Сторно

Олег Артюхов, 2023

Хочешь, не хочешь, а судьба так и норовит всё вывернуть по-своему, пока не возьмёшь её в свои руки. И уж коли тебе опять выпало встать в первом ряду в битве за будущее, дай своенравной судьбе щит и меч и поставь её рядом. Цикл «Сторно» одним файлом.

Глава 6

Теперь вся оборона замыкалась на меня. Не было печали, так немцы накачали. Но хочу, не хочу, а нужно начинать рукой водить. Коли сказал «а» и «б», придётся перейти к «г», «д» и т.д. Хреном бы стать, он всё знает.

Усталость валила с ног, но нельзя было обращать внимания на такие мелочи. Я всем нутром чувствовал, как где-то там вдалеке, у речки клубятся эсэсовцы, рыча от ярости из-за недавнего поражения. Таяли драгоценные минуты и секунды, и требовалось срочно перераспределить наши силы. Дёргать командиров взводов сейчас нельзя, поэтому я решил заняться этим сам. Тупая боль от головы прокатилась по нервам и всему отравленному адреналином телу, я скрипнул зубами, собрал все силы в кулак и, кряхтя, порысил на правый фланг.

Чуть в стороне от шоссе на небольшом бугру люди Батуры закапывали орудия на новом месте. Молодец, лейтенант, всё делает верно и вовремя. На этой позиции пушки стояли разрозненно и с прицелом на дальнюю стрельбу.

— Как дела, Евгений?

— Василий Захарович, ты что ранен? — он встревожено окинул меня взглядом, — в кровище весь.

— С эсэсовцами поцапались маленько. Они трендюлей огребли, и сейчас злые, как черти. Готовьтесь к новому штурму. Смотрите внимательно. Команды не ждите. Как немцы скучкуются для атаки врежьте осколочными. Это собьёт им дыхание.

На той стороне шоссе Пилипенко тоже перебрался на другое место и под прикрытием приземистого строения устраивал свои пушки для фланкирующей стрельбы вдоль рубежа. Дальше среди домов, порыкивая дизелями, устраивались четыре тридцатьчетвёрки и танковый десант.

С этой стороны открывалась завораживающая картина недавнего побоища. Всё шоссе и обочины были загромождены грудами застывшего железа, дымящимися, закопченными и скособоченными танками, самоходками, мотоциклами. Между луж догорающего бензина виднелись смятые кабины, опалённые борта и остовы грузовиков и трупы. Сотни трупов в серой форме. Некоторые эсэсовцы ещё стонали и пытались двигаться. Весь этот завал вдоль шоссе острым языком протянулся в глубину нашей обороны.

— Что скажешь, Кузьма Петрович?

— А, что тут говорить, смотри сам, — он махнул рукой в сторону дымящегося завала, — вы, похоже, тоже без дела не сидели, — он крякнул и покосился на мой заляпанный камуфляж.

— Пришлось немного повоевать. Снаряды есть?

— Бронебойных маловато.

— Пошли кого-нибудь, пусть подвезут, там что-то ещё осталось. Готовься к штурму. На этот раз их будет много, и очень злых. Всё ясно?

— Всё ясно только дуракам, — спокойно проворчал Пилипенко. — Эка невидаль, германские танки.

У соседних танкистов командовал невысокий, улыбчивый лейтенант. Он быстро сообразил, чего я от них хотел, и обещал прикрыть фланг.

Бойцы второго взвода энергично углубляли и расширяли окопы. Артиллерийский и миномётный обстрел многим вправили мозги, и теперь вдоль всей опушки мелькали лопатки и вылетали комья земли, туда-сюда сновали нагруженные боеприпасами и шанцем бойцы.

— Стой, — поймал я за руку куда-то спешащего взводного, — Имей ввиду, эсэсовцы рассвирепели и будут мстить. Репутацию непобедимой гвардии фюрера мы им подмочили, и чтобы смыть позор, они из кожи выпрыгнут, чтобы нас порвать. Пошли бойцов за патронами. Запаситесь основательно. Гранаты приготовь. И пока есть время, отправь ребят в поле, пусть пошарят.

В центре за редким березняком на прямой наводке стояли наши зенитки.

— Командира ко мне.

— Товарищ…

Я остановил его жестом:

— Послушай, Иван, ты что, решил снаряды сэкономить? Стрелять было не в кого, или немцев испугался? Ты понимаешь, что из-за вас они почти прорвались в центре?

Парень стоял краснее полкового знамени и не знал, куда спрятать глаза:

— Товарищ командир, не по нашей вине задержка. Зенитки мы не могли по лесу протащить, а машина там не прошла. Больше не повторится.

— Ладно, дело прошлое. Подготовь запасную площадку за линией окопов. Не подведи роту, Иван.

Вблизи Минского шоссе обосновался первый взвод. Молодец всё-таки Андрюха Ситников. Его бойцы уже почти соединили стрелковые ячейки в общий окоп с пулемётными гнёздами, а сзади в углублении под навесом было оборудовано что-то вроде укрытия.

— Проблемы есть, Андрей?

— Да, товарищ командир. Вон в закутке раненые десантники. Здесь двенадцать человек и у шоссе ещё семь.

— Пошли кого-нибудь к машинам, пусть пригонят пару Опелей, собери раненых со всего рубежа и отправь в Коссово. Займись этим сам, Андрей. И готовься к новой атаке. Миномётчикам хвост накрути.

Чуть в глубине по обе стороны Минского шоссе расположились тридцатьчетвёрки. Две из заслона и четыре вернувшиеся из рейда. Наша камуфлированная стояла в полста метрах впереди, как овчарка, охраняющая отару. В одном из танков экипаж энергично ковырялся в моторном отсеке. Другие танкисты тоже приводили машины в порядок. Командовал там старший лейтенант.

— Товарищ старший лейтенант, можно вас на минутку.

Он спрыгнул с танка и спустился ко мне под откос.

— Командир роты, старшина Батов.

— Командир роты старший лейтенант Симонов.

— По всем приметам немцы скоро опять атакуют. Майор Иванюк тяжело ранен, отправлен в медсанбат. Нужно согласовать наши действия.

— А, что тут согласовывать? Я, как старший по званию, беру командование на себя. Вам всё понятно, старшина?

— Нет. Понятно только то, что вы не очень хорошо понимаете положение вещей.

— Да, ты что, старшина? — он оглянулся по сторонам, — белены объелся? Ты как разговариваешь? — в лице промелькнуло оскорбительное презрение, и он сердито засопел, — под трибунал захотел?

— Полагаю, что под трибунал можете попасть именно вы, если будете мешать проводить операцию. У меня приказ командующего 10 армией генерал-майора Голубева об организации заслона на Брестском направлении. Ваша танковая группа придана нам для усиления. По-хорошему прошу, старлей, не мешай. Не хочешь подчиняться, собирай манатки и вали в Коссово чай пить. Если с твоей стороны будет противодействие, арестую и доложу командованию. Так как, товарищ старший лейтенант, будем воевать, или пиписьками меряться?

Красный, как рак, старлей стоял напротив и, молча, раскрывал и закрывал рот. Потом он выругался, отвернулся, постоял и, медленно повернувшись, глухо проговорил:

— Мне надо связаться с командованием.

— Пожалуйста. В центре обороны у штабного Опеля наш связист с рацией. Двести метров в том направлении. Честь имею.

Я поднялся по насыпи на шоссе и по исклёванному минами и осколками асфальту зашагал в сторону нашего танка. Экипаж расселся на брезенте на трансмиссии и с аппетитом уплетал консервы и сухари, запивая водой из фляг. Механик Иван Сорокин с полным ртом, замахал мне рукой:

— Оваищ омадир, иите х солу.

Я забрался к ним. Ефимов уже ножом открывал банку, а Станислав протягивал сухарь. А и в самом деле, ел то я последний раз вчера. Почти сутки не жрамши. Расселись в кружок, быстро порубали.

— Спасибо, братцы. Теперь и немца можно встретить с чистой совестью и полным брюхом. Как гансы попрут, на рожон не лезьте, но и не зевайте, а то давеча чуть не опрохвостились. Снаряды и патроны загрузили? Хорошо. Но учтите это последние. Мазать нельзя. Один снаряд — один танк.

— Товарищ командир, о чём вы со старлеем говорили? — встрял Сорокин. Ну, что у него за натура такая вездесущая?

— Он хотел взять командование обороной на себя.

— Спаси и помилуй, — машинально вскинул ко лбу руку Ефимов, но, опомнившись, оглянулся и закашлялся.

— А, что не так?

— Да, он и нам пытался права качать. А мы — морды валенком, знать ничего не знаем. Вроде с вида нормальный мужик, а на деле чушпан мутный. Кх-м.

— Так, братцы. Выполнять только мои приказы. Никаких старлеев. Их учили на танках с шашками в руках врага атаковать и «ура» при этом в открытый люк кричать. Он накомандует так, что потом будем искать, где клочки, а где закоулочки. Может быть он смелый и честный человек, но из идейных соображений всех погубит. Ясно? Тогда собирайте скатерть-самобранку и готовьтесь к драке.

Расчёты ДШК во главе с Сашкой я тоже привёл с чувство за прошлую задержку, велел поставить их машины вблизи шоссе за пулемётными гнёздами и приготовиться к большой драке.

На полубатарее Строгова царил почти идеальный порядок. Они не попали под обстрел, поэтому успели хорошо окопаться и даже соорудить что-то вроде капониров. Над пушками ветерок слегка покачивал маскировочную сетку.

— Как дела, Валентин?

— Пока без проблем. Бронебойных маловато.

— Я думаю, что они потребуются в меньшей степени. Пусть танками занимаются танки, да ещё Пилипенко с Батурой. Полагаю, сейчас немцы предпримут решающую атаку. Эсэсовцы. Гонору в них больше, чем крови, и наша задача оставить в их холодных телах только один гонор совсем без крови. Приготовься к артиллерийской дуэли и стрельбе с закрытой позиции. Назначь корректировщика, пусть воспользуется танковой рацией или полёвкой. Снаряды попусту не трать. То, что вам привезли, то последнее. Удачи вам.

С батареи я сразу направился в тыл, где возле Опеля расположился Курянин с рацией, оба мои вестовые, два резервные танка, машины с остатками боеприпасов, а также Дед с Пашкой.

— Алексей, — позвал я Балю, — найди в первом взводе наших сапёров-апостолов. Помнится, вчера они минами запаслись, пусть пока отложат пулемёты и вместе со своими вторыми номерами по-быстрому поставят минное заграждение в центре по фронту. Потом сбегай на северный рубеж. Там остались караулить дороги два танка и два наших пулемётных расчёта. Предупреди всех, что скоро здесь будет очень жарко, и, если станет совсем хреново, пусть бросают свои посты и спешат сюда на помощь.

— Семён Иваныч, — кивнул я Деду, — надо раздать все продукты и воду, а то харчи останутся, а есть будет некому. Возьми Пашку и вон Ивана нагрузите и поторопитесь.

— Курянин, отбей шифрограмму: «Командарму 10. Отражены массированные атаки со стороны города и с брестского направления. Противник отброшен, понёс значительные потери. Попытка деблокады сорвана. Большая вероятность повторной атаки частей резервного 46 моторизованного корпуса СС. Боеприпасов недостаточно. Прошу по запросу провести штурмовую или бомбовую атаку с воздуха по указанному квадрату. Также прошу подтвердить мои полномочия. Командир ОРСН.».

Я отошёл, делая вид, что не вижу старлея, стоящего в пяти метрах у танка. Присев на подножке машины, я начал быстро записывать ход событий в боевой журнал, попутно делая отметки на карте.

Через четверть часа Курянин крикнул:

— Товарищ командир, ответная шифрограмма.

Читаю: «Командиру ОРСН. Данные по противнику подтверждаются. Отправлены боеприпасы и санинструкторы. Бомбардировку обеспечим. Полномочия командира группы старшины Батова подтверждаю. Командарм 10».

Я, молча, протянул шифрограмму старлею. Он взял её, как гремучую змею, прочитал, вернул, отдал честь, и хотел было уйти.

— Товарищ старший лейтенант, можно вас на пару слов?

— Слушаю вас, старшина, — он ледяным голосом подчеркнул моё звание.

— Я не собираюсь вам ничего доказывать и объяснять, не собираюсь кичиться назначением и расположением командования. Я прошу прощения за прошлую невольную грубость, и ещё прошу вас помочь нам разбить элитную эсэсовскую дивизию. Это смертельно опасное дело, и почти невыполнимая задача, но нам уже трижды удалось решить такие же, эта четвёртая. Я не собираюсь вмешиваться в командование вашим подразделением, но прошу вас действовать сообща. Амбиции едва не погубили нашу Белостокскую группу армий и не только её, зачем нам опять прыгать по граблям. Меня зовут Василий Захарович, обращайтесь по любому вопросу, тем более по вопросам обороны, — и я протянул старлею руку.

— Пётр Гаврилович, — он недоумённо вскинул глаза, немного покраснел, пожал руку и слегка улыбнулся, — очень рад.

Старлей Симонов убежал к своим танкам, а я смотрел ему вслед и с грустью думал, что и у этого, в общем-то, нормального парня, очень скоро война вышибет из головы всякую начальственную дурь, либо убив, либо заставив стать самим собой.

Солнце всё заметнее поворачивало на вечер. Помня о жутком неудобстве наблюдения во время прошлой атаки, на этот раз я поступил просто: подогнал оба резервные танка к кромке леса в центре обороны. Два танка в центре обороны — это сила. С одного из них я и собирался наблюдать за боем. В десятке метров за танком Курянин с Балей и Ивановым принялись обустраивать углубление с кое-каким перекрытием для защиты рации от всякого летающего мусора.

Сверху с брони было видно, как в поле наши сапёры распихивают мины в промежутках между подбитой немецкой техникой. По всей линии окопов мелькали лопатки и шуршали ветки. Бойцы маскировали свои позиции, хотя теперь сбить немецких лётчиков с толку было сложно, ведь само поле боя точно очерчивало линию боевого соприкосновения.

В целом всё, что можно сделать, мы сделали, и наши шансы я оценивал, как серединка на половинку. Помня о маниакальной приверженности немцев к точному времени и целым числам, я был уверен, что они начнут в 17-00. И они начали. И тогда я точно определил ширину и глубину задницы, в которой мы оказались.

Первая серия взрывов всколыхнула землю в полусотне метров перед окопами. Стреляли 105-миллиметровые гаубицы. Второй залп накрыл полосу земли уже метрах в двадцати. Я молился про себя, чтобы немцы промазали, и тут, видимо в ответ на мои молитвы, грохнули наши батареи. Потом ещё и ещё раз. Немцы ответили, началась артиллерийская дуэль, и теперь снаряды падали уже в районе батарей.

Артиллерийская перестрелка длилась уже минут десять. Кто из них кому сейчас набивает лицо, будет ясно после боя, а мне стало не до этого. Я разглядывал в бинокль готовящихся к атаке немцев. На этот раз они начали разворачивать сразу три колонны. Слева за двумя десятками танков сосредотачивались пехотинцы. По краям этой колонны ёрзали ганомаги, занимая удобные для стрельбы и атаки места.

В центре выстраивались «свиньёй» для атаки «четвёрки» и самоходки. За ними тоже сновала пехота. Количество танков не поддавалось подсчёту, не только потому, что их было много, а потому, что они вставали друг за другом и частично были скрыты стелющимся дымом и побитыми ранее машинами.

Справа преобладала пехота. Это было видно по немалому количеству разгружающихся грузовиков и отсутствию танков.

— Курянин, быстро шифровку: «Командарму 10. Прошу немедленно нанести бомбовый удар скоплению вражеской техники квадрат 76-34. Ориентировка на месте визуальная. Командир ОРСН.»

— Лёшка, бегом к старлею Симонову. Скажи, что на левом фланге устанавливают полевую батарею, эти шесть стволов опасны для его танков. Напомни, чтобы вперёд нашего танка не лез. А нашим танкистам скажи, чтобы накрыли осколочными позиции полевой артиллерии. Давай гони.

— Курянин. Пилипенко на связь.

— Есть.

— Кузьма Петрович, это командир. Сейчас против вас попрёт пехота. Готовь осколочные. Пошли кого-нибудь к танкистам, пусть тоже не стесняются. Пулемётчиков предупреди. И посматривай влево. Те танки, что будут рваться в центр обороны, будут у тебя, как на ладони, да ещё и бортами.

— Иван, давай к зенитчикам. Пусть начинают по готовности, когда танки выйдут на дистанцию уверенного поражения. В лоб броню они не прошибут, а вот борта продырявить, гусеницы разуть или навесные бензобаки подпалить — это будет им по зубам.

— Товарищ командир, шифрограмма.

— Давай. «Командиру ОРСН. Бомбардировщики взлетели. Командарм 10».

Ну, что ж, это уже кое-что. Лишь бы не опоздали, а то в чистое поле бомбы покидают. Слева раздался свист мин, и брызнули осколками четыре взрыва. Твою ж прабабку! Так они наш десант издаля порешат. И словно в ответ послышались громкие короткие та-та-та наших ДШК и выстрелы снайперов. Миномёты с той стороны пару раз кашлянули и заткнулись. Ага! Не понравилось!

Постепенно бой расширялся и усиливался. И вот наступил момент, когда вся огромная масса немецких войск зашевелилась и пришла в движение. Зрелище, скажу вам не для слабонервных. У меня даже заболела шея от бесконечного мотания головой, вверх, вперёд, вправо, влево и опять по кругу. Пауза явно затягивалась. Да, где ж вы сталинские соколы, растудыть вас! Зачем вы мне будете нужны через полчаса?! Уф-ф. Напрасно ругался. Прощения прошу.

Три тройки наших бомбардировщиков СБ выплыли из-за леса с северо-востока и начали наползать на поле боя. Господи, лишь бы мессеры не появились. И они появились. С-цуки! Однако, и наши И-16 тоже выскочили откуда-то сбоку. И понеслось. Я не успевал мотать головой, потому, что и крестоносцы, рыча моторами, уже прилично приблизились.

И тут началось маленькое светопреставление. Каждый из СБ с пологого пикирования сбросил по двенадцать полусоток. Почти шесть тонн тротила обрушились на танки и пехоту, и весь центр поля покрылся тёмными кустами взрывов. Между тем в воздухе продолжалась отчаянная схватка. Мессеры явно преобладали в скорости и парами клевали бомбардировщиков. «Ишачки» ловко вертелись, но не успевали за стремительными серыми тенями. Вот бомбардировщик задымил одним мотором и заковылял в нашу сторону. Второй вспыхнул, и из него посыпались парашютисты. Слава богу, приземлятся где-то у нас в тылу. СБ-шки медленно повернули и поползли назад. Ага, вот и мессер пустил струю дыма, и захромал домой. Но картина воздушного боя уже ускользнула, поскольку нам предстояло сражение на земле.

Полусотки бомбы достаточно мощные, но против танков не очень эффективные. Чтобы попасть сверху в разбросанные по полю коробки, мало быть снайпером, надо быть почти чудотворцем. Конечно, согласно теории вероятности, были попадания и взрывы рядом с танками, о чём свидетельствовал пяток дымных столбов, но намного больше пострадали немецкая пехота и артиллерия. По характеру перемещения противника и ослаблению напора я чувствовал, что бомбёжка всё-таки сбила фрицам дыхание, потрепала и расстроила танковый клин. Но стадо железных слонов опять собралось и продолжило наползать на наш рубеж.

Я строго-настрого предупредил командиров обоих прикрывающих центр танков, чтобы они стояли тихо и не рыпались. Сначала свою партию на малых дудках исполнят сорокапятки и зенитки, затем к ним подключится наш «неубиваемый» танк и обе батареи, потом придёт очередь танков Симонова и тех, что прячутся за домами на правом фланге. Обе резервные тридцатьчетвёрки должны вступить последними, чтобы сразу не подставиться и потом в упор долбить по прорвавшимся в центре танкам. О привлечении последних двух танков, стерегущих в тылу оба шоссе, не хотелось и думать.

Вскоре перестрелка разгорелась по всему фронту, но я продолжал внимательно следить именно за танковым клином четвёрок, грозно наползающему на наш центр. Вот стволы головных танков окутались дымом, и через секунду близкие взрывы взметнули в воздух тонны земли. Нехило долбанули осколочно-фугасными. К грохоту разрывов и свисту рваного металла присоединился треск и шум падающих деревьев.

Ощутимо ударило в бок и голову. Тьфу, зараза, обязательно надо в голову, как будто других мест нет. Рвануло осколком из рук бинокль, но что облучённому прибору какой-то осколок. Отряхнув землю, я продолжал наблюдать.

Вот дёрнулся и задымил один из головных немецких танков. Вот полыхнул и второй. Справа. Значит, подключились сорокапятки Пилипенко. Давай Кузьма, покажи сверхчеловекам, их место в неживой природе.

Неподалёку хлёстко ударили зенитки. Оба трассера уткнулись немцу в борт. Сразу поражение и огонь. Ого, как разгорелось! Видимо, ребята договорились стрелять дуплетом в навесные бензобаки. Неплохо задумано.

Новая волна взрывов и дыма накрыла наши позиции, видно здорово мы разозлили гордых потомков нибелунгов. Гады! Всё лицо запорошили. Вокруг на броне валялось уже не меньше десятка горячих отскочивших от меня осколков. Всё-таки реально выручает броня. Вот опять, в поясницу врезало, и я покачнулся, будто кувалдой врезали. Похоже, крупная железяка прилетела.

Справа неподалёку знакомо бухнуло, ещё и ещё раз. Эт-то что ещё такое?! Твою ж маманю! Батура, две пушки приволок на прямую наводку. Пострелять напрямую по танкам захотелось. Выживет, прибью на хрен, засранца!! На неподготовленную позицию!! Фактически голым стоит!! Убьют ведь дурака!

В поле разгорались танки. Ещё один. И ещё. Так. Вот и Батура отметился. А теперь вали оттуда подальше! Ва…

Несколько взрывов слились в один, подбросили и повалили одну пушку и скособочили другую. Никого из расчётов не видно. Ну, покажитесь же. Нет. Никого.

Слева наш «неубиваемый» танк выдвинулся вперёд и съехал с дороги вправо, уступая место дивизионным тридцатьчетвёркам. Так. Молодец Варик. Сразу крайнего немца завалил. Ого. Ещё одного. Так, и ему в ответ прилетело. Даже отсюда видно, как огненным росчерком отлетают от корпуса трассирующие болванки. Лишь бы башня выдержала и не слетела с погона. Вот ещё в немца попал, и у того башню внутренним взрывом сорвало.

Сзади мощно рвануло. Вздыбилась земля, тугая горячая волна подбросила и швырнула меня вниз. И опять по спине прилетело что-то тяжёлое. Хек-х, вылетел из лёгких воздух. Впечатался локтём во что-то твёрдое. Оглушённая голова соображала туго. Кое-как разобрался, где верх, а где низ, выкарабкался из-под кучи земли, отряхнулся, протёр глаза и проморгался.

— Товарищ командир, Курянин… — словно через вату до меня донёсся голос Бали. Он помог мне подняться. На тёмном от копоти и грязи смертельно усталом лице белели глаза, в которых отразилась боль.

— Тьфу, — я выплюнул изо рта землю, — что Курянин?

— Вон, смотрите, — он моргал, стараясь прогнать из глаз слёзы.

На месте перекрытого окопчика, где мы прятали рацию, дымилась воронка, из которой среди торчащих дыбом веток и обломков ствола виднелись неестественно вывернутая рука и край обескровленного лица с остекленевшими глазами. Прямое попадание фугаса. Прямо под ноги. И никакая броня не помогла. Судьба опять преподала нам потрясающий урок. Но по большому счёту ему всё-таки повезло, ведь лучше моментальная смерть, чем увечная жизнь. Горло сжала обида и боль. Я с трудом проглотил горький комок:

— Лёша, беги в тыл, кликни всех наших, кого найдёшь. Пора.

— Я тебя одного не оставлю!

— Это приказ! Исполнять!

Баля убежал, а я опять забрался на танк и постучал в люк.

— Командир, вызывай оба танка, стерегущих в тылу шоссе. Пусть поспешат. Давайте ребята, ваш выход. Стреляйте точно, быстро и через выстрел маневрируйте. Иначе они вас засекут. Удачи, — и я спрыгнул с брони. Теперь эти танки тоже мишени.

Пробравшись вперёд и влево через поваленные деревья, я перевалился через задний бруствер и скатился в засыпанный гильзами и землёй окоп вблизи пулемётного расчёта. Быстро огляделся и приготовился к бою.

Впереди пространство представляло собой невообразимую мешанину из горелого железа, воронок, куч выброшенной взрывами земли вперемешку с сотнями трупов, горящего бензина, едкого порохового дыма, рёва моторов и воплей людей. Нормальный человек не выдержал бы такого, но в воспалённом сознании пульсировало только одно слово «долг», и руки крепче сжимали оружие, будто от нашего рубежа зависел исход всей войны! Кто знает, может быть и зависел.

Наш «неубиваемый» продолжал долбить слева, ему подпевали другие тридцатьчетвёрки, но и там уже имелись потери. Был отчётливо виден густой дым над одним из наших танков, другому снаряд разбил опорный каток, ленивец и разорвал гусеницу. Правый фланг отсюда был виден плохо, но и там над землёй повисла чадная копоть. Наверняка танкистам приходится туго.

Вот, подорвавшись на минах, в сотне метров замерли ещё два танка с крестами. Ещё один вспыхнул от попадания справа. Да сколько же их на наши головы!!

Подбитые танки мешали проезду других. Немцы пытались спихнуть горящее или горелое железо, начинали елозить и попадали на прицел наших пушек. Однако, судя по выстрелам, и у нас пушек поубавилось. Слева палили лишь две тридцатьчетвёрки, укрывшиеся в овражке рядом с шоссе. Другие танки, похоже, вышли из строя. Один дымился догорая, другой только чадно разгорался, а третий по-прежнему замер без катков и гусеницы.

Как и в прошлый раз, немцы отчаянно рвались к нашим окопам. Наркотой их что ли накачали? Волна атакующих приблизилась вплотную. Немцы пёрли валом, шли во весь рост, орали и галдели. Да, они и впрямь, похоже, пьяные! Наши пули рвали их тела, а они лезли вперёд, как одержимые! Замешанные на страхе и шнапсе ненависть и фанатизм — поистине зверская смесь. С перекошенными яростью лицами гансы лезли через дымящуюся баррикаду из битой техники, куч земли и трупов перед нашими окопами и от безумного бешенства были готовы вцепиться в нас зубами. Пулемёты не умолкали и захлёбывались лишь на минуту, чтобы сменить раскалённый ствол или ленту. Взрывы гранат, многоголосый вой, несмолкаемый густой свист пуль и звериная ненависть накатывали раскалёнными волнами. На миг меня охватила паника и тут же сменилась холодной яростью. Чувства как-то сразу притупились, будто замёрзли, в голове исчезли все мысли, осталось только сильнейшее желание убивать.

Я менял в автомате магазин за магазином, орал, матерился и уже был готов броситься в рукопашную, когда что-то изменилось. Секундой позже я понял: к нам подошла подмога. По немецким цепям в упор хлестнули пулемётные струи свинца и громыхнули выстрелы из танковых пушек. И немцы вдруг сдулись. Сразу сдулись. Словно опомнившись, эсэсовцы бросились назад, падали, отползали и навсегда замирали, скрючившись, на земле. Откуда-то из-за завала пытались отстреливаться, но вскоре заткнулись. На левом фланге тоже бой стих, а справа всё ещё раздавались очереди и хлопки гранат. Пару раз грохнула танковая пушка. Два взрыва и всё.

Звуки боя стихли, словно впитались в землю, а шум откатился вдаль и замолк. Теперь тишину нарушали только шорох огня, стоны и жалобные крики раненых и треск горящих боеприпасов. Густо чадили почти прорвавшиеся к позициям танки, с которых свисали дымящиеся человеческие останки, торчали тросы и какие-то железяки. Бой закончился.

С трудом двигая ногами, я добрался до штабной машины, но возле неё понял, что делать мне здесь нечего. Курянин погиб, рация разбита, шифроблокнот пропал. Сашка на левом фланге со своими ДШК. Вестовые и Дед куда-то подевались. Склонившееся к закату солнце намекало, что заканчивается ещё один день войны.

Истратив все силы, и даже сверх того, я натурально собрался подыхать. Не в состоянии не только двигаться, но даже моргать, я сел на землю, привалился к колесу и выпал из реальности. Мягкая темнота заботливо обняла, избавив от всех бед и тягот. Но не успел я глаза сомкнуть, как из умиротворяющего покоя меня выдернул истошный крик:

— Смирно! Ты как стоишь, красноармеец?! На кого ты похож! Где головной убор! И, что это за тряпка на голове!

Я разлепил глаза и увидел, что по позиции шныряют какие-то посторонние бойцы с трёхлинейками, а на стоящего рядом со мной Балю орёт незнакомый гебешный старлей. Да, что ж это такое! Они что специально за кустами прятались, пока мы здесь жилы рвали?

Нет, они не прятались. Пока я был в отключке, прошло около часа. За это время из Коссово вернулись три наших Опеля с боеприпасами, и вместе с ними прибыло подкрепление.

Со стоном я отодрал себя от земли, шагнул к капитану и отдал честь:

— Здравия желаю. Я командир группы специального назначения старшина Батов. Представьтесь, пожалуйста, товарищ старший лейтенант госбезопасности.

— Развели тут, понимаешь, анархию, — одутловатый тип, снял фуражку и протёр её платком изнутри и блестящую от пота лысину, — ты, старшина, совсем за порядком не следишь.

— Я, кажется, поздоровался и попросил представиться.

— Что-то ты слишком борзый для старшины, — он раздражённо дёрнул плечами.

— Для глухих и тупых повторяю, представьтесь! — я повысил голос, смерил его тяжёлым взглядом и моё лицо окаменело.

— Старший лейтенант госбезопасности Ламинский, начальник особого отдела полка, — от злости и важности он будто раздулся, — ты почему за бойцами не смотришь?

— Тыкать не советую, я с вами свиней не пас. Документы!! — рявкнул я.

— Что-о! Да, я тебя…

— Рота! Боевая тревога! Ко мне!

Со всех сторон раздался треск веток и валежника, и вокруг стали собираться мои бойцы. Толпа быстро росла и плотно окружала нас с гебешником. Он затравленно озирался, то хватаясь за пистолет, то, застёгивая кобуру. Скоро образовался круг плотно стоящих спецназовцев. Все они недавно вышли из боя, были покрыты копотью, кровью и пылью, и все до одной головы были покрыты головными платками. Я протянул руку:

— Документы!

Старлей, не спеша дрожащей рукой с трудом расстегнул клапан кармана и резко протянул удостоверение. Я раскрыл и громко прочитал:

— Ламинский Сергей Фёдорович. Старший лейтенант государственной безопасности. Начальник особого отдела 61 полка. Все слышали? Кто-нибудь знает этого человека? Нет? Давайте сюда вновь прибывших бойцов. Так, бойцы, кто-то из вас знает этого командира. Что? Особист полка? Уверен? Хорошо. Свободен. Личность установлена. Держите удостоверение, товарищ старший лейтенант госбезопасности. Извините за беспокойство. Рота, разойдись!

— Ты… вы что себе позволяете, старшина? Какое ты… вы имеете право…

И тут я не выдержал. Сорвался. Хрен с ним. Что будет, то и будет. Я крепко схватил его за рукав и поволок через кусты к тому месту, где прошлый раз дрались врукопашную. Времени не было убрать сотню немецких трупов. Я дёрнул хама за рукав и прорычал:

— Вот здесь я получил это право!

Потом потащил упирающегося побледневшего особиста через растерзанный взрывами березняк и через два десятка метров выволок его на линию окопов, за которыми открылась вся панорама поля боя.

Тут и там виднелись части втоптанных в землю тел, где спина, где сплющенное лицо, где кисти рук под цвет земли. У ног старлея из-под кучи выброшенной взрывом земли торчали две подошвы немецких сапог и рука.

— И здесь я получил это право! — я отпустил сомлевшего капитана, и, отряхнув руки, стал глядеть на раскинувшееся от края до края забрызганное кровью и дерьмом месиво из голой горелой земли, железа и бывших людей. Неподалёку лежал безрукий труп с вывернутой вбок головой. У другого на отвратительно искажённом лице застыли красные пузыри.

У меня самого по спине пробежали мурашки и начало потряхивать. Я обернулся на звуки рвоты. Старлея буквально выворачивало наизнанку. Поблизости стояли его бойцы и многих из них тоже рвало.

— Смотрите, товарищ старший лейтенант госбезопасности, смотрите. Всё, что вы видите, сделали те самые бойцы, которых вы начали строить. Они прошли через ад и победили, а вы пришли сюда опоздавшими и не имеете права голоса.

— П-прос…тите, стар…шина. Отой…дёмте. — он судорожно втянул воздух, и его лицо исказили ужас и отвращение.

В стороне бледный, как смерть, старлей отдышался и с трудом проговорил:

— Я такого даже представить не мог. Нигде о таком даже не услышишь. Я был не прав. Понимаете, меня срочно отправили сюда, ничего не объяснив. Ваши машины загрузили боеприпасами, а мне дали сборную полуроту и приказали двигаться на помощь заслону. Даже не предупредив, что здесь такое…

— Ладно, товарищ старший лейтенант госбезопасности, всё это дело прошлое. — Я начал осторожно спускать конфликт на тормозах, мысленно ругая себя за несдержанность. Плохо, начал терять хватку. Поистине, век живи, век учись. — Сколько с вами бойцов?

— С водителями шестьдесят пять человек. Через час подойдёт батальон с усилением, потом ещё.

— Хорошо. Мои люди смертельно устали. Три атаки за день. Да и вчера целый день воевали. Занимайте и обустраивайте окопы. В общем, принимайте эстафету. Организуйте отправку убитых и раненых в Коссово. Но все наши машины попрошу сразу же вернуть, они причислены к управлению 10 армии. А пока я снимаю роту с позиций на отдых, если что, присылайте вестового. Успешной службы, товарищ старший лейтенант госбезопасности.

Я отдал честь и вернулся к своему осиротевшему НП. Никого не хотел озадачивать и тревожить. Но оставались дела неотложные. Получив от взводных сведения, я попросил их помочь с эвакуацией раненых десантников и приказал отвести людей на отдых.

На северном краю колхозного двора, на берегу перед прудом возвышались два старых кряжистых дуба в окружении десятка берёзок. Под сенью тех деревьев я и предложил разбить лагерь.

Больше часа потребовалось, чтобы изо всех закоулков собрать роту вместе с оружием и снаряжением. Потом чуть в сторонке на самом высоком месте мы похоронили нашего связиста скромного, исполнительного и внимательного Курянина Вячеслава Сергеевича. Царствие ему небесное, ибо славен и свят воин положивший живот за други своя.

Вокруг разлилась вечерняя тишина. От усталости руки уже отказывались повиноваться, и глаза закрывались сами собой, но, кряхтя, как старик, я уселся на подножку машины и принялся заполнять боевой журнал. В конце написал: «В бою смертью храбрых пали старший лейтенант Симонов, лейтенант Батура, лейтенант Кожин, лейтенант Аватесян, красноармеец Курянин и 38 бойцов из приданного подразделения».

Только глубоким вечером в сумерках я, наконец, закончил со всеми неотложными делами. Нестерпимо хотелось есть и спать, но больше спать. Двигаясь, как сомнамбула, я проверил посты и, едва шевеля руками от дремотной слабости, замотался в плащ-накидку, и рухнул на тёплую землю, заснув буквально на лету.

Утром я очнулся от тишины. Высунув лицо из плащ-накидки, я прислушался и сначала испугался, что оглох. Но потом чуть в стороне протрещала сорока и свистнула какая-то пичуга. Слава богу, не оглох. А что случилось? Случилась тишина. За лесом на севере прекратились канонада и рокот боя. Неужели немцам капут? Об «или» даже думать не хотелось. Как не вовремя эсэсовский снаряд угробил рацию и шифроблокнот.

По листьям пугливо пробегали пятна слабого утреннего света. Над землёй парила еле заметная дымка, и темнело синевой небо на западе. Я подвинул прижавшегося ко мне Лёшку, в волосах которого застряли листья и травинки. Он всхрапнул и повернулся на другой бок. Осторожно перешагнув через спящего Павла, я направился к пруду. Тропинка сбежала по склону оврага, перепрыгнула через бьющий из-под толстых дубовых корней родничок и упёрлась в широкие мостки из потемневших досок.

За два последних дня я настолько пропитался потом, пылью, дымом, чужой кровью и адреналином, что несло от меня, как от козла. Поёживаясь от утренней прохлады, я скинул одежду и голяком сиганул в пруд. Холодная вода перехватила дыхание, обожгла тело и заставила кровь быстрее бежать по сосудам. Смыв всю накопившуюся грязь, я простирнул бельё, тщательно пошмыгал камуфляж и портянки и даже промыл изнутри сапоги.

Вокруг раздавались мирные звуки раннего летнего утра, будто и не было никакой войны. В высоких кронах лесных великанов шелестел ветерок, и беспечно щебетали птицы. В мокрых исподниках, босой и с выстиранной одеждой в руках я поднялся по тропинке наверх и хотел уже развесить барахлишко на ветках, когда увидел между деревьями дымок и унюхал аромат съестного. Отчаянно захотелось жрать. И я порысил на запах.

У костра хозяйничал Дед. Он пристроил над огнём длинную оглоблю от телеги, подвесил на неё неизвестно откуда взявшийся огромный котёл и самодельной деревянной шумовкой задумчиво помешивал варево, от которого исходил оглушительный запах гречневой каши с тушёнкой. Рот тут же наполнился слюной.

Сохраняя непринуждённый вид, я расправил на краешке оглобли камуфляж, осторожно приставил к огню сапоги, сам встал поближе к костру и скоро согрелся.

Не в силах больше терпеть, я украдкой потянулся своей ложкой к вареву и тут же получил шумовкой по руке. Я сделал вид, что мне больно, зашипел и, облизывая пустую ложку, искоса глянул на Деда. Тот невозмутимо продолжал помешивать кашу и сдержанно ворчал:

— Вот пока некоторые плющат лицо и храпят так, что в Минске наверно слышно, бедный Семён Иванович должен думать, чем всю эту банду головорезов накормить. Опять-таки, давеча некоторые чересчур умные командиры заставили раздать весь сухпай. Ну, и где та жрачка? — продолжал он обиженно ворчать. — По небу летает, да, по кустам висит. Вот и приходится думать, где бы харчишек подрезать, чтоб какую-никакую объебуриху сварганить.

— Всё ворчишь, Дед, а ребята и впрямь вчера из сил выбились.

— Эх, Васька, вот, ты всё Дед, Дед, а мне ведь на днях только тридцать восемь стукнуло. Жизнь потрепала, конечно, а ведь детишкам-то моим всего двенадцать, восемь да пять. И вовсе я не ворчу, а наших мальчишек жалею. Эк, подлючая война с ними обошлась. Ещё своей жизни толком не видали, а уж сколько чужих позабирали. Ох, и аукнется им потом всё это жуткими ночами. Петух тоже думал, что купается, пока вода не закипела.

Между тем на запах потянулись бойцы. Они стояли в сторонке, облизывались, шушукались и переминались. Дед спокойно и иронично наблюдал за этой суетой. Я встал во всей своей кальсонной красе и рявкнул на эту шатию-братию:

— А, ну-ка, все марш вниз к пруду. Морды, ноги, муды и задницы помыть, исподнее, камуфляж и сапоги постирать. Бегом! Кормить вонючее стадо козлов и помойных кабыздохов никто здесь не собирается.

Парни с хохотом посыпались вниз по тропинке, и вскоре оттуда донеслись плеск воды, смех и вопли. Всем подходящим к костру проснувшимся голодающим я, молча, указывал на тропинку, ведущую вниз. Примерно через час в ярких лучах восходящего солнца вся сотня в мокром постиранном белье, пристроившись кто где, жадно уписывала вкуснейшую распарившуюся кашу. Я, молча жевал кашу с отсутствующим видом, не прекращая думать и прикидывать разные варианты дальнейших событий.

— Командир, вот ты спросонья мучил нас неприятными, можно сказать, жестокими процедурами, — проговорил Сашка с набитым кашей ртом, — и пока мы яйца в холодной воде полоскали, махра уже почти всё поле обшмонала. Сейчас, портяночники небось французский коньяк пьют и сардинами закусывают. А мы что рыжие? Необмытая радость радостью не считается.

— Отставить распускать слюни, раскатывать губы и неприлично лезть из кожи! — шутливо скомандовал я.

— Звиняюсь, — встряхнулся Сашка и сделал двусмысленный жест, что-то среднее между реверансом и «пошёл нахрен».

— Не завидуй голодной пехоте. Пусть полакомятся, а то вчера, глядя на нашу работу, они весь харч выметнули. Теперь насчёт радости, на которую тут довольно нахально намекал мой заместитель. Кто поел, привести обмундирование и оружие в должный порядок и получить боеприпасы. Тем, кому взводные работу не найдут, могут отдыхать, или, так уж и быть, пойти в поле и пособирать трофеи. Что брать помните: патроны, гранаты, пистолеты, индпакеты, бензин, моторное масло, инструмент. Только сперва доложиться командиру. В поле смотреть в оба, на мины не нарвитесь и на гансов поглядывайте, недобитки могут вам гранату за пазуху сунуть. Убить не убьют, а настроение испортят. Меньше, чем по трое на поле не ходить.

Я пошёл к пруду, сполоснул котелок и ложку, напился из родника и вернулся к костру.

— Взводные, пошли, побалакаем.

Мы отошли к штабному Опелю, и я начал без всякой предварительной кудрявой болтовни.

— У нас проблема. Взрывом накрыло рацию и шифроблокнот с кодами. Связи со штабом нет. Ваши аппараты для дальней связи не годятся. По всему видно, немцев в Ивацевичах загасили, а отсюда остатки эсэсовских дивизий откатились по шоссе и вдоль реки Щара на юг или лесами на запад. Теперь для них земли здесь нет. В ближайшие часы здесь будет тихо, но очень скоро появятся наши большие фуражки. Как известно у победы много отцов, только поражение сирота. Вот эти «отцы» и пожалуют собирать плоды победы и писать реляции наверх. Будьте к этому готовы, и не вздумайте тыкать начальство носом в немецкие трупы. Я вчера со старлеем погорячился, и теперь сильно о том жалею. Пользы от правды не будет, а дерьма нахлебаемся по самый кадык. Всем понятно? Теперь о наших делах. Бойцов всё равно не удержать, скоро всё поле облазают. Следите, чтобы не нажрались какой-нибудь дряни и не напились, как вчера Мартынов. Если случится скандал, отмазывать никого не стану и сурово накажу. Также напомните всем, чтобы никто, даже случайно выпив спиртного, не умничал и не мёл метлой. Про нашу броню молчать даже под расстрелом, тем более что он вам не страшен. Ещё раз напоминаю: про броню молчать, иначе всем нам кирдык! Всем ясно? Вбивать это бойцам в головы постоянно. Своего бронированного оружия и снаряжения никому не отдавать и не передавать ни под каким видом. Если кто-то будет сильно настаивать, даже генерал, отправлять ко мне. Теперь о наших делах. Нам нужно наладить минимальный быт и проследить за гигиеной, а то и не заметим, как завшивеем и запаршивеем. И последнее. Не расслабляться. Идёт война и немец может выскочить откуда угодно. Поэтому выставить посты и дневальных, и смотреть в оба. Всё.

Поправив на себе ещё сырой камуфляж, я пошёл искать новое местное начальство. На другом конце большого колхозного двора у амбара стояли дивизионные полуторки, и возле них происходило осмысленное движение. Я понял, что именно этот амбар старлей Ламинский приспособил под свой КП. Сам он, стоя неподалёку, распекал кого-то из бойцов.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант госбезопасности, — отдал я честь, здороваясь, — мне нужен пароль, хочу пройтись по рубежу.

— Доброе утро, старшина, — особист выглядел помятым и утомлённым, — пароль «Киев» отзыв «Минск». Кстати, старшина, мне нужно снять показания с ваших бойцов.

— И это правильно. Я с вами полностью и абсолютно согласен. Вот как только получу личное разрешение командующего 10 армией генерал-майора Голубева на ваше расследование, так сразу и приступайте.

— А, как же…

— Извините, товарищ старший лейтенант, раньше никак. Приказ командующего. Подчиняюсь лично ему. Всего доброго, — я подчёркнуто вежливо попрощался и отправился к танкистам.

Они согнали оставшиеся девять исправных танков к колхозному току напротив поворота на большак. Никак отбыть собрались? А не рано ли?

— Доброе утро, бойцы, кто нынче у вас за старшего?

— Я за старшего. — С танка спрыгнул высокий чумазый танкист с попорченным ожогом лицом. — Старшина Семёнов Иван.

— Комроты, старшина Батов Василий.

— Да, знаю я вас. Вчера мы с вами вместе тут рубились, как ненормальные. Такое до самой смерти не забудешь. Что хотел, командир?

— Узнать хотел. Вы, никак, собрались куда?

— Наших командиров побило вчера, от сводной группы остались рожки, да ножки. Связи с командованием нет. Вчера особист приехал, так и он ни хера не знает. Ходит тут нервы треплет. Снаряды вам привезли, а мы-то пустые. Соляры тоже на донышке. Скажи, командир, как воевать будем?

— Ты, Иван, погоди, не торопись. Полсуток только прошло. Слышишь, тихо. Значит, ночью в Ивацевичах сражение закончилось. Сейчас там разбираются, что к чему, кто над кем начальник и, кто главный победитель. А как разберутся, так сюда и прикатят. Запомни, тут на поле боя вы герои, а вернёшься в Коссово, доказывай, что не беглый верблюд. В нынешней неразберихе там не примут никаких разумных доводов. Да, под шумок навешают на вас всех своих и чужих собак. Соображаешь? Давай сделаем так. Выбери пару бойцов посмышлёнее и пусть они на нашей машине смотаются в Коссово в штаб дивизии с твоим и моим донесением. Уважение к начальству проявишь, себя командиром обозначишь и устав соблюдёшь, а значит и солярку, и снаряды получишь, а жрачки тут и трофейной завались. Согласен?

— Да, вроде всё гладко. Когда отправлять?

— Не позже чем через час. Если что найдёшь меня вон в той рощице. И ещё, Иван, смени на полдня мою тридцатьчетвёрку на Минском шоссе. Им хоть немного очухаться надо, помыться, перекусить.

Прислонившись к борту машины, я набросал докладную записку на имя командира 30 танковой дивизии с кратким изложением событий. Вытащив из-под машины чумазого водителя, я объяснил ему, что к чему и велел не задерживаться.

Пройдя по всему рубежу, я вышел к Минскому шоссе, где одиноко торчал наш танк. Обе машины с ДШК разместились у него по бокам. Со стоящего под откосом Опеля танкисты перегружали снаряды.

В сотне метров дальше по шоссе у кромки леса утренний ветерок шевелил маскировочную сеть над пушками лейтенанта Строгова. Неподалёку на дороге стояли полуторки с двумя орудиями УСВ на прицепе. Всё, что осталось от батареи Батуры.

Окинув взглядом всю сборную артиллерию, я подошёл к танку и кликнул мехвода Сорокина, подающего снаряды снизу.

— Доброго здоровьичка, как ночевали?

— Здравия желаю, товарищ командир. Нормально. Тихо было. Только на поле в потёмках кто-то шарился. Думаю, немцы что-то искали. Мы их пулемётом отогнали.

— Добро. Сейчас из батальона танк подойдёт, сменит вас до вечера. Поезжайте к колхозному току. Там в рощице вблизи пруда наш лагерь. Помоетесь, перекусите и отдохнёте маленько. Так что ты там говорил о немцах на поле? Где они лазали?

— Вон там, где ёлупень торчит, — указал он направление.

— Что торчит?

— Дерево вон то сломанное большое. Там ещё подбитые машины скучковались.

— Ага, вижу. Закончите грузиться, дождитесь смены и отправляйтесь на отдых. Ребят расчётов ДШК с собой прихватите.

Вроде всё сказал, но ноги не несли меня к батарее, слишком тяжело было начинать разговор. Пошёл. Перед капонирами меня встретил часовой и отдал честь.

— Где комбат?

— Вон с орудием возится.

— Доброе утро, Валентин.

— Здравствуйте, Василий Захарович, — он, извиняясь, приподнял перепачканные в масле руки с закатанными рукавами. — Вот приходится чинить на ходу. Поправим, ничего страшного.

— Жалко Евгения. На моих глазах его накрыло.

— Судьба. Жену потерял, теперь сам…

— Валентин, я полагаю, что не сегодня, так завтра, здесь начнётся большая суета. Наши большие стратеги захотят откусить свою долю успеха, а, значит, нагонят сюда войск и выпхнут их вперёд в атаку с саблями наголо. Всё это будет стоить большой крови. Впереди сплошные болотистые леса, эти два шоссе идут через них, а немец противник умный, и заблокирует обе дороги так же, как и мы здесь. Если вас у меня заберут, постарайся не лезть на рожон. Куда нашу роту забросят неизвестно, но, если будет возможно, я тебя не забуду. Ты не против?

— Вовсе не против, Василий Захарович! Я уж и сам хотел проситься к вам. Не с этой батареей, так с меньшим калибром. Вам явно мало двух сорокапяток. Нужна четырёхствольная полевая батарея!

— Ты многого не знаешь, Валентин. Мы не простая рота, и каждый человек в ней непростой. Потому нас и называют «стальными».

— Да. Я заметил. Вас почему-то не поражают пули и осколки. Сам видел… Странно…

— Большего пока сказать тебе ничего не могу. Но запомни, при малейшей возможности я дам тебе знать. Ты меня понял.

— Понял, Василий Захарович.

— Ладно, увидимся.

Вернувшись на колхозный двор, я собрал водителей грузовиков, поскольку весь наш автопарк потихоньку начали растаскивать.

— Так, братцы-извозчики, голуби мои бедовые, число наших машин почему-то быстро уменьшается, поэтому приказываю, без моего ведома даже с места не трогаться. Иначе нам не на чем станет перевозить роту, а скорее всего уже сегодня мы отсюда отчалим. Поэтому слушайте приказ: всем, у кого машина в порядке, взять из роты толковых ребят и пробежаться по разгромленным немецким тылам. Ищите исправные грузовики и ГСМ. Про бдительность не забывайте и вверх посматривайте. Фашистские стервятники только и ждут, как бы нагадить вам в кузов.

Вернувшись на бивуак, я сразу заметил обновку: немецкую полевую кухню с посудой и всякими поварскими приблудами. Сашка сиял, как начищенный пятак и от радостного возбуждения его уши буквально шевелились:

— Вот, командир, принимай в хозяйство крупную добычу. На машине поглубже в поле нырнули и сразу зацепили. Теперь можно питаться, как в ресторане. Видишь и миски из нержавейки, и ложки с поварёшками. Культура, едрёна вошь.

— Ну, ты, Саня, совсем своего командира ни в грош не ставишь. Мало, что я, как барбос мотаюсь по всем позициям и выслушиваю всяческие бредни подчинённых и всех прочих, так теперь ты предлагаешь мне ещё и кашу варить.

— Ну, почему, только кашу, можно сварить харчо, борщ, люля кебаб, плов…, — и он ловко увернулся от моего подзатыльника.

— Всё хиханьки тебе, да, хаханьки. Легко живёшь, юноша. Ладно, кухню Деду передай. А для тебя есть одно дельце. Отойдём… Слушай сюда. Наши танкисты заметили ночью шевеление на левом фланге вблизи шоссе. Ориентир большое одинокое повреждённое дерево и скопление битой техники возле него. Что-то гансы там втихаря искали, да наши танкачи их отогнали. Возьми пять человек из первого взвода и пошарь. Ищи то, не знаю что, на месте сообразишь.

— О, за трофеями я всегда, пожалуйста. — И он ускользнул ужом.

Ближе к одиннадцати более-менее определился итог вчерашней битвы. На поле боя бойцы старлея Ламинского насчитали 21 средний танк T-IV, 37 лёгких танковT-III и Т-II, 12 самоходок, 10 бронетранспортёров, 85 грузовых автомобилей, а также подбитые и целые гаубицы, полевые орудия, противотанковые пушки. Из 2880 убитых 53 офицера, 238 унтеров. Я перечитывал полученную сводку и не верил своим глазам. Цифры были ошеломляющими. С другой стороны, я понимал, что без поддержки танковой дивизии и шести пушек Батуры и Строгова нас смяли бы в первые же минуты боя.

Эти итоги и радовали, и пугали. Постоянно размышляя о превратностях судьбы, я всё время невольно отодвигал в сторону главный вопрос: какова дальнейшая доля доверившихся мне людей? В жутком бардаке первых военных дней наши ошеломительные успехи утонули в хаосе трагических событий и поражений. Но после Ружан и Ивацевичей обстановка обязательно начнёт меняться, и на нас станут коситься и подозрительно присматриваться. Эта проблема уже третий день сидела в моей голове раскалённым гвоздём. Очевидно, что все мои бойцы изначально были обречены погибнуть или попасть в плен в кровавой неразберихе Белостокско-Минской трагедии. Из самых лучших побуждений и без малейшего насилия я дал им необычный шанс выжить. Они выжили и победили. Глядя на своих бойцов, я искренне удивлялся, откуда, из каких глубин вдруг поднялась их сила и воля. Победив в пяти тяжелейших боях, они раз от раза менялись, буквально на глазах превращаясь в былинных богатырей. Наша рота уже настолько отличалась от обычной окопной махры, что меня совсем не удивляло нарастающее к ней внимание и командования, и особистов. При этом я искренне гордился ими и точно знал, что ни под каким видом нельзя их отдавать ни немцам, ни англосаксам, ни советской госбезопасности. Эти мысли тревожили и возмущали сознание, пока ещё надёжно сдерживаемое здравым смыслом. Однако я остро чувствовал надвигающуюся смертельную угрозу для роты, ведь наши бои решительно не вписывались в общую картину поражений Красной армии. Я был убеждён, что на фоне повальных и позорных неудач в первые недели войны, ни один генерал не упустит возможность присвоить большую победу, убрав подальше и поглубже настоящих победителей. Вместе с тем и гебешники, словно стервятники, наверняка почуяли поживу и уже начали кружить над нами, а появится малейшая возможность, тут же навалятся всем скопом и заклюют. Пока довольные спасением своих армий и корпусов генералы их сдерживают, вовсю используя «стальную» роту, как мощный инструмент победы. Но едва в ходе кампании наметится перелом, и мои ребята станут живым укором их недавней полководческой несостоятельности, они сразу отвернутся и отрекутся, вот тогда кровожадные мрази в синих фуражках и растерзают роту. Вся эта типичная для советского общества карьерная и шпионская возня была мне отвратительна, поскольку я на дух не принимал политику всеобщей подозрительности, доносительства и самодурства.

Значит, нужно кончать геройствовать, пора на полную мощность включать дурака и постоянно мигрировать по принципу: я везде и нигде. А для начала надо предложить генералу Петрову, а через него и командарму Голубеву использовать нас, как подвижную рейдовую группу для действий в ближайших вражеских тылах и на разных проблемных направлениях. Подальше. А там, глядишь, или шах умрёт, или ишак сдохнет.

Но при всех опасениях и угрозах я не мог не отметить пользы от моего присутствия в этой реальности. В прошлой истории две танковые группы Гота и Гудериана замкнули кольцо окружения в Минске 27-28 июня. Сегодня уже 4 июля, а Гудериан не прошёл дальше Ивацевичей и Ружан. И именно наша рота стала острым камешком в его сапоге. «Быстроногий Гейнц» захромал, споткнулся и сломал своё танковое крыло, и теперь, теряя перья, отходит к Бресту. Можно точно сказать, что мы крепко потрепали южный фланг группы армий «Центр», а значит, теперь через слонимский коридор наверняка выйдут не только 10 армия, но и 3, и даже частично наиболее пострадавшая 4 армия.

— Товарищ командир, очнитесь.

Передо мной стоял Сашка, и не просто стоял, а нетерпеливо приплясывал на месте, пытаясь мимикой о чём-то намекнуть.

— Мы кое-кого нашли. Там, где сказали. Нашли, короче…

— Хватит строить рожи. Ты можешь внятно сказать, кого вы нашли?

— Отойдём в сторонку.

— Ну, пошли, отойдём.

— Товарищ командир, — зашептал Сашка, — за разбитыми машинами обнаружили легковой Опель. Его крепко тряхануло взрывом и накрыло тентом от перевёрнутого грузовика. В нём эсэсовцы. Водитель и унтер спереди мёртвые, а сзади две важные шишки. Оба ранены. На петлицах у одного какие-то листочки, а у другого три кубика с полосками понизу. Мы с ребятами их притащили и запрятали в лесочке. А то тут слишком много любопытствующих. Посмотрите, побалакаете по-ихнему, и сами решите.

— Так, так. Листочки, говоришь, и кубики? — У меня возникли смутные подозрения, — пошли, посмотрим.

В зарослях вблизи Минского шоссе на расстеленной плащ-накидке, прислонясь к большой берёзе, сидели двое в серой полевой эсесовской форме. Старший был ранен в ногу, туго перевязанную поверх галифе, а у младшего замотанная окровавленным бинтом голова склонилась на грудь.

— Stellen Sie sich, Standartenführer. (Представьтесь, штандартенфюрер.).

Он поднял глаза цвета северного моря с едва заметной невозмутимой иронией во взгляде:

— Kommandeur des Regiments"Große Deutschland"Graf von Schwerin, und das ist mein Adjutant hauptsturmfürer Masius. (Командир полка «Великая Германия» граф фон Шверин, а это мой адъютант гауптштурмфюрер Мазиус.).

— Wohin Sie fuhren? (Куда вы направлялись?).

— Zusammen mit Panzer-Division"Das Reich"gingen auf Verbindung mit dem Armeekorps von Schweppenburg, dessen Griffen Bolschewik. (Вместе с танковой дивизией «Райх» шли на соединение с корпусом фон Швеппенбурга, которого атаковали большевики.).

— Was Sie sagen können, damit ich behielt Sie Leben? (Что вы можете сообщить, чтобы я сохранил вам жизнь?).

— Ich bin Soldat und Tod nicht fürchte. (Я солдат и смерти не боюсь.).

Я приблизился к его лицу и уставился неподвижным тяжёлым взглядом.

— Aber bist du bereit für einen qualvollen Tod deines Adjutant. (Но готов ли ты к мучительной смерти твоего адъютанта?).

— Tun Sie es nicht. Er ist mein Neffe. Schwester nicht überleben würde. (Не делайте этого. Он мой племянник. Сестра не переживёт.).

— Dann höreich genau zu. (Тогда я внимательно слушаю.).

— Ihre erfolgreichen Aktionen haben die Gruppe von general Guderian gestoppt und die Gruppe von general Goth verhaftet. Führer wütend und verlangt erfassen Minsk. Am 6 Juli 39 Korps schlägt Molodetschno auf Radoschkowitsch und weiter auf Minsk. 57 Korps am selben Tag traf sich in Flanke easy Оschnan auf Volozhin, — на его лице мелькнула кривая усмешка. — Uns befohlen, schlagen aus dem Süden in Hintern. (Ваши успешные действия остановили группу генерала Гудериана и задержали группу генерала Гота. Фюрер в бешенстве и требует захватить Минск. 6 июля 39 корпус ударит от Молодечно в направлении на Минск. 57 корпус в тот же день атакует во фланг из Ошнян на Воложин. Нам было приказано ударить с юга в тыл).

— Gut. Warten, Sie zu evakuieren. (Хорошо. Ждите, вас эвакуируют).

Важные и страшные сведения эсэсовца полностью согласовывались с моими послезнаниями и предположениями. И сейчас главным фактором в развитии событий становилось время. Опоздать с опережающими мерами было нельзя, поскольку удар группы Гота даже без помощи Гудериана поставит наши расстроенные войска в критическое положение.

Я махнул Сашке и отозвал его в сторону.

— Саня, упакуй пленных и спрячь. Немцы их уже хватились и сейчас из кожи вон полезут, чтобы вернуть. А роте сегодня же до темноты надо быть в Барановичах и начать подготовку к новой операции. Связи со штабом нет, а сами сняться с позиций, мы не имеем права.

— Командир, давай я смотаюсь в Ивацевичи. Тут рукой подать. Найду генерала Петрова и передам что надо.

— Давай гони. Сейчас выпишу увольнительную и докладную записку для генерала. Получишь ответ и мухой назад. И держи язык за зубами.

— Обижаешь, начальник.

Через три минуты я отдал ему докладную записку: «Комкору 17. Чрезвычайно срочно. По достоверным данным 6 июля начнётся наступление танковой группы Гота в направлении на Минск. Предлагаю силами ОРСН не позднее вечера 5 июля поставить заслон в известном месте, чтобы задержать наступление противника до начала контрудара наших войск. Подробности при личной встрече. Командир ОРСН». Сашка запрыгнул в штабную машину и был таков.

Мне оставалось только надеяться, что донесение вовремя дойдёт до командования. Я приготовился к ожиданию, но скучать не пришлось. Вскоре в окрестностях нашего расположения стало довольно тесно. Со стороны Коссова подошли два батальона пехоты, батарея трёхдюймовок, притащились полуторки с каким-то грузом. В довершении на колхозный ток въехали два бронеавтомобиля, из которых выбрались знакомые полканы: комдив Богданов и его начштаба Болотов. Соблюдая устав, я побежал к ним с докладом.

— Товарищ полковник, командир сводной группы старшина Батов, разрешите доложить.

— А, герой, — он стащил шлемофон и поправил ладонью волосы, — говорят, ты здесь изрядно повоевал.

— Почему я? Всем досталось. Ваши здорово помогли. Правда, из шестнадцати танков, только девять на ходу. Вон стоят. Геройские ребята.

— Учтём. Показывай, что тут у тебя.

— Пойдёмте, здесь недалеко, через узкий перелесок. Кстати, товарищ полковник, прикажите убрать с позиции трупы. Дюже дохлый немец противно воняет.

Полковник Богданов хмыкнул и вместе с начштаба по уже натоптанной тропинке направился к линии окопов. Перебираясь через растерзанный взрывами валежник и разнокалиберные воронки, комдив недовольно ворчал:

— Ну, ротный, ты, как Сусанин, завёл в бурелом.

— Скоро будем на месте. Ещё вчера здесь не было никакого бурелома, цветочки росли и птахи чирикали.

— Скажешь тоже, пта… Ё моё! — полковник выбрался на бруствер и перед ним раскинулась вся панорама боя, — Василий Захарович, ты что, решил сам весь вермахт прикончить? Ну и ну! Вот это картина. Такое не часто увидишь. Что скажешь Николай Николаевич?

— Я и не знаю, что тут сказать. Надо срочно послать донесение в штаб армии.

— Прошу прощения, — вставил я, — но докладная записка уже послана, ждём ответа. Нужен приказ командования по передислокации роты, а связи нет. И, товарищ полковник, пока мы собираемся, не могли бы вы взять вопросы обороны рубежа в свои руки. Тем более что больших проблем на этом направлении уже быть не должно.

Полковники переглянулись.

— Странный вы человек, Василий Захарович, — задумчиво проговорил Богданов, глядя на заваленное железом поле, — вы будто победу нам передаёте.

— О какой победе вы говорите, Семён Ильич, всё только начинается. Нам всем хватит и кнутов, и пряников, и медалей, и пуль. Так я могу начинать готовить роту к отправке?

— Да, конечно! Хотелось бы мне с вами поближе познакомиться и потолковать, но видно не суждено.

Вскоре окрестности закипели суетой. Повсюду бегали и шныряли незнакомые бойцы, и наш бивуак стал похож на разворошённый муравейник. Опасаясь налёта, я велел всем нашим почаще поглядывать на небо. Зенитки я приказал поставить рядом с машинами, но пока не цеплять. ДШК и миномёты были сложены по-походному, а бойцы плотно укладывали в кузова и прицепы немецкие пулемёты и ящики патронов к ним. Дед накрепко вцепился в трофейную кухню и решительно заявил, что лучше бросит здесь миномёты, чем этот шедевр кулинарно-технической мысли. Ладно, нехай будет кухня. Немного подумав, я послал бойца к Строгову, чтобы и он тоже готовил пушки к отъезду. И, поскольку из дивизии уже притащили ещё одну батарею, стволов здесь собралось более чем достаточно.

В круговерти сборов я не сразу сообразил, что с противоположного края двора позвали именно меня. Присмотревшись, я слегка обалдел. Там у нашей машины стояла знакомая эмка, возле неё — генерал Петров, а ко мне подбежал Сашка.

— Командир, вот привёз…, — проговорил он, шумно дыша, — приказано тебя отыскать.

— Ладно. Потом поговорим. А сейчас иди, присмотри за сборами. Проследи лично, чтобы бойцы ничего своего не забыли. Ты меня понял?

— Понял. Всё, уже бегу.

Я поспешил навстречу генералу. Отдал часть.

— Товарищ генерал-майор, командир отдельной…

— Здравствуй, Василий Захарович, — и он протянул для пожатия руку.

— Здравия желаю, Михаил Петрович, — ответил я, попутно заметив совершенно обалдевшие лица двух полковников и старлея гебешника.

— Пошли, пройдёмся… Василий Захарович, о здешних событиях мне уже доложили. Да и сам я кое-что увидел. Ваша рота достойна самых высоких наград, и я лично о том позабочусь. Но сперва скажи, что за странную записку передал мне твой боец?

— Сегодня утром, мы взяли в плен командира полка СС «Великая Германия» графа фон Шверина и его племянника-адъютанта. Кроме меня, моего заместителя и пяти бойцов их пока никто не видел. Этот немец утверждает, что послезавтра, утром 6 июля по личному приказу Гитлера начнётся мощное наступление группы Гота на Минск. Гудериан должен был замкнуть кольцо с юга, но сейчас, полагаю, сделать этого не в состоянии. По всем признакам первоначальный план изменился, и Гот сам будет атаковать по двум направлениям. 39 танковый корпус из Молодечно на Радошковичи. Затем, оставив пехотные дивизии осаждать Минск, Гот бросит танковый клин дальше, рассекая нашу рыхлую оборону. После этого немцы выйдут на оперативный простор. А, когда наши дивизии втянутся в оборонительные бои севернее Минска, им в бок ударят танковый и армейский корпуса. Пока оба эти танковых клина будут вспарывать нашу оборону, немецкие дивизии встанут на пути нашей 10 армии, чтобы она не пришла на помощь Минску.

— Ты… вы понимаете, что говорите?!

— Вполне. И до сих пор, как вы знаете, я не ошибался.

— Но это же… Чёрт, как хотелось поверить в победу… Что вы предлагаете?

— Михаил Петрович, могу ли я, старшина, что-то предлагать командованию?

— Будет вам, Василий Захарович, сейчас не время для словесной эквилибристики. Вы же всё прекрасно понимаете. А что касается званий, то военный совет фронта принял решение ввиду особых заслуг присвоить вам внеочередное звание — лейтенант. Приказ в штабе. Вот держите петлицы, специально вам вёз, хотел порадовать. Порадовал…

— Ничего, время ещё есть. Под Слонимом нам удалось, здесь удалось и под Минском тоже всё сложится. Главное, не упустить удачу, никто не знает, откуда она приходит и куда уходит. Я предлагаю вот что…, — и я начал сжато излагать свои соображения, посчитав, что пора слегка набить себе цену. — А вам опять предстоят беспокойные сутки. Я со своей группой попытаюсь сбить Готу дыхание в самом узком месте. Когда немцы забуксуют, наши дивизии подрежут их с юга, прижмут к болотам и там прикончат. Западную танковую группу тоже можно зажать с двух сторон между Воложиным и Раковым, когда они оторвутся от пехоты. Главное действовать нестандартно и решительно, сочетая вязкую оборону и удары во фланг и тыл, взяв за основу тактику самих немцев. Против этого они не найдут лекарства. Если мои соображения будут интересны командованию, то подробности сообщу вечером в Барановичах.

— Что вам потребуется для выполнения задачи?

— Поскольку всё время приходится иметь дело с избыточной массой танков, прошу придать мне батарею Строгова. На армейском артскладе поменять четыре разнородные пушки на шесть одинаковых. Довести батареи сорокапяток и зениток до четырёх стволов. Благо трофейных грузовиков сейчас у нас более чем достаточно.

— А, вам не кажется, Василий Захарович, что ваша рота уверенно превращается в полк?

— Нет, скорее в бригаду специального назначения. Для полка пехоты маловато.

— Ну, ладно. Можете отбывать в Барановичи, здесь и без вас управятся. Устраивайтесь на ночёвку в той самой конюшне. Вечером предстоит серьёзный разговор с командующими, подготовьтесь. И не для огласки предупреждаю, в штабе армии вы стали чрезмерным раздражителем, и к вашей группе проявляет повышенное внимание госбезопасность.

— Об этом я тоже хотел поговорить.

— Поговорим. За предписанием подойдёте к моему адъютанту.

В три часа пополудни наша колонна начала вытягиваться на Барановичское шоссе кое-как расчищенное и подремонтированное. Проковыляв по наспех засыпанным воронкам, мы миновали участок затора и выбрались на ровную дорогу. В отличие от вчерашнего безлюдья, сегодня на шоссе отмечалось оживлённое движение. Навстречу шагали пешие ротные колонны, и проезжала техника: прошлёпали гусеницами три БТшки, потом протащилась батарея сорокапяток на конном уносе. Мы ехали в тыл, и все встречные с осуждением смотрели нам вслед. А мне тоже на душе было гадостно, из-за того, что мы как-то украдкой и наспех уходили с поля боя.