Пляжный батальон, невыдуманные истории и ненаучная фантастика

Нил Овадда

Эта книга – гибрид нескольких историй, которые случились с автором или его знакомыми, и использования «ненаучной фантастики» для описания острой психологической ситуации.

НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ

Нил Овадда из серии «Невыдуманные истории»

ЦЕНИТЕЛИ КОНЬЯКА

Эта история произошла в начале семидесятых. Ее рассказали мне оба ее участника, причем по-отдельности, так что я мог сравнить оба рассказа с точностью до деталей. Они были супружеской парой примерно сорока лет от роду. Звали их Людмила и Олег. Оба были врачами. Она — урологом, а про него я не помню.

Ей предстояла защита кандидатской. В те времена суровых ограничений со стороны ВАКа еще не было, и было принято отмечать успешную защиту банкетом. Материальное положение не позволяло моим героям устроить таковой в ресторане. Поэтому они (как это в те времена делали многие в такой ситуации) сняли на вечер небольшую столовую. Руководство столовыми охотно соглашалось на подобные мероприятия по вполне понятным экономическим причинам. На двери вешали надпись «спецобслуживание», а в зале накрывали стол на двадцать—тридцать человек.

Чтобы несколько сократить расходы, мои герои заказали в столовой лишь немного вина, заранее договорившись, что часть алкогольных напитков они принесут с собой. Тогда это тоже было в порядке вещей, поскольку до антиалкогольных андроповских загибов оставалось еще около десяти лет.

На банкете должен быть коньяк — это считалось само собой разумеющимся. Но где его взять? Купить в магазине было очень не просто. И Людмила вспомнила, что пару лет назад ей удалось избавить пациента от весьма деликатной болезни. Пациент был армянином. Рассыпаясь в благодарностях, он оставил ей свой телефон в Ереване и сказал, что будет счастлив оказать ей любую услугу. Телефон она сохранила, поскольку подумала, что, может быть, когда-нибудь случится попасть в Ереван.

Когда началась подготовка банкета, Людмила позвонила своему бывшему пациенту, рассказала о предстоящей защите и банкете и спросила, не может ли он помочь ей достать (за деньги, разумеется) пару бутылок армянского коньяка. На что пациент сказал, что о деньгах речи быть не может, а коньяк будет. На следующий день она получила телеграмму, что ей надо подойти такого-то числа к такому-то вагону поезда Ереван—Москва-и назвать себя проводнику. Что Людмила и Олег и сделали. Но вместо ожидаемых «пары бутылок» проводник выдал им небольшой красивый бочонок литра на четыре-пять, в котором, действительно оказался очень хороший коньяк.

Итак, проблема решена — коньяк есть. Но возникла другая проблема — как его подать? Не ставить же на стол бочонок. Эта проблема разрешилась довольно просто. Олег отправился в ближайший пункт приема посуды и купил у приемщицы все коньячные бутылки, которые были. Их оказалось шесть штук. Коньяк из бочонка перекочевал в эти бутылки.

Защита прошла успешно, и Олег вплотную занялся предстоящим банкетом. Выставляя свои бутылки на стол, Олег вдруг обратил внимание на то, что на них этикетки самых разных сортов коньяка от армянского «Арарата» и КВ до трех-звездочного грузинского. Поэтому он поставил три «лучших» бутылки во главе стола, а три — в конце.

Здесь нужно пояснить (об этом мне подробно говорили оба рассказчика), что в медицинских кругах очень сильна табель о рангах. И за праздничным столом она соблюдается неукоснительно. Во главе стола сидел зав кафедрой. Одесную сидела «виновница торжества», а слева — председатель ученого совета. Далее — оба официальных оппонента, и еще далее — наиболее уважаемые члены совета. Словом, в этой части стола находились (кроме Люды и Олега) весьма почтенные люди в основном в достаточно «зрелом» возрасте. Ну а на за противоположным концом стола сидели люди «попроще»: друзья и коллеги Люды — врачи и санитары, в основном женщины.

Банкет проходил успешно. Говорились соответствующие тосты под рюмки коньяка. На этом конце стола мужчины воздавали должное коньяку, и он подошел к концу. Тут один из почтенных гостей, уже как бы начиная процедуру прощания, разразился небольшой речью, в которой отдал должное и диссертанту, и банкету и, особенно, коньяку. Он специально подчеркнул, что он большой ценитель коньяка и что сегодня коньяк был особенно хорош. Во время его слов сидящие рядом громко с ним соглашались. А, когда речь зашла о коньяке, один из них сказал, что он тоже знаток коньяка, и что сегодня тот был хорош. И он добавил, что жаль, что нет еще по рюмочке такого нектара, чтобы выпить «на посошок».

Олег немедленно вскочил и подошел к другому концу стола. Там по понятным причинам расход коньяка был гораздо меньше, и Олег принес почти полную бутылку на свой конец стола. Увидев этикетку, ценители коньяка слегка погрустнели, но все-таки разлили по рюмкам. Каково же было изумление Люды и Олега, когда эти почтенные люди стали говорить примерно так:

— Ну это уже совсем не то. Разве можно сравнить с тем, что мы пили до этого! Не правда ли, Вадим Николаевич?

— Конечно, Сергей Семенович. Даже сравнивать нельзя.

Было видно, что и остальные, поддерживавшие похвалу «предыдущему» коньяку, согласны, что «это — совсем не то».

Люда сказала мне, что она была так ошарашена происходящим, да к тому же и огорчена тем, что ее праздник заканчивается на не лучшей ноте, что просто молчала. А вот Олег не растерялся. Он заговорщицки попросил гостей подождать и, прихватив незаметно одну из «хороших» бутылок, быстро удалился. Дело в том, что в бочонке еще оставался коньяк, а бочонок на всякий случай захвалили с собой и оставили в углу в гардеробе. Олег вернулся к столу со словами:

— Мы вот тут оставляли бутылку для себя, но поскольку здесь такое ценители коньяка, я прошу еще угоститься.

Последовали робкие вежливые возражения, но — бутылка была уже открыта (она, естественно, и не могла быть иной) и все снова выпили по рюмке. И последовали реплики, на этот раз — восторженные:

— Ну что, Семен Семенович, это же совсем другое дело, не так ли!

— Конечно, Вадим Николаевич. небо и земля.

Ситуация располагал к тому, чтобы принять по второй из «хорошей» бутылки. Что и сделали под соответствующие тосты и упоминания о том, насколько этот коньяк отличается от стоящего тут же в «плохой» бутылке.

Таким образом, у этой истории оказался вполне «хэппи энд». Но Люда и Олег говорили мне, что они были буквально шокированы произошедшим за столом. Они ни за что не поверили бы, что очень умные солидные люди могут так нелепо себя вести, если бы все не произошло на их глазах. Они вспоминали, как эти умные и солидные люди горячо хвалили коньяк из одной бутылки и хаяли коньяк из другой. А коньяк-то был один и тот же во всех бутылках!

Как бы то ни было, а я теперь весьма скептически отношусь к людям, которые начинают рассуждать о преимуществе одного коньяка перед другим.

Нил Овадда Из серии «Невыдуманные истории»

ЦЕНА ИНФОРМАЦИИ

В начале восьмидесятых я как-то ехал в Питер. Моими попутчиками по купе оказались вполне приятые люди — супружеская пара лет шестидесяти и относительно молодой инженер. Естественно, начался обычный дорожный разговор. На каком-то этапе инженер упомянул, что он занимается приборами для работы с информацией. Пожилой мужчина спросил: «А что такое информация» (тогда о компьютерах многие еще и не слышали). Молодой человек ответил, что информация — это сведения. На пожилого мужчину это произвело какое-то разочаровывающее впечатление.

— Подумаешь, сведения! А что с этой информации толку? Нужно целую книжку прочесть, чтобы что-нибудь полезное узнать. Да и то — не всегда.

Молодой инженер стал что-то сбивчиво отвечать, а его оппонент продолжал твердить, что информация это — ерунда, а вот если бы инженер занимался, скажем, радио, или телевизорами, вот это было бы дело.

Я вышел в коридор покурить и вдруг вспомнил две истории, случившиеся одна со мной, а другая с моими хорошими знакомыми. Истории эти были чем-то сюжетно похожи, хотя имели разную развязку, и как раз показывали, как от крохотного кусочка информации (всего пяти цифр, а не «целой книжки») может зависеть многое.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

Это случилось с моими приятелями по туристской компании. Их история была проста и типична. Познакомились на мехмате университета, влюбились и на четвертом курсе поженились. Звали их Андрей и Галя. У Гали родители погибли в автомобильной катастрофе, поэтому, в отличие от других молодоженов тех времен, у них была небольшая двухкомнатная квартира в только что начинавшем тогда застраиваться Бибереве. Оба они любили кататься на горных лыжах.

Именно на горнолыжной турбазе в известном Домбае на Кавказе они и познакомились с супружеской парой Лембергов. Последних звали Уйле и Михкель. Они были эстонцами из Таллина. Оба были несколько старше Андрея и Гали. Тем не менее, две пары подружились. Они любили вчетвером гулять по улице, или сидеть и пить кофе в близлежащем кафе.

Когда они расставались, Уйле и Михкель активно звали москвичей приехать к ним в гости. У брата Уйле была большая трехкомнатная квартира. Но он был торговый моряк и большую часть времени проводил в плавании, поэтому Уйле и Михкель жили там одни. Пары обменялись телефонами, и на этом, казалось, знакомство и закончилось.

Жизнь повернулась так, что Андрею и Гале на время стало не до поездок. Сразу после окончания университета у них появился ребенок. Ухаживать за ним было некому — родители Андрея были уже очень пожилыми, да и жили на другом конце Москвы — в Орехово. Галя ушла с работы, а Андрей поступил в аспирантуру. Так что жить им втроем приходилось на его аспирантскую стипендию. Питались они, в основном, макаронами, посыпанными зеленым сыром, а о поездках куда бы то ни было, конечно, и речи быть не могло.

Прошло менее трех лет. Ребенок подрос. Андрей заканчивал диссертацию. Галя подрабатывала черчением каких-то там эпюров, беря работу на дом из соседнего института. Материальное положение немного выправилось, хотя и было далеко от хорошего.

И вдруг о себе напомнили таллиннские знакомые. Как-то в середине февраля они позвонили и сказали, что снова возвращаются с Кавказа, но у них самолет в Таллин только завтра, так нельзя ли у Андрея с Галей переночевать.

Конечно, те согласились. Конечно, Андрей побежал в магазин и купил (стараясь не думать о том, на что жить до конца месяца) бутылку вина и торт, и, конечно, получился прекрасный вечер с воспоминаниями, рассказами и просто интересными разговорами.

Уйле и Михкель снова, на этот раз очень настойчиво, стали приглашать приехать к ним в гости (например, на Майские дни — там четыре дня: суббота и воскресенье плюс праздничные первое и второе). Соблазняли обещаниями показать Таллин, свозить на дачу к родственникам, где есть сауна, и сводить в варьете (по тем временам для москвичей это был небывалый соблазн).

Чтобы закрепить приглашение, Михкель взял картонную перфокарту (такие в то время использовали для работы с вычислительными машинами) и подробно записал все: телефон, адрес и как проехать к ним из центра от гостиницы Виру, куда привозят пассажиров из аэропорта. Таллинская пара прекрасно понимала, какие неудобства они принесли своим вторжением (москвичам пришлось втроем спать в маленькой комнате — большую они отдали гостям) и были очень настойчивы в своих приглашениях, надеясь отблагодарить москвичей гостеприимством в Таллине.

«Вкусные» рассказы о старом Таллине подействовали на наших героев. Через пару дней они заговорили о том, а не могут ли они посильнее экономить и скопить к маю достаточно денег для поездки. Решили, что смогут, а поехать очень хочется. Нужно помнить, что авиабилеты тогда были довольно дешевыми по сравнению с сегодняшним днем, а беспокоиться о плате за жилье им было не нужно.

Оставшиеся два с половиной месяца они жили мечтой о предстоящей поездке. Не проходило вечера, чтобы они не возвращались к этой теме. Оно и не удивительно. Ведь до того момента их единственной поездкой была та самая поездка на Домбай, а Прибалтика (и Таллин, особенно) заменяла в то трудное время заграницу многим интеллигентным людям, мечтающим повидать замки, костелы, и узкие средневековые улицы.

Где-то в начале апреля Андрей позвонил в Таллин и Уйле и Михкель подтвердили, что брат Уйле в плавании, и они будут рады принят москвичей на майские праздники.

Конечно, Андрею пришлось два раза (за 30 дней до 28-го апреля, когда они собирались вечером лететь туда, и за 45 дней до 2-го мая, когда они должны были вечером вернуться обратно) вставать в 5 утра и добираться до ближайших авиакасс, чтобы занять очередь и достать билеты (кассы открывались в 9 утра, и обычно в 9.30 билеты на эти дни уже кончались — желающих провести четыре свободных дня в Эстонии было больше, чем мест в самолете). Но Андрею все-таки удалось достать билеты именно на тот рейс в пятницу 28-го, на который они хотели попасть. Он вылетал из Внуково в 18.30 и прилетал в Таллин где-то около восьми вечера. Таким образом, если все будет по расписанию, то у них будет еще целый вечер у Лембергов на беседу под кофе с ликером «Старый Таллин», который было невозможно достать в Москве, но которым эстонцы обещали угостить их по приезде. Итак, билеты лежали у них в столе, и это, конечно, усугубило их нетерпеливое ожидание дня, когда они отдадут сына родителям Андрея (ребенок уже был для этого достаточно большим) и сядут в самолет, чтобы лететь в Таллин.

И день этот, наконец, наступил. Но, как это часто бывает, непредвиденные сложности начались еще за несколько дней. В понедельник заболел малыш. Кашель, насморк — словом простуда. Понятно, что оставлять больного ребенка старикам родителям нельзя. А отъезд уже вот он — в пятницу. Три дня жили в страхе, что судьба отнимет у них подарок, которого они так долго и горячо ждали. К счастью, судьба смилостивилась, и в пятницу утром Галя признала сына здоровым и годным к отправке к бабушке и дедушке.

Но возникла новая опасность. Научным руководителем Андрея был член-корреспондент Академии, очень занятой человек. Они должны были обсудить с Андреем окончательное содержание диссертации еще в понедельник. Но занятость руководителя заставляла дважды переносить их встречу, и в конце концов он назначил ее на 11 часов в пятницу. В ту самую пятницу, когда у них был самолет в Таллин. О том, чтобы просить перенести встречу, Андрей не мог даже подумать — руководитель был нрава крутого, и такая просьбы могла привести к печальным для Андрея последствиям. Но начнется ли она вовремя и сколько времени займет, Андрей не знал. А ведь ему надо было еще успеть вернуться в Биберево (близкий свет!), переодеться, взять сумку с вещами и ехать на встречу с Галей у метро Юго-Западная, откуда отходили автобусы во Внуково. Они договорились встретиться там без четверти пять. Галя же должна была еще днем отвезти сына к родителям Андрея и дать им все указания по кормлению ребенка, прогулкам, одежде и так далее, словом, указания, которые любая мать в такой ситуации неминуемо будет долго и пространно давать.

Поначалу пятница складывалась удачно. Ребенок выздоровел, Андрей с утра уехал в университет с пожеланием от Гали «ни пуха…», а Галя, собрав большую сумку того, что, по ее мнению, могло понадобиться малышу, отправилась в Орехово «сдавать» сына бабушке и дедушке.

У Андрея тоже все сложилось удачно, хотя он, конечно, все время был «на нервах», боясь, что руководитель сильно опоздает, или что беседа затянется дольше, чем ему позволяло время. Он мне потом признался, что не столько слушал рассуждения руководителя по поводу его диссертации, сколько украдкой поглядывал на часы и мучительно думал о том, что делать, когда время закончится, и оставаться далее в университете будет означать потерять столь ожидаемую поездку.

Но все обошлось благополучно. Руководитель опоздал всего на полчаса, а их беседа прошла вполне успешно и закончилась около трех дня. Окрыленный Андрей понесся домой в Биберево — казалось, что теперь между ними с Галей и Таллином ничего не стояло. Мечта обещала стать реальностью через несколько часов.

Андрей приехал без приключений домой, и у него даже осталось время быстренько принять душ и выпить чаю с бутербродом — на капитальную еду времени уже не оставалось. Он взял сумку, достал из стола и положил в карман билеты и перфокарту, на которой Михкель подробно написал всю информацию, еще когда они с Уйле ночевали в Биберево, и счастливый отправился на встречу с Галей у метро Юго-Западная.

Галя, конечно, немного запоздала, но им повезло — как раз, когда она появилась из подземного перехода, началась посадка на экспресс во Внуково. Они смогли не только в него попасть, но даже найти два места в самом заднем ряду. Автобус тронулся. Они были так счастливы, что им хотелось целоваться. Но в те времена прилюдные поцелуи не были так приняты, как сейчас. Однако это не уменьшило их радостно-приподнятого настроения. Они были в состоянии эйфории. Сейчас, когда для многих даже поездки за рубеж стали достаточно обыденным явлением, трудно себе представить, насколько радостным и необычным событием была для них эта поездка — поездка в другую республику Союза, в уголок Европы, в город, о котором они много слышали и в котором мечтали побывать.

Но судьба готовила им жестокий удар. Сунув руку в карман, чтобы достать деньги для оплаты проезда, Андрей случайно вытащил и перфокарту, где должна была быть вся информация о том, как им добраться до Лембергов. Он мельком глянул на эту карту и обомлел. Это была не та карта. В то время многие использовали такие карты для различных записей, и Андрей не был исключением. У него в столе лежало несколько таких карт с разными записями и данными. И он в спешке и эйфории взял и положил в карман не ту.

Масштаб катастрофы дошел до них не сразу. Вся трагичность ситуации стала им ясна, когда Андрей вывернул все карманы в надежде найти еще одну перфокарту, которой там, конечно, не оказалось.

И вот представьте их состояние. Автобус экспресс мчит их во Внуково, где уже чуть больше, чем через час они должны сидеть в самолете, летящем в Таллин. А дальше? Первым их порывом было выскочить из автобуса и мчаться назад в Биберево за заветной перфокартой. Но безнадежность такой затеи тут же стала очевидной. Они уже были за пределами окружной дороги. И где здесь поймать такси? И сколько будет стоить поездка в Биберево и назад в аэропорт? Наверняка больше, чем все остатки сбережений, которые они взяли с собой. Но главное, конечно, время. Было ясно, что обернуться домой и обратно во Внуково до вылета самолета не было никакой возможности.

Поменять рейс на более поздний? Тоже безнадежно. Двух мест никто им не найдет — все билеты на эти праздничные и предпраздничные дни раскупались заранее и мгновенно. Не зря же Андрей вставал дважды в пять утра и стоял несколько часов в очереди у авиакасс, чтобы достать заветные билеты.

Все это они в бессвязной беседе уяснили довольно быстро. А автобус продолжал свое неумолимое движение к аэропорту. Тогда они обратились к своей памяти. Но, увы. Они не могли вспомнить ничего. Встреча с эстонцами в Биберево была почти три месяца назад. И тогда вопрос о том, где живут их друзья в Таллине и какой у них телефон, выглядел чистой абстракцией. Андрей, правда, звонил в Таллин один раз около месяца назад, но вспомнить телефон он не мог.

На минутку возникла мысль о справочном бюро, но…. Где же вы в те времена могли ожидать найти работающее справочное бюро в канун майских праздников? Кроме того, как быстро выяснилось, они не помнили даже фамилии своих таллиннских друзей. Если те и упоминали ее один-два раза, то в памяти она не зацепилась. А что там было написано на перфокарте, они даже внимательно и не читали (Галя, видимо, не читала и вовсе), поскольку считали, что прочтут, когда это реально понадобится.

Отчаяние, которое их охватило, можно себе представить. Столько мечтать, положить столько сил и денег, несколько раз отчаиваться, волноваться и… оказаться у разбитого корыта, когда счастье было уже почти в руках. Несколько минут они ехали молча, переживая постигшее их несчастье. Особенно мучился Андрей, поскольку взял не ту перфокарту именно он. Ему было обидно и за себя, и за то, что он доставляет такое разочарование любимому человеку. Галя это чувствовала и жалела Андрея, но понимала, что слова утешения сейчас неуместны.

Потом, рассказывая эту историю мне, они признались, что их мучило еще и то, что полное счастье от полного (как им казалось в тот момент) провала отделял пустяк — пять цифр. Если бы они помнили телефон квартиры Лембергов (в те годы в большинстве городов были пятизначные номера телефонов), то они позвонили бы им по прилете в аэропорт Таллина и все остальные сведения о дороге и адресе моментально бы получили. Но они его не помнили. Пять цифр! Крохотный кусочек информации. Но его нет и — крах надежд.

И все-таки, при самом подъезде к аэропорту, они придумали хоть очень хлипкий, но все же план.

Заветная перфокарта была в квартире в Бибирево. Квартира была, естественно, тщательно заперта. У каждого из них было по набору ключей. Но Галя, когда отвозила ребенка к родителям Андрея, решила, что нечего перегружать сумочку тяжелой связкой — ведь они вернутся с Андреем вместе, а потом, забирая сына, она заберет назад и ключи.

Итак, попасть в квартиру можно, но… Дедушка уже вообще не выходил из дома, а бабушка с трудом выходила лишь до ближайшего магазина. Просить ее ехать из Орехово в Биберево было совершенно невозможно.

Но рядом с домом, где жили старики, в старом деревянном доме, который все никак не собирались снести и в котором не был телефона, жил приятель Андрея по тем временам, когда еще до переезда к Гале он жил с родителями. Этот приятель был теперь их единственной надеждой. Надо было позвонить из Внуково старикам, объяснить все маме Андрея и попросит ее сходит к приятелю Андрея, дать ему ключи и умолить того поехать в квартиру в Биберево, где он пару раз бывал в гостях, и ждать звонка Андрея уже из Таллина.

Шанс на успех был мал. Поймет ли мама, что случилось и насколько это серьезно? А вдруг она откажется давать ключи чужому человеку? Сумеет ли убедить приятеля сорваться и ехать открывать чужую квартиру на другом конце Москвы? И, главное, застанет ли она этого приятеля дома?

Шанс был мал, а риск велик. Ведь у них было только две возможности. Сдать так трудно доставшиеся Андрею билеты (с существенной потерей денег, поскольку оставалось уже мало времени до отлета) и остаться без поездки, или лететь. Но в случае неудачи с приездом приятеля в их квартиру, они оказывались в очень сложном положении. В чужом городе, без пристанища (без брони добыть место в гостинице в те времена даже не в праздники и не в таком месте, как Таллин, было абсолютно невозможно), без достаточных денег им грозили четыре ночевки на вокзале.

И все же, мысль о том, чтобы сдать билеты и возвращаться домой ни с чем, была для них неприемлема. Пока был шанс, они дружно решили рискнуть.

Но решение — решением, а его еще надо было реализовать. Прежде всего надо было дозвониться к Андрею домой. Это могло быть не просто, поскольку мама Андрея (как многие пожилые женщины) любила поболтать со знакомыми по телефону. К тому же — из четырех телефонов-автоматов работали только два и к ним стояли очереди. А время поджимало. Диктор в аэропорту неоднократно объявлял, что идет регистрация на их рейс. Когда он объявил, что регистрация заканчивается, Андрей, наконец, попал в кабину. Ему повезло — мама была дома и сразу взяла трубку. Но объяснить ей, что происходит и что от нее требуется было очень трудно. Мешала плохая слышимость, ее плохой слух, и главное — необычность просьбы. Она непрерывно задавала какие-то неуместные вопросы, Андрей в который раз начинал свой рассказ с начала, а в дверь кабины уже стучали нетерпеливые люди, дожидавшиеся своей очереди. К тому же — регистрацию на их самолет могли уже прекратить.

Словом, Андрей повесил трубку так и не уверенный, что мама все поняла правильно и попытается сделать то, что он просил. К стойке регистрации они бежали, расталкивая окружающих, и все-таки успели в самый последний момент.

Самолет вылетел вовремя. Но для них полет был совсем не таким, как они его представляли в мечтах и разговорах. Мысли обоих крутились вокруг одних и тех же вопросов. Поняла ли мама Андрея, что надо сделать? Застанет ли она приятеля дома и захочет ли он тащиться в предпраздничный вечер через всю Москву? Тут Андрея с опозданием осенило, что надо было просить маму найти приятеля позже, даже если его нет дома сейчас, и попросить поехать к ним в Биберево утром. Одну ночь они как-нибудь бы перетерпели, а утром стали бы регулярно звонить к себе домой. Шансов на успех в таком случае было бы значительно больше, но… В путанном разговоре с мамой эта простая мысль просто не пришла Андрею в голову. И это усугубляло его мучения и чувство вины.

Так они и летели полтора часа, с настоящим страхом ожидая момента, когда они позвонят из аэропорта Таллина в свою квартиру и никто им не ответит. Дорога в Таллин, которую они предвкушали столько времени, была катастрофически испорчена. И все из-за пяти цифр — крохотного кусочка информации!

Но у этой истории хороший конец. В чистом и уютном аэропорту Таллина оказались прекрасно работающие телефоны автоматы с Москвой, и позвонить в свою квартиру в Биберево оказалось гораздо легче, чем из Внуково родителям. И, о чудо, приятель был там. Оказалось, что мама Андрея его застала дома. И хотя объяснить толком, что случилось, она не могла, ключи она приятелю отдала, и он понял, что должен срочно поехать на квартиру в Биберево.

Остальное, как говорится, было делом техники. Через пару минут у них уже был телефон Лембергов и вся информация о том, как до них добираться, а меньше, чем через час, они уже звонили в дверь их квартиры.

И, конечно, были и кофе, и «Старый Таллин», и разговоры далеко за полночь. А бутылку «Старого Таллина», которую им при расставании подарили Лемберги, Андрей и Галя (хотя это и была по тем временам величайшая ценность в Москве и хотя подарки не принято передаривать) преподнесли как сувенир приятелю, который их спас.

ИСТОРИЯ вторая

Эта история произошла уже лично со мною. Она началась почти так же, как и первая. Катаясь на горных лыжах на Кавказе, я познакомился с приятной супружеской парой из Свердловска Аней и Олегом, с которыми мы жили в одной гостинице.

Ребята были примерно на десять лет моложе меня, но у нас быстро нашлись общие интересы. Они увлекались бардовской песней и очень интересовались моими рассказами о бардах 60-х годов, которых я лично знал. Интересовались они, конечно, и записями песен этих бардов.

Вскоре выяснилось, что мы летим обратно одним рейсом (они летели через Москву) и что у них самолет в Свердловск только на следующий день. Правда, проблемы, где остановиться в Москве, у них не было, но по прилете мы провели полдня в моей квартире. Они могли не только насладиться уникальными записями, которые у меня были, но и записать себе несколько лучших пленок. У меня тогда стояли два магнитофона, и можно было слушать и копировать записи одновременно. Так что они поздно вечером увезли хорошее пополнение своей коллекции песен Якушевой, Визбора, Городницкого.

В разговорах выяснилось, что у них (как и у Лембергов в первой истории) есть своя трехкомнатная квартира и они живут там одни. Поскольку по тем временам это была редчайшая ситуация, все празднования их туристско-песенной компании проходили у них. При этом ни одна встреча не проходила без песен. Особенно они подчеркивали, что новогоднюю ночь всегда проводят у них, и вкусно рассказывали о том, как они начинают праздновать еще в девять вечера 31-го, а расходятся только вечером 1-го. И, конечно, они горячо и искренне приглашали меня приехать к ним как-нибудь на пару дней.

Все это было мне очень близко по духу, но шансов попасть в Свердловск у меня практически не было — организации, куда меня заносило в командировки несколько раз в год, были в других городах. Тем не менее, их домашний телефон я взял и обещал при случае заехать. Телефон я, конечно, положил в домашнюю телефонную книгу и, в общем-то, об этой истории забыл. А зря.

Чаще всего я ездил в те годы в командировки в Иркутск. Там жил мой друг и коллега Эдик. И вот, буквально в конце того года, когда в феврале мы познакомились с Аней и Олегом, меня призвали оппонентом на какую-то защиту в Иркутск. Защита была назначена на 28 декабря. Поскольку я понимал, что после защиты без существенных возлияний не обойдется, я решил, что 29-го я после этого высплюсь, потом поговорю с Эдиком о делах научных и ненаучных, а полечу назад 30-го декабря утром. Самолет был очень удобным. Он вылетал из Иркутска в 5 утра по Москве (в 10 по местному времени) и прилетал в Домодедово с промежуточной посадкой в Омске где-то в 12 дня. Таким образом, у меня оставалось еще время сделать дома кое-какие дела и днем 31-го отправиться в Избу.

Про Избу можно было бы написать много. Это была, действительно, деревенская изба недалеко от станции Морозки по Савеловской дороге. Мы снимали эту избу на всю зиму, поскольку хозяева жили в Москве, и это был наш клуб с ноября по март. В ноябре мы приезжали первый раз, снимали с чердака спальные мешки, старую одежду, старые лыжи, миски и кастрюли, и, что самое главное, составные части двух—ярусных нар. Мы собирали нары, и Изба была готова к нашим набегам каждый уикенд. В Избе мы праздновали все праздники, а также дни рождения, который приходились на этот период.

К рассказываемой истории Изба имеет самое прямое отношение. Как всегда, мы собирались встречать Новый Год в Избе. Это, поверь мне, во много раз лучше, чем сидеть где-нибудь в гостях и начинать бороться со сном где-то часа в четыре ночи, с нетерпением ожидая, когда наступит 6 часов, заработает транспорт, и можно будет ехать домой.

В Избе ехать никуда было не нужно — спальный мешок лежит на нарах. Но спать мы редко ложились раньше семи—восьми утра — слишком много было развлечений. Мы пели под гитару, ходили в гости в соседнюю компанию, катались на санках по обледенелой улице, возвращались в избу, чтобы выпить горячего глинтвейна, и снова шли кататься, петь — словом наслаждаться жизнью. Иногда мы ближе к полуночи уходили в лес (он был рядом), разжигали костер и под звон новогодних курантов из транзисторного приемника выпивали по кружке шампанского прямо среди заснеженных елей. А потом уже шли есть и пить дальше в Избу.

Я так подробно описал прелести новогодней ночи в Избе, чтобы было понятно, во — первых, почему я стремился назад в столицу, хотя можно было отпраздновать и в Иркутске, а во-вторых, чтобы было понятны мои мучения в конце истории.

Итак, я собирался прилететь из Иркутска 30-го днем и утром 31-го ехать в Избу. Да, я собирался прилететь 30-го, но… Когда я приехал в иркутский аэропорт, я застал там невеселую картину. Он был буквально забит народом. Аэропорт был старый, и сидячих мест в маленьком зале было совсем мало. А самолеты не летали — из-за тумана аэропорт был закрыт. О том, чтобы найти сидячее место, нечего было и мечтать. Даже удобные места, чтобы стоять, прислонившись к стенке, все были заняты. Я кое-как пристроился где-то в углу. Мой рейс откладывался до 8 часов Москвы. Потом его отложили еще на три часа, потом — на четыре. Его все время откладывали на такой небольшой срок, что съездить в город было невозможно.

Ситуация была мучительная. На улице сильный мороз и туманный влажный воздух буквально обжигают лицо. Не погуляешь. А в зале ожидания — теснота, духота, вонь. И не уедешь хотя бы пообедать — могут мгновенно объявить посадку и отправить рейс. Словом, ситуация была мерзейшая.

Где-то вечером нас все-таки отпустили. Отложили рейс до девять утра следующего дня. Поехал назад к Эдику — отдохнуть после мучительного стояния в душном зале около 10 часов и прийти в себя.

Утром я собирался снова ехать в аэропорт. Мудрый Эдик посоветовал мне, если ситуация будет продолжаться в том же духе, не мучиться, а сдать билет и вернуться к нему. У них тоже собиралась компания встречать Новый Год и можно было неплохо провести время. Я взял этот вариант на заметку и отправился в аэропорт.

Ситуация в аэропорту слегка изменилась. Мой рейс долго не объявляли, но где-то ближе к одиннадцати все-таки объявили задержку до двух дня. Я решил, что подожду до этого срока и, если, снова объявят задержку, сдам билет и встречу Новый Год в Иркутске. Конечно, делать мне это очень не хотелось, поскольку я рвался в Избу.

Поначалу казалось, что Судьба все-таки идет мне навстречу. Не в два часа, а ближе к трем объявили посадку на мой рейс. Я занялся арифметикой и посчитал, что по московскому времени я могу оказаться в Домодедово где-то в пять вечера (при благоприятном стечении обстоятельств). А значит, мог успеть забежать домой, переодеться и ехать в Избу часам к девяти вечера. Это было совсем не так плохо, и я взбодрился.

Но события развивались очень медленно. Пассажиры нашего рейса собрались у выхода на летное поле (никаких посадочных труб в этом заштатном аэропорту, конечно, не было) и стояли без движения почти час. Что там происходило у летчиков и диспетчеров, мы не знали. Но стояли. Все хотели на Новый Год попасть домой. А шанс все еще был.

Наконец, нас выпустили на поле и повели к самолету. Все это происходило ужасно медленно. Потом мы расселись по местам, и бортпроводницы начали нас пересчитывать. Делали они это несколько раз — что-то у них там не сходилось. А время шло.

Где-то в половине пятого мы, наконец, взлетели. Все вздохнули с облегчением. По Москве еще не было двенадцати дня, так что все рассчитывали попасть домой задолго до боя курантов. У меня, правда, положение было хуже. Но я все еще, непрерывно рассчитывая и пересчитывая часы, надеялся попасть в Избу до заветной полуночи.

Полет проходил спокойно, и примерно через три часа нас ждала короткая посадка (плановая, по расписанию) в Омске. И тут нас ждал новый удар. Еще в самолете нам объявили, что дальше мы сегодня не полетим — не принимает Москва. Нас всех прямо от трапа отвезут в гостиницу. Так и произошло.

Гостиница оказалась бараком в паре сотен метров от здания аэропорта. Тусклые лампочки в коридоре, тусклая без абажура лампочка под потолком номера. В номере две железные кровати, какие стоят в солдатских казармах, грязный безо всякой скатерти, или клеенки стол и один (хотя номер на двоих) стул.

Мрачнее не придумаешь. Моим «сокамерником» оказался мрачный сибиряк из лесорубов, который непрерывно грязно ругался и все жалел, что не захватил бутылку водки. На двери в конце коридора с надписью «Буфет» висел огромный замок, поэтому рассчитывать достать хоть какого-нибудь алкоголя для встречи предстоящего праздника не приходилось.

Я с тоской пытался читать книгу (я, как всегда, летал с сумкой, поэтому у меня все было с собой), но лампочка под потолком была настольно тусклой, что я скоро это дело бросил, боясь испортить глаза. Лег на постель поверх солдатского одеяла и ругал себя за то, что не сдал билет утром и не вернулся к Эдику. Впрочем, как я пытался рассказать выше, в иркутском аэропорту все складывалось так, что казалось — вот-вот мы нормально улетим, и все утрясется. Утряслось, но вот таким образом.

Пока я предавался этим грустным размышлениям, в коридоре послышался какой-то шум. Постепенно стало возможным различить выкрики «Где тут с московского рейса? Выходите, Москва открылась, рейс вылетает!».

Из номеров выскакивали люди, на ходу одеваясь, и спешно запрыгивали в автобус (тот, который привез нас в гостиницу), стоявший у входа. Нас привезли к трапу, и мы снова разместились на своих местах в салоне самолета. Самолет на удивление быстро взлетел.

Было где-то около пяти вечера по Москве. От Омска до Москвы три часа лета. Я вновь погрузился в вычисления и понял, что заехать домой, а потом ехать в Избу я уже не успеваю. Но мне пришло в голову, что, в сущности говоря, ехать домой мне совсем и не обязательно. Вся туристская и футбольная одежда была у меня (как и у большинства) в избе. А, прилетев в Домодедово где-то около восьми, я вполне могу добраться до Савеловского вокзала к десяти (метро там тогда еще не было), попасть, если повезет, на какую-нибудь электричку в десять тридцать и успеть (час езды от Савеловского вокзала и полчаса ходу от станции) к бою курантов и новогодним тостам. Вся эта перспектива меня очень вдохновила, и я предался радужным мечтам.

Вернул меня к реальной жизни голос командира корабля. Оказалось, что Москва опять закрылась, и мы садимся в Свердловске.

В Свердловске наш рейс садиться не был должен, поэтому никакой гостиницы для нас предусмотрено не было. Нас просто отвели в зал ожидания. А по хриплому радио удалось разобрать, что наш рейс задерживается до семи утра Москвы.

Обстановка оказалась много хуже, чем в Омске. Там хоть была кровать и возможность поспать в тепле. Здесь же — большой почти пустой зал ожидания с тусклыми лампочками под потолком. Жесткие неудобные кресла. И, самое главное, сильный сквозняк — выход на летное поле и к транспорту в город были, естественно, в противоположных стенах зала и закрывались неплотно. Поэтому по всему залу гулял пронизывающий ветерок — на улице-то было где-то около 20 градусов мороза!

Да, это была та еще обстановка! Заснуть трудно потому, что жестко, неудобно, а, главное, холодно. Читать трудно, поскольку темно. И голодно — я ведь не ел с утра. Я подошел к небольшому мрачному буфету. Удалось взять стакан похожего на помои кофе с молоком и бутерброд с засохшим куском сыра. Больше в буфете ничего не было. Об алкоголе, который бы сейчас очень не помешал, чтобы согреться, не было и речи. Пока пил свой кофе, слышал, как трое подвыпивших грузин грязными словами ругают продавщицу. Продавщица, вероятно, от обиды и расстройства, закрыла буфет и ушла. Больше источников пищи в аэропорту не было.

Вот тут и наступает момент, ради которого написан этот рассказ. Ведь в сорока минутах езды от этого мерзкого холодного и темного залы находилась квартира моих знакомых. Тех самых горнолыжников и любителей бардовской песни. В сорока минутах! Я даже вспомнил, как они говорили, что к ним легко добираться, поскольку в двух шагах от их дома находится кольцо троллейбуса, идущего в Толмачево (так называется аэропорт в Свердловске).

Представляете? Было где-то около десяти вечера по местному времени. Мне предстояла долгая и мучительная ночь. А в сорока минутах — просторная квартира, веселая молодежная компания, в которой мне были бы рады, шампанское, музыка, наконец, просто тепло и еда, которых мне так не хватало. Компания, где я мог бы прекрасно встретить Новый Год и интересно провести ночь. Чего же не хватало?

Все того же жалкого кусочка информации. Пяти цифр телефона Ани и Олега. Ибо, конечно, я этого телефона не знал и с собой у меня его не было — он лежал в междугородней записной книжки возле телефона в моей квартире. Я не планировал оказаться в Свердловске, а потому о том, чтобы взять его с собой, даже и не подумал.

Пять цифр! И вон, у выхода из зала несколько телефонов-автоматов. От нечего делать я смотрел на людей, который стояли, ожидая своей очереди, входили в кабинки, выходили… Ах, если бы я знал эти пять цифр! Но я их не знал.

И я провел мучительную ночь, то впадая в дремоту, то просыпаясь от холода. Прошел Новый Год по свердловскому времени. Потом прошел Новый Год и по московскому времени, а я то сидел в полудремоте, съежившись и ожидая медленно приближавшегося утра, то вставал и ходил по залу, чтобы хоть немного согреться.

Конец поездки обошелся без дальнейших приключений. Нас вовремя позвали на посадку, посадили в самолет, и через примерно три часа мы благополучно приземлились в Домодедово. Не заезжая домой, я поехал прямо в Избу и попал туда где-то после обеда. Так что вечер первого января и даже футбол второго я имел.

Но воспоминание об ужасной длинной и холодной ночи в полутемном зале ожидания в сорока минутах от всех соблазнов вечеринки у моих знакомых, куда я не мог попасть из-за незнания несчастных пяти цифр, осталось надолго.

Вот вам и цена информации.

Нил Овадда Из серии «Невыдуманные истории»

ЗАПИСКИ ИЗ ЭКСПЕДИЦИИ

В 60-е годы автору этих строк судьба подарила возможность побывать в экспедициях в нескольких местах, где, как тогда было принято говорить, происходили чудеса космической эры. Одним из этих мест был Капустин Яр — полигон, где проводились пуски ракет, в том числе, геофизических и метеорологических. Несколько случаев, которые произошли со мною в этих экспедициях и стали темой приводимых ниже рассказов.

Пьяница поневоле

Моя первая экспедиция в Капустин Яр была в июне 1959 года. Я участвовал в пусках геофизических ракет, поднимавшихся до высоты около 200 км. Научные приборы устанавливались в специальном продолговатом контейнере длиной около двух метров, который, в свою очередь, помещался в устройстве в виде трубы, укрепленной на боковой поверхности ракеты. В полете приборный контейнер отстреливался и отлетал от ракеты на некоторое расстояние. Таким образом, измерения проводились в чистой атмосфере. Потом контейнер опускался на землю на парашюте. Последующие поиски этого парашюта и деление (честное) найденных сокровищ (сама парашютная ткань, капроновые стропы, различные металлические детали) между участниками экспедиции могли бы стать темой отдельной истории, но… «вернемся к нашим баранам».

Итак, обстановка: жаркий июньский день в степи. Идет подготовка к пуску. Ракета лежит на лотке, который еще не поднят. Труба, в которую устанавливается контейнер, находится в горизонтальном положении относительно недалеко от земли. Специалисты возятся с контейнером, проводя последние операции и тщательно протирая его спиртом — ведь измерения масс-спектрометрами и манометрами требуют идеальной вакуумной чистоты.

И вдруг кто-то обращает внимание на то, что легкий ветерок бросил горстку пыли в трубу, которой предстоит в ближайшие минуты принять драгоценный контейнер. Вот тебе и вакуумная чистота! Что же делать? Военные торопят — скорее вставляйте контейнер в трубу, поскольку надо поднимать лоток (то есть, ставить ракету вертикально). Но как же быть с вакуумной чистотой? Появляется идея — кто-то не слишком полный должен залезть в трубу и срочно обработать ее спиртом. Этим «кем-то» оказываюсь я, как самый молодой и достаточно худой.

Труба имеет диаметр около метра и открыта только с одной стороны. С другой стороны — стенка. Я залезаю головой вперед в трубу, лежа на спине. На живот мне ставят большую плошку со спиртом и дают в руки много белой батистовой ткани. Я продвигаюсь внутрь трубы до упора и начинаю, макая тряпочку в плошку, тщательно протирать стенки трубы. Дело движется медленно, поскольку труба узкая, и двигаться в ней трудно, а сделать я все по причине молодости стараюсь хорошо.

На улице, напомню, июньская жара — безоблачное небо и жгучее Солнце. Сначала мне работа казалась несколько утомительной. Однако постепенно я обнаружил, что мне не так уж и плохо. И настроение хорошее, и даже хочется петь. Впрочем, петь в трубе не получилось — акустика не та. Но работу я постепенно довел до конца. Во-первых, плошка опустела, а, во-вторых, я дополз до открытого конца трубы. Мне в этот момент показалось, что труба слегка покачивается. Я даже с некоторым удивлением подумал, что про меня забыли, а ракету вместе со мною в трубе поднимают в стартовую позицию. Я даже подумал, не улететь бы в космос. До полета Гагарина было еще два года. Но голоса других участников экспедиции слышались поблизости, и я успокоился. Я начал радостно вылезать из трубы, хотел легко спрыгнуть на землю, но… почему-то упал. И, вообще, почувствовал себя как-то странно. Срочно хотелось чего-нибудь съесть.

Вероятно, все уже поняли, что случилось. При такой жаре спирт испаряется очень быстро. А я еще старательно размазывал его по внутренней поверхности трубы. Естественно, он весь перешел в парообразное состояние и этим самым паром я и дышал около двадцати минут. По оценкам окружающих я принял таким образом в себя без закуски не меньше ста граммов чистого спирта. А я в те времена водки вообще не пил. Не удивительно, что мне стало, как говорится, слегка не по себе, а, говоря попросту, я был пьян. Но, наука требует жертв.

Иголка в стоге сена

В 1960 году со мной в Капустином Яре произошел еще один случай, о котором стоит рассказать. Тем более, что тем, что произошло, я в определенной мере горжусь.

Чтобы было понятно, что произошло, необходимо пояснить, что пуски геофизических ракет проводились на так называемой четвертой площадке. Примерно в двадцати километрах от четвертой площадки была вторая площадка, где ракет не пускали, но были гостиница, столовая и техничка. В последней, собственно, и шла подготовка научных контейнеров к будущим пускам. Пропускная система на полигоне была очень строгой. Приехав в городок, вы получали пропуск в комендатуре, а уезжая сдавали и получали разовое разрешение на выход. Пропуск представлял собой картонный квадрат с соответствующими надписями и значками, дающими владельцу право попадания на те, или иные объекты (площадки).

Мы с моим давним соратником по турпоходам и помощником по работе Сергеем жили (как и все участники нашей экспедиции) на второй площадке. Она представляла собой несколько построек, стоящих в голой степи, и была формально обнесена колючей проволокой. Но только формально, ибо в проволоке этой была дыра, через которую можно было свободно выбраться в степь. Мы с Сережей любили туда выбираться и бродить, обсуждая наши (тогда весьма грандиозные) планы будущих экспериментов, наши дела туристские и даже читая стихи. Выпивка, или другие развлечения в гостинице, нас не очень вдохновляли.

Экспедиция подходила к концу. На научном контейнере стоял первый экземпляр нашего прибора, который по нашим наполеоновским планам должен был в корне изменить всю проблему изучения химических реакций в ионосфере. И вот, работа закончена, контейнер увезен на четвертую площадку. Пуск состоится ночью, и мы где-то вечером должны ехать туда вместе с остальными. А пока мы только что пообедали и счастливые и полные мечтаний выбираемся через знакомую дырку в проволоке и идем через степь прямиком, обсуждая наши планы.

А планы у нас прекрасные. Мы попали «в обойму» участников ракетных пусков и мечтаем о новой экспедиции. Но это — осенью. А завтра утром мы садимся в поезд (у нас уже есть билеты) и возвращаемся в Москву. И еще через день уезжаем в поход на Саяны с группой студентов, которая у нас сложилась за прошедшие полгода. Как говорил поэт, «планов громадье». И мы молоды. Не удивительно, что мы безумно счастливы.

Конец ознакомительного фрагмента.