Избранное

Нина Ягодинцева, 2012

Поэзия Нины Ягодинцевой сама по себе как-то молчалива – прочёл, а ощущение неизьяснимости осталось, той самой «пронзительной невыразимости», которую так любит и чувствует автор. «Стихи сплетены из пауз… Слова – это просто форма», – говорит она. Но – далеко не символизм; напротив, поэзия здесь очень предметна, по пути к запредельному автором заботливо расставлены «земные» маяки, дабы оно отразилось в читателе через мирские любимые приметы. И светло становится от узнавания дивных мелочей – из них, «неумелых и неловких», ткётся дорога к горнему.

Тёмный сад

Стихотворения 1982–1991 гг.

«Всё начинается в осенней вязкой глине…»

Всё начинается в осенней вязкой глине:

Вечернее дыхание полыни

И долгий, смутный разговор,

И путь в густой туман, где дремлют гребни гор,

И сонная душа, и песня о долине.

Всё начинается в глубокой колее.

Колёса брызжут ржавою водою,

Забрызганное небо над тобою

И лес, как призрак, молчалив.

Когда настанет час небесного отлива,

С собою унесёт отлив

И свет, и тьму, и круг луны унылой,

И обнажатся мрачные обрывы

И гребни острых скал на ложе дна.

И ты узнаешь: ложь всегда одна,

А истин много.

Если о России

Не говорить, не думать, не дышать,

И глину не месить лаптями, сапогами,

Колёсами поющих жалобно телег —

Мы канем в пустоту, не отыскав ночлег,

В урочный час небесного отлива.

Ночь

Полно, да ночь ли это была?

Словно два льняных полотна,

Небо бело и земля бела,

Где-то за белым темна луна.

Сонные очи не смеют спать —

Как холодит молодую грудь

Время, которое любит стлать

Белое, белое — вдаль и вглубь.

Время погони! По руслам жил,

Словно по руслам спящих рек,

Кто-то безвестный уносит жизнь

Туда, где сливаются снег и снег.

Кони летят — полотна не смять,

Зимнего воздуха жуть и сласть.

Белое, белое мчится вспять —

Время, которое любит — красть.

Но сверху, откуда пути видны,

Смотрит пристально за тобой

Горячий и чёрный зрачок луны

С птичьей каёмкою золотой.

«Мне видится, как будто снится…»

Мне видится, как будто снится

Знакомое давным-давно:

Старушки раскупают ситцы,

И макароны, и пшено.

Рубли измятые считая,

Едва губами шелестят,

Потом снимаются как стая

И в высь над городом летят.

Летят над серыми домами,

Над чёрным заводским прудом,

Отягощёнными крылами

На воздух опершись с трудом.

Они кружат нестройным хором

Под белой бездною небес,

Бессвязным птичьим разговором

Тревожа жителей окрест.

«Как странно в вязкой пустоте…»

Как странно в вязкой пустоте

Среди погибших слов

Заговорить на языке

Утраченных богов!

Огонь бесплодный и ничей,

Но жечь ему дано.

Звучанье собственных речей

То смутно, то темно.

Оно темно, как белый снег

Во чреве зимних туч.

Сколь славен был далёкий век,

Сколь радостно могуч!

Покорно отпускаю ввысь

Сплетенье древних слов:

Печальным эхом воротись

На пиршество богов…

«В тёмный сад, на самое дно, в траву…»

В тёмный сад, на самое дно, в траву —

Слышать, как бьётся из-под земли вода.

Как мне странно, что я до сих пор на земле живу —

Словно птица, не покидающая гнезда.

Как мне странно, что любит меня этот старый сад,

Словно я — это яблоневое дитя.

Он ведь знает, что я не обернусь назад,

Ни улетая, ни уходя.

Но пока моё сердце тут, у его груди,

Он сплетает ветви, пытается удержать.

Глубоко в полуночном небе плывут круги —

Кто-то канул в небо, и звёзды ещё дрожат.

«В моём краю зима — пожар…»

В моём краю зима — пожар,

До неба выметнуло пламя.

Оно застыло, не дыша,

И степь скользит под облаками:

Поёшь ли, тихо ль говоришь —

Алмазным пламенем горишь!

И слышно только снежный хруст

Да тишину над долгим воем.

Здесь душу покидает Русь

И начинается неволя:

Вдыхаешь в молодую грудь

И степь, и смерть, и снежный путь.

А воздух зол, как тетива,

Свободы ждущая веками,

И всходит белая трава

Вокруг горячего дыханья:

Спеши! Наградою тебе —

Деревня, люди, ночь в избе…

«Печальница и мастерица…»

Маме

Печальница и мастерица

Сегодня сидит без огня.

Далёкий фонарь серебрится

В морозных узорах окна.

Ей кажется: бросишь работу —

И время затянется льдом,

И можно дождаться кого-то,

Кто ищет затерянный дом.

Не цепи смертей и рождений

В предчувствии гласа трубы,

А ветхая ткань сновидений

С серебряной нитью судьбы.

И если расправить руками —

Увидишь в сплетении строк

Горящий на пепельной ткани

Серебряно-светлый цветок.

И пламя займётся иное,

И вспыхнет растерянный взор:

Какой бесконечной зимою

Рождался прекрасный узор!

Какие холодные дали

Свирепо дышали в стекло!

Как руки томились и ждали —

Но вечное время прошло.

«Как я люблю этот поздний покой…»

Как я люблю этот поздний покой —

Низкое небо над белой рекой,

Выстланный снегом каменный мост,

Иву с охапкой брошенных гнёзд,

Издалека, где всходила заря, —

Бурое зарево монастыря,

Много ли, мало ли вёрст и веков

Шелест полозьев, удары подков,

И над покорным молчанием изб —

Флюгер безумный, жалобный визг…

«Мы не умерли и не смирились…»

Мы не умерли и не смирились,

Но взгляни на далёкий закат:

В синем дыме цветёт амариллис —

Это гибнет оставленный град.

Закоптились небесные своды

До глубокой ночной черноты.

В тайном городе нашей свободы

Догорают дома и мосты.

Нам не слышно, как мечутся крики

От огня до небесной реки.

Там горят наши мёртвые книги,

Наши дерзкие черновики.

«Светлеет — словно тонкий лёд…»

Светлеет — словно тонкий лёд

Легко расходится в реке.

Тележка дворника поёт,

Поёт на птичьем языке.

И молодое деревцо

Едва лепечет под окном,

Слепое повернув лицо

Туда, где солнце будет днём.

На миг попробуй замереть,

Закрыть послушные глаза:

Звенят, как праздничная медь,

Малиновые голоса.

О, лёгкий утренний полёт

В пустое небо без примет!

Слепой и тонкий тополёк

Листвой ощупывает свет.

Браслет

Индийские камни на смуглой руке —

Не сон ли тяжёлый, не путь ли кровавый?

Но нет — это к тёмной прозрачной реке

Текут и текут бесконечные травы.

Но нет: это мягко ступает носок,

Но нет: это гул золотого браслета,

Ладонью прижатый горячий висок,

И слёзы, и страх, и мольба до рассвета.

Но нет: это заполночь мимо светил

Ночных — проскользнула в холодных глубинах

Случайная тень ослепительных крыл,

Тревожных и царственных —

Голубиных.

Бронзовый ангел донского монастыря

Перед крыльями твоими

Замираю в тайном страхе:

Вот какие в поднебесье

Иногда летают птахи!

И гудит, пластая воздух,

Крыл томительная бронза,

И глаза твои слепые

Смотрят пристально и грозно.

Но когда же ты летаешь

В пустоте над облаками,

Если даже нынче утром

Ты сидишь на чёрном камне,

А среди крестов и клёнов

Шумно листья облетают,

И хрипатые вороны

Тучи снежные скликают,

И полны густого света

Неопрятные аллеи —

Кажется, не хватит силы

Удержаться на земле…

Гл. 17

Как ворон, замерев над спящим Вавилоном,

Услышишь: ворота откроются со стоном,

Медлительный рассвет восходит на холмы,

Становится светло, но порожденья тьмы

Ещё тревожат сны, ещё в глухих трущобах —

То крадущийся шаг, то мерзкий хриплый шёпот.

Великий город спит роскошным сном блудницы,

И тьма глядит на свет сквозь узкие бойницы —

Туда, в туман полей. В привычной бедной сини

Мерцают купола погубленных церквей.

Жестокий царский труд напрасен — быть пустыне

На месте праздной родины твоей.

Покорствуя, сойти? Восстать ли против Книги,

Тысячелетний рок, как прах, смахнув с весов?

Но сквозь любой толпы приветственные крики

Ты слышишь гневный хор высоких голосов —

И нестерпимо сквозь небесный белый дым

Сияет юный Иерусалим.

«Никто не едет — Бог с тобой…»

Никто не едет — Бог с тобой!

Всё ветер, ветер — свист и плач,

Обрывок ленты голубой,

И белый плат, и чёрный плащ.

И кони, кони — им невмочь,

Хрипят и бьются под кнутом —

Всё ветер! Кто в такую ночь

Отважится покинуть дом.

И звёзды нынче не горят,

И окна бьёт больная дрожь.

Дорога в рай, дорога в ад —

Россия, осень, снег и дождь.

Настанет время, и по ней —

В замужество, на казнь, на суд —

На тройке загнанных коней

Тебя в неволю повезут.

И ты… да хоть кольцо отдашь —

С размаху, в поле, — всё равно —

За наважденье, за мираж,

За это светлое окно…

«Ветка небесной сирени…»

Ветка небесной сирени,

Свет рассыпая кругом,

Смотрит, как в нищем селенье

Гаснет последний огонь.

Стало пустынно и глухо.

Чует ночная трава,

Как повторяет старуха

Вечной молитвы слова.

Молит, склонясь головою:

Сирый, убогий ночлег

Да обойдёт стороною

Всякий лихой человек…

«Как мало нужно — даже не обман…»

Как мало нужно — даже не обман,

Один намёк, корпускула надежды!

Темнеет и сгущается туман,

Но изнутри сияют вежды —

Свобода! Твой высокий гром

Взрывает глушь почти желанной мукой.

Я знаю, завтра мы умрём,

Но здесь, сейчас, перед разлукой

Мы видели прекрасные черты,

Пустые тропы молодого рая,

И слава Богу, если знаешь ты,

Зачем ты губишь нас так рано.

«Уснуть, утомиться…»

Уснуть, утомиться,

На локоть прилегши виском,

Восьмую страницу

Заметить вишнёвым листком,

И пусть, улетая,

Уносит свой лепет и блеск

Прозрачная стая

Почти незнакомых небес.

Я знаю — за ними

Откроется тёмное дно,

И звучное имя

Ему беспечально дано,

И там, словно в зеркале,

Виден ухоженный сад —

В нём листья померкли

И яблоки мягко блестят.

Как тёплые звёзды,

С ветвей улетают плоды,

Небесные вёрсты

Считая среди пустоты.

Сиянье всё выше,

Всё тише и явственней гул.

Садовник не слышит —

Усталый, над книгой уснул.

Уж август, и скоро

Уснёт успокоенный сад.

В глухие просторы

Плоды золотые летят,

И властью мгновенной

В пространстве прервётся полёт,

И в новой вселенной

Желанный росток прорастёт.

«Рыжую шляпу надвину на самые брови…»

Рыжую шляпу надвину на самые брови —

Злое, линялое небо исчезнет из глаз.

Тёмное облако будет лежать на дороге:

Волоколамск.

Густо деревья сплетают унылые пряди,

Солнечный луч не пробьётся сквозь плотную вязь.

В серой пыли, как забытый надкушенный пряник, —

Волоколамск.

Долго молчанье прозрачной твоей колокольни,

Время твоё изнутри разбивает виски.

По мостовой незнакомые белые кони

Звонко идут до зелёной реки.

У пастуха на плечах прогорела рубаха,

Синие очи в глубоких глазницах блестят.

Кони, как струны, дрожа от неясного страха,

Слушают воздух и в сонную воду глядят.

«Желанье властвовать и страсть…»

Желанье властвовать и страсть

К движению и созиданью:

Дымящиеся глыбы класть

В основу мирозданья,

И сотрясать небесный кров

Под грозный гул столпотворенья,

И дерзких молодых рабов

Выслушивать без удивленья,

И им свободу даровать,

Дабы свободными могли бы

Трепещущие жилы рвать,

Под небеса вздымая глыбы.

«О нет, не слепота грозит моим глазам…»

О нет, не слепота грозит моим глазам —

Безумная тоска по тёмным небесам.

В начале сентября, когда едва-едва

Морозною росой затронута трава,

Когда в пустом саду сутулится жасмин,

Вдыхая холода космических глубин

И растворяя грань ошибок и чудес

Меж хаосом Земли и космосом небес, —

В такие времена нет силы не смотреть

В пространство темноты, где умирает смерть,

И можно угадать сводящие с ума

Свободу, и простор, и звёздные шторма.

«Всё есть и будет — смерти нет…»

Всё есть и будет — смерти нет,

Простая истина Вселенной.

Дороги в край благословенный

Вливаются в пути комет,

И звёздным крошевом звенят,

И плещут ржавою водою,

И вот опять перед тобою

Гора, тропинка, дом и сад.

Но это призрак! Дома нет,

Лишь дерева над чёрным срубом,

А в воздухе сыром и грубом

Мерцает яблоневый цвет.

Но нет! Ощеренные пни,

Осенний запах тьмы и тлена…

Ты упадаешь на колена,

Но только голову склони —

Тебя уже зовут с крыльца,

И ты нетвёрдыми шагами

Идёшь, идёшь навстречу маме

И в руки сильные отца,

И пахнет тёплым молоком

Цветастый, яркий мамин запон,

И солнце катится на запад,

И засыпают сад и дом…

«Словно тихая река…»

Словно тихая река,

Небо улицы осенней.

Золотые берега

В воду медленно осели.

Звонким криком на лету

Обещая непогоду,

Птица канет в высоту,

Словно в медленную воду.

Только лёгкую волну

Принесёт холодный воздух.

Через эту глубину —

Ни моста, ни перевоза.

Ну да полно — стынет грудь

От глубокого дыханья.

Шаль плотнее запахнуть —

До свиданья, до свиданья!

Возвратишься ли? — Бог весть!

А воспомнишь ли? — не знаю,

Меж осенних частых звезд

Я другое вспоминаю…

Оранта

Две ладони — восход и закат.

Две ладони — жалеть и ласкать,

Гладить волосы, косу плести,

К изголовью воды поднести.

Две ладони — кормить голубей,

Две ладони — качать колыбель.

Повторяйтесь, восход и закат,

Как молитва на всех языках.

Повторяйтесь, тревога и труд,

Помогайте бесстрастной судьбе.

Две ладони друг к другу прильнут

В материнской печальной мольбе,

Две ладони покорно замрут,

И на долгие-долгие дни

Материнский томительный труд:

Вразуми, помоги, охрани…

«И нам только небо осталось…»

И нам только небо осталось —

Обетованный край,

Осенний синий парус,

Ладья, плывущая в рай.

Какие смуглые лица

У молодых гребцов!

Вселенная удивится,

Человеку взглянув в лицо.

Не спросит: чего ты ищешь,

Взрезая тьму и свет? —

Покинувшим пепелище

Обратной дороги нет.

Но ты ещё прочитаешь

Бездонных очей упрёк:

Как же ты покидаешь

То, что не уберёг…

«Ты ль это, жизнь, обложенная данью…»

Ты ль это, жизнь, обложенная данью

Пустых, невыносимо долгих дней?

И мука одиночества сильней

Необъяснимой муки созиданья.

И сердце ждёт полночного труда:

И звук, и свет — всё обернётся вестью.

Какие тайны, образы, созвездья

Плывут в мои пустые невода!

Как рыбарь, поднимаю свой улов,

Перебираю спутанные сети,

И так светло среди тысячелетий

От серебристого сиянья слов…

«Учитель красок молодых…»

Учитель красок молодых,

Наставник камня, меди, бронзы,

Настройщик слов разноголосых —

Здравствуй, день!

Я угадала твой приход —

Ещё во сне твой голос лёгкий

Скользил ко мне летучей лодкой

Над океаном тёмных вод.

Тебе мерцали из глубин

Сады, дворцы чужих владений,

Но нежный морок сновидений

Одолеваешь ты один.

Учись, новорождённый свет,

Вбирай тепло, металл и камень!

Слова, звучите под руками —

Протест, мольба или сонет.

Счастлив, кто раньше всех пробудит

Свободный колокол небес!

Спешите, помните, что здесь

Другого времени — не будет!

Июль

Над камнем, жарко разогретым,

Голубоватый вьётся дым.

Июль сияет мрачным светом,

Тяжёлым светом грозовым.

В разрывах туч играют блики,

И, ясный в гневно-голубом,

Угрюм и прям, Иван Великий

Вздымает царственный шелом.

— Никто не разгадает даром

Величье страшное твоё!

За миг пред каменным ударом

С небес метнётся лезвиё —

И дождь ударит по брусчатке,

И хлынут чёрные ручьи —

Мгновенья гнева будут кратки,

Как мысли тайные твои.

Душа — она уже взлетела

Под гулкий колокол грозы,

А обезглавленное тело

Уволокут в канаву псы.

«Молиться и каяться поздно…»

Молиться и каяться поздно —

Загадано всё наперёд.

Грядущее ясно и грозно,

Как этот ночной небосвод.

Но сладко томиться надеждой,

Что жизнь повторится опять,

И снова над родиной снежной

Звезде равнодушной сиять,

И снова и кони, и сани,

И запах морозных овчин,

И сердце измучено снами —

Болит и болит без причин.

«Ещё не видно первых звёзд…»

Ещё не видно первых звёзд,

Пустое небо ясно-серо,

Алмазная твердыня мира

Податлива, как тёплый воск.

Какой медлительный огонь

В небесном пологе витает?

Звенящий воздух мягко тает

И исчезает под рукой.

Недолгий сумеречный час

Смятенья и непостоянства

В другое, тайное пространство

Неодолимо манит нас.

Лететь! В неведомое, прочь,

Легко, легко, почти невольно!

Вздымает на востоке волны

Темно сияющая ночь —

И если первый взор звезды

Полёт стремительный застигнет,

Летун как бабочка застынет

В алмазных гранях пустоты.

«Бежать, спешить — и не остановиться…»

Бежать,

спешить —

и не остановиться.

Мелькают окна,

взгляды,

листья,

лица,

Но вдруг однажды вспугнутая птица

Коснётся лба

стремительным крылом —

И в это же мгновенье всё кругом

Замрёт —

и не посмеет пробудиться,

Пока она

не позабудет страх,

Не запоёт в глубоких небесах.

Пиала

Прозрачным светом налитая,

Ты в глубине едва темна.

Коричневая, золотая,

Горит узорная кайма.

В ней стали знаками простыми

Дорога в розовой пыли,

Селенье на краю пустыни

И солнце на краю земли.

И радость утреннего сада —

Он ветви сильные простёр

В небес недолгую прохладу

И сквозь ограду, на простор.

Простой узор на хрупком своде

Сплетает вечность и предел.

Как видно, о другой свободе

Воспомнить мастер не хотел.

Его рука напоминает,

Узоры лёгкие вия,

Как щедро небо наполняет

Земную чашу бытия.

«Ни звонниц, ни колоколен…»

Ни звонниц, ни колоколен,

Мрак небес звёздами вышит,

Слабый звон над тихим полем

Ночь прозрачную колышет.

Град ли светлый, дивный Китеж

Звоном медленным туманишь?

На краю — да не покинешь!

В глубину — да не заманишь!

В сонных травах, в рыжей глине,

Там, где чутко дремлет камень,

Вековые царства гинут,

Звёзды меркнут, души канут.

Проведи меня по краю

Над поющею долиной,

Вкруг неведомого рая,

Вкруг мечты неутолимой.

«Ещё повсюду, как на лёгкой ткани…»

Ещё повсюду, как на лёгкой ткани,

Ни золота, ни серебра,

Но диких трав глубокое дыханье —

Начало сентября.

И веет упоительно и пряно

От буйных пустырей,

Где за поникшей гривою бурьяна

Стеной стоит пырей,

И робко тянет к небу повилика

Последние цветы,

И птичьего стремительного крика

Не слышно с высоты…

Все звуки гаснут. Наполняют землю

Жара и тишина,

И воздух густ и зелен, словно зелье

Беспамятного сна.

Время

Маме

Когда земля начнёт свой новый круг,

Мы будем три сестры:

Анастасия, Антонина, Нина.

Мы будем жить в большой глухой избе

Над быстрою холодною рекой,

С утра до вечера, над пяльцами склонясь,

Мы будем вышивать:

Клубнику — алым,

Зелёным — листья,

Белым — лепестки.

Вечерний дух нахлынет от реки —

Мы сказки страшные припомним:

То злую ворожейку Паучиху,

То гиблый омут, то глухой сосняк,

Где под зелёным холмиком земли

Давным-давно бродяга похоронен…

Приданое лежит по сундукам:

Вот скатерть с белым выбитым узором,

Вот покрывало на постель,

Подзор,

Салфетки с петухами и цветами,

Шуршащие сатиновые платья,

Холодные шелковые платки…

Вечерним духом тянет от реки.

Но кто-то едет!

Нет, всё тихо-тихо.

И всходит на крыльцо,

И дверь скрипит…

Всё кончилось.

А дом над узкой речкой

Обвалится,

Травою зарастёт

И в половодье на глухой заре

Сползёт с обрыва в воду.

«Россия! Все твои черты…»

Россия! Все твои черты

Оттиснуты в душе.

Повсюду узнаёшься ты:

В тоске и в мираже,

Но лучше муку и позор

Вдохнёт больная грудь,

Чем этот голубой простор

И ровный санный путь.

Как безутешно плачет медь

Вдоль синей белизны!

Мне было б легче встретить смерть,

Чем белый лик луны.

Среди нетронутых полей

И молодых снегов

Пред вечной чистотой твоей

Смолкает в жилах кровь…

«От белых лент, от сонных рек…»

От белых лент, от сонных рек

Сквозит холодное сиянье.

Пошли мне, Господи, ночлег —

Меня измучили скитанья.

В убогих русских городах

Горят огни до поздней ночи,

Но гаснет свет — и волчий страх

У спящих выедает очи.

И ясно слышно скрип саней,

Коней дыхание густое,

И ночь сияет всё сильней,

И всё темней в её просторе.

Куда идти? Кого винить?

Кого молить повинным словом,

Коль под Твоим высоким кровом

Нам негде голову склонить…

«Когда позор, тоска, бессилье…»

Когда позор, тоска, бессилье

Отравят грудь,

Для тайных странствий по России

Есть Млечный Путь.

Туманна бледная дорога —

Туман смахни,

И засияют издалёка

Огни, огни.

Смотри, пока застигнет утро:

В холодной тьме

Они рассыпаны, как будто

Письмо к тебе.

Слова горят, но слог бесстрастный

Хранит покой,

И ты уже из тайных странствий

Спешишь домой,

Ночного ветра злое пламя

Сбиваешь влёт,

Но слабый голос над полями

Поёт, поёт…

Зачем он царствует над нами

В просторах тьмы?

Неодолимыми волнами

Скользят холмы,

Под властью голоса ночного

Немеет грудь,

И нет уже пути иного —

Есть Млечный Путь.

«О, если и вправду написана Книга Судеб…»

О, если и вправду написана Книга Судеб —

Страницы печали, и гнева, и страсти, и славы, —

Склоняется небо, как чаша смертельной отравы,

И тёмною влагой питается зреющий хлеб.

И огненным взором по древним страницам летя,

Светило Земли потускнеет за долгие годы,

И кто-то последний умрёт на пороге свободы,

Последнего знака, последней звезды не дочтя.