Один оборот

Олег Аникиенко

Книга о жизни небольшого северного города России времен «рыночной экономики». Проза не развлекательная, она о нас, горожанах глубинки, живущих трудовым заработком, своими мыслями и делами.Как изменились внутренние связи людей в постсоветский период? На что опереться современному городчинцу, устоявшему в культе потребительства, «жизни для себя»?Герои – простое человечество эпохи временного помутнения ценностей, упадка нравственности и культуры. Но совесть, человечность – остаются…

В нашем квартале

Зимой он заходил в эту пельменную согреться и, не глядя на окружающих, суровый, отчужденный, сушил вырванные ветром слезы. Гость стоял у стойки и смотрел на дорогу, по которой пробегали прохожие. Головы их были опущены, лица укрыты воротником. Сероватые тени показывались из тумана и вновь растворялись в морозной дымке.

Отсюда начиналась окраина с ее приметами новостроек: ямами, рытвинами, грудами мерзлой земли. Дорога у стройки завалена досками, обрезками труб. Из прикрытого щитом люка канализации вырывается пар.

Дальше — уходящий в сумрак пустырь. Летом здесь сажали картошку, а сейчас ветер сгибает выступающие из снега сухие стебли. И в конце пустыря, словно волчьи глаза, — огни изб.

Такие дома видел он из окна поезда, когда проносился мимо заброшенных деревень. Лачуги кривились далеко в полях, приближаясь к железнодорожному полотну. Он смотрел на эти жилища, и ему хотелось выйти, постучаться в стены и, может, помочь кому-то. Но представляя себя живущим в этой глуши, — в сердце его вползал страх.

Гость придвинул ногу к батарее под стойкой. Теплые струйки мягко вползали в подошву, поднимались к щекам. Память вернула его к недавней встрече с приятелем. Они разговорились, вспоминая знакомых, и друг заметил книгу, лежащую рядом. «Ты… читаешь это?» — друг пролистал книгу. Лицо его изменилось. Словно невидимая стена разделила их, и когда друг вернул книгу, лицо его скрывала маска.

«Каждому — свое…» — он опустил уголки губ. Кто виноват, что они не стремятся выше?

А в пельменной — тепло. Рабочий день закончен; ушла старушка с кастрюлькой отходов, собирает мусор уборщица. И все это время женщина у кассы ищет его взгляда.

— Эй, — слышит он тихий голос. — Слышь, парень? Помоги…

Вот он, момент, его боль и сомнение. Сейчас он поднимется, подойдет к окликнувшей его женщине… Остановится поезд у старого домика, и, поколебавшись, он сойдет на полустанке. Содрогнутся цепью вагоны, качнется состав… Темный вечер, чернеющий лес. И — огни уходящего поезда… Все так и будет, он умеет угадывать. На мгновение увиделось: вот он, рядом с женщиной. Несут бачок в кладовую. Она упирается ему ладонью в плечо, и он чувствует ее силу рук.

А потом они запрут дверь, и она расставит закуску… Все так и будет: усталые люди, бутылка вина и желание праздника. Но до этого они пройдут в сумраке мимо остывающих плит, и в коридоре он заметит мерцающий прямоугольник. Зеркало! Он взглянет в холодноватую гладь, — бледным пятном выступит подбородок, нижняя губа наехала на верхнюю… — мерзлый окунь — призраком из темноты.

И они будут сидеть, согреваясь вином, и смотреть, как светлеет за окном пейзаж окраины. Свет с улицы скользит по крышкам бачков, ложась на ее полные руки. Он чувствует в темноте ее улыбку.

— Ты далек, как звезда,

и пути к тебе нет…

Женщина тихо поет… Ее зовут Тоня. Что он изучает?

— Разное. Экономику, управление…

— Подписывать будешь…

— Распределять. Руководить…

— Зачем?

— Для порядка. И — жить…

— Как все?

— Почти. Имею ввиду — разумно. Устроившись…

— Мы тоже читаем с дочкой… Книжки разные… Ты петь любишь?

— Что? — он вертит стаканом. — Есть правила. Верх — низ. Лево — право. В жизни — много случайного, ненужного…

— Смотри! Оп! — под ее руками раскрывается цветок из нарезанной колбасы и горошка. Глаза ее искрятся.

— И вино тебя не греет

В час дурного настроенья… Ха-ха-ха…

Все так и будет. И он попросит ее рассказать о себе, хотя знает: избушка на конце пустыря, муж — алкоголик сбежал в трудное время, школьница — дочь возится у печи, ожидая мать… Жить, кормить… В этом — жизнь?

— А еще я люблю стирать, — скажет Антонина. — Ничего, что я про свое?

Я бы тебя с одним чемоданом приняла…

Они сидят так близко… Его слегка разморило, хотя он старается не пролить на стол. Бутылка опустела, и они еще ждут чего-то.

— Жизнь одна… — упрямо твердит он. — Среда, обыденность — затягивают…

— Среда? — Женщина вздыхает и начинает укладывать остатки ужина в сумку. А потом они выйдут в ночь, в пугающий сон пустыря. Узкая тропинка в снегу приведет его к увязшей в сугробах избе. Здесь все в снегу, видны лишь колья заборов. Пронизывающий ветер выветрит тепло их встречи. Они обнимутся. Он стоит на ветру, чувствуя, как отогреваются пальцы под воротником ее пальто. Она скажет… Что она скажет?

— Не обижайся… — скажет она. — Нельзя сейчас. Придешь? — Ладно, — скажет он. И оба поймут, что не знают, нужно ли ему идти к ней. — Ты сильный… — Но не мой.

Ветер выбьет на обратном пути слезы и негде их будет высушить. И никто не объяснит, почему у них не сложилось.

— Эй, — слышит он голос. — Что с тобой?

Гость вздрагивает. И тотчас вся нарисованная картинка пронеслась назад, оставляя привкус горечи. Он решительно направляется к выходу, знаком показывая женщине, что сожалеет. Он не сойдет на остановке, где нет жизни, а лишь вечные тяготы и путь в никуда. И поезд, на котором он еще несется в ночи, — не оборвет его сердце уходящими вдаль огнями.