Женщина на корабле

Нина Парфёнова, 2015

Можно ли, выполняя обычное редакционное задание, стать участницей невероятных и смертельно опасных событий? Журналистка газеты «Север» Валерия Шингареева, осуществляя информационное сопровождение строительства горно-обогатительного комбината, оказывается в водовороте происшествий, где сплетаются загадочные убийства, экологические катастрофы, мистические приключения в таинственных северных горах и даже бизнес-интересы представителей криминалитета и власти. Смогут ли герои преодолеть препятствия на пути к счастью, когда потерянная много лет назад и неожиданно обретённая любовь становится угрозой? Комментарий Редакции: Сильная история про смелую, решительную женщину и вечную любовь, способную преодолевать непреодолимые препятствия. Женщина на борту – это не злое предзнаменование, если именно она управляет кораблем своей жизни. Содержит нецензурную брань.

Глава седьмая

Апрель подходил к концу. В Москве стояла жара под тридцать. Весна превращалась в лето. Люди ещё неохотно расставались с плащами и куртками. Но уже плавился асфальт, а солнце светило и грело ярко и ровно. Зелень на деревьях была лёгкой и прозрачной, словно тонкое кружево. А в переходах метро продавали ландыши, такие нежные, робкие, с изящно вырезанными листьями. Когда-то в детстве рисовать их Лерка любила, пожалуй, это единственное, что ей удавалось изобразить на листе с помощью кисточек и гуаши. Ну, не дал Бог художественного таланта! Впрочем, дал другой. Журналистика — дело хоть и трудное, но интересное. Газета стала для неё домом, а редакция — семьёй. Ну что поделать, если и дом и семья ей заказаны. Ещё раз подтвердился этот невесёлый вывод, жизнь снова сыграла с ней злую шутку, поманив, обольстив лёгкой усмешкой счастья.

Она думала о том, что завтра сядет в самолёт, а через несколько часов выйдет из аэропорта в неприютный, заснеженный город, город, в котором жила столько лет, что он давно стал ей родным. И квартира будет пустой и гулкой, как вокзал, временное прибежище после долгого, тяжёлого и суетного дня. Ощущение временности, ломкости бытия так явственно охватило её, что она помотала головой из стороны в сторону. “Бред какой-то. Чушь и экзистенциальный бред. Сартр, Камю, Гребенщиков и Ионеску в одном флаконе…” Но в этой квартире придётся жить, более того, опять искать в себе силы жить и работать!

Солнце вдруг спряталось, а небо затянуло серыми тяжёлыми тучами. Хлынул дождь. Влажный туман размыл очертания домов и деревьев парка. Громады многоэтажек слегка читались вдали. Дождь лил стеной. Купол торгового центра напротив станции метро выглядел бакеном на глади серой воды. В небе громыхнуло. Дождь усилился, сверкнула молния, ровный шум льющейся с неба воды прерывался визгом автомобильной сигнализации. Домов за парком не стало видно совсем, плотную пелену дождя прорезали красные огни автомобильных габаритов на дороге.

Гроза заканчивалась, дождь стал слабее. Ощущение чуда ушло — за окном вновь был огромный, мокнущий под дождём город. Сейчас она никуда не хотела ехать, ни домой на север, ни домой на юг, ни туда, где был он. НИКУДА! И этот огромный город был ей не нужен тоже. Всё чужое, люди чужие, беды чужие, радости чужие. Пожалуй, только сейчас, стоя перед окном на двадцать третьем этаже гостиницы, возвышаясь над беспредельной Москвой, она так остро почувствовала, каким бесприютно-одиноким может быть человек. За всю свою почти тридцатипятилетнюю жизнь она никогда такого больного одиночества не переживала. Она прислушалась к себе — нет, уход мамы, как бы кощунственно это ни звучало, уже становился привычным, к больной своей любви она за пятнадцать лет тоже привыкла и с чувством этим сжилась. Появилось что-то новое. И это новое было совсем другим, неизведанным, горьким и опасным. Оно тревожило, звало. А зову опасности Лерка привыкла доверять, тут уж ничего не попишешь, надо — и всё. Надо ехать домой на Север — там моё место, это новое находится там. Решение, впрочем, было подкреплено авиабилетом — на завтрашний утренний рейс. Лерка вздохнула и, выйдя из номера, направилась к лифтам, чтобы, спустившись в холл гостиницы, заказать раннее такси в аэропорт.

Рассветный московский воздух был тёплым и влажным, широкие проспекты — почти пусты. Вместо привычных двух с лишним часов такси домчалось за час с небольшим. Аэропорт шумел, но ещё как-то лениво, по-утреннему. Ещё чисты урны у огромных стеклянных дверей, как-то нехотя стекаются ко входу в аэровокзал не выспавшиеся пассажиры, свободны почти все столики в кафе. Лерка купила у бледной продавщицы (видно, не сменилась ещё, с ночи работает) кофе, села за столик у окна. Скоро объявят регистрацию, начнётся суета, а пока можно спокойно посидеть и не думать о предстоящем полёте. Она наблюдала за людьми, уже охваченными предотъездным мандражем, они суетились, проверяя паспорта и билеты, оглядывая багаж, вытягивали шеи, следя за номерами рейсов на табло. У Лерки багажа почти не было, немного вещей в сумке и книги в пакете, она не собиралась сдавать их, поэтому не бежала упаковывать, постоянно сверяясь с часами, чтобы не опоздать к регистрации.

Наконец объявили её рейс, она встала, подхватила свои сумки и пошла к стойке регистрации. Там уже выстроилась небольшая очередь. Люди здоровались друг с другом — как-то получалось, что самолётами летают всегда одни и те же. В их маленьком северном городе мир тесен. Лерка тоже отвечала на приветствия и терпеливо ждала своей очереди.

Наверху, пройдя зону досмотра, она подошла к огромному, во всю стену окну и наблюдала за жизнью лётного поля, пока не объявили посадку.

Место в самолёте ей досталось неудачное, в самом хвосте, мимо то и дело кто-то сновал, уши моментально болезненно заложило. Самолёт летел натужно, часто проваливаясь в воздушные ямы. Она закрыла иллюминатор шторкой, пристроила голову к вибрирующей пластиковой панели и не заметила, как уснула.

Проснулась, когда самолёт уже закладывал вираж перед посадкой. Открыла шторку и как-то отстранённо смотрела сверху на заснеженную тундру, петли речушек, тёмные пятна редких лесов и город, растянувшийся вдоль величественной, скованной бирюзовым льдом реки. Здесь даже признаков весны не наблюдалось! «Четыре раза нынче буду весну встречать…» — подумала отрешённо. Садились тяжело — дул сильный боковой ветер, пилотам пришлось дважды заходить на посадку. Пассажиры сидели тихие, напряжённые. Наконец шасси соприкоснулись со взлётно-посадочной полосой, самолёт слегка тряхнуло, и он покатился вперёд, снижая скорость. Сели, слава Богу.

Ледяной ветер моментально прихватил уши. Надо же, первое мая, а мороз явно за двадцать. Но в насквозь промёрзшем автобусе хотя бы не было ветра. Интересно, кто закупает для северных аэропортов автобусы вообще без всякого обогрева, словно разнеженные пассажиры выходят из самолёта где-нибудь в Риме или Неаполе? Слегка согревшись в здании аэровокзала, Лерка на такси поехала домой. Город почти пуст, редкие прохожие уворачиваются от ледяного ветра, машин тоже мало. В такие дни разве что таксисты садятся за руль, чтобы развести горожан из гостей в гости, в рестораны и на дискотеки. Недавняя оттепель покрыла тротуары острыми ледяными наростами, а счищать их в такой холод да ещё в предпраздничный день дураков не было.

В квартире пахло пылью, но цветы бодро зеленели за прозрачными занавесками. «Молодец, Ленка, поливала — не подвела», — мысленно похвалила за усердие подругу. Прошлась по квартире, раздеваясь на ходу, бросила сумки, подошла к книжному стеллажу, занимавшему большую часть комнаты. Дунула на полку, взвихрив маленькую пыльную бурю. На одной из полок заметила какой-то непорядок, тронула рукой стопку тетрадей — это были её дневники, её единственные собеседники, когда ей хотелось поговорить о «той» жизни, о Володе. Там она записывала свои мысли и чувства в подробностях, всё, что происходило когда-то с ними. Там не было ни одного придуманного слова, всё пережитое и переболевшее. И всё — со своими настоящими именами. Она никогда не думала предавать свою историю гласности, зачем? Там же она записывала стихи, рождавшиеся во время этих ночных бдений за тетрадкой. В нормальной жизни она стихов не писала и уж конечно, не собиралась их публиковать. Но эти «литературные посиделки» давали иллюзию близости к нему.

Когда я перестану говорить «мы»

И снова стану говорить «я»…

Она перелистала лежащую сверху тетрадь. «Не поняла!» Это была самая первая тетрадь, начатая тогда, в далёких уже восьмидесятых. Ни при каких обстоятельствах она не могла лежать сверху — Лерка не открывала её уже года три. Значит, кто-то рылся в ее вещах, листал дневники, читал всё написанное? Ленка?! Да нет! Это не могла быть Лена, ни за что! Щепетильность Свистуновой была известна всем. Нет, все прекрасно знали, что Ленка может прочитать любой документ, лежавший на столе интервьюируемого ею начальника любого ранга, прочитать прямо так, вверх ногами, а то и тихонько стащить из приёмной копию какого-нибудь постановления. Но она никогда не публиковала того, чего её просили не писать, эти все постановления никакой тайной не являлись и нужны были исключительно для информированности самой Лены в теме. И чтобы она хотя бы прикоснулась к чему-то личному, тайному?! Это было табу!

Лерка глазами пробежалась по полкам. Так и есть, кто-то перерывал её бумаги, открывал папки архива, где лежали черновики статей, наброски, ксерокопии судебных приговоров, расшифровки интервью, всякие официальные и неофициальные справки. Но зачем? Что у неё искали?

Лерка сняла телефонную трубку и набрала номер. Свистунова откликнулась сразу, но голос был каким-то блёклым, усталым.

— Леночка, привет! Я приехала! А что с тобой? Ты болеешь?

— Лера, хорошо, что ты приехала. У нас горе такое, — и расплакалась прямо в трубку.

— Лена, Лена, что случилось?

— Лёшу Ворохова убили.

Лерка с размаху села на диван, едва не выронив из руки трубку.

— Как убили? Кто? За что?

— Лер, я пока не знаю ничего, абсолютно. Его нашли несколько дней назад, за Домом культуры, ну, знаешь, там, где мусорные контейнеры. Слушай, я к тебе сейчас приеду, а? У тебя, поди, ничего закусить нету, я всё привезу. В магазин не ходи, холодно, после юга простынешь сразу. Ладно?

— Конечно, приезжай.

В трубке забились гудки отбоя. Лерка смотрела на гудящую трубку непонимающим взглядом. Лёшу? Ворохова? Убили? Этого маленького, худенького, вихрастого, белобрысого мальчишку, который в жизни ничего плохого никому не сделал? За что? И, застонав, она швырнула трубку на диван. Лёшка, что же ты наделал? С кем ты поделился этой чёртовой информацией? Зачем?

Она подошла к стеллажу и снова посмотрела на свои бумаги. Хмыкнула, подровняв папки на полке. Понятно, что искали. Подтверждения, что и я в курсе? Попыталась разобраться в своих чувствах — нет, она пока ничего не чувствует.

В дверь позвонили. Ленка ввалилась красная от мороза, в замёрзших очках, какой-то смешной короткой шубе, замотанная шарфом. Чмокнув Лёрку в щёчку, сунула ей в руки пакет.

— Давай, Валерон, разбирай. — Сама же начала разматывать свой длиннющий шарф и освобождаться от ста одёжек.

Лерка на кухне достала из пакета две бутылки коньяка, закуску, быстро накрыла на стол.

Лена разлила коньяк и посмотрела на Лерку.

— Ну, давай, не чокаясь.

— Лена, рассказывай.

Та закусила, немного помолчала и начала.

— В общем, так. Нашли его в понедельник, за Домом культуры, возле мусорных контейнеров. Сейчас такой мороз стоит, а тогда резко потеплело, лужи кругом, а утром подморозило. Короче, достоверно выяснить, когда убили, трудно, как говорится, не представляется возможным. Он был сильно избит, а ещё… У него насчитали сорок восемь ножевых ранений. Сорок восемь! Да у нас тут сроду ничего такого не случалось. Так, молодняк на дискотеке помахается до крови, менты приедут, всех загребут, потом разбираются да выпускают. Сама же знаешь, все убийства исключительно на бытовой почве, по пьянке. Но чтобы так, целенаправленно, сорок восемь ударов! Это чума просто. Весь город на ушах стоит. Ты вот знаешь, кто его отец?

— Лен, ну откуда? Сколько он у нас работал — с полгода? Я вообще про него не знаю ничего!

— У него, Валерон, папа — зам. начальника территориального УФСБ. Прикинь!

— Мама дорогая! Я с ФСБ вообще дел никогда никаких не имела, по фамилиям их не знаю.

— То-то и оно. И я не знала, пока всё это не случилось. Фиг его знает — Ворохов и Ворохов, Вороховых на свете пруд пруди. Не все же они родственники. Тут такое началось! Ментов всех подопнули, они носом землю роют! Да что-то пока ничего не нарыли…

— И какая у них официальная версия?

— А не знаю я, какая у них там официальная версия — они мне про то забыть сказали. Тьфу ты, чёрт, сказать забыли. Это ты у нас с милицией работаешь, не я. Так что давай, после праздников пообщайся со своими дружбанами.

— Дружбанами? Скажешь тоже! Не такая уж у меня с ними и дружба. Сама знаешь, из них друзья… Налить?

— Наливай. Ладно. Но ты всё равно давай, с Мамонтовым согласуй и в милицию. Они тебе доверяют. — Она сделала паузу и выпила. — Они, по-моему, уже полгорода опросили, всех, кто на дискотеке был в воскресенье, всех их друзей и родственников, всех, кто обычно там трётся. Только, по-моему, никто ничего не видел и не слышал. Лёху — да, видели, был, с девчонками в баре сидел, выпивал или нет — не знаю. Танцевал — видели. И всё. Никакой больше информации у меня нет.

— А что он писал в последнее время?

— Анализировал нынешний отопительный сезон. ЖКХ, конечно, козлы, топят нынче кое-как, что-то у них там по осени с досрочным завозом не заладилось, солярки на котельных не хватает. Когда их, паразитов, уже на газ переведут… Но чтобы за нехватку солярки, художественно описанную в лучшей газете всех времён и народов «Север», выходящей тиражом в десять тысяч экземпляров, у нас убивали?! Журналистский цех шибко бы поредел. Фигня это всё, мы же не в Москве, и Лёха не раскрыл уголовное дело века про хищения в топливно-энергетическом комплексе на сто миллионов долларов! — как-то горько съехидничала Свистунова.

— Как знать, как знать…

— Ладно, Валерон…У тебя как?

Лерка рассказала о смерти мамы. Они поплакали, вытирая слёзы салфетками. Лена вспомнила, как несколько лет назад тоже хоронила мать. И тоже смотрела тогда на её друзей и коллег и спрашивала про себя — почему она? Почему именно она? Почему вы все живые, а её больше нет?

— Да, Лера, так всё это. Трудно примириться, когда уходит дорогой тебе человек. Мне недавно так сказали — когда умирают родители, это как на войне. Ты один в окопе, и твоя очередь следующая, тебе выходить под пули в штыковую. Страшно, страшно. И тоска такая, столько надо времени примириться с этой утратой. Всё время вспоминаю, как маму обидела когда-то, слово жестокое сказала. Что в переходном возрасте творила, ведь я её так обижала! И извиниться всё как-то времени не было, поговорить хорошенько. А потом — раз и всё, не перед кем извиняться. Вот и гложет это чувство вины годами. Всё мусолишь — неужели нельзя было промолчать или как-то иначе это выразить? Нет, лепила, что попало. И не исправить… — горестно вздохнула Ленка.

— Это правда. Я тоже всё думаю об этом, всё жизнь нашу по полочкам раскладываю. И приезжать надо было почаще, и письма писать, и звонить… Отец один остался там, правда, тётка с ним, сестра его, но это ведь совсем не то, хоть и родной человек. А как тут почаще будешь приезжать, из такой-то дали…

— Ну да… Моя-то хоть тут, при мне жила. А отца я совсем не знала. Мать всю жизнь отмалчивалась. Помнишь, я как-то в отпуске не на море поехала, а в Новосибирск поперлась? Типа, к тётке? Ну вот… А это я отца искала. Таки нашла! Подхожу к дому, звоню в дверь — Здрасьте, мол, я ваша дочь! И протягиваю открытый паспорт — Свистунова Елена Максимовна… год рождения… все дела. А он смотрит на меня и молчит. И дверь закрывает перед самым носом….

— А это точно твой отец был?

— Да точно-точно… Я и похожа на него. Вот так бывает. Потеря потерь… Ну, наливай что ли! — подруги выпили «в отбивку» темы.

— А в город своей юности как съездила? Погуляла от души? — Ленка блеснула глазами, — Статьи, Валерон, классные получились. Такие с энергетикой… Чего тебя так попёрло на тему обогащения фосфоритов? Это что, такой поэтически-лирический процесс? Производственная сага да и только. А сама-то — ой, не могу, не справлюсь, про фосфориты только в школе слыхала…

— Лена, не поверишь, я там, в этой самой фирме «Витлор» встретила любовь всей своей жизни! Ну, с которым пятнадцать лет не виделась…

— Это та твоя роковая любовь? От которой ты сюда сбежала? — Как-то так же, за бутылкой вина Лерка в двух словах рассказывала ей о своей любви. — Офигеть! И что, так просто, через пятнадцать лет, здравствуйте, девочки? Лер, ну, расскажи, смерть, как люблю всякие такие мелодрамы.

Лерка чуть-чуть подумала и начала рассказывать свою историю, не вдаваясь, впрочем, в подробности. Лена слушала, раскрыв рот, не забывая, однако, периодически подливать коньячку. Окончание истории она слушала, опять смахивая слёзы с ресниц.

— Валерооон! Ну, блин, ты и даёшь! И что, вот так прямо — «вызови мне такси»? И прямо взяла и уехала? И всё? И даже не позвонила? Ну, ты дура. Блин, какая же ты дура!

— Лен, ну почему дура-то? Почему я должна ему навязываться? У него своя жизнь, свой мир, в котором мне нет никакого места. У него семья, тем более, там какие-то проблемы.

Лена даже застонала, в нервах хватив ещё рюмку.

— Лерка, ты о чём? Что тебе его семья? Расскажи ещё мне тут про ячейку советского общества. Уже пятнадцать лет нет никакого советского общества и его интересов. Есть интересы конкретного человека, жизнь конкретного человека, за которую надо глотки грызть без зазрения совести. Бороться надо за свою любовь, понимаешь, бороться! Я бы боролась!

— Ой-ой-ой, кто бы говорил… Боролась бы она. Много ты боролась, скажи ещё, что победила. — Ленкина семья распалась почти пять лет назад, её муж-журналист с эффектной фамилией Лойфер сбежал из города с очередной практиканткой из областного университета. С тех пор Свистунова, «красивая и смелая», а главное — свободная, взялась устраивать свою личную жизнь. Каждые полгода она знакомила подруг с очередным ухажёром. Каждый очередной ухажер обозначался в Ленкиной судьбе… цветом её волос. От шлангово-черной брюнетки её мотало до выбеленной до седин блондинки. Самым ярким считался любовный эпизод периода «рыжей стервы». В коротких паузах между страстями Свистунова ходила пепельно-серой мышью. Отдыхала. Душой и телом.

— Согласна, пример неудачный. Ладно, не я. Но есть же бабы, которые боролись и отвоевали своё счастье!

— Ну, покажи мне этих баб, хоть одну. Не морщи лоб, не вспомнишь. Я вообще не понимала никогда, как можно кого-то заставить быть рядом с тобой, если этому что-то мешает. И фразы этой не понимаю — надо бороться за свою любовь. Как? Как бороться? Что делать? Ритуальные танцы танцевать? Названивать каждый день? Как? Может, спишешь слова, как это делать? Да ну, это всё сказки.

Ленка облокотилась на стол, положила подбородок на ладонь.

— Гордая ты, Лерка, слишком. Лелеешь свою любовь пятнадцать лет, а сказать не можешь об этом. Ладно, чёрт с тобой, живи, как хочешь.

Языки у них уже изрядно заплетались. Ленка засобиралась домой. На предложение Лерки переночевать у неё, ответила отказом.

— Не, домой поеду. Дома люблю спать, только дома!

Насилу вызвав такси, оделась, намотала на голову шарф и отбыла в ночь. А Лерка рухнула спать, едва успев разобрать диван и кое-как постелить постель.