Я понимаю ваше удивление и недоверие, — я буквально кожей почувствовал опасность и, всячески ругая себя за чрезмерную увлечённость, мысленно лихорадочно искал выход. — На вашем месте каждый вменяемый генерал реагировал бы также. Скажу одно, когда закончится этот кризис, я обещаю, что расскажу о себе всю правду. — Ничего лучшего для отмазки я не придумал.

— Хорошо. Как вам угодно. Но имейте в виду, мы все, а я, во всяком случае, будем ждать. Что касается обеспечения вашей группы, я дам указания, решите этот вопрос завтра утром с Михаилом Петровичем и с нашими начальниками служб от моего имени. Удачи вам.

Я трясся в командирской эмке и думал о встрече с генералами. В целом они показались мне вполне адекватными людьми, и, хотя бы выслушали меня. По крайней мере, теперь операция точно состоится. При этом я матерно ругал себя за несдержанность в суждениях. Теперь генералы с живого меня не слезут. Если успеют. Из отведённых мне в этом времени шестнадцати дней прошло уже десять. Завтра одиннадцатый.

Я чуток расслабился и перестал прогонять из головы давно и крепко засевший неудобный вопрос: лично я чего добиваюсь? Да, случилось так, что некие высшие силы вытащили меня из небытия, дабы в этом времени я своими поступками отработал некие свои погрешности и заодно исправил некие исторические несоответствия. Но ведь высшими силами не была поставлена никакая конкретная задача, лишь пожелание оставаться самим собой. А что творю я? А ничего особенного не творю, лишь всё время пытаюсь найти наилучший выход из беспрерывной череды критических ситуаций, выпутываюсь сам и стараюсь спасти доверившихся мне людей. И не моя вина, что число таких людей растёт не по дням, а по часам.

Вместе с тем я честно признался себе, что в глубине души рад, что попал в лето сорок первого. И, как только пришло осознание случившегося, моя неуёмная натура подтолкнула меня к воплощению давней юношеской мечты как-то исправить вопиющие, трагические и несуразные ошибки начала войны. Но, тем не менее, нарастающая лавина событий тревожила не по-детски, поскольку пока я так и не смог найти ответ на прямой вопрос: вправе я ли менять ход истории? И при этом я совершенно точно знал, что лишить меня такого права уже не сможет никто. А что касается хронопарадокса, то на этот счёт у меня давно сложилось своё особое мнение. Те, кто выжил в войне, дали потомство, которое и определило дальнейший ход истории, и оно из неё уже никуда не уйдёт. А те, кто благодаря вмешательству сможет избежать гибели, тоже дадут потомство. И тогда в истории останутся старые и появятся новые личности. Что же в этом плохого?

Короткая летняя ночь прошла незаметно, и светлое росное утро застало меня у входа в штаб армии. Я сидел в кабине, смотрел в окно на бриллиантовые капли росы на листьях крапивы и ждал начальника артиллерии, комбрига Рослякова. На наше счастье, он появился одним из первых, и я сразу же подступил к нему с заявкой на смену артвооружения. Судя по его выражению лица, он с удовольствием бы меня даже не расстрелял, а лично четвертовал за то разорение, которое я ему учинил. Но против резолюции командарма не попрёшь, и через два часа вместо нашей разношёрстной потрёпанной в боях батареи во дворе конюшни разместился табунок новых, «муха не сидела», орудий: шесть 76-мм УСВ, две сорокапятки и две зенитки 61-К. Лейтенант Строгов чуть ли не обнюхал каждую пушку, а потом вместе с Пилипенко и Сергеевым на двух Мерседесах поспешил в артуправление за недостающим личным составом. Сашка с отделением из первого взвода с кипой бумажек на четырёх грузовиках мотался по разным складам, получая боеприпасы. Миронович таскался хвостом за начальником автотранспортной службы, решая свои автомобильные проблемы. Ну, а Дед спокойно и въедливо доставал у начальника тыла разное необходимое в хозяйстве имущество.

Неотвратимо приближался полдень. Не видя конца и края деловой суете, я решил её закончить волевым усилием. В час пополудни наша немаленькая колонна начала вытягиваться на Минское шоссе. До вечера нам предстояло отмахать около 140 километров. Поскольку тащить пушки быстрее 35 км/ч не разрешалось, я рассчитывал добраться до Красного часам к шести. Но для войны простая арифметика никак не подходит. Затык произошёл из-за жутких пробок на перекрёстках в пригородах Минска. Не знаю, то ли войска перемещались по своим планам, то ли вследствие моего ночного разговора с генералами, но, даже с пробивной бумагой из штаба армии с подписями и печатями, мы потеряли в заторах больше часа. Зато после Минска дорога на Радошковичи порадовала свободой, и к семи вечера мы миновали Красное и всё-таки дотащились до места.

Перед нами открылось продуваемое всеми ветрами пространство большого пойменного луга между речкой Уша и её притоком Писаревкой, за которой тянулись луга и редкие кустарники. С запада на восток этот треугольник пересекало широкое Минское шоссе. Место позволяло нам быстро и свободно маневрировать, а значит именно здесь мы и подождём немецкую дивизию.

Согласно плану, сразу за пригородами батарея Строгова свернула направо на грунтовку, протянувшуюся между кромкой леса и берегом речки. Здесь на опушке мы решили поставить орудия, поскольку сама река была прекрасным естественным рубежом. А главное, с возвышенного берега намеченный для засады участок шоссе простреливался на всём его протяжении. Пушкари сразу начали окапываться, сооружать капониры, а два отделения второго взвода взялись рыть окопы и шесть пулемётных ячеек перед батареей вдоль кромки берега.

Старшина Прокопенко со своими «бронированными» сорокапятками, двумя новыми зенитками, отделением бойцов и двумя пулемётами проехал по той же дороге на полверсты дальше до небольшого, но крепкого моста через Писаревку. Там предстояло оборудовать позицию для правого заслона. К тому же оттуда простреливалась грунтовая дорога, проходящая по той стороне речки.

Пара наших «бронированных» зениток вместе с отделением бойцов из первого взвода и парой пулемётов расположилась в центре обороны по обе стороны городского моста на Минском шоссе.

На левом фланге два отделения первого взвода строили узел обороны у другого моста через Писаревку. Там начали окапываться обе новые сорокапятки, оба «бронированных» ДШК, пара миномётов и шесть пулемётных расчётов. Там хорошо накатанная грунтовка по крепкому мосту пересекала речку, дальше бежала по лугу параллельно шоссе вплоть до главного городского моста.

Танк разместился тоже слева среди нескольких ветхих заброшенных халабуд грустного вида. Оттуда простреливалось всё шоссе и левый сектор.

Оба сапёра с приданными помощниками немедленно принялись минировать подъезды к крайним мостам справа и слева.

В целом наш заслон походил на рыболовную сеть, в которую должна была «заплыть» передовая немецкая танковая дивизия.

Подгоняемые прошлым опытом, все бойцы трудились не покладая рук и к ночи в основном работы закончили. Сгустились вечерние тени. В тихих сумерках тут и там происходило какое-то движение. Кто-то достраивал окоп и налаживал маскировку, кто-то в который раз проверял оружие, кто-то снаряжал боеприпасы и протирал от смазки снаряды, а кто-то спешил прихватить пять-шесть часов сна, устроившись на подстилке из веток и плащ-накидки под тёплой шинелью. Но никто не развёл ни одного костерка, прекрасно понимая, что этого делать нельзя.

На землю опустилась тёплая летняя ночь, лёгким туманным пухом окутавшая пойму реки. Пустой кирпичный дом вблизи городского моста, в котором я развернул свой НП, погрузился в тишину, лишь потрескивали залетающие в огонь мотыльки, да настырно скрипел одинокий сверчок. Глаза замутились от усталости, а я всё продолжал терзать карту, снова и снова прокручивая в голове план предстоящего боя, и копаясь в своих сомнениях и ощущениях. На нас опять пёрла огромная масса немецкого железа и ненависти, и успех или неуспех полностью зависел о того, как сложится начало схватки и от многих иных больших и малых обстоятельств. Я, конечно, бодрился, однако в целом ситуация оптимизма не внушала.

В конце концов, Ванька с Алёшкой резонно обозвали меня «самоедом» и чуть ли не силой уложили спать. Но и ворочаясь на жёсткой лавке, я долго не мог прогнать навязчивые мысли, и, едва забылся, как меня растолкали. Снаружи занимался рассвет 6 июля 1941 года.

По-быстрому приведя себя в порядок, я вооружился биноклем и занял место у чердачного окошка, из которого просматривалось всё будущее поле боя. Окошко слева занял со своей снайперкой Сергей Мирошниченко, Федя Сидорчук предпочёл устроиться в чердачном окне на свежем воздухе. В глубине помещения колдовал над рацией связист Арсентьев Борис, заменивший погибшего Курянина. Мои вестовые Баля и Иванов встали с винтовками к крайним окнам, а оба сапёра-апостола поставили свои пулемёты в оконных проёмах этажом ниже.

Сашка ещё вчера отправился на левый фланг и заодно обещал присмотреть за новыми расчётами сорокапяток. Кроме «бронированных» Опелей на флангах, остальные грузовики отошли в тыл и укрылись в глубине позиций. Лишь штабной Мерседес одиноко торчал на заднем дворе неподалёку от упрямо дымящей кухни, во главе с Дедом, возле которого вертелся Пашка.

— Борис, общую связь.

— Есть связь.

— Внимание всем. Здесь командир. Доложить о готовности.

— Первый взвод. Ситников. Левый фланг и мост. Все на местах. К бою готовы.

— Второй взвод. Сурин. Правый фланг и фас. Пушки прикрыты, позиции замаскированы. Пулемётчики на местах. Взвод к бою готов.

— Пилипенко. К бою готовы. Всё в порядке.

— Батарея. Строгов. Орудия в капонирах. Ориентиры и дистанции определены. К бою готов.

— Танк. Варик. На позиции. Левый сектор контролирую. К бою готов.

— Командир. Доклад принял. Напоминаю всем сидеть тихо, как мыши под веником. Ещё раз проверьте маскировку. Наша задача заманить их в мешок, и, чем больше их набьётся, тем лучше. Появится моторазведка, пропустить вплоть до городского моста и расстрелять в упор в три-четыре винтовки. Вспомните начало боя под Слонимом. Всем желаю выдержки, хладнокровия и честно выполнить свой долг. Бейте гадов наверняка и сами не подставляйтесь. Конец связи.

В блеклом утреннем тумане с моего НП в бинокль я видел край позиций батареи, зенитчиков у моста и танковую башню нашего «неубиваемого». Остальные позиции скрывали расстояние, маскировка и дымка.

Время шло, а немцы всё не появлялись. Я уже начал волноваться, отгоняя бредовую идею, что Гот и вовсе передумал здесь наступать. Потом я успокоился, объяснив задержку приверженностью немцев к порядку. Всем известно, пока немец не побреется и не позавтракает, в бой нипочём не пойдёт. Орднунг, раскудрит его. Но зато и мои бойцы тоже успели перекусить.

Ждать пришлось аж до 9 утра. Появившиеся из утренней дымки немецкие мотоциклы медленно подкатили к дальнему мосту и остановились на том берегу. Спешились, обнюхали подъезды и окрестности, и снизу осмотрели мост. Естественно, ничего не нашли. Я мысленно похвалил себя, что не велел минировать шоссе. Два мотоцикла остались у речки, а три медленно двинулись по шоссе дальше в нашу сторону. Они добрались почти до городского моста, когда по ним в упор ударили пять винтовок. Передние два мотоцикла сразу сковырнулись под откос, а третий быстро развернулся и на всех газах удрал, подняв с обочины облако пыли.

Немцы действовали вполне предсказуемо, и пока ситуация укладывалась в наш план. Но в отличие от боя под Слонимом, сейчас противник осторожничать не станет и, наверняка надавит сразу всей массой. Нет у немцев времени. Ярость фюрера — не шутки, а потому Готу не до церемоний. Ему нужна победа любой ценой, иначе его ждёт верёвка, как и Гудериана, и ради исполнения приказа он попрёт напролом и пойдёт на любые жертвы.

Перевалив через горизонт, Минское шоссе плавно спускалось к реке, и потому в бинокль мне было хорошо видно, как окружённая дымкой бензиновой гари и дорожной пыли вдали появилась голова колонны. А за ней ползла бесконечная череда техники, в которой между танками виднелись грузовики с пехотой, бензозаправщики и даже легковушки. И снова танки, танки и танки. Лавина железа и стали.

Первым через мост перебрался головной ганомаг. В сотне метров за ним двинулась лёгкая «двойка», а за ней ползли танки. Один, два, десять, двадцать… Из всё сгущающегося купола выхлопного дыма на шоссе выезжали разные машины и, громко рыча моторами, втягивались в мешок. Казалось, колонне не будет конца. Будто огромный железный удав вражеская техника тянулась и тянулась, занимая всю ширину дороги.

Найдя удобный съезд, десяток танков, ровно урча двигателями, съехали с шоссе на грунт и остановились в пойме у низких строений, похожих на амбары. Там же приткнулись и несколько грузовиков, из которых выбралась пехота и разбрелась, наверно по нужде.

Между тем, голова колонны вплотную приблизилась к главному городскому мосту, и с дистанции в сотню метров с передового броневика длинно пролаял пулемёт, прошив пулями ложную баррикаду на обочине. Его поддержала автоматическая пушка «двойки». Но спустя минуту броневик уже валялся кверху колёсами под откосом слева от шоссе, а «двойка» густо дымила, прошитая в упор выстрелами наших бронированных зениток.

И тут же начала пристрелку батарея Строгова. Трёхдюймовый снаряд в борт вызвал детонацию боеукладки и сбросил танк с дороги. Следом чадно вспыхнул последующий танк, получившая болванку в трансмиссию, и одновременно вспыхнул бензовоз у въездного моста. Спустя несколько секунд взрывы фугасов разорвали центр колонны, и ещё одна подбитая цистерна с бензином далеко выплеснула жирное пламя. Мгновенно огонь растёкся, охватив несколько автомашин и танков.

Среди огня, дыма и взрывов на тесном пространстве шоссе танки и автомобили пытались маневрировать, но высокая насыпь дороги не позволяла съехать вниз, и бестолковая суета больше смахивала на панику. Танки пятились и ёрзали, некоторые попытались съехать с шоссе, но прекратили дёргаться, когда один за другим двое свалились с крутого откоса и перевернулись.

Используя момент начавшейся неразберихи, батарея Строгова до предела взвинтила темп стрельбы, уничтожая неподвижные цели. На всём протяжении злосчастной дороге жарко пылали десятки танков и разных машин. Воздух затянула дымная муть, через которую едва пробивалось солнце.

Наблюдая в бинокль из чердачного окна за избиением гитлеровцев, в общей какофонии боя я слышал хлёсткие выстрелы расположенных неподалёку наших бронированных зениток, которые вцепились в голову колонны. Они приноровились бить дуплетом, и на короткой дистанции ни один немецкий танк не мог им противостоять.

Уже четверть часа яростно надрывалась наша артиллерия, но даже невооружённым глазом стало видно, что в огненном хаосе на шоссе и, особенно вдалеке за речкой, появились признаки осмысленного противодействия. Потрясение от внезапной атаки прошло, немцы быстро очухались и начали огрызаться. Сначала с перепугу они палили куда ни попадя, но скоро взрывы танковых снарядов вспухли уже вблизи батареи. И хотя земляные капониры, отличная позиция и маскировка давали батарее несомненное преимущество, но у орудий, в отличие от «стальной» роты, находились обычные люди, и каждому из них достаточно было одного небольшого осколка. Оставалось надеяться лишь на то, что из-за неразберихи, спешки и задымлённости немцы отчаянно мазали.

Суматоха в избиваемой колонне достигла размера паники, когда с другого бока ударила пушка нашей тридцатьчетвёрки. Варик знал своё дело, а с места с небольшой дистанции, он и вовсе бил на выбор, как в тире. После первого же выстрела немцы засекли нахальный большевистский танк и, будто договорившись, повернули башни в сторону «неубиваемого». Даже на НП в полуверсте от танка я слышал звонкие удары рикошетов бронебойных болванок и низкий гул булатной танковой брони.

Но в целом положение немцев на шоссе становилось отчаянным. Батарея и танк, не умолкая, гвоздили снаряд за снарядом. И, оказавшись между двух огней в безнадёжной ситуации, гансы явно струхнули. Танкисты, водители и пехотинцы начали спасаться, бросая свою технику и оружие. Кто-то рванул по шоссе назад, кто-то бросился под откос в заболоченную пойму, кто-то попытался спрятаться с неподбойной стороны дороги. Лишь немногие сохранившие выдержку танкисты пытались спихнуть с дороги горящую технику, но подставлялись и погибали в пламени взрывов.

Спустя полчаса шоссе представляло собой сплошной шлейф огня и дыма. Казалось бы, задачу мы решили, но внутренняя чуйка подсказывала, что праздновать победу рано. По опыту знаю, что чудес не бывает, а вот херня встречается. Немцы сильные вояки и просто так никогда не отступают. Тем более в данной отчаянной ситуации. И только я об этом подумал, как вдалеке справа раздались выстрелы сорокапяток. Прощупывая пути обхода, немцы за речкой расползлись от главного шоссе в обе стороны, и в первую очередь ровная накатанная грунтовка привела их под прицелы пушек Пилипенко.

В бинокль я отчётливо видел тёмно-серые утюги немецких танков с повёрнутыми в нашу сторону башнями, ползущие вдоль речки к правому флангу. Тем, кому сразу не повезло, уже раскорячились дымными грудами железа вблизи моста имени Пелипенко. Обе сорокапятки и обе зенитки работали хладнокровно и точно, но и им приходилось не сладко. Не меньше дюжины немецких стволов, словно цепами молотили по позиции, буквально скрывшейся в дымно-пыльной завесе, подсвеченной изнутри вспышками взрывов.

Казалось бы, ситуация развивается по нашему сценарию, но, не знаю почему, на душе вдруг стали скрести не кошки, а здоровенные тигры. Подсознание, помноженное на интуицию, заставляло всё чаще поглядывать на левый фланг. В то время, когда в центре и справа разворачивался филиал ада, слева пока не прозвучало ни единого выстрела. И мне это активно не нравилось.

Между тем бой перешёл в фазу стабильного противостояния. Десятки грузовиков выплеснули на поле немецкую пехоту, которая сначала растеклась по пойме, а потом повернула в сторону батареи Строгова. Одновременно с атакой пехоты усилился пушечный обстрел батареи, а от низких построек рядом с дорогой в нашу сторону, опережая пехоту, двинулись четыре танка и ганомаг. Но не прошло и пяти минут, как на лугу появились ещё пять костров. Я не переставал удивляться точности боя наших орудий, поистине сегодня Строгов превзошёл самого себя.

Однако немцам упрямства и решительности было не занимать. Ползком и перебежками они всё-таки добрались до реки. Зря они это сделали. Немногие из них под кинжальным огнём пулемётов смогли укрыться в ямках, промоинах и за трупами камрадов. Остальным не повезло, и они усеяли пологий склон речного берега множеством своих тел.

К пришедшим в себя немцам продолжала подходить помощь. Те, кто выжил в побоище на шоссе, и те, кто подоспел им на подмогу, рассредоточились по затянутому гарью пространству треугольника речной поймы. Повсюду можно было наблюдать ползающую или подбитую вражью технику, бегающих и валяющихся немцев. Они явно понимали, что серьёзно влипли, но продолжали безумные попытки прорыва, поскольку их гнали вперёд страх не выполнить приказ фюрера, ненавистьи злое отчаяние. С высоты своего НП я видел всю картину боя, и понимал, что в какой бы заднице сейчас немцы не оказались, всё равно они не отступят ни на шаг. Военная машина запущена и остановить её невозможно.

Я связался со Строговым:

— Батарея… Батарея… Строгова мне… Слушай, Валентин. Сейчас немцы наверняка разворачивают артполк, или подняли бомбардировщики, чтобы рассчитаться с вашей зловредной батареей. Так что, быстро орудия на передки и снимайся с позиций. Стрелков и пулемётчиков тоже забери. Оставь на месте только пару наблюдателей.

— Танк… Танк… Здесь командир. Ожидается артналёт, или бомбёжка. Прохор Василевич, отгони танк от шоссе. Позади тебя должен быть небольшой сухой овражек. Оттуда будешь видеть окрестности, но сам не подставишься.

— Первый взвод… Андрей, командир на связи. Будь внимателен. Гансы ищут пути обхода и скоро полезут, но сначала, как всегда, долбанут гаубицами. У вас на левом фланге слишком тихо, значит, надо ждать какую-нибудь большую гадость. Побереги сорокапятки, они без брони, и Сашку предупреди пусть со своими ДШК не зевает, могут вместо гаубиц прислать пикировщиков.

Млять! Как в воду глядел. Не прошло и получаса, как на склоне перед позициями батареи взметнулись два пристрелочных взрыва, потом ещё два, и началось. На берегу и на опушке вздыбилась земля, и оттуда донёсся жуткий грохот. Немцы в двадцать четыре гаубичных ствола начали перепахивать берег и опушку леса. Плотный обстрел длился минут десять. По всему гансы разозлились не шуточно.

— Батарея… Батарея… Здесь командир. Потери есть?… Все целы? Добро. Валентин, слушай приказ. Раздели батарею повзводно. Две пушки поставь пошире на старой позиции, и по паре отправь на фланги для поддержки сорокапяток.

А на правом фланге танки горели уже и на той стороне речки. Но и бойцам заслона тоже немало прилетело. Ветер не успевал относить вздымаемую взрывами пыльную гарь, повисшую над нашими позициями большим серым куполом. Теперь там стреляли только сорокапятки, зенитки замолчали, и, похоже, навсегда.

Грохнули последние взрывы, и артналёт прекратился. Почему? А всё просто: артиллеристы выпулили суточную норму снарядов и пошли пить кофе. На этот раз ихний орднунг пришёлся нам кстати. Однако при всём при том я сильно подозревал, что наши проблемы только начинаются. Разъярённый генерал Функ наверняка нажаловался асам Геринга, и сейчас они, нахлёстывая свои бомберы, спешат стереть с лица земли досадное препятствие, возникшее на пути ползущей лавины стреляющего железа.

Тьфу, опять накаркал! Из-за мутной занавеси горизонта появились лаптёжники. Ого! Шесть троек, два штаффеля. Целый полк фрицы пригнали. Бомберы сразу начали заходить на боевой курс, значит, их точно наводили на цель. На фоне жуткого воя пикировщиков выстрелы наших зениток почти не слышались. Сотенные и полусотенные бомбы рванули на бывших позициях батареи, на месте заслона на левом фланге и по обе стороны главного городского моста. В ответ из облака пыли и дыма яростно залаяли наши бронированные зенитки. Ага, есть контакт! Бомбер так и не вышел из пике, громко рухнув на окраине леса. Его начинка рванула, подняв в воздух чёрно-красные клубы дыма.

Видимо, решив поквитаться, юнкерсы навалились всем скопом. Буквально в сотне метров от НП десятки взрывов затянули пространство плотной завесой из гари, пыли и тротилового дыма, из которой в небо продолжали тянуться строчки зенитных снарядов. Ещё один юнкерс пустил дым и уполз на запад. Другие лаптёжники, как по команде, побросали последние бомбы куда ни попадя и, не желая зазря помирать, гордо и неспешно удрали.

До НП докатились густые волны дымной пыли. Закрыв лицо рукавом, я продолжал вглядываться в клубящуюся муть. Ничего не скажешь, грамотно, гады, работают на подавление.

Проследив в бинокль едва различимые удаляющиеся самолёты, я облегчённо вздохнул, посчитав, что самое плохое позади, но вскоре понял, что поторопился. Дальнейшие события напрочь поломали все мои планы и прикидки, поставив на грань провала не только операцию, но и наши жизни. Как когда-то говорил профессор Артемьев, неприятности обычно случаются после превышения критической массы ошибок. На этот раз я её превысил.

Чуть опала пыль и отнесло дым, как на левом фланге началась мощная танковая атака. Оказывается, немцы сосредоточились во время бомбардировки и вместе с последними взрывами авиабомб с яростью обречённых попёрли вперёд, невзирая на потери. В бинокль было видно, что минное заграждение исправно сработало, подорвав у моста три танка. С внутренней стороны моста дымились ещё два. Но разъярённые сопротивлением немцы всё равно прорвались и сейчас медленно расползались, охватывая и громя наш левый фланг.

Что ж там Сашка недоглядел! Ну, получит он у меня после боя!! Как назло, из-за бомбардировки пара орудий Строгова застряла где-то по пути.

— Борис, связь с танком. Прохор, срочно гони к заслону, там танки прорвались. Сделай, что сможешь, — прокричал я в рацию. Потом отправил Балю во двор за Дедом.

— Ну, блатное отделение, пришёл и наш черёд повоевать, — я нагнулся и открыл ящик с противотанковыми гранатами. — Всем взять по паре колотушек, автоматы, пистолеты и быстро в машину. Дед остаешься с Арсентьевым на рации. Если что скомандуй как надо. И придержи за хвост юнкера, а то, я смотрю, он уже за пазуху гранату запихивает. Пашка, сиди и носа не высовывай. Держи пистолет, будешь охранять Деда и рацию.

Парнишка как-то по-взрослому усмехнулся и отошёл к окошку. Оба снайпера, оба сапёра, Баля, Иванов и я накинули на шеи ремни автоматов, нацепили по три подсумка с магазинами, прихватили гранаты, и быстро забрались в грузовик. Я втопил педаль газа, и машина запрыгала по грунтовке навстречу немецким танкам. Трясло немилосердно.

Впереди творилось что-то невообразимое. Через лобовое стекло было видно, что вблизи левого моста в плотной дымке кипит жестокий бой, кое-где переходящий в рукопашную. А мимо нашего заслона, выбрасывая струи белого дыма, один за другим проползают серые угловатые махины с чёрно-белыми крестами. Остановившаяся на полпути наша тридцатьчетвёрка грохотала выстрелами, но из-за замерших и горящих «крестоносцев» выползали и выползали другие. На пути железной лавины стоял одинокий советский танк и отчаянно огрызался, содрогаясь от множества попаданий.

Слабый грунт поймы заметно ограничивал манёвр немцев, поскольку слева от грунтовки протянулась мокрая низина, в которой уже застрял один железный ганс, и другие туда не сунулись. Лишь вдоль шоссе полосой в сотню метров раскинулся ровный, как стол луг. Вот по нему немцы и попёрли.

Не доезжая до нашего танка, я свернул налево к заброшенному сараю. Гансы не могли не заметить грузовик с бойцами, и потому счёт пошёл буквально на секунды. Мы выскочили из Опеля и бросились к нашему танку. Отбежали шагов на тридцать, и возле нашей машины поднялись кусты взрывов. Она завалилась набок.

Наш «неубиваемый» был окутан дымом и пылью от взрывов и попаданий, бежать к нему не имело никакого смысла. Не теряя ни секунды, мы разбежались по лугу и до сближения с врагом постарались укрыться в ямках и промоинах. Я тоже упал за небольшой бугорок, успев мельком охватить панораму боя. Перед нашим танком уже застыли пять или шесть подбитых немцев, но приближалось их намного больше. Рыча и дымя, они протискивались через мост, и лезли и лезли из дымного марева, всё глубже проникая в прорыв.

Скажу прямо, удовольствие ниже среднего, когда ты лежишь посреди ровного луга, а на тебя прёт стадо вражьих танков, и кажется, что все они хотят раздавить именно тебя. И хотя размер опасности зашкаливал, я вдруг не нашёл в себе парализующего страха, место которого незаметно заняла холодная решимость и страстное желание уничтожить гадов. Сколько смогу.

Рычание и гул моторов доносились со всех сторон, а лично на меня, оставляя за кормой клубы сизого выхлопа, надвигался угловатый, и даже на вид жестокий железный монстр. Более того, он, видно, засёк меня и подвернул, чтобы раздавить гусеницей.

Из дымного марева донёсся громкий взрыв гранаты, потом ещё один. Но для меня все события отодвинулись на грань восприятия, зрение сузилось до круга, в котором я видел только надвигающегося врага.

Я низко пригнулся, метнулся в сторону, метров с пяти швырнул тяжёлую гранату прямо на трансмиссию и тут же нырнул в траву, заткнув уши пальцами. Взрыв обдал меня тугой горячей волной и прижал к земле. Через пару секунд я приподнялся, и увидел, что на трансмиссии разгорается жаркое пламя, а из люков лезут танкисты в чёрных комбезах и круглых шлемах с резиновыми ободками. К-куда, мрази! Нечего вам шастать по моей земле! Я потянул затвор автомата. Подстреленный немец свалился прямо в огонь, другой повис в люке, третий успел выскочить, но ткнулся носом в траву, не пробежав и пяти шагов.

А из-за дыма уже показалась ещё одна «четвёрка». Я приготовил последнюю гранату и, укрывшись за корпусом подбитого танка, стал ждать. Вот появился ствол, продвинулся вперёд корпус, трансмиссия. На, сволочь, тебе подарок от дяди Васи. Взрыв, осколки, пламя.

С трудом переводя дух, я с бессильной яростью стоял и смотрел, как очередной панцер пытается объехать горящих камрадов, и мне нечего ему предложить, кроме бессмысленной очереди из автомата. Неспешно маневрируя, серая махина повернулась боком, и тут в неё почти одновременно смачно впились два снаряда. Немец дёрнулся, замер и через пару секунд получил ещё пару снарядов в корпус. Слава богу, подключились наши зенитки. Из дымного марева донёсся двойной удар и следом взрыв. Я переполз под защиту горящего танка, приподнялся и выглянул из-за кормы. Поле плотно окутала чадная муть, но даже через неё было видно, что немцы встали. Невольный вздох облегчения вырвался, когда уже пятящийся танк вздрогнул от попадания трёхдюймового бронебойного снаряда. Слава богу, пушки тоже в деле. Вот теперь и потанцуем.

Разглядев среди клочьев дыма бегущего Балю, я махнул ему рукой и крикнул, чтобы все собрались у нашего танка. Через пять минут возле танка стояли все. Почти. Шестеро.

— Где Иванов?

— Погиб Ванька… — голос мрачный и угрюмый.

— Как это, погиб? Почему, погиб? Что ты ерунду несёшь?!

— Гранату бросил, а сам не успел, под танк угодил. Под гусеницу…

— Где он!!

— Не надо, командир. Там сейчас не пойми что творится. Потом…

Я с трудом проглотил сжавший грудь горький комок, больно прокусил губу и крепко сдавил ни в чём не повинный автомат. Изнутри поднялась слепая, граничащая с безумством злость:

— Все на танк.

Я постучал по броне условным сигналом и крикнул высунувшемуся Демьяну:

— Давайте к мосту. Работайте пулемётами, и шпигуйте гадов свинцом погуще.

Объезжая на скорости подбитые танки, «неубиваемый» в клубах дорожной пыли прорвался к мосту. Там кипел жуткий рукопашный бой, и наше внезапное появление немцев явно ошеломило. Мы спрыгнули с брони и вскинули автоматы. Две густые пулемётные струи из танка и шесть автоматных очередей сразу пробили брешь в рядах атакующих.

Адреналин выбросил в мышцы остатки сил, сжигая живую плоть. Плевать! Не обращая внимания на бесчисленные удары пуль, мы рванули вперёд, только успевая менять магазины. Наши тоже поднажали и через четверть часа последний немец свалился мешком на бревенчатое покрытие моста и затих.

Яростный порыв буквально выпил последние силы. Покачиваясь от невыносимой усталости, я стоял на пыльной дороге, опустив дымящийся автомат с пустым последним магазином. Вокруг простиралась выжженная пустыня со следами страшного побоища: сотни убитых и раненых немцев, несколько поваленных мотоциклов, подбитые и горящие танки и машины, дымящиеся воронки, россыпи стреляных гильз под ногами, лужи крови, тошнотворная вонь, стоны и тонкий звон в ушах.

Я кое-как перевёл дыхание и тяжело поднялся на танк.

— Прохор Васильевич, пусть Станислав свяжется по рации с Дедом, он на НП, — я взял шлемофон и прислонил к горлу и уху. — Дед… Дед. Как дела? Приём.

— Справа ещё постреливают. Строгов последних на дороге и в поле добивает. Потери есть, но какие толком не знаю.

— Ясно. Будут новости, звони.

— Не понял.

— Сообщишь, если что. Я возле танка у

Спрыгнув с брони, я направился к окопам. Мокрый камуфляж прилип к телу. Вокруг сидели или медленно бродили измученные боем запылённые, окровавленные и прокопчённые бойцы, среди которых я едва угадал взводного Ситникова.

— Андрей, что тут у вас произошло?

— Танки атаковали внезапно во время бомбёжки, — начал он мрачно и озабоченно. — Три коробки рванули на минах, остальные прорвались. Расчёты новых сорокапяток неопытные, всего по паре раз и успели пальнуть. Пару танков подбили, и их смяли. Немцы попёрли, как одержимые, а у нас только ДШК, да бесполезные миномёты. Сашка молотил как из шланга, но что танку пулемёт, даже крупнокалиберный. Одной «тройке» он гуски посбивал, а тут и «четвёрки» расползлись. Мы за гранаты. Ещё два подорвали, а они всё равно прут и прут. Сашкину машину таранили первой. Грузовик опрокинулся, и Сашку раздавили на месте. Он и сейчас там лежит…

Толи свалившееся горе, толи уходящая ярость, толи едкий дым вбили отчаянный крик в горло, и я пошатнулся, как от удара кулаком. Живот сжала тошнота, накатила противная слабость. Сашка… лежит… там… раздавленный… немецким… танком… Сашки больше нет. Эта мысль громко стучалась в сознание, но оно словно приморозилось, воспринимая реальность отстранённо и равнодушно. И только в ушах где-то далеко внутри тихо звучал сашкин голос: «…В тоске и тревоге не стой на пороге, я вернусь, когда растает снег…».

— Я на НП. Танк остаётся здесь. Сейчас подтянут две трёхдюймовки. Андрей, укрепи позиции, поправь окопы, собери оружие и боеприпасы. Ещё ничего не кончилось.

— Василий Захарович, Сашка погиб.

— Я слышал, Андрей. Я всё слышал.

Эта подлюка судьба видимо для профилактики самоуверенности время от времени принялась отвешивать мне очень больные оплеухи, да не просто так, а как непомерную плату. На этот раз пришлось заплатить жизнями двух близких мне людей. Я готов был выть от своего промаха, но жизнь не терпит сослагательных ситуаций, и не позволяет ничего вернуть.

Земля закачалась и начала уходить из-под ног. Хорошо, что этого никто не увидел. Чтобы не свалиться, я с трудом забрался в кабину последнего сохранившегося здесь грузовика, прикрыл глаза и склонил потяжелевшую голову на руль, часто глотая, не в силах избавиться от противного привкуса железа во рту. Когда меня немного отпустило, я нажал на стартёр, и уже хотел тронуться с места, но тут дверца распахнулась, в кабину забрался Баля, уселся рядом, крепко вцепился в сиденье и упрямо уставился вперёд. Я кивнул головой и порулил в сторону НП.

Выбравшись из машины во дворе кирпичного дома, я уже полностью пришёл в себя и услышал громкую канонаду с юга и запада со стороны Молодечно. Пошли в атаку наши дивизии.

Я поднялся на чердак и сразу к Арсентьеву:

— Общую связь… Внимание всем. Здесь командир. Наши дивизии начали наступление. Всем быть предельно внимательными. Вырываясь из окружения, гансы могут попытаться ещё раз надавить здесь. Обеспечим им горячую встречу из всех стволов. Держитесь, немного осталось потерпеть.

Часы показывали четыре вечера. Семь часов боя и смерть друзей меня буквально опустошили. Я отдал трубку связисту и устало присел на пыльный рваный диван, стоящий на чердаке среди кучи разного хлама. Со стороны рубежа донеслись отдельные выстрелы, а мне почему-то было всё равно. Я прикрыл глаза и на минуту забылся. Минута длилась час.

Меня растолкал Дед:

— Василь Захарыч, просыпайся, вставай. Тут твоё решение надобно.

— Что случилось, Иваныч? — пробормотал я хрипло.

— Спустись вниз, да, глянь.

Внизу я встал, как вкопанный с отвисшей челюстью. В окружении наших бойцов прямо на дороге сидели и стояли не меньше полутысячи немцев. Грязные с закопченными лицами в пилотках и касках, в мундирах и танковых комбинезонах. В нескольких местах мелькнули офицерские погоны. По непонятной мне причине немцы вели себя тихо и не скрывали страха.

— Вот, товарищ командир, принимай пленных, — криво ухмыляясь, Пилипенко обвёл рукой толпу.

— Кузьма Петрович, вы, что уху ели? — бросил я на него укоризненный взгляд, — за каким… нам пленные, куда мы эту ораву денем? Где вы их наковыряли?

— Сами сдались. Сначала у нас белой тряпкой махать начали, потом и у Андрюхи на левом фланге, а потом везде. Мы их подсчитали. Здесь 647 голов.

Результат был, прямо скажем, неожиданный и прямо противоположный предполагаемому. Меньше всего мне были нужны пленные.

— Мда-а. Задал ты задачку. Сурин где? Ага, здесь. Короче так, Василий свет Иванович, размести их между двух дорог, с четырёх концов чуть в отдалении поставь пулемёты ивыдели десять человек в охранение. Пленных напоить водой вволю. С едой потерпят. Гадят пусть в одном месте. Что по фронту слышно?

— А, что может быть по фронту? — Пилипенко сегодня был явно в настроении, — всё нормально. Здесь они встали. Наши вдарили им в тыл и фланг, они и сомлели. Вон там за речкой, похоже, наши танки вьются, да проехать сюда не могут, всё завалено битыми гансами. Сейчас растащат и через часок другой припожалуют.

После боя бойцы уже пришли в себя, и я приказал всем с оружием и техникой собраться у главного городского моста напротив НП. Пока подтягивались бойцы с дальних позиций, все остальные пообедали и занимались своими делами. Многие, скинув одежду, забрались в речку и голышом плескались в тёплой воде на плёсе вблизи моста. Мускулистые торсы мелькали в сверкающей от бликов вечернего солнца речке. Взрослые мужики резвились, как дети, радостно хлопали по поверхности, брызгались, орали и ныряли с плеч.

Ниже по течению водители отмывали от пыли и грязи машины. Чуть в сторонке танкисты чистили пушку уже отмытого танка. Раздетые по пояс артиллеристы Строгова тоже драили стволы пяти орудий, шестую пушку вместе с расчётом накрыло взрывом. Расчёты приводили в порядок зенитки и миномёты. Водилы обихаживали вытащенные из боя бронированные Опели и другие уцелевшие грузовики. Дед, беззлобно поругивался с помощниками и одновременно руководил погрузкой раненых артиллеристов. Сидя на берегу, Пилипенко задумчиво не спеша возился с трофейным автоматом и с улыбкой поглядывал на своих орлов, которые уже вылизали свои сорокапятки и теперь азартно плескались в речке.

Мы победили, а радости не было. Я пытался отвлечься, но, как магнитом, взгляд притягивали замотанные в плащ-накидки двадцать три свёртка, которые ещё утром были людьми со всеми своими заботами, радостями и страстями. Сознание отказывалось верить, что среди них лежат и два моих друга. Я предложил похоронить их всех вместе на высоком светлом берегу речки Уши в пригороде городка Красное.

Тряхнув головой, я попытался избавиться от тяжёлых дум, поднялся, махнул рукой Бале, и мы направились к пленным немцам.

— Officers, hier gehen. (Офицеры, выходите сюда.).

Из толпы протиснулись два десятка человек.

— Wer von Ihnen wesentlich? (Кто из вас старший?).

Вперёд шагнул майор с танковыми петлицами.

— Warum haben Sie sich ergeben? (Почему вы сдались?).

— Wir nicht in den Kräften, mit den eisernen Teufeln zu kämpfen. Sie töten die Geschosse nicht. Welcher Sinn zu kämpfen? (Мы не в силах воевать с железными дьяволами. Вас невозможно убить. Какой смысл воевать?).

— Gehen Sie zuden Soldaten. Bald wird hinter Ihnen die Eskorte ankommen. Beruhigen Sie die Menschen. (Идите к своим солдатам. Скоро за вами приедет конвой. Успокойте своих людей.).

Так вот почему немцы вдруг сдались всем кагалом. Сообразив, что обычным оружием нас убить нельзя, они конкретно перетрухнули. А, когда им в тыл ударили наши дивизии, они и вовсе наложили в штаны.

Ответ немца меня встревожил и поставил в тупик. По сути, теперь появилось свыше полутысячи свидетелей нашей неуязвимости от пуль и осколков. Вот уж гебешникам будет пожива и веский повод взять нас за гузно. И с этим уже ничего не поделаешь. Не расстреливать же всех пленных. Да и в прошлых боях немцев наловили немало, а они тоже могут много чего наговорить. По всем приметам безопасники уже приготовили нам крепкий аркан, и очень скоро попытаются его накинуть. Надо срочно что-то придумать.

— Товарищ командир, наши танки на подходе.

Действительно, рядом с главной дорогой под откосом по полю пылили три тридцатьчетвёрки. Они всё время виляли и притормаживали, объезжая воронки и разбитую технику и поэтому приближались медленно. Наконец, они объехали последнюю кучу горелого железа и, натужно рыча, в пологом месте выбрались на дорогу. Вместе с ними прилетело и нехилое облако пыли. Тридцатьчетвёрки выплюнули дизельный дым, проехали с десяток метров по шоссе и остановились. Открылись верхние люки и показались танкисты. Из первой машины выбрался на броню командир с петлицами полковника. Он стянул шлемофон, оглянулся и долго с высоты крутого берега долго оглядывал панораму боя. Потом он спрыгнул на землю, бегло осмотрел наше вооружение, кинул взгляд на убитых и громко спросил:

— Кто старший?

— Лейтенант Батов, командир группы специального назначения.

— Полковник Панов, командир 33 танковой дивизии, — и он по-простому протянул большую крепкую руку. Я пожал, быстро и незаметно оглядев его. Крупное лицо с правильными чертами, большие серые глаза, волевой подбородок, за такими мужиками обычно охотницы табунами бегают.

— Неужели всё сами, лейтенант? — он не мог отвести взгляда от поля боя.

— Да, пришлось попотеть.

— Не могу поверить. Сам только что из боя, но здесь вы натворили что-то невероятное. Вижу, и бомбили вас крепко и обстреливали. Воронка на воронке. Но столько немцев наколотить, и моя дивизия не смогла бы даже в лучшие времена. Чем же вы их, лейтенант? Неужто одним танком и трёхдюймовками? Глазам не верю.

— Нам удалось подловить их в удобном месте и устроить засаду. А техника наша вся здесь. Правда, снаряды на исходе, а было по четыре боекомплекта на ствол.

— Об этом нужно срочно сообщить командованию! Надо чтобы все об этом узнали!

— Не надо, товарищ полковник. Генералы Голубев и Кузнецов знают и хватит. Считайте, что нас здесь и не было. Завтра на рассвете мы планируем сняться и отчалить в сторону Минска. Вот только похороним своих бойцов. А поле боя теперь ваше.

— Что значит, ваше. Нам чужих побед не надо, это бесчестно!

— Никто не говорит о присвоении победы. Мы по акту передадим позиции. Вы займёте территорию и разберётесь с пленными и трофеями. Людей-то у вас побольше. А нас всего рота, да, и устали мы очень.

— Удивительные вы люди! Не беспокойтесь, сегодня же здесь расположится штаб и управление дивизии, медсанбат и моторизированный батальон. Я дам распоряжение начштаба, он всё оформит. Рад был познакомиться, меня зовут Михаил Фёдорович.

— Взаимно. Я Василий Захарович, — и мы снова пожали друг другу руки.

Танкисты упылили за реку, а я попросил Деда организовать похороны. При свете закатного солнца все собрались вокруг большой могилы на возвышенном берегу. Глядя на лежащие плечо к плечу тела, я подумал, что они и после смерти остались в едином строю.

— Братцы. Теперь мы все братья, которых на всю жизнь сроднили дыхание смерти, память и крепкая дружба. Не буду и не могу долго говорить, душевную боль не выразить никакими словами. Пусть память о павших героях останется в наших сердцах до скончания века.

Я махнул рукой, грохнула выстрелами сотня винтовок. Ещё и ещё. Затем упали комья земли. Через час над могилой остался только холмик с наспех сделанным памятником из досок от снарядных ящиков.

На другой день рано утром рота официально по акту сдала рубеж танкистам полковника Панова, погрузилась в машины и покатила на восток.