Роман с Постскриптумом

Нина Пушкова, 2021

Студенткой Щукинского театрального она мечтала о карьере актрисы. Но когда случилась в жизни Любовь, оставила съемки в кино и не пошла на театральную сцену, пожертвовав манящей аурой артистического мира. Любимым и единственным мужем стал Алексей Пушков – теперь известный телеведущий популярной программы «Постскриптум», а тогда – студент МГИМО. В увлекательном романе о своей жизни Нина Пушкова предельно и интригующе откровенна. Судьба была богата на встречи со многими знаменитыми и просто интересными людьми, но главным остались поле семьи, союз по любви, который длится уже более трех десятилетий…

Царь на миг

Первый президент независимой Грузии умер в новогоднюю ночь. Умер внезапно. Он был совсем не стар — ему было чуть больше пятидесяти, и многие тогда поговаривали, что ему помогли умереть.

Его прах трижды был перезахоронен. В феврале 1994 года с пышными почестями его хоронили в чеченской столице — в Грозном. И лишь тринадцать лет спустя прах его вернулся в Грузию.

Там, на земле предков, гроб с его останками, укрытый старинным грузинским флагом алого цвета с белой и темной полосами посередине, был предан земле на священной для грузин горе Мтацминда.

С этим человеком судьба единожды свела меня за много-много лет до этого. До этих поистине драматических событий.

Дело происходило в ресторане ВТО. Это был легендарный ресторан: здесь Высоцкий впервые встретил Марину Влади и сразу же признался в любви; здесь трагический Олег Даль демонстрировал всем вшитую в вену ампулу — чтобы не пить, а многие тянули ему свои рюмки: «Олежек, брось, выпей с нами». Здесь умер Лаврентий Масоха, и его тут же уложили на стол, накрыв скатертью, в ожидании скорой, а за соседним столом выпивали за упокой его души. Здесь много чего было…

Молодой человек, пригласивший меня на ужин, отлучился для разговора с людьми, которые, подойдя к нашему столу, попросили его на минуту выйти. До этого мы с ним довольно эмоционально обсуждали его дипломную работу по пьесе Ануя «Эвридика». Он был латышом и завершал свое обучение на режиссерском факультете ГИТИСа у Марии Иосифовны Кнебель. В день католического Рождества он пригласил меня на свидание. Для меня все это было очень романтично: ведь в Советском Союзе праздновать даже православное Рождество было не принято, а тут вдруг предложение отпраздновать этот праздник «вместе с католическим миром» — как сказал Петерс: «Я убежден, что половина присутствующих в ресторане даже понятия не имеют, какой торжественный вечер сегодня».

Думаю, нетрудно представить ощущения молодой девушки, первый раз оказавшейся в «гастрономической Мекке» театрального мира. «Судак Орли», «Котлеты Адмирал» казались тогда названиями театральных романов. Все вокруг представлялось шикарным, таинственным, полным сюрпризов и знаменитостей.

А ведь в Москве в то время все было жестко разграничено. Ты не мог запросто пройти в ресторан. На твоем пути тут же возникал швейцар или никто не возникал — на запертой двери висела вечная табличка «Мест нет». А ресторан ВТО, или ЦДЛ, или Дом кино — все, мечта! Для простых смертных, которых страна (!) или швейцар не знали в лицо, — мест не было! Никогда!

И вот я в ресторане ВТО впервые. Ну прямо первый бал Наташи Ростовой.

На мне новый французский батник (с ума сойти — заплатила за него семьдесят рублей, это почти две стипендии) красного цвета. Сейчас бы сказали — карминного. Но тогда все было проще: просто сыр, просто вино — белое или красное (сухое), сервелат, рыба. Продукты, цвета, обувь, одежда имели скупые описания. Страна-производитель — вот был главный критерий качества. Французские духи, крем, одежда, белье или обувь — это из области почти запредельного и поэтому высоко ценимого.

Но вернемся в ресторан. Я чувствовала себя королевой, и единственное, что мне очень хотелось продемонстрировать, — интеллект. С внешностью мы, студенты театрального, не очень-то носились. А вот ум, когда отмечали твой ум — ой, как это было приятно. Во всяком случае, у меня это было так.

Итак, сижу я в обновке, напротив меня молодой человек нордического типа, с легким иностранным акцентом, который я иногда передразнивала, а вокруг — вокруг одни знаменитости — селебритиз, как сейчас говорят. И ты ощущаешь себя по праву частью этого мира.

Недалеко от нас шумная грузинская компания тоже, видимо, что-то отмечала. Несколько мужчин о чем-то живо переговаривались, часто поглядывая в нашу сторону. Я их не знала. Но, находясь в ресторане ВТО, я про себя предположила, что, возможно, это грузинские деятели культуры. Один из них просто гипнотизировал меня своим взором — огромными черными глазами. Я привыкла, что на меня смотрят, и не обратила внимания, как от «грузинского стола» к нашему подошел мужчина и что-то на ухо сказал моему собеседнику. Они вышли вместе со словами «извините, на минутку».

Через десять минут моего одинокого сидения за столом, ко мне с огромным букетом роз (зимой!) направился высокий седоватый, элегантно одетый мужчина.

— Вы одна… — Он протянул мне цветы.

— Нет, я не одна, — возразила я, — сейчас подойдет…

— Нет, вы одна, и будете одна, пока я буду с вами.

В ресторане ВТО Высоцкий впервые встретил Марину Влади и сразу признался ей в любви

Я опешила от такой уверенной агрессивности.

— Звиад Константинович Гамсахурдия. Для вас просто Звиад, — представился нежданный визитер.

— Вы кто? Вы откуда? — строго спросила я тоном, каким в отделе кадров спрашивают «вы из какой организации?».

— Я грузин, благороднейший из грузин.

А как раз за пару дней до этого у нас в училище, а еще раньше во ВГИКе я заслушивалась лекциями потрясающего философа Мераба Константиновича Мамардашвили. «Сократ нашего времени» — звали этого удивительнейшего человека, тоже грузина, лекциями по античной философии и философии искусства влюблявшего в себя любого, кто его хоть раз слышал.

Легко перейдя в созвучие — Константинович, грузин, я выпалила с гордостью:

— А я студентка Щукинского, и у нас недавно выступал с лекциями тоже благороднейший из грузин — Мераб Константинович Мамардашвили.

— Он!.. Он вылизывал русским ж…у до блеска. Его Грузия ненавидит.

Мне показалось, я ослышалась. В голове были еще свежи впечатляющие Мерабовские «…основная тайна бытия — это совесть, человек — сверхприродная сущность», и вдруг такая неприязнь в голосе моего собеседника, такая, я бы сказала, брезгливость. И к Мамардашвили, и к русским…

— Я — русская! И вы оскорбляете благородного человека. Если бы он был здесь сейчас, он бы, может быть, влепил вам пощечину, — сказала я гневно.

— Слабак он против меня во всем, но не будем об этом. Но вы мне нравитесь. В вас чувствуется благородное присутствие. И я хочу понравиться вам. Возьмите цветы — это вам. Я расскажу вам о себе, я прочитаю вам о себе… Поехали, уже поздно.

— Никуда я с вами не поеду. Сейчас вернется молодой человек… — Я не понимала, куда запропастился Петерс, и у него, кстати, был номерок от моей дубленки.

— Он забыл с вами попрощаться и оставил вот это. — Звиад раскрыл ладонь и показал мой (!) номерок из гардеробной.

Я была совершенно обескуражена: оказалась одна в ресторане, рядом этот странный, но интригующий грузин, куда-то исчез Петерс со своим католическим Рождеством.

— Мне надо вернуться в училище, — заторопилась я. Но так как такой огромный букет роз, да еще зимой, я получала впервые, мне было жаль его оставлять. — Благодарю за цветы, они очень красивые, — сказала я.

— Куда же? Молодой девушке негоже гулять в одиночестве по ночному городу. Я провожу вас.

Действительно, подумала я. И ведь правда, поздно. Да и из ресторана в одиночестве выходить как-то не так… Это тебе не из училища в любое время суток выпархивать. Здесь особое восприятие.

Он царским жестом надел на меня мою дубленку и протянул, как милостыню, десять рублей швейцару. Тот прям припал почти к ногам и, угодливо распахнув перед нами дверь, первым выскочил на холод.

На скупо освещенном бульваре у входа в ресторан стояла черная «Волга». С неба на цветы красиво падал легкий свежий снег. Пахло морозом и розами. Гамсахурдия распахнул передо мной дверцу машины.

— Мне вниз по бульвару, до Сивцева Вражка, а потом…

— Ну мы, наверное, сначала меня завезем. — И он что-то по-грузински быстро приказал шоферу.

Я не стала протестовать. Только что я приняла цветы из рук этого мужчины, он заплатил за ужин (вместо моего исчезнувшего куда-то кавалера). Да, его поведение было слишком самонадеянным, но мне он не сделал ничего плохого. К тому же он сумел заинтриговать меня — я почувствовала какую-то тайну и уж явно необычность. «Если он попросит о свидании, может быть, встретиться с ним в субботу днем», — успела подумать я, как вдруг машина очень быстро остановилась.

— Поднимитесь со мной, я подарю вам мои книги, — Звиад Константинович вышел и открыл дверь с моей стороны.

— Нет, нет, в другой раз, поздно…

— Это не займет много времени. — Он уже тянул меня за правую руку на тротуар.

— Я не могу, я должна ехать…

Но фразу я не успела закончить. Я фактически была выдернута из машины.

Он быстро захлопнул дверь, и «Волга» тут же отъехала.

Перепуганная и негодующая, я стояла перед ним. На улице были мы одни. Я знала, что он не бандит, не насильник, книги пишет, и вообще — интеллигентный человек. Но что-то в его лице было пугающее — ненормальное.

— Пойдем ко мне! — раздельно, по слогам произнес он и грубо потянул меня в подъезд.

— Пустите меня, пустите! — заорала я в свою очередь «страшным» голосом. Страшным потому, что театральный, а значит, громкий — он гулко отозвался на пустой улице. Да к тому же мне действительно стало страшно. Он от неожиданности даже остановился.

— Ты что? Ты отказываешь мне? — внезапно тихо произнес он. — Ты кому отказываешь? Я — князь! Я царь! Я буду грузинским царем! Хоть на час, хоть на миг! — Он уже почти хрипел.

Звиад Гамсахурдия: «Я буду грузинским царем! Хоть на час, хоть на миг!»…

…мечта сбылась

Его красивое лицо исказилось и казалось уродливым. И в это же мгновение он так дернул мое запястье, что у меня потемнело в глазах. Выронив цветы, я схватилась за свою правую руку и принялась ее укачивать, как младенца, пытаясь хоть как-то унять горящую боль. Лицо мое заливали слезы. Я выскочила на проезжую часть, почти под мчавшуюся машину, ничего не видя и не понимая.

Водитель резко затормозил, и его развернуло в обратную сторону. Когда он вышел из машины, готовый обругать меня на чем свет стоит, я, протягивая ему дрожащую и распухающую на глазах руку, почти в глубоком обмороке жалобно попросила: «Пожалуйста! В Склиф!»

— Ой, дочка, как же это тебя? — Он уже помогал мне усесться. — И меня чуть не угробила. Хорошо, я из-за снега тихо ехал. И то вишь, развернуло. Счастье, что на встречке пусто. Бог, видно, всех нас поберег. А что там вокруг тебя навроде как цветы на снегу были, или мне чего показалось?

— Показалось. Спасибо вам. — Я почти счастливо улыбалась, несмотря на сильную боль. — Вы такой хороший.

— Да ладно тебе, хороший. Все ты так прям сразу и видишь. Знаешь, какое ночью может быть? Я такого навидался. — Он старался меня отвлечь. Может, боялся, что сознание потеряю.

Когда мы остановились у приемного отделения Склифосовского, мой спаситель побежал внутрь, и я слышала, как он кому-то уже говорил: «Скорее, скорее, белая как смерть».

Из больницы я вышла утром. После обезболивающего со снотворным еще побаливала голова и слегка подташнивало. А моя правая рука была в гипсе. И вся прошедшая ночь казалась мне ирреальной, случившейся не со мной: ресторан, Петерс, Гамсахурдия, дядечка-водитель, врачи, рентген, заливка гипсом…

Гамсахурдию хоронили трижды, последний раз — на земле его предков

Я поехала в училище. В магазине «Диета» на Арбате я купила две калорийные булки за десять копеек и граненый стакан кофе с молоком. Мне предстояло поглотить все это, непривычно работая левой рукой. Донести кофе до стоящего на ножке высокого столика мне помогла сердобольная уборщица, которая заметила свежий гипс на руке — белый, как снег за окном.

— Упала? — участливо поинтересовалась она по дороге.

— Да, — соврала я. И сразу же приняла эту версию ответа для всех других интересующихся.

— Повезло тебе еще. А вот я на днях кровь мыла. Одна толстуха голову у нас разбила. Ну да ешь на здоровье.

Первая лекция у нас была по русской литературе. Писать я не могла и не пыталась — упала неудачно, что уж тут… После лекции я подошла к нашему преподавателю — Гальперину Владимиру Абрамовичу:

— Владимир Абрамович, а вы не знаете грузинского писателя Звиада Гамсахурдию?

— Нет, Ниночка, его я не читал. Но у него отец хороший писатель. А сын, по-моему, диссидент больше, чем писатель.

Что такое диссидент, я тогда не знала. Спрашивать тоже не стала. Но то, что среди них встречаются сумасшедшие, я, глядя на руку, не сомневалась.