Москва – Тбилиси

Нодар Мачарашвили, 2021

«Основной темой повести «Москва – Тбилиси» являются извечные ценности, путь к которым иногда тернист, и надо пройти через длинную аллею соблазнов и искушений, пока не доберешься до границы добра и зла. Герой романа – носитель всех тех положительных и отрицательных черт и явлений, которые присущи современному обществу. Перед читателем предстанут отдельные эпизоды и поучительные истории из нашего общего прошлого и перипетий наших дней…»

Мы с Леванико Чаладзе встретили Новый год в Гудаури. Слева, на холме, был возведен коттедж, который мы называли «гаражом». Он был до отказа забит лыжниками спортшколы, смотрителями канатной дороги — мохевцами, сванами-альпинистами и местными гаишниками. Все они, в безудержном веселье, с хохотом и гоготом, ждали наступления полуночи.

У нас были большие планы на утро первого января, и мы вроде уже обулись, взвалили на плечи лыжное снаряжение, но вчерашний праздник вдруг дал о себе знать, и мы без сил вновь рухнули в постель.

— Вставай, уже рассвело!

У меня над головой стоял Леван.

— О-ох… — простонал я и повернулся на другой бок.

— Вставай.

— В чем дело? Мы что, горим? — буркнул я и сел на кровати.

— На вот! Поправь здоровье, — с улыбкой Леван протянул мне стаканчик с 99-процентным спиртом.

— Но это же спирт, осел!

— Выпей, сразу полегчает.

— А сосуд поменьше нельзя было выбрать?

— Да пей же, наконец, хватит ворчать!

— А закусить?

Чаладзе взял со стола пластиковую бутылку кока-колы и протянул мне.

— Сегодня день судьбы? — осведомился я.

— Да.

— Мы вчера спали целый день?

— Ты спал, — ответил он с чувством превосходства.

— Поднимемся на гору?

— Ты и вчера туда собирался, да силенок не хватило…

— Ну конечно, у меня силенок не хватило… А ты с Кобой Цакадзе^[1] потягался бы?

— С кем? — сдвинул брови к переносице Леван.

Мне стало лень излагать ему спортивную биографию Цакадзе, и я промолчал.

— Насчет спирта ты был прав. Может, нальешь еще? Я даже соображать стал лучше.

— А что я тебе говорил?

— Чем займемся?

— Есть чем. Приехали мои друзья.

— Кто именно?

— Сосо Гиоргобиани. Знаешь его?

— Нет. Он из квартала Окросубани?

— Из Воронцова.

— Стало быть, он не из твоего квартала?

— Это почему? Что разделило кварталы Окросубани и Воронцова?

— Нет, вы меня сведете с ума! Когда вам удобно, Плехановская, Воронцовская и Окросубани — это один и тот же район, если же вас что-то не устраивает, это уже три разных района, так?

— Ты лучше за своими Вера и Ваке присмотри.

— Ладно, ладно, плесни еще стаканчик, и я встаю.

Чаладзе, ухмыльнувшись, налил мне спирту из пятилитровой канистры для бензина. Я одним махом опрокинул стаканчик.

Сосо Гиоргобиани остановился в так называемых «Лимонах», в двух километрах от нашего коттеджа.

Мы встретились с ним в бильярдной, расположенной на втором этаже гостиницы «Лимоны». Он быль смугл, широкоплеч, с прямыми и черными как смоль волосами. Неудивительно, что пользовался успехом у женщин.

Впрочем, мое внимание привлекла не столько внешность, сколько позитивная аура, исходящая от него. В тот день Сосо обыграл нас с Чаладзе на русском бильярде и, довольный результатом игры, с улыбкой проводил нас до подъезда.

— Хороший парень, да? — спросил Леван, когда мы стали подниматься по заснеженному склону.

— Так себе, — пожал я плечами, всё еще досадуя на поражение.

Леван посмотрел на меня.

— Да, и́гры тебе определенно противопоказаны — будь то нарды, домино или бильярд. Мой совет: кончай играть. А то стоит тебе потерпеть поражение, и ты уже готов разрыдаться.

— Лучше о себе подумай, — буркнул я.

Через месяц я снова встретил Сосо в Гудаури. Я спускался по склону горы и вдруг увидел его метрах в двадцати от себя. Он, в черном комбинезоне, стоял на лыжах. Каждый шаг давался ему с трудом, словно ребенку, только что научившемуся ходить.

— Сандро! — закричал он, увидев меня. — Иди сюда!

В его голосе слышалось отчаяние, словно он висел на скале и вот-вот мог сорваться в бездну.

— Сосо! Ты что здесь делаешь?

— Пляшу лезгинку. Что еще остается человеку, впервые вставшему на лыжи?

— Ну-ну.

— Лучше бы подбодрил, — мой скептицизм ему явно не пришелся по душе.

— Не переживай — два-три дня и научишься, — успокоил его я.

— Да к черту эти лыжи! Айда ко мне в «Лимоны», выпьем.

— Давай.

— А где Чаладзе?

— Понятия не имею. Я его не добудился.

— Он тоже, наверное, такой же Томба^[2], как я?

— Вроде того, — ответил я, и мы оба рассмеялись.

— Давай сейчас по домам, передохнём, а вечером жду к себе, — предложил Сосо.

— Отлично!

В условленное время я объявился у «Лимонов», но Гиоргобиани нигде не было видно. Поскольку я не знал, на каком этаже и в каком номере он обитает, да и в приемной не нашлось никого, кто бы мог дать мне нужную информацию, я вышел на улицу и стал кричать в окна:

— Сосо! Сосо! Сосо!

Бесполезно. Никаких следов Гиоргобиани. Кричал я долго, пока в одном из окон не появился какой-то мохевец.

— Ты чего орешь как резаный?

Я кричал очень громко, и пронзающие небо белые вершины гор тотчас же возвращали мне гулкое эхо.

Я как-то очень грубо ответил мохевцу на его реплику и в скором времени был окружен горцами, вооруженными увесистыми дубинками. Мне ничего другого не оставалось, как обнажить нож.

Тут как раз объявился Сосо, и между нами и горцами завязалась жестокая драка, которая для нас закончилась плохо:

парень, которого я ударил ножом, скончался от потери крови по дороге в Тбилиси.

Тот вечер навсегда врезался мне в память. Помню, как полицейские заталкивали нас в машину, как стая черных ворон накрыла белый склон Гудаури и как луна вдруг исчезла с неба.

Сначала нас ждала КПЗ в пригороде Дигоми, а потом — Ортачальская тюрьма.

— Мы познакомились второго января?

Вопрос был таким неожиданным, что я с изумлением уставился на Гиоргобиани.

— Похоже, сама судьба свела нас, черт побери, — пробормотал он, не дожидаясь моего ответа.

С Божьей помощью суд позволил нам использовать статью о необходимой самообороне. Мы получили по пять лет: я — как виновный, Гиоргобиани — как соучастник.

Срок тянулся долго, и много всего произошло за это время — были кровь и унижение, но была и радость, и настоящая дружба, и то не выразимое словами чувство, которое испытываешь, выходя на свободу.

За эти годы мы прожили целую эпоху. Поскольку я угодил в тюрьму, будучи еще подростком, Гиоргобиани, который был старше меня на пять лет, взял надо мной шефство. Он выручал меня не только в страшных драках, но и в повседневном тюремном быту; никогда не оставлял меня без дружеского совета.

И вот мы на свободе. За пять лет наш родной Тбилиси так изменился, что, казалось, только я и Сосо понимали друг друга. Было ощущение, что даже деревья цветут каким-то особенным образом. Словом, от прежнего мира не осталось и следа.

Это утро выдалось блеклым, безнадежным; казалось, что даже воздуха нет. Можно было подумать, что вместо солнца взошла луна, обещающая мрачный и скучный, затянутый туманом день.

Стоял июль. Улицу Палиашвили сотрясал рев автомобильного клаксона. Конечно, это был Сосо, только он мог так сигналить — сплошняком, без пауз, одним словом, по-свански.

Через несколько секунд я сидел рядом с ним в Х-5.

— Здорово, звонарь. Что стряслось?

— Кто такой звонарь?

— Тот, кто звонит в колокола.

— А при чем здесь я?

— Ну, не знаю, — до меня дошло, что шутка не удалась, и я покраснел.

— Зачем ты меня искал?

— Может, поднимешься ко мне, выпьем чаю, поговорим?

— Не могу, у меня дела. Давай, выкладывай здесь.

— Что это у тебя за дела?

— Мы с Кети идем в оперу.

Опера и Сосо были малосовместимы. Я почему-то представил его в балетном трико, туго стянутом в области паха, и рассмеялся.

— Чего смеешься?

— Представил тебя на сцене в эластиках, как ты вдохновенно предаешься танцу на вытянутых пальцах ног.

— Очень смешно.

— Да ладно, Тупак^[3] тоже ходил на балет.

— Ну и что с того?

— Короче, мы попали в переплет, — перешел я к делу.

— Что такое? Подрался с кем-нибудь?

— Нет.

— Тогда что?

— На друга моего отца наезжают.

— На кого именно?

— На Тедо Тевдорадзе.

— Говоришь так, словно он царь Деметре Второй Самопожертвователь.

— А как еще сказать? Я назвал тебе имя и фамилию, а отчество и детское прозвище, уж прости, не знаю.

— Чего от него хотят?

— Ты помнишь Зазу Гавазашвили?

— Как не помнить? Разве не со мной он провалялся в кутаисской зоне? Тянул срок за барыжничество.

— Так и я был там…

— Тебя потом привели.

— Ну да, когда меня выпустили в зону из «крытого», его забрали через две недели.

— И целый год он потом валялся у меня.

— Так вот, слушай. Этому Гавазашвили Тедо сварганил крышу для дома.

— И что, она обрушилась ему на голову?

— Э! Откуда тебе это известно?

— Не надо быть Вангой, чтобы догадаться.

— Короче, сейчас он требует денег и грозит Тедо убить его внука и мать.

Сосо усмехнулся.

— Что тут смешного, умник? Я же не анекдот рассказываю, — его равнодушие вызвало у меня раздражение.

— Слушай, если человек чуть не погиб под бетонными обломками, как это случилось в Сурами, то он, конечно, потребует денег.

— Сурами при чем?

— Про Сурамскую крепость, что в Картли, слышать не приходилось? Ты вроде у нас историк, любишь уходить в дебри прошлого и сыпать датами, а о Сурами не слышал?

— Слышал, слышал я. И парня того звали Зурабом.

— Какое это имеет значение — как его звали?

— Короче, друг моего отца спроектировал крышу совершенно правильно.

— Почему же она рухнула?

— Похоже, рабочие оказались не на высоте.

— И что, они признают это или поддерживают Гавазашвили?

— Не знаю, подкупил он их или угостил особенными хинкали, но и рабочие всё валят на Тедо.

— Давай-ка позвоним ему.

— Кому?

— Зазе.

— У тебя есть его номер?

— Вроде должен быть записан, — сказал Сосо и стал шарить в записной книжке телефона. — Мы хорошо знакомы, и, если я попрошу его оставить Тедо в покое, не думаю, что он будет особо возражать.

— Дай то Бог, — сказал я.

— Вот, нашел, — Сосо сделал мне знак замолчать и нажал на вызов.

На том конце не отвечали.

— Перезвонит, — уверенно произнес Сосо.

— Будем надеяться.

— Ладно, Сандрик, мне пора, нужно заехать за Кети.

— Беги!

— Обещай, что без меня не будешь ничего предпринимать. Увидимся вечером. Даже если он не позвонит, сходим поесть мороженого.

— Пять лет с тобой за одним столом — не могу уже видеть тебя, кривоносого. Ладно, созвонимся, — я вылез из машины и поднял руку в знак прощания.

Не знаю, почему я не послушался Сосо и отправился повидаться к Гавазашвили, прихватив своего приятеля Горгодзе. Говорю это к тому, что за пять лет это был первый случай, когда я не внял просьбе Сосо и поступил по-своему.

Пока судьба не свела меня с Гиоргобиани, я и понятия не имел о так называемой «сванской дипломатии». Сосо так вежливо, с такой учтивостью умел давать советы, что никому и в голову не пришло бы пренебречь ими. Но на этот раз я проявил поистине ослиное упрямство. Думаю, причиной послужило желание уберечь своего друга от новых неприятностей — ведь он только вышел на свободу.

После того, как все попытки нормально поговорить с Зазой не увенчались успехом, а его угрозы в адрес Тедо перешли всякие границы, мне пришлось прострелить Гавазашвили ногу.

И вновь розыск, и вновь я в бегах; опять девять замков на входной двери, и опять сердце моих родителей обливается кровью.

Год я пожил у друга-боксера Шотико из Сванетисубани^[4].

В один прекрасный день в мою забаррикадированную шкафом дверь позвонили.

— Кто? — спросил я.

— Милиция.

— Что за шуточки?

— Да открывай уже! — взвыл Ачико с той стороны.

Я открыл, и мой приятель вошел, нагруженный кондитерскими изделиями.

— Есть хорошие новости, — заявил он.

— Ну?

— Я говорил с Хореном.

— И?

— Он обещал прислать какого-то стоянщика, Юрку, который переправит тебя через грузино-армянскую границу.

— Нелегально? — задал я идиотский вопрос.

— Отнюдь. На границе тебе вручат британский дипломатический паспорт.

— Чувство юмора тебе не изменило. И когда?

— Юрка позвонит.

— Может быть, уже сегодня я буду свободен!

— Может быть. А этот Хорен откуда взялся? — спросил Ачико.

— Он был одноклассником моего деда. Он хотел стать режиссером, а Резо — писателем.

— Мечта Резо сбылась, чего не скажешь о Хорене…

— Что поделаешь, кто-то стал писателем, кто-то — вором, кто-то — космонавтом. Главное — быть человеком, — изрек я «жизненную мудрость».

— Короче, ждем Юрку. — Ачико вытащил из кармана видавший виды телефон с покрытым трещинами экраном и положил на стол. — Он позвонит на этот аппарат.

— У него хотя бы звук есть?

— Смотри всё время на экран.

— Ладно, топай, а то твой юмор портит мне аппетит, — сказал я.

Ачико ушел.

Юрка позвонил через два дня и назвал место встречи в Болниси.

Точно в назначенное время мы с Ачико были на месте, куда нас доставил наш джип «Прадо» — тарахтящий драндулет с облезлым рулем.

Вместо Юрки в окно машины постучала некая Света.

Я опустил стекло:

— А где Юрка?

— Пусти в машину, холодно.

— Садись, — Ачико открыл дверь.

Света, ежась, влезла к нам.

— Короче, — начала девушка с серьезной миной. — Видишь тот холм? — Она указала пальцем в восточном направлении.

— Ну? — сказал я.

— Спустишься вниз по склону, перейдешь ручей и поднимешься на холм. Юрка будет там.

— А он что, без телефона?

— Телефоны исключены. Если вас поймают, вам конец.

— Спасибо за предупреждение, — усмехнулся я.

— У меня всё. Давай, Юрка ждет.

— Сколько с нас? — спросил Ачико.

— Триста долларов.

— Юрке надо будет отдельно платить? — с неудовольствием поинтересовался Ачико.

— С ним сами договоритесь, — сказала девушка.

— Держи, — я протянул ей деньги.

Света исчезла в мгновение ока.

— Ну что, удачи тебе! — сказал Ачико.

Мы обнялись.

Я двинулся к ручью, но тут Ачико, окликнул меня:

— Погоди. У меня твои ботасы.

— Какие еще ботасы?

— Сосо купил их для тебя.

— Правда?

— Правда.

Ачико открыл багажник и вручил мне кеды «Paul Smith».

— Ва, крутые! Спасибо.

Я убрал обувь в рюкзак.

— Как доберешься, звони.

— Непременно, дружище.

Спуск я преодолел вприпрыжку, но, как только приблизился к «ручью», решимости у меня поубавилось, ибо вместо обещанного ручья у меня на пути встал пенный поток, одолеть который можно было только вплавь. Несмотря на осень, холод пробирал до костей. Что мне оставалось делать? Отступать было глупо — битва только началась. Сняв рюкзак, я поднял его над головой и вошел в вод у.

Вода доходила до живота, холод сковывал дыхание. Я шел по дну, усеянному речной галькой и плитняком, спотыкаясь, и наконец достиг противоположного берега. Преодолев подъем, я увидел сидящего на корточках Юрку.

— Ва, пришел!

— Пришел.

— Юрка, — он протянул руку.

— Сандро, — ответил я на рукопожатие.

— Готов? — мой новый армянский знакомый, похоже, испытывал меня.

— Готов, — кивнул я, и мы стали подниматься в гору.

От Юрки несло алкоголем, но сил, по-видимому, у него было достаточно. Дорога мне давалась уже с трудом; стали попадаться топи, заросли крапивы, крутые узкие тропы. Я еле передвигал ноги. Дышать становилось всё труднее, и я присел перевести дух.

— Ты что делаешь, э? — сказал Юрка. — Полезли дальше!

— Дай передохнуть.

— Две минуты, — Юрка поднял указательный палец, как учитель, делающий замечание.

— Ты тоже передохни, — предложил я, уставившись на его рваные ботасы.

— Ауф! Это звучит как приглашение прилечь на тахту.

— Как тебе будет угодно, — пожал я плечами.

— Перерыв окончен, пошли.

— Да дай спокойно посидеть!

— Нас могут засечь пограничники.

Ничего не оставалось, как продолжить путь, но чего мне это стоило! А мой новый армянский знакомый передвигался с оленьей легкостью, время от времени испытующе поглядывая на меня.

— Ну что, идешь?

— Иду, иду…

— Поражаюсь я вам, грузинам.

— Отчего же?

— Вы вечно чем-то недовольны!

— Выходит, будь на моем месте армянин, он весело шагал бы по колено в болоте? — поинтересовался я.

— А я как иду? Ты слышал, чтобы я хоть раз пожаловался?

— Ты, брат, три раза в неделю проходишь этот маршрут, а для меня это первый опыт.

— О каких трех разах ты говоришь? За кого меня принимаешь? Это Хорен уговорил меня, иначе я точно не взялся бы за это дело.

Я понял его возмущение, и мне стало неловко от моей бестактности.

— Постой, может, ты думаешь, что я и деньги беру за услуги?

Он сказал это с таким выражением лица, что, подтверди я его предположение, он непременно передумал бы переводить меня через границу и, возможно, бросил бы меня посреди дороги.

— Ты что, о таком я и не думал, но…

— Что «но»? — допытывался Юрка.

— Света взяла у меня триста долларов и сказала, чтобы с тобой я рассчитался отдельно.

— Что-о? Вот же сука! Никак не откажется от своих подлых привычек.

— Да ладно, забудь, — махнул я рукой.

Граница Армении издали казалась синеющим морским горизонтом. Ноги у меня были ватные, но Юркина решимость и его легкий шаг сами вели меня к намеченной цели.

— Нет, вы, грузины, не перестаете меня удивлять, — опять взялся за свое Юрка.

— И чем же еще мы тебя так удивляем?

— Сколько вы будете терпеть этого Саакашвили?

— А сколько мы его терпим?

— Не знаю, вот уже восемь лет он житья вам не дает.

— А что бы сделали вы, армяне, будь вы на нашем месте? Очень любопытно.

— Что бы мы сделали? В девяносто восьмом, когда они вошли в парламент и начали притеснять народ, мы за один день одиннадцать депутатов предали земле.

— Да вы маньяки, — заметил я.

— А вы — мазохисты.

— Ладно уж, со стороны всё всегда проще кажется. В чужом сражении легко быть генералом.

— Для кого оно чужое? Я что, по-твоему, не грузин, что ли? Да, я армянин по крови, но я — истинный тбилисец.

— Мне сейчас не до споров. Видишь — еле иду. Далеко еще?

— Или эта война с Россией? — продолжал он не слушая меня. — Мы ее начали? Сперва Абхазия, потом Самачабло бомбили, устраивали провокации. Достали, в конце концов… Русских разве что сладкими речами одолеешь — ничем другим. С единорогами, калашниковым и катюшей они Наполеона и Гитлера с землей сравняли.

— Но чеченцы ведь воевали с ними? — устало произнес я.

— А вы что, чеченцы? Или они от этой войны что-то выиграли? Сам подумай.

— Слушай, оставь меня в покое, а? Я еле дышу, так еще ты со своими разговорами!

— Вспомни Руставели, — не унимался мой провожатый. — «Из норы сердечным словом можно вызвать и змею»…

Я ничего не ответил; взмокший от пота, я снова рухнул на землю, превратившуюся в грязное месиво. Он подошел ко мне и присел рядом.

Светало, всепроникающие солнечные лучи постепенно высвечивали все окрестности. Не знаю, на каком расстоянии, в нескольких метрах или километрах, голоса пограничников, глухо, но все-таки до нас доносились.

— Если подумать, хорошо, что у нас, армян, был Маштоц, иначе остались бы вы без алфавита и без Руставели.

— Что-о?

— Что тут удивительного, ты разве не знал, что Маштоц создал ваш алфавит?

— Ты что, приключений на свою голову ищешь?

— Почему?

— Выходит, «Витязя в тигровой шкуре» Руставели написал под диктовку Маштоца?

— Э, Сандро-джан, не горячись! Весь мир знает, что ваш алфавит создали мы.

— В таком случае, чем был занят царь Парнаваз? — взревел я и вскочил на ноги, совершенно позабыв, насколько я был изнурен.

— Ну откуда мне знать!

— Ты, как я погляжу, просто свихнулся на национальной почве, — бросил я с раздражением и снова сел — уже спиной к Юрке.

— Ладно тебе, не обижайся, — Юрка положил мне руку на плечо.

— Может быть, и хинкали готовить вы научили?

— Хинкали — нет, это блюдо пришло из исламских стран.

— Да ладно!

— Мясо, завернутое в тесто, варят и в Азербайджане, и в Иране. Между прочим, больше половины населения Ирана составляют армяне.

— А-а, вот как, значит! В Иране и хинкали ваше национальное блюдо! — я уже почти орал, и Юрка в испуге стал таращиться в разные стороны.

— Что с тобой, Сандро-джан? Чего кричишь? Забыл, где находишься?

— Руки прочь хотя бы от хинкали и Руставели! — прошипел я, хватая Юрку за ворот.

— А ну, отпусти! Ты что себе позволяешь? — Юрка снял с себя мою руку.

А дорога никак не заканчивалась. Словно мы оказались посреди моря на плоту и без весел и не двигались ни вперед, ни назад.

В какой-то момент в глазах у меня потемнело, и я куда-то провалился. Придя в сознание, понял, что вишу, будто мешок, на спине у своего армянского проводника.

— Ну, вот мы и на свободе! В Армении, цаватанем^[5], — обрадовал меня Юрка.

Я был благодарен ему за помощь, поэтому крепко обнял его и поцеловал в лоб. Потом пытался всучить ему деньги, но он категорически отказался.

— Не обижай меня, Сандрик, — сказал он.

— Спасибо, брат! Я этого не забуду.

— Мы шли таким маршрутом, чуть ли не Эльбрус покорили! Разве такое забудешь?

Неожиданно возле нас остановился мерседес.

— Садись, брат, Хорен ждет нас, — высунулся из окна водитель.

— У меня есть отличные кеды, — сказал я Юрке. — Хотя бы их возьми.

— Нет, брат, не хочу, — Юрка качнул головой.

Мы простились, я влез в мерседес.

Когда машина отъехала метров на двадцать, я попросил водителя тормознуть.

— Что случилось?

— Подожди минутку, — положил я ему руку на плечо.

Затем вытащил из рюкзака кеды, подаренные Сосо, вышел из машины и оставил их на трассе — так, чтобы Юрка видел.

* * *

Хорена я помню по рассказам моего деда. Резо часто вспоминал о нем, и еще мне смутно припоминается момент, когда он появился у нас в Ваке. Это был невысокий седовласый упитанный мужчина с ясным лицом. Жил он в Ереване, на улице Мартироса Сарьяна. Присланный им водитель доставил меня именно туда. У него не было ни жены, ни детей, ни близких родственников. Впрочем, вокруг него вертелось немало молодых людей: кто ходил на базар за продуктами, кто работал водителем, кто доставлял суджук и бастурму из Дилижана, а кто улаживал дела с милицией. Долгих разговоров он не любил, зато много читал, поэтому в его жилище обычно царила гробовая тишина. Каким-то суперремонтом его квартира не отличалась, но всё было обустроено просто и со вкусом.

В первую очередь он попросил меня рассказать о том, что меня привело в Ереван. Я поведал ему обо всем в подробностях. Он ни разу меня не прервал.

— На тебя пожаловались? — спросил он, когда я закончил.

— Да.

— Кто?

— Все.

— Даже те, кому ты помог?

— Они в первую очередь.

— К сожалению, так обычно и бывает. Дедушку своего помнишь?

— Не особенно.

— Сколько тебе было, когда его не стало?

— Пять.

— Имя твоего отца Отар?

— Нодар.

— Да, — с сожалением покачал он головой. — В последнее время я замечаю некоторые признаки склероза, — произнес он на далеком от совершенства грузинском, с армянским акцентом.

— Вам моя бабушка позвонила, да?

— Да, Манана попросила, чтобы я тебя встретил. Дорога была трудной?

— Нет, — почему-то солгал я. Наверное, неловко было жаловаться такому человеку.

— Ладно уж, не болтай. Юрка сказал, что пришлось даже тащить тебя на спине.

— Да… возможно… — промолвил я растерянно и опустил голову.

— Ладно, не бери в голову. Мне надо съездить на Севан, на встречу. Вечером вернусь.

Мне очень хотелось поехать с ним и попробовать севанскую рыбу ишхан, но он не предложил, и я не стал навязываться.

Дни быстро сменяли друг друга. Соскучиться с Хореном было невозможно. Он рассказывал мне о таких интересных вещах, что впору было вооружиться блокнотом для записей и авторучкой.

Как-то мы с ним прогуливались по улице Туманяна, и неожиданно он слегка сдавил мне локоть:

— Ты знаешь что-нибудь об армянском искусстве?

— Ну да.

— На какой мы улице, знаешь?

— Знаю.

— Ну?

— Ованеса Туманяна.

— А кто он был, знаешь? — задал он мне вопрос, будучи уверенным, что я не смогу на него ответить.

— Представьте, я знаком с его творчеством.

— Что ты читал?

— Поэмы.

— Какие?

— «Взятие Тмогвской крепости» и «Маро».

Хорен явно не ожидал такого ответа. Он знал, что я прочитал пару книжек, но едва ли предполагал, что я стану перечислять баллады и поэмы Туманяна. А чтобы произвести еще большее впечатление, я решил не ограничиваться Туманяном и взялся за Сарояна.

Параллельно я выяснил, что он не читал «Приключения Весли Джексона» Уильяма Сарояна, и с наслаждением садиста стал давить на эту мозоль:

— Я без ума от Сарояна, а вы?

— Я тоже, — отвечал он неуверенно.

— А что именно вам у него нравится?

— Всё, — он словно находился на допросе в прокуратуре и настаивал на первом показании.

— А все-таки?

— А ты читал Гурджиева? — попытался он перейти в контратаку.

— Я и Гурджиева читал, и, представьте себе, «Вардананк» Демирчяна. А Гурджиев, насколько мне известно, не армянин, а тбилисский грек.

— Кто тебе сказал? Он армянин!

— Да пусть он будет хоть исландцем — главное, что я его читал.

Так Хорену и не удалось меня ни в чем уличить.

Ночью я спал как младенец. Утром меня разбудила Духик, домработница Хорена.

— Спишь, дорогой?

— Нет, телевизор смотрю. Что-нибудь случилось?

— Хорен велел разбудить тебя.

— В чем дело?

— Разве мне скажут? — скромничала Духик, хотя на самом деле ей было известно всё, что касалось Хорена.

Я натянул спортивные брюки и пошел умываться. В гостиной Хорен, развалившись в кресле, смотрел телевизор.

— Доброе утро! — поприветствовал я его.

— Какое там утро — скоро два часа.

— Да? — произнес я и, удивленный, взглянул на часы.

— Присаживайся, — указал он на стул.

— Всё в порядке?

— Тебе фильмы Параджанова нравятся?

— «Сурамская крепость». Остальные — меньше.

— Хочу попросить Акопа сводить тебя в дом-музей Серго.

— Да, но разве Параджанов жил не в Тбилиси?

— В Тбилиси. Но армяне вывезли из его тбилисского дома всё, что можно было вывезти, и открыли в Ереване его музей. В Грузии ведь никто о нем не заботился — ни о живом, ни о мертвом.

— Почему?

— Шла война, и никому не было дела до Параджанова, — развел руками Хорен.

— За мной Акоп заедет? — я был удивлен, потому что в обязанности Акопа прежде всего входила доставка бастурмы из Дилижана.

— Да, потому что за Арменом следят.

— Менты?

— Да.

Армен был его водителем. Это он встретил меня на границе с Арменией.

— Короче! — громко воскликнул он, хлопнув руками по коленям. — Завтра утром отправлю тебя в Москву.

— В Москву?

— Есть возражения?

— А что, собственно, случилось?

— Мои люди из госбезопасности предупредили: не сегодня завтра жди незваных гостей. Не будь ты в розыске, я оставил бы всё как есть, но сейчас рисковать не могу — твои близкие мне поручили тебя.

— Ну а вы что собираетесь делать? Что скажете милиции?

— Ты обо мне не беспокойся, дружище. Что они мне сделают? Тюрьмой или КПЗ меня не напугать. Да и бежать некуда. Скоро восемьдесят стукнет, набегался.

Хорен встал и подошел к окну. Затем зажег сигарету.

— Но у меня никаких документов. Как же я улечу в Москву?

— Мой друг Григор — летчик. Он позаботится о том, чтобы ты сел в самолет. А во «Внуково» тебя встретят. Проблем не будет, за тобой присмотрят люди Панова. Они тебе и расскажут, что и как.

— А кто этот Панов?

— Наш человек.

— Я остановлюсь у него?

— Да.

Вскоре с улицы донеслось урчание автомобиля.

— Давай иди, это Армен прибыл. Не хочу, чтоб ты уехал, так и не побывав в музее Параджанова. Мы ведь учились в одной школе — Сержик, я и твой дед, — только в параллельных классах.

Мною владело какое-то напряжение, мне было не до музея. Но обижать Хорена не хотелось.

Музей помещался в прекрасном здании из туфа, прямо на берегу реки, на скале. Подъезд к нему был увенчан красивой аркой. Поделки, выполненные самим Параджановым, миниатюры, коллажи, деревянные гранаты и фотографии Мечитова создавали неповторимую атмосферу. Портрет Софико Чиаурели с короной на голове — кадр из фильма «Саят-Нова», — висевший на самом видном месте, производил на посетителей ошеломляющее впечатление, но настроение у меня было настолько скверным, что будь там выставлены даже работы Микеланджело и Леонардо, я остался бы равнодушен.

После осмотра музея мы с Арменом отправились есть толму.

Домой, на улицу Сарояна, я вернулся довольно поздно. Хорен уже спал, а я стал укладывать свой багаж.

В восемь часов утра я был готов к выходу. Хорен провожал меня.

— Возьми это, — сказал он и протянул мне отличную портативную видеокамеру.

Я принял подарок.

— Я заметил, что ты любишь фотографировать и снимать видео. Твой телефон для этого дела слабоват, а это в самый раз. В свое время я, Резо и твой дед хотели стать кинорежиссерами.

— Знаю, дядя Хорен, знаю.

— Но Резо выбрал писательство…

Он призадумался. Затем прошелся взад-вперед и с сожалением произнес:

— Как же мне хотелось снимать кино… Очень хотелось… Какие планы мы с Резо строили в моем тбилисском доме… — он вновь задумался.

Потом вынул из кармана пачку стодолларовых купюр и сунул мне. В пачке было, наверное, не меньше двух тысяч. Мы обнялись.

— Дядя Хорен…

— Что?

— Может, махнуть в Ленинакан или, не знаю, куда-нибудь еще, короче, исчезнуть на время….

— Нет, Сандрик, именно этого они и ждут. Но ты молодец, переживаешь за дядю.

— А как же иначе? Не только же о своей шкуре печься!

Хорен обнял меня еще раз:

— За меня будь спокоен. Не такой уж я беззащитный, как им кажется… Ну, иди уже, а то Григор улетит без тебя.

* * *

Благодаря Григору я благополучно долетел до Москвы без документов. Во «Внуково» люди Андрея Панова встретили меня у трапа и беспрепятственно провели в аэропорт.

И вот я в Москве. Война между Россией и Грузией 2008 года уже произошла, и я был готов к недоброжелательству и агрессивным настроениям. Гражданам Грузии визы не выдавались. Доступ к российским торговым рынкам для грузинских товаров был закрыт — даже боржоми исчез с прилавков.

Андрей Панов владел хорошо организованной мафиозной сетью крупного «черного» бизнеса. Если более конкретно, он был связан с грузинскими контрабандистами, которые ввозили в Россию запрещенную продукцию — вино, мандарины, зелень и многое другое.

Меня доставили в дом Панова в Барвихе.

Миновав бесчисленных телохранителей, я попал в приемную Панова. Хозяин оказался высоким светловолосым человеком средних лет.

— Оставьте нас, — велел он подчиненным, что было исполнено незамедлительно. — Хорен сказал мне, что ты — внук Резо, — произнес это так, словно по моей реакции хотел убедиться в том, что я действительно внук Резо.

Я усмехнулся в ответ.

— Выпьешь что-нибудь или поешь?

— И то и другое.

— Виски?

— Пусть будет виски.

— Нина! — позвал он служанку.

В комнате тотчас возникла женщина средних лет в аккуратном переднике:

— Слушаю, Андрей Васильевич.

— Ты хинкали поставила?

— Хинкали? — удивилась Нина, бросив на меня смущенный взгляд.

— Ну да. Я же тебе сказал: ждем в гости грузина!

— Ничего, дядя Андрей, я обойдусь и без хинкали, — поддержал я Нину.

— Но я же велел приготовить хинкали!

— Андрей Васильевич, вы не давали распоряжений относительно хинкали. Вы сказали приготовить обед, вот я хачапури и испекла.

— Может быть, у тебя склероз? — грозно произнес Панов.

— Ничего страшного, — вновь вступился я за Нину. Меня коробило, что хозяин устроил эту сцену якобы из уважения ко мне. — Я с удовольствием съем хачапури.

В подтверждение своих слов я взял с тарелки разрезанное на кусочки хачапури и принялся есть. Хотя хачапури было так себе, я всем своим видом показывал, что Нина потрудилась не зря.

— Вам нравится? — спросила Нина.

— Очень вкусно. И, кстати, в такую жару хачапури предпочтительнее, чем хинкали.

— Ладно, иди уже, — недовольно махнув рукой, отпустил Панов Нину.

Он налил мне виски, наполнив стакан до половины.

— Кока-кола в баре, — сказал Панов, опускаясь в кресло. И немного погодя спросил: — Хорен дал тебе денег?

Этот вопрос был настолько неожиданным и странным, что у меня закрались сомнения — а вдруг дядя Хорен передал мне деньги, предназначенные для Панова?

— Денег? — растерянно ответил я вопросом на вопрос.

— Чего ты так удивился? Я просто полюбопытствовал. Мне-то известно, что он и копейки бы тебе не дал. Да и что он способен дать? Я не помню случая, чтобы он хоть раз оплатил застолье. И в Дидубе поговаривали, он никогда не пригласит даже в собственный ресторан.

— В ресторан? У дяди Хорена есть ресторан?

Вместо того чтобы рассказать про деньги и тем самым реабилитировать дядю Хорена, я растерялся и нес какую-то чепуху.

— Ресторан принадлежал как бы его родственнику, на деле же, владельцем был он, — произнес Панов, подмигивая мне.

Ему хотелось вовлечь меня в этот разговор, и меня это разозлило. Я почувствовал, как краска заливает мое лицо. Аппетит пропал. Надежда тут же сменилась разочарованием. Я ожидал всего, но никогда не подумал бы, что стану свидетелем столь унизительного выпада в адрес дяди Хорена. Зачем же он встретил меня и приютил, если ему так не нравился мой покровитель?

Между тем Панов спросил:

— Ты первый раз в Москве?

— Да.

— Я дам тебе немного денег и попрошу ребят, чтобы прокатили тебя по Тверской и мимо Кремля… Ты чего такой кислый? Хачапури не понравилось или, может, деньги смущают?

В ответ я извлек из кармана пачку купюр.

— Откуда у тебя столько? — спросил Панов.

— Дядя Хорен дал их мне.

Панов усмехнулся.

— Что тут смешного? — я уставился ему прямо в глаза. При этом так напрягся, что сразу вспотел.

Панов помрачнел, нахмурился и поднял верхнюю губу к носу. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Затем он вновь опустился в кресло.

— Как видно, тебе пришелся по душе этот армянин, — произнес он и опустошил стакан с виски.

— Хорен — друг детства Резо.

— Эти люди дружить не умеют, — убежденно заявил он, вновь наполняя стакан.

— Дядя Хорен умеет.

— Рад слышать это.

— Я тоже, — быстро ответил я и, в следующую долю секунды решив, что на этом останавливаться не стоит, продолжил: — Свое пребывание в Ереване я всегда буду вспоминать с теплотой и чувством благодарности. Человек столь преклонного возраста следил, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка, заботился обо мне. Мне казалось, что душа моего деда с нами, да и сам дядя Хорен это почувствовал — он как бы помолодел на глазах и вернулся в годы их дружбы. Когда мы расстались, он ожидал милиции… Может, давайте позвоним ему, узнаем, как он?

По выражению лица Андрея было видно: он и сам понял, что перегнул палку.

— Ради бога, не надо со мной на вы, — сказал он. — Сколько тебе лет?

— Тридцать.

— Ну а мне — сорок пять, не велика разница…

— Хорошо.

— Сейчас наберу его, — произнес он, вынул мобильный и набрал номер.

Довольно долго никто не отвечал. Он уже собирался отключиться, как вдруг раздался далекий голос дяди Хорена.

— Хорен-джан! Цаватанем, как ты? — поприветствовал его Панов. — Да-да, приехал… Да нет, дружище, всё прошло как нельзя лучше. Прямо с трапа его сняли… Да за что спасибо? Единственное — не смог угостить его хинкали; в остальном, думаю, поводов для недовольства нет…

Как раз «остальным» я и был не слишком доволен.

Панов продолжал разговор:

— Знаю, знаю, Хорен… В тот же день?.. И чего они притащились?.. Ну, я рад, что тебя не арестовали. Что это за страна, где напрягают таких людей, как ты?.. Да брось, Хорен! По сравнению с тем, что ты для меня сделал, забота о Сандрике — капля в море… Ладно, Хорен-джан, рад, что у тебя всё хорошо. О Сандрике не беспокойся, он в надежных руках. Будь здоров!

Всю ночь я не мог уснуть. Думал о том, как я сюда попал и почему. Нервы у меня начинали сдавать. Я был зол на себя и на весь мир. Ведь в том, что я оказался у Панова, была и моя заслуга.

В этой жизни мне приходилось сталкиваться с разным сбродом; я повидал немало мошенников и аферистов, но неслыханная наглость, бесстыдство и лицемерие Панова переходили всякие границы.

Уснуть удалось лишь к рассвету.

* * *

Два дня у меня ушло на то, чтобы освоиться в новой обстановке и привыкнуть к крикам Панова в адрес обслуживающего персонала. Я отжимался от пола, купался, гулял, собирал в саду бруснику и познакомился с азиатской овчаркой Ханом. На третий день я вызвал такси и поехал смотреть Москву.

Водитель оказался грузином. Я так обрадовался, словно после пятнадцатилетнего пребывания на необитаемом острове заметил на горизонте парус:

— Ва, ты грузин?

— Нет, лезгин, — отшутился таксист. — А ты откуда будешь? Батумский?

— Нет, тбилисец.

— Меня зовут Валодиа^[6]. А тебя?

— Джумбер, — отреагировал я с подходящей к ситуации долей юмора.

Хотя, если подумать, называть настоящее имя всё же не стоило. И, поскольку Ладо всерьез принял мое «джумберство», я спросил:

— Ты сам откуда?

— По происхождению я сван, родился в Лечхуми, вырос в Карели, окончил школу в Хуло. Высшее образование получил в Батуми.

— А абитуриентом где был? — спросил я его с таким серьезным лицом, что он всерьез задумался, и, прежде чем он ответил, я стал хохотать, и так заразительно, что он не удержался и поневоле улыбнулся.

— Куда ехать?

Его поразительный выговор подтверждал факт скитаний по разным уголкам страны. Говорил он с таким ужасным акцентом, что и вправду непонятно было, какого он роду-племени. Судьба свела меня с человеком весьма сомнительного происхождения. Смешение сванского, лечхумского, аджарского, картлийского диалектов производило необычный эффект.

— Куда ехать-то?

— Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, — сказал я, включая мобильник.

— Ну-ка… Ясно. Патриаршие пруды! — воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались через широченный Кутузовский проспект. Мои сверстники, из тех, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в форме красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» являются как бы визитной карточкой. Станции метро, богато и красиво оформленные, не уступают по красоте вестибюлям европейских театров.

Мне нестерпимо захотелось спуститься под землю. Настолько, что я едва не сбежал от водителя.

— Нравится? — спросил Ладо, взглянув на мои изумленные и широко раскрытые глаза.

— Нравится.

— Э! Ты еще не всё видел! Вот увидишь здешних женщин, поймешь, что к чему, — он толкнул меня локтем.

— Неужели?

— А ноги? Они у них от шеи растут!

— Ва-а!

— А какие они ласковые! Ты только не пей — они за тобой в ад пойдут.

— Ва-а!

— Чего ты заладил одно и то же?

Видимо, на лице у меня застыло такое глупое выражение, что он не выдержал и от души захохотал.

Так, с хохотом, мы добрались до Патриарших, и я заплатил Ладо вдвое больше, чем полагалось по счетчику.

— Погоди, — удержал меня Ладо.

— А чего?

— Не хочешь еще прокатиться? Москва — это ведь не только Патриаршие пруды!

— Весь город не объедешь, — сказал я.

— Весь — нет, но самые интересные места покажу.

— Ну, не знаю…

Подумав, я решил, что в принципе предложение неплохое.

— Слушай, о деньгах не беспокойся, — сказал таксист, полагая, что тем самым успокаивает меня.

— Заплачу тебе тридцать долларов и, пожалуй, все-таки пройдусь.

— Но ты деньги не обменял.

— Когда бы я их обменял — мы же нигде не останавливались…

— Давай я обменяю, — предложил Володя.

У меня были только сотенные купюры, но за полчаса таксист завоевал мое доверие, и я протянул ему бумажку. Он прямо-таки светился от радости.

— Ты пока прогуляйся, пруды посмотри, а я скоро вернусь, — пообещал Володя и нажал на газ.

Мне было интересно, сумеет ли он справиться с искушением и как он распорядится оказанным мною доверием. Если сбежит, сто долларов меня, конечно, не разорят, но чисто по-человечески это будет весьма неприятно.

Доверие Володя оправдал — через десять минут вернулся и отвез меня на Садовую, в дом-музей Булгакова, где писатель какое-то время снимал квартиру после переезда из Украины в Россию. Между прочим, к чести россиян, надо отметить, что они бережно, почти трепетно заботятся не только о жилых домах и квартирах именитых деятелей литературы и искусства, своих соотечественников, но и о тех предметах, которые, на первый взгляд, могут показаться не столь значимыми. Русские писатели — Пушкин, Достоевский, Толстой и другие — всегда любили путешествовать по своей бескрайней родине, и повсюду, где ступала их нога, любые здания, где они провели хотя бы одну ночь, отмечены государством как памятники культурного наследия. Квартиры, которые снимал Достоевский в Петербурге и Москве, превращены в музеи. Как и квартиры Пушкина, Булгакова и других.

— Ну а сейчас куда? — спросил я своего гида-таксиста, когда мы вышли из дома-музея Булгакова.

— Понравилось?

— Как сказать… Что-то, конечно, в этом есть, но…

— Э! Я тебя к Булгакову привез, а ты… А что тебе не понравилось?

— Писательский дом-музей — сложная штука.

— Почему же?

— А потому, что подушка, стены, тарелка и, если угодно, кафель с метлахом должны быть пропитаны запахом обитателя дома. Всё должно дышать им. Мы должны чувствовать, что он жил в этих стенах и дышал, чувствовал и болел, радовался и сердился. Короче, его аура должна присутствовать. С художником проще — выставишь его работы, и нормально. В случае с писателем выставляются не полотна, а та энергетика, которая сохранилась после него, а это очень трудно сделать. Понял, брат? А здесь я ничего не уловил — ни запаха, ни ауры, ни Азазелло не прочувствовал, ни морфия.

— Во даешь! Захотел учуять запах Булгакова!

Поняв, что завел таксиста непонятной и сложной грузинской породы в философские дебри, я умолк.

— Ладно, куда теперь прокатимся? — мой новый знакомый был полон энтузиазма.

— Сколько я тебе должен?

— Неужели не хочешь еще прокатиться? — сказал он разочарованно.

— Думаю, на сегодня хватит.

— Да брось! Что за молодежь пошла? Лишний шаг боится ступить! В твоем возрасте я из самого Лентехи гонял в Кутаиси на велосипеде.

— Молодец!

— Так куда едем, еще раз спрашиваю?

— Погоди, загляну в телефон.

Только сейчас я заметил, что у Володи был старый «Опель Вектра». Впрочем, к машине он относился бережно — двигатель был исправным, да и салон неплохо сохранился.

— А ты что, правда хотел обнаружить в музее Булгакова морфий? — спросил вдруг Володя.

— Поехали в музей-панораму «Бородинская битва», — сменил я тему.

Сейчас не хотелось обсуждать замечательный рассказ «Морфий». Таксист определенно забросал бы меня вопросами — мол, не вру ли я, и правда ли то, что Булгаков был морфинистом, и не это ли его доконало.

— Короче, поехали в музей, а потом отвези меня в Барвиху, — сказал я. — Сто пятьдесят баксов пойдет?

— Да не переживай, я же тебя не из-за бабла возил, в конце концов! — воскликнул Володя. — Хочешь обидеть меня?

Мне стало неловко, и я ничего не ответил.

— Можешь себе представить, сколько народу побывало в этой машине? — продолжал таксист. — И что ты думаешь, я всем устраиваю экскурсии, перед всеми открываю душу? По тебе видно, что ты парень добрый, потому ты и понравился мне. Скажи как на духу — когда я поехал менять деньги, ты ведь подумал, что я кину тебя. Ну, признайся. По глазам вижу…

Я молчал. И вдруг почувствовал, что безумно устал от этой тряски и болтовни таксиста.

— Знаешь, плевал я на это «Бородино». Вези меня домой.

— Да ведь вот он, музей, уже приехали…

Короче, он свозил меня в музей Бородинской битвы, и даже сходил со мной на экскурсию, внимательно осмотрел мундиры, оружие, грамоты.

По дороге домой, за пять километров до Барвихи, Ладо съехал с трассы на обочину и остановил машину. Местность была безлюдная. И, хотя мы стояли на шоссе, ведущем из Москвы в Подмосковье, вокруг не было видно ни заправочной станции, ни продовольственного магазина.

— В чем дело? — спросил я, выплыв из полудремы.

— Мотор чего-то забарахлил, — сказал Володя и вылез из машины.

Довольно долго он колдовал над двигателем. Наконец я не выдержал и тоже вылез из автомобиля. В двигателях я понимаю столько же, сколько в прыжках с шестом, но не хотелось оставаться безучастным.

— Ну что, накрылись мы медным тазом? — спросил я.

— Да, мотор стучит. Давай здесь рассчитаемся. Я тебе другую машину вызову, доберешься до своей Барвихи. А я уж тут как-нибудь сам.

— Да брось, я тебя здесь одного не оставлю. Вот, возьми сто пятьдесят, плюс сотню, что ты обменял… Хлебный у тебя получился день, — весело заметил я.

— Ты мне должен пятьсот, — вдруг угрюмо изрек Володя.

Я был уверен, что он валяет дурака, и дружески хлопнул его по плечу.

— Ладно, хорош. Бери бабло.

Но он не брал. Он был мрачен, насуплен; его лицо в одно мгновение изменилось настолько, как если бы передо мной стоял совершенно другой человек.

— Я не шучу, ты должен мне пятьсот долларов, — повторил он.

— Да о чем ты?

— Я показал тебе столицу мира, ты еще дешево отделался! По тарифу ты должен заплатить вдвое больше!

Я не чувствовал ни растерянности, ни злости, не хотел ругаться; я был разочарован и оскорблен в своих лучших чувствах и не знал, как себя вести. Конечно, шофер Володя не был моим другом, да и быть им не мог, но мне вспомнились слова одного умного человека, сказанные о Москве: «Это город, где твой друг в мгновение ока может стать твоим врагом, где грузины с таким остервенением грызут друг друга, как нигде в другом месте». Неужели эта прогулка по Москве, дом Булгакова, Патриаршие пруды были всего лишь проявлением лицемерия? Неужели чудный день и наше, двух сородичей, братание вдали от родной земли служили лишь тому, чтобы вымогать пять сотен долларов? Вот так встреча, однако!

— Гони бабки, что уставился? Я жду… — с глухой монотонностью доносились до меня его слова, исковерканные жутким акцентом. — Да что с тобой случилось? Оглох, что ли?

— Опомнись, чего ты несешь?

— А! Не хочешь платить? Вот все вы такие, тбилисцы, к вам со всей душой, а вы в ответ жопу показываете.

— Ах ты, подонок! — прошептал я в бешенстве.

— Не вынуждай меня звонить в милицию! — заорал он и черными от копания в моторе пальцами схватил мобильный телефон.

И тут чаша моего терпения переполнилась. Я бросился на него, пытаясь схватить за шиворот, но он оказался невероятно силен — отбросил меня как пушинку. Я выхватил из джинсов выкидуху длиною в персидский меч, которая, как часть моего тела, постоянно находилась при мне, и в мгновение ока приставил к его бычьей шее.

— Зарежу, как свинью, блядская ты душа! — произнес я таким голосом и, как видно, с таким выражением лица, что этот человек, подобный Голиафу, стал походить на пиявку.

— Джумбер, Джумбер, успокойся…

— Да пошел ты… и утешь свою бабушку, когда будешь в Лечхуми или Хуло, — сказал я, отталкивая его от себя.

Я уже собрался двинуться вперед по шоссе, как вдруг в последний момент мне стало почему-то жаль Володю. Я вернулся и бросил на капот машины стодолларовую купюру. И больше уже не смотрел в его сторону. Теперь мне предстояло преодолеть пять километров до Барвихи.

* * *

Был у Андрея Панова в Химках огороженный, тщательно ухоженный лужок с безупречно подстриженной травой. На нем была площадка для игры в гольф, белый песок и искусственные водоемы. Мне никогда не приходилось играть в гольф, но меня всегда привлекало красивое зеленое поле.

Мы оделись в спортивную одежду, и за нами прибыла небольшая белая машина, доставляющая игроков к месту игры.

— Садись, — сказал Панов.

— После тебя, — проявил я учтивость.

— Ты поведешь.

— Слушаюсь, — подчинился я.

Не помню уже, какое расстояние мы проехали, но от лунки с флажком отдалились основательно. Я уже было подумал, что мне никогда не попасть в заветную ямку, но, к счастью, ошибся, и первым же ударом высоко подбросив мячик, так далеко отправил его, что Панов переглянулся с парнями из своей охраны, которые с раскрытыми ртами наблюдали за траекторией полета.

— Ничего себе! Играл раньше?

— Где я мог играть? Я впервые на площадке для гольфа.

— Давай сыграем на что-нибудь, — предложил он.

— На что?

— На бабки, — с серьезным лицом отвечал он, но не сдержавшись рассмеялся.

— Нет, правда, на что предлагаешь? Впрочем, и правил я не знаю.

— Правила нам не понадобятся.

— Это как?

— Пройдем на ту главную площадку, отмерим пятнадцать метров и выясним, кто забросит больше мячей из десяти ударов.

— На что играем?

— На приседания.

— Сколько делает проигравший?

— Триста, — выпалил он.

— Ну, ты хватил.

— А ты как хотел? Не проигрывать и не нервничать?

Судейство Панов доверил одному грузинскому парню. Этого 17—18-летнего уроженца Батуми он забрал из самарского детского дома. Он ничего не умел делать, но зато был электриком и сантехником от Бога. Панов ему благоволил — если со своей обслуги он драл семь шкур, то в отношении молодого грузина проявлял относительную мягкость.

Наш поединок закончился для Панова полным фиаско. К каким только нахальным уловкам он не прибегал, как только не мошенничал и не хитрил, — победа всё равно осталась за мной. Панов старался сделать вид, что ему всё равно, но его лицо говорило само за себя. Из десяти ударов я четыре раза попал в ямку в центре поля, Панов же — только три. Его поражение было очевидным, и он не смог обвинить батумского парня Гелу в плохом судействе. Воображаю, как ему не хотелось приседать!

— Принеси воды, чего уставился! — рявкнул он Геле и начал делать приседания.

Задание он выполнял старательно. Выпрямившись во весь рост, положив руки на затылок крест-накрест, он в спешке приседал и вскакивал, приседал и вскакивал.

— Передохни, а то не справишься, — посоветовал я.

— Не лезь не в свое дело, — огрызнулся Панов.

— Вода, — подбежал с пластмассовой бутылкой Гела.

— Чего ты мне ее суешь, козел черножопый?! Не видишь — я занят?! — не поскупился Панов на ругательства в адрес парня.

Меня покоробили его слова: мало того, что он почем зря обругал Гелу, он и в мой адрес проявил явную бестактность, ибо если у кого-то среди присутствующих и была черная задница, так это у меня.

— Здорово ты выполнил уговор, — сказал я и улыбнулся Панову.

— Осталось еще сто, — буркнул он. — Гела! Куда он, к черту, делся? Небось, в сортире дрочит. Смотри, вместо холодной воды кипяток притаранил!

Он швырнул мне бутылку. Вода и в самом деле была не вполне холодной, но испытывающий жажду выпил бы ее с удовольствием.

— Никакой это не кипяток, нормальная вода.

— Ты чего, учить меня вздумал? Сказано — кипяток. Гела! — продолжал вопить мой хозяин.

Парень наконец явился; на штанах у него было расстегнуто несколько пуговиц.

— Ширинку застегни, идиотина! — вскричал Панов.

Гела покраснел, бросил на меня пристыженный взгляд и застегнулся.

Взмокший от пота Панов, наконец, завершил упражнение.

— У этого паршивца всегда такое выражение лица, будто это я виноват в том, что он работает у меня помощником, — выразил он свое недовольство мрачным видом батумского юноши и вскинул на плечо сумку с клюшками.

— Давай помогу, ты, небось, устал, — предложил я.

Панов проигнорировал мое предложение помощи.

— Знаешь, что меня бесит? — сказал он. — Не пойму я этих грузин. Нет, я не тебя имею в виду, а вообще. Гела — неплохой парень. Во всяком случае, он старается добросовестно выполнять свои обязанности. Но делает это с таким выражением лица, что руки опускаются.

— Устает, наверное, — попытался я реабилитировать батумца.

— Ладно, черт с ним, я говорю в общем.

— Ты хочешь сказать, что кто-то еще бесит тебя?

— Кто-то еще? Видел бы ты, что творится у меня в офисе…

— А что?

— Одни хотят везти сюда варенье, другие — боржоми, кто-то мандарины предлагает, кто-то еще что-нибудь. Думаешь, я им не помогаю? Не то что помогаю, а полностью посвящаю себя им, и всё равно все они ходят с недовольными физиономиями.

— А чем они недовольны? Кто-то хочет вывезти продукцию на «Комсомольский» базар, кого-то не устраивает ленинградский рынок, еще кто-то предпочитает прилавки «Горбушки», а кто-то пытается завезти мандарины из Абхазии.

— Значит, у них не получается так, как они хотят? — задал я не самый толковый вопрос.

— Так не бывает, брат! Если они хотели этого, зачем было воевать с Россией? Пусть спасибо скажут, что я им помог принюхаться к российскому рынку, а то все перемерли бы с голоду. На Россию замахнулись, видишь ли…

— Мы не хотели войны. Просто так случилось.

— «Случилось»… — передразнил Панов. — Как вам это нравится! Ладно, оставим в покое Москву и Кремль. Один тут достал меня — хочет завезти из Абхазии мандарины… Хорошо, если ты хотел торговать с абхазами, то о чем ты думал, когда бомбил Сухуми?

— Что значит «бомбил»? Ни в Сухуми, ни в Самачабло мы войну не начинали!

— Кто же, как не вы?

— Дело здесь в политических играх, запутанных и грязных. Люди не виноваты в кровопролитии.

— Я понимаю, что ты защищаешь своих…

На самом деле, он ничего не понимал. А если понимал, то, выходит, специально действовал мне на нервы. Более всего бесило меня то, что он не стеснялся говорить о недостатках грузин, всячески старался их унизить. Поражение в гольфе удвоило его ненависть к нашему народу, и сдерживать эмоции он был уже не в состоянии.

— Кавказцы вообще неблагодарные люди, — вещал Панов. — Впрочем, ты исключение.

То, что он выделил меня из числа кавказцев, лишь только усиливало мое раздражение.

— Обратимся хотя бы к истории… — продолжал Андрей. — Думаю, прошлое твоей родины тебе известно. Уже два века Россия обеспечивает Грузию деньгами, а вы, вместо того чтобы оценить эту поддержку, заигрываете с нашим самым большим врагом — Америкой. Разве это по-людски? Ясно, что нет. Знаешь, скольким грузинам я помогаю в своем офисе? Но они только и делают, что кивают головой.

Мы ехали из Химок в Барвиху. Я делал вид, что не замечаю националистических выпадов Панова. У меня были на то причины. Начнем с того, что я был его гостем и благодаря ему обрел пристанище; во-вторых, приходилось считаться с Хореном, а в-третьих, мне было жаль Гелу, который был для Панова чем-то вроде козла отпущения.

— Ты не мог бы жевать потише? — рявкнул вдруг Панов на Гелу, сидящего рядом с водителем.

Домой я вернулся в ужасном настроении. Не раздеваясь рухнул в постель и уснул как убитый.

Через пару часов меня разбудил звонок мобильного.

— Да, — ответил я.

— Сандрик, привет! Наконец-то я до тебя дозвонился! Ты куда пропал? Чего не звонишь?

— Сосо! Как я рад! Как твои дела?

— Если так интересно, чего не позвонил?

— Прости, дружище, никак тут не освоюсь. Признаться честно, пока всё идет шиворот-навыворот.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В прошлом — известный грузинский прыгун с трамплина. (Здесь и далее — прим. авт.)

2

Альберто Томба — прославленный итальянский горнолыжник, олимпийский чемпион.

3

Тупак — персонаж фильма, музыкальный исполнитель, член преступной банды.

4

Сванетисубани — жилой квартал в Тбилиси.

5

Цаватанем — ласковое обращение, наподобие слова «дорогой», принятое у армян.

6

Искаженное «Володя».