Взыскание погибших (сборник)

Николай Тузов, 2019

Книга «Взыскание погибших» – сборник, включающий шесть повестей. Эти истории основаны на реальных событиях и имеют лишь малую толику художественного вымысла. Каждая проникнута глубоким смыслом, заставляет задуматься, сопереживать. Герои книги – обычные люди, как и все мы, они любят, надеются, ошибаются, с трудом ищут свою дорогу в жизни. Вера в Бога помогает им найти единственно правильные ориентиры и обрести счастье.

Награды

Наше время. Андрей

НАЖАВ на кнопку звонка, Андрей ощутил щекочущий всплеск где-то в области диафрагмы. Как он ждал этой встречи, как много значит для него этот человек!

Дверь, обитая потертым дермантином, открылась, и в темном проеме возникло лицо уже немолодого человека, чуть недобритого, с седеющими волосами и глубоко посаженными глазами. В первый момент Андрею показалось, что он видит себя, свое собственное лицо, но было в этом лице нечто чужое, такое, чего в себе он не замечал. Только сейчас это не имело никакого значения. Они встретились!

— Племяш! — широко улыбнулся хозяин.

— Дядь Борь!

Они обнялись на пороге, а потом Борис втянул гостя в полутемный и захламленный коридор.

— Андрюха, как ты? Как добрался из своей этой… Австралии?

— Австрии, Борька! Ты чего ж это меня к антиподам услал?

— Ой, да ты ж у нас большой ученый, мировая наука!

— Да ну тебя! Как ты, Боря?

Дядя хрипло рассмеялся:

— Сам видишь! До старости дожил, а нажил только эту убогую халупу да геморрой! А у тебя небось хоромы в Москве?

— Да какие там хоромы!.. Главное, что у детей есть жилье, а я пока не решил, где век доживать. Может, у вас тут останусь, что думаешь? А что ты меня в комнату не зовешь?

— Ох, прости! — Борис сделал приглашающий жест в сторону давно не мытой крашеной фанерной двери. — Добро пожаловать!

Комната, обставленная во времена развитого социализма, вопреки ожиданиям Андрея, была пуста.

— А где все?

— Да не стал я всю эту ораву собирать! Честно говоря, мы не ладим. Родственников много, да родных мало.

— Но, Борь, мы же договорились! Я же тебе деньги отправил, чтобы ты стол накрыл! Я еще в кафе предлагал… но ты сказал, мол, у тебя все поместятся, сородичей-то осталось немного.

— Ты, племяш, не обижайся, но такое мое решение — без посторонних! А зачем тебе они? — в тоне Бориса задрожало раздражение. — Чтобы показать, какой ты щедрый? Как ты хорошо поступаешь? Чтобы тебе в ноги валились? Ты у нас атеист, тебе непонятно, что гордыня — се есть грех великий, а я вот, как православный, скажу тебе, что негоже это — своими добрыми делами людям в глаза лезть! Академик! Патриарх! Благодетель!

В изумлении, из которого еще не проросла обида, Андрей смотрел на своего родственника, с которым их связывало добрых сорок пять лет дружбы…

Семидесятые. Андрей

ВПЕРВЫЕ Андрей увидел Бориса в 1975-м или 76-м, жарким летом, после выматывающего, но потрясающе интересного путешествия из таджикского села Умарали, расположенного в Фанских горах, в Среднюю Россию, на родину предков, в деревню Юнусовку.

Вообще-то, Андрею, сыну геолога, приходилось путешествовать и раньше, но, по сути, то были не путешествия, а переезды со всеми проистекающими из этих событий хлопотами и неудобствами. Обычно дела складывались так: Петра отправляли в экспедицию, затем он оставался в исследуемых территориях на несколько лет, подготавливая данные для будущих добытчиков природных ресурсов, и тогда к нему присоединялась вся семья — жена Алёна и четверо детей.

В мае этого года в семье случилось несчастье — Алёна рожала пятого или, точнее, пятую, но девчушка умерла через сутки после появления на свет, и роженица впала в послеродовую депрессию. Врачи вытащили ее из этого состояния, но рекомендовали Алёне серьезный отдых, поэтому Петр отвез ее на месяц в Кисловодск, определив в ведомственный санаторий. На время отсутствия матери троих младших детей забрала к себе в Куйбышев бабушка Вера, тётя отца. А Андрей поехал к Алёниной матери, бабе Даше в Юнусовку. Один! Сам! Как взрослый! Андрей, который со своих пятнадцати лет полмира объездил, до сих пор считал именно то путешествие самым лучшим в своей жизни.

Ехал поездом, в плацкарте, в компании очень веселых торговцев-таджиков, которые везли в Свердловск роскошные фрукты и потчевали ими худенького юношу просто так, из чистой симпатии. В Уфе путешественник пересел на другой поезд, снова в плацкарт, и снова ехал очень весело, так как повезло попасть к студентам, направлявшимся на какую-то страшно важную комсомольскую стройку.

В Куйбышеве он сел в автобус и спустя четыре часа доехал до Юнусовки. В деревне Андрея должны были встретить родственники — для этого Алёна отправила с курортов на родину телеграмму, сообщающую о грядущем прибытии ее сына.

А встречал его в деревне не кто иной, как Борис.

— Это ты — Андрей? — спросил его невысокий щуплый парнишка.

Андрей даже рот открыл, увидев его лицо. Ощущение было, будто он смотрел в зеркало! Интересно, но Борис такого явного сходства между ними никогда не признавал, и даже когда родственники твердили, что похожи они необыкновенно, дядя Боря фыркал и крутил у виска указательным пальцем.

— Да, а ты?

— А я — твой дядя Борис.

— Чегой-то ты дядя? — искренне удивился Андрей.

— А того, что Алёнка, твоя маманя, моя старшая сестра, ясно?

— Тогда ясно. Мама о тебе рассказывала. Ты единственный в семье, кто в детстве не боялся козу Загогульку.

Неожиданно для самого себя Борис улыбнулся, а хохотали они уже вместе.

У дяди Бори имелся в полном распоряжении отцовский мотоцикл «Урал». Несмотря на солидный возраст и капризный нрав, это транспортное средство впоследствии доставило много радости — они много часов пропутешествовали на нем по округе, наслаждаясь скоростью, ветром, солнцем.

На мотоцикле они и приехали со станции в семейное гнездо, где Андрей первым делом угодил в еще крепкие объятия бабы Даши и деда Матвея, а потом его переобнимали все юнусовские родственники — тетки, дядья, сестры и братья.

В первый вечер состоялось застолье, на которое собралась чуть ли не половина деревни. От Андрея требовали рассказов обо всех своих братьях и сестрах, об Алёне, которую помнили стройной девушкой и об отце-геологе. Его тут считали коварным похитителем невест и каким-то сказочным гномом, рубящим в горных глубинах штофы и добывающим алмазы и золото. Все это смешило Андрея и очень ему нравилось.

Еще интереснее стало, когда дядя Борис принес гармонь, знаменитую хромку, и заиграл. Он был самоучкой, азы мастерства постиг сам, часами перебирая кнопки клавиатур, и только год назад, когда в деревенскую школу приехал учитель музыки, владевший этим инструментом, Борис стал совершенствоваться в игре с настоящим музыкальным педагогом.

Прежде Андрей гармонь не видел, а уж гармонистов и подавно. Между тем на Бориса во время игры посмотреть стоило. Он отдавался музыке абсолютно и безраздельно, закрывая глаза и словно бы отключаясь. Если публика хотела, чтобы он прервался и заиграл другую песню, Борис просто не слышал их. Приходилось ждать, пока композиция не закончится. Но ожидание не утомляло, так как играл Борис ладно, с переборами, с паузами, акцентируя припевы и ключевые моменты мелодии. Увидев Бориса с гармонью, Андрей действительно зауважал нового друга.

Гармонь дала Борису популярность не только на семейных праздниках. На вечерних деревенских посиделках, где собиралась вся местная молодежь, он был, как сказали бы в наше время, звездой. Девки влюблялись в него, парни — завидовали. Можно было бы предположить, что Борис на этой почве возгордится, но ничего такого не случилось. Более того, он даже не обращал внимания на наивные заигрывания самой первой красавицы Юнусовки — Аннушки, а ведь девушка была загляденье. Борьке больше нравилась тихая Поля, потому что ее голос хорошо звучал с гармонью. Они часто вместе репетировали, а потом Борис провожал Полину через все село, наигрывая на ходу разливистые трели. Андрей бы, наверное, умер от счастья, если бы такая девушка, как Аня, просто заговорила бы с ним, но дядя привечал другую. Такая разборчивость возносила Бориса в глазах племяша на недосягаемые вершины.

Как и все мужчины в мире, особенно совсем юные и еще не привыкшие слышать голос разума в своей голове, дядя и племянник первым делом стали выяснять, кто из них станет лидером, а кто поплетется в фарватере. Разумеется, выяснение это шло скрытым порядком. Андрей сразу понял, что «дядя Борис» в открытом противостоянии будет доказывать свое лидерство до последнего, но, если проявить внешнее уважение, родственник сразу забывает о своих претензиях и раскрывает красоты своей души. С другой стороны, он заметил скрытое дружелюбное любопытство к своей персоне и даже признание равенства, что располагало к демонстрации своих лучших качеств.

Так они и поладили. А когда выяснилось, что оба обожают проводить время за пределами обитаемых территорий в загадочных лесах, на берегах рек и в лугах, где вечером пахнет разогретой травой, что обоих медом не корми, а дай найти следы дикого зверя, нору, дупло, странный камень, вот тогда молодые родственники ощутили искреннюю взаимную привязанность.

Для Андрея эта дружба стала самой-самой дружбой в его жизни. Из-за частых переездов он привык не сходиться с новыми одноклассниками слишком близко — ведь все равно придется уезжать, а вот дружба с родственником ощущалась совсем иначе. Такую связь будут укреплять и другие люди — родители, братья и сестры. К тому же Андрей ощущал в Борьке общность, которая базируется на крови или, как сказал бы он, спустя много лет и став философом, на родовой генетике.

То лето подарило ему не только лучшего друга, но и семью, и те места, которые были родными для его предков со стороны матери. Баба Даша, не видевшая старшего сына своей первой дочери с двухлетнего возраста, когда она ездила к ней в гости в Нижневартовск, просто глаз не спускала со своего Андрейки. Она сажала его рядом с собой, просила рассказать что-нибудь из своей жизни, но постоянно прерывала его слова тихим восклицанием:

— Ох, ну какой же ты хороший, Андреюшка!

И ни она, ни Андреюшка не замечали, как поджимал губы Борис, слыша это.

…В середине августа Андрея снова ждал (но теперь уже в обратную сторону) автобус, и надо было сесть на поезд, потом на другой и снова — на автобус, чтобы приехать домой, в Умарали. Путешествие Андрей воспринял как печальное. Он очень соскучился по своим, волновался за маму, мечтал рассказать отцу о слоях породы в Осиной балке за Юнусовкой, хотел увидеть, как выросла шкодная Нинка, как за лето продвинулся в шахматах Вовка и узнать, научился ли Слава говорить букву «р». Но его душа словно проснулась там, среди лесов, описанных в русских сказках, и теперь ее магнитом тянуло назад.

Едва приехав домой, Андрей тут же написал письмо Борису, рассказав в юмористическом тоне, как доехал, какие попались соседи, что он читал в дороге и как ему понравилось. Передал горячие приветы бабе Даше и прочим родственникам, которых, по правде, он вряд ли смог бы осмысленно перечислить. А уже через неделю пришло письмо от Борьки — он написал его сразу после отъезда племяша, как теперь называл Андрея. Из письма было ясно, что дядя Боря жутко скучал по новому другу, но прямо в этом, конечно, не признавался. Рассказывал о валежнике, где в июле они видели медвежьи следы, о том, что поймал в речке сома, а ведь они вдвоем ни одного словить не сумели!.. И много еще такого, что Андрей читал, затаив дыхание. Только приветов от матери Борис не передал. И никогда не делал подобного впредь. Впрочем, племяш вряд ли замечал этот нюанс…

Наше время. Борис

ПОСЛЕДНИЕ двадцать лет Борис работал на молзаводе, заведовал складом. Платили терпимо, да ведь и потребностей у него было совсем мало. Что, на самом деле, надо воистину воцерковленному человеку? Немного хлеба да возможность подумать о душе. Тем более что мир вокруг так переменился! Всё деньги, деньги, деньги людям нужны. Борис глядел на своих же собственных родственников и просто диву давался их стяжательству и алчности. Бабы рожать перестали, у всех племянниц по одному-два отпрыска, да все такие холеные, мордатые, наглые. Едят какую-то синтетическую дрянь, пьют эту сладкую бурую воду. От нечистого это.

Борис говорил молодежи: идите в церковь, слушайте батюшку да живите по-православному, чисто! Они-то пошли, но жизнь свою не изменили. Как-то Борис спросил своего внучатого племянника, Лизкиного сына: «А что ты у Бога просишь?» Ну, он и ответил, что денег ему надо — новый дом достроить! Да как же к Богу с таким можно лезть?! Да что ж это с людьми творится?..

Сам Борис пришел в веру, когда на пороге смерти оказался и понял, что пойдет он на тот свет с пустой душой, ничего путного в жизни не сотворивши. Ничего. И тогда ему стало страшно, как никогда прежде. Это случилось, когда он пил беспробудно, едва удерживаясь на работе, отвернувшись от родных. Надо сказать, те времена для деревни оказались непростыми, так что многие юнусовские мужики снимали стресс самогонкой. Младший брат Бориса, Семен, допился до смерти, а сын сестры Софьи спал под заборами, клянчил у прохожих «рублик-другой» и совсем потерял человеческий облик. Но Борис не считал, что он с этими алкашами одного поля ягода. Свой порок он прятал за закрытой дверью, сохраняя, пусть только внешне, остатки достоинства.

Однажды денег на магазинную водку не хватило, Борис купил какой-то суррогат — и отравился. Спасло его чудо — сменщик на складе чего-то недосчитался и позвонил ему домой, чем и вывел Бориса из тошнотворной дремы. Кое-как Борис объяснил сменщику, что, видимо, сейчас умрет, а тот догадался вызвать на его адрес скорую. До приезда врачей Борис впал в кому и последней его мыслью на этом свете была такая: «Боженька, спаси! Обещаю, что всю жизнь буду тебя славить!»

И вот — выжил.

Тогда к нему пришло осознание своей особой приближенности к Богу. Ведь не зря Он спас Бориса, такого жалкого и глупого! Значит, его никчемная душа понадобилась Ему, оказалась особенной, ценной. Далее Борис осознал, почему ничего материального в жизни не добился. Видимо, чтобы приблизиться к великому замыслу, стать его частью! Теперь он уже не ощущал прежней пустоты, заставлявшей его заливать разум водкой. Алкоголь потерял над ним свою власть. После обретения веры у Бориса словно бы открылись глаза — он увидел, как мелочно и пусто живут его собственные родственники, не замечая в своем самодовольстве истинного пути.

Как раз в то время в Юнусовку на пару дней заехал с женой и маленькой дочкой Андрей. Он был в отпуске, возил семью в Крым на отдых и решил показать родину своей матери. Борис затянул друга в гости и стал горячо рассказывать о своем преображении, но Андрей отреагировал неожиданно торопливо и прохладно. Мол, молодец, что пить бросил, дядя Боря, ну а насчет духовных дел — это все личное. Такие вещи Андрей не считал нужным обсуждать.

Тот единственный разговор и стал отправной точкой для растущего разочарования в друге. Борис ему — самое сокровенное, а Андрей даже не изобразил понимания! И вот теперь он прибыл, чтобы облагодетельствовать Бориса и тем… его еще более унизить?.. Именно поэтому, когда среди родни пошли слухи о приезде Андрея, и все стали спрашивать Бориса, правда ли это и какая на то причина, Борис отвечал, что толком ничего не знает. Его раздражало, что родственники так ждали Андрея, считая его кем-то вроде могущественного старейшины! Да, Андрей помогал каждому из них, кто просил его об этом: устраивал в столичные больницы, присылал деньги, привозил подарки и так далее. Но делал это из гордыни (так считал Борис) и только потому что имел возможности. Вот у него даже шанса на это никогда не было… Впрочем, шансы-то были одинаковы — оба из многодетных и небогатых семей, только племяш, в отличие от Бориса, к чему-то стремился и что-то делал для достижения успеха… Эта неприятная мысль, выскочившая из подсознания, еще больше обозлила его…

Шестидесятые. Борис

ИЗ ВСЕХ ДЕТЕЙ Дарьи, а рождено их было восемь душ, Борис был самым чувствительным. Только он мог уйти утром за деревню, еще до восхода солнца, и бродить где-то, мечтая о том, что его братьям и сестрам никогда и в головы не приходило. В раннем детстве он был самым ласковым — все стремился схватиться маленькой и не всегда чистой ладошкой за мамкину юбку, но у матери не находилось времени на нежности. Иногда в грозовые ночи, едва она проваливалась в мутный омут сна, Боря прибегал к ней, прячась от грома и молнии, просился поспать рядом. Едва понимая, кто перед ней, мать, без раздражения, но и неласково, отправляла его на свое место среди других детей.

Борис так никогда и не узнал, что иногда из-за него у Дарьи болело сердце — она чувствовала, что жестокость жизни всегда будет проникать в его душу глубже, чем в души других. И ему всегда будет больнее переживать такие вещи, о которых другие только поплачут и забудут. Только вот не могла она распределить свою ласку среди всех детей неравномерно, не имела на это материнского права.

А тут еще старшая дочка Алёна родила первенца, здоровенького пацанчика, всего на год младше Бориса. Первый внук принес Дарье какой-то совершенно иной по ощущениям опыт любви. Ее чувство шло к внуку через дочь, словно усиливаясь любовью к Алёнке, своей старшенькой — опоры и радости.

В подростковом возрасте Борису казалось, что мать словно бы обходит его стороной. Он пытался понять это, пытался обратить на себя внимание, пытался приблизиться — и физически, и духовно, — но на это у нее не хватало сил. Может быть, именно потому он больше других детей интересовался матерью. Ее юностью, детством, чувствами и мыслями. Боре было лет четырнадцать, когда он стал приставать к бабе Уле с расспросами: какой была мама в детстве и юности? И ее рассказы (а бабуле, почти ослепшей к тому времени, эти разговоры стали единственным развлечением за целый день) он воспринимал не ушами, а душой, ясно ощущая все, что чувствовала сама Дарья.

Во время Великой Отечественной войны Дарья работала в колхозной конюшне, а Алена, ее старшая дочь, помогала матери. Слушая истории об этом, Борис ощущал запах сена и конского навоза, степенную податливость лошадей, видел их мощь и покорность. Вместе с Дарьей он боялся черного жеребца Ясеня, который мог и взбрыкнуть, но уж если его телега застревала в грязи, то вытягивал ее обязательно. Дарья поладила с Ясенем, научившись не показывать страх. Лошади стали радостью для крепкой и здоровой женщины, которая любила добиваться своего.

Муж Дарьи Матвей в то время уже сражался на финской войне. Ему вообще выпало повоевать, а ведь это был самый мирный человек, какого только можно представить! И даже после всего ужаса, после всех смертей, увиденных им и причиненных в мясорубке Великой Отечественной и Японской войн, Матвей сохранил в душе море доброты. После его возвращения их семья приросла еще шестью детьми, поэтому жили небогато, но в своем скромном и простом счастье. А до тех времен Дарье с двумя дочками пришлось еще много пережить и голода, и несправедливости, и безнадеги.

— А что делать? — говорила баба Уля, — только работать! Алена тогда выручала мать — ловкая такая, сноровистая. Я сама запрягать только годам к семнадцати научилась. А она — уже в десять справлялась! И младшую сестренку пасла, как глупую козочку, и хату в порядке держала. По правде скажу тебе, внучок, что была она всегда моей любимицей.

А когда баба Уля рассказывала о приходе войны, Борис представлял, как вдруг небо потеряло свой цвет, трава высохла, листья с деревьев облетели, а люди и обстоятельства изменили свою сущность. Также изменилась жизнь Дарьи, а добрые кони вдруг обратились в упрямых тяжелых быков, которых не обуздать и не понять, не полюбить, не усмирить и не смириться самой с такой тяжелой переменой. Баба Уля, сама любившая лошадей, до самых своих последних дней помнила боль, с которой отправляла лучших коней — на войну, а тех, кто не годился на фронт — на бойню. И тех, и других — на смерть! И многие лошади так и остались в ее памяти, понуро уходящими из ее жизни в страшное никуда…

Борис не мог осмыслить, а баба Уля не захотела поселять в умную головку внучка весь тот ужас, что пришел вместе с быками в военные годы. Но что-то осталось в его подсознании и спустя много лет отобразилось в стихотворениях, в те годы, когда он пытался реализовать свои уже взрослые амбиции в роли провинциального поэта. Те стихи — с быками и ясным ощущением беды, войны, смерти — были лучшими из всего, что он создал. В ряд к ним можно было бы поставить только два поэтических портрета матери, созданных по детским воспоминаниям. Все остальное — деревенская лирика, модные в те времена духовные стихотворения — выходили у него слащавыми и претенциозными.

Однажды зимой, когда на улице вовсю гуляла метель, Боря приболел, не пошел в школу, а шмыгнул на печь, свернулся уютно калачиком под валявшимся там древним дедовым тулупом и задремал. Разбудил его голос матери, звучавший совершенно непривычно — низко и тихо. Борька высунулся незаметно из тулупа и увидел, что мать говорит с его сестрой Зинулей, а на столе разложен белый отрез тонкой ткани. Борис знал, что Зинуля собирается замуж и, получалось, мать с сестрой колдовали над платьем невесты. Тогда впервые он и услышал историю об Андрее, парне, пришедшем с Гражданской войны без ноги и ставшим председателем их колхоза. Его убили свои же сельчане после того, как он отправил собранный урожай в город, чтобы накормить голодающих солдат и рабочих. Каждому двору было позволено оставить по два мешка зерна и по десять ведер картошки на всю зиму.

Этот Андрей стал первой любовью Дарьи.

— Да я ж тогда еще дитём была, — улыбалась она. — А вот Андрей в сравнении со мной — уже взрослым, хоть и было ему всего двадцать лет. Раньше-то он уже был с женщинами, но теперь стеснялся нормальной бабы, а я, шмакодявка! Передо мной ему так стыдно не было. Почему стыдно? Так из-за ампутации… Да кто б на нее посмотрел в то время! Наши, деревенские, заглядывались на него и без ноги. Мало того что дефицит мужиков у нас тогда остро ощущался, так Андрюша еще и красивый был. Такое лицо открытое, светлое, хорошее, глаза черные, взгляд острый, прямой. Тощий был, конечно, что твой кот после чумки, но так все мы тогда досыта не ели! — Она помолчала немного. — Оголодали, а урожай в тот год собрали хороший, хоть и тяжко пришлось — на поле только бабы, старики да дети! Радовались все, что на зиму еда будет и людям, и скотине. И вдруг с утра приезжают солдаты и увозят на своих грузовиках всё зерно, весь хлеб! И по домам прошлись, забрали, что у кого там было. У нас тогда морковка уродилась, так всю ее подчистую вынесли! А водил солдат по деревне мой Андрей, председатель. Он же был партийный, ему приказ пришел, что надо для голодающих в городе хлеб собрать. И он выполнил приказ. Как уехали солдаты, в деревне такое началось!.. Дед Федот был крепчайший старик! Он повел баб к правлению. Я побежала следом, но сестру малую не могла бросить, тащила на себе. И пока тащила… Подбегаю, а там люди в кругу стоят и молчат. Я чую, что беда, что вот оно, пришло, а пробиться через них не могу! Сны такие бывают — никак не можешь чего-то сделать, как ни бьешься! И тогда тоже такое было, поэтому я стала на коленки и вперед поползла. А в кругу Андрей мой лежит, уже мертвый. И он весь был… — ее слова прервало рыдание.

Это расплакалась Зинуля, напугав своим рёвом мать, которая знала, что дочь уже беременна, и «лишние» нервы могут привести к выкидышу.

Слушая причитания сестры, Боря сидел под тулупом, уставясь в темноту временно ослепшим взглядом. В будущем он так и не решился спросить мать: а рассказывала ли она об Андрее самой старшей своей дочери, Алёне, и не назвала ли она своего первенца в честь того парня, который не смог стать их отцом? Но Борис не сомневался: если бы это сакральное имя носил он сам, то получил бы больше материнской любви, а от этого и жизнь стала бы к нему добрее.

Наше время. Андрей

— НУ, ЧТО ТЫ так на меня смотришь? Правда глаза режет? Или уже передумал меня облагодетельствовать?

Борис нападал уже не так яростно, но настроение Андрея, такое предвкушающее, взволнованное разлетелось острыми осколками и больно резало изнутри. Он не понимал, почему друг так ведет себя, в чем его, Андрея, вина и надо ли ему сейчас обидеться и уйти или стоит довести задуманное дело до финала.

«Нет, я обещал, значит, я должен», — решил Андрей и полез в портфель.

— Не понимаю, Борь, что ты так взвелся, но возьми это. Награды твоей матери — твои по праву. Я всегда знал, что ты их достоин и теперь, когда моя мама умерла, я выполняю то, что должен.

Он протянул три небольших картонных коробочки, оклеенных красной тисненой клеенкой, имитирующих, по замыслу советских дизайнеров, кожу. Небрежным жестом, но с загоревшимся взглядом, Борис взял коробочки в руки, открыл их, сел на продавленный диван рядом с Андреем.

Внутри первой коробочки на красном бархате лежала медаль Материнства, а в других — ордена Материнской славы I и II степеней за воспитание десяти детей. Некоторое время Борис молча смотрел на награды. Его лицо исказилось, на лбу и щеках прорезались морщины, выдававшие горечь. Если бы у него спросили, что он чувствует, он бы не смог точно ответить. Он считал себя смертельно обиженным, когда не получил эти награды из рук матери, но сейчас он должен был бы обрадоваться, так как справедливость восторжествовала, но в его душе было так же пусто, как и ранее.

— Ну, вот, я сделал то, что обещал, — пробормотал Андрей.

Совсем не того он ждал, совсем не так хотел провести этот день. Надеялся увидеть родственников, оставшихся в Юнусовке с тех самых лет, когда он сам впервые приехал знакомиться с бабушкой Дарьей, той самой, чьи награды сейчас отдал Борису. Ожидал встретить родные лица, услышать семейные истории, поднять тост за ушедшее поколение и много тостов — за будущие.

После долгих лет научной деятельности, изучения философии и генеалогии Андрей стал выше ценить семейные узы, а трагедия его семьи, семейного круга, в котором он вырос, особенно обостряла чувство родственности.

Завтра, после семейных посиделок, ему хотелось бы пойти с Борисом за село, в лес, посмотреть округу и те места, где гуляли они вместе чуть ли не полвека назад. Он уже заметил, как сильно изменилась Юнусовка. В отличие от многих других сел, деревня не погибла за ушедшие годы. В 80-х здесь был построен молзавод, который, худо ли бедно ли, но помог сельчанам пережить развал колхоза в 90-е. Молзавод построил для своих работников целый район двухэтажных домов городского типа. В одном таком доме как раз и проживал Борис. Несколько лет назад Юнусовке снова повезло: земледельческие корпорации организовали несколько производств — колбасный цех, сыроварню и возвели несколько гектаров теплиц. В село вдохнули новую жизнь.

Хотелось посмотреть на все это, а побродить в лесах — еще больше!

Но все вышло иначе. Вряд ли Борис, поглощенный жалостью к себе, захочет гулять с бывшим другом. Андрея очень удивляло его поведение, воинствующее нежелание собрать родственников вместе, скрытые в словах ядовитые упреки.

И только сейчас, когда миссия была выполнена, он вдруг задумался: а зачем, вообще, Борису так нужны материнские награды? Например, боевые награды его отца, деда Матвея, переданные в юнусовский музей, не интересовали Борю. А за материнские Борис обижался с тех пор, как баба Даша отдала их Алёне. Даже как-то высказал сестре, что, мол, она о жизни матери ничего толком не знает, поэтому не может по-настоящему осмыслить ценность этих наград. И, если рассуждать отстраненно и даже немного цинично, разве не удивительно, что пожилой уже мужик так хочет получить ордена Материнской славы?..

Мимо дома проехала скорая, звук сирены оторвал Андрея от размышлений.

— Я в гостинице остановлюсь, хочу еще несколько дней побыть в Юнусовке, — сказал он, — а потом в Москву поеду, детей повидаю. Дай мне телефоны тети Зинули и других родственников, хочу их увидеть.

— Да, конечно, — отозвался Борис.

Он так и не достал награды, не взял их в руки. Положив коробочки на стол, достал из кармана мобильный телефон самой древней конструкции, которую мог вспомнить Андрей.

— Записывай…

Потом проводил теперь уже бывшего друга к выходу, сохраняя молчание, скрывавшее внутреннюю пустоту, похожую на затишье перед бурей.

Восьмидесятые. Борис

…ПОСЛЕ ОТЪЕЗДА Андрея из Юнусовки их дружба несколько лет развивалась в эпистолярном жанре. За это время Борис окончил десять классов и отслужил в армии. Надо сказать, что служба, проходившая в Ставропольском крае, показала Борису, как огромна его страна, и как много всего такого, чего он может не увидеть, если будет сидеть в своей деревне до конца дней. Повзрослев, Боря стал испытывать огромный интерес к жизни и к перспективам, которые она могла бы открыть. Ведь он может учиться дальше, стать большим человеком, получить уважение и зажить в городе, в любом городе СССР!

Семья, мать, сельская жизнь, кроме которой прежде он ничего не знал, отошли на второй план, освободив горизонты. И Борис счастливо жмурился, разглядывая их…

Но еще до службы в армии, после окончания школы, он решил погостить у племяша, посмотреть на Таджикистан. Даже влюбившись в русскую природу, Андрей не мог не восхищаться в своих письмах красотой окружавших Умарали Фанских гор. Зараженный этим чувством, Борис совершил долгое путешествие в Душанбе. Город потряс его цветами, запахами, жарой, девушками, огромными домами, широкими улицами, клумбами, небом… После двух дней в мареве и шуме Борис с облегчением воспринял тишь маленькой деревушки, пограничного форпоста между обычным миром и невероятной вселенной гор. Прежде Боря не видел таких пейзажей, а особенно вокруг себя, в обманчивой близости. Сначала его пугали эти громадины, треугольные зубы матери-земли, торчащие в небо, ледяные, злые. Но вскоре страх равнинного человека переродился в восхищение. Горы захватили его и заставили себя любить. «Я сердце оставил в Фанских горах, теперь бессердечный хожу по равнинам», — процитировал как-то Визбора отец Андрея, Петр. Фраза совершенно точно описывала состояние Бориса в то время.

Конечно же, Андрей потащил друга в горы в первый же день после его приезда. Они поднялись по окружавшим село невысоким, поросшим редкой растительностью возвышенностям, но даже на этой высоте непривыкший к переменам давления Борис почувствовал себя дурно — начал задыхаться, разболелась голова. Сердце стало пропускать удары, оставляя в груди легкое ощущение холода. Борис не показал своего состояния, а уже через несколько недель адаптировался и забыл о давлении. Папа-геолог снабдил сына и его друга разным полезным туристским оборудованием — палатками, веревками, ножами, непродуваемыми куртками, шерстяными носками, ледорубами и прочим. Пользуясь этим полезнейшим добром, парни повадились ходить в горы на несколько дней, поднимаясь все выше — к мерцающим синевой глубоким и прозрачным озерам, к искрящимся ледникам и отвесным суровым скалам. Они ловили рыбу, собирали ягоды, сидели у костра и беспрерывно говорили обо всем на свете.

Андрей, несмотря на юность и откровенную неопытность в житейских вопросах, был начитанным пареньком. Его отец собрал приличную библиотеку для подрастающего поколения. На полках стояли Лондон, Верн, Стивенсон, рассказы о природе, научно-популярные издания о науке, искусстве. Прочитав их все, Андрей теперь дочитывал книги из деревенской библиотеки и выписывал кучу разных полезных журналов. Борису, имевшему некоторый опыт общения с девушками, а также талантливому от природы рассказчику, тоже было чем заинтересовать племяша. Но часто, пропутешествовав целый день по горным диким тропам, они оба не открывали ртов весь вечер, иногда разбавляя это вовсе не тягостное молчание вдруг пришедшим на ум анекдотом.

Однажды, примерно в начале осени, случилось то, что впоследствии сильнее прочего связало обоих друзей. После этого происшествия Андрей стал испытывать к другу благодарность и восхищение, а Борис ощущал гордость за сделанное и чувство, которое возникает у людей по отношению к тем, кого выручил: желание оберегать их и далее. Это случилось на леднике, лежавшем под взметнувшейся высоко в небо скалой. Его нижний край уходил в пропасть. Кое-где снизу ледяную простынь обрамляла узкая каменная гряда.

Некоторое время парни отдыхали после подъема, сидя на рюкзаках, потом двинулись вверх, вдоль ледяной кромки, чтобы выбраться на солнечную сторону горы и оттуда обозреть вид через перевал. Камни перед ледником были мокрыми. Андрей, поскользнувшись, оступился и покатился по леднику на животе, лицом вперед к краю скалы. Он пытался тормозить носками кедов, но они весело скользили по плотной поверхности, руки безнадежно царапали твердый плотный наст. В мгновение ока Андрей соскользнул к краю ледника и, наполовину свесившись в разверзшуюся перед его глазами пропасть, повис на самой кромке каменной гряды.

— Андрюха, держись!

Как только Андрей покатился по насту, Борька бросился на ледник, чтобы поймать его на пути к пропасти. Шлепнулся — тоже подвели кеды. А когда принял устойчивое положение на четвереньках, Андрей уже висел над пропастью. Борис двинулся вперед, пополз как можно быстрее, умоляя небеса удержать темное пятно Андреева тела на камнях над пропастью и не дать ему упасть! Добрался, сел, упершись ногами в твердую и скользкую, вечно холодную поверхность ледника и вцепился коченеющими пальцами в ремень на штанах друга.

— Отталкивайся от камней, двигайся назад, — скомандовал он, начав тянуть за ремень.

— Да, двигаюсь… — прошептал Андрей, ошарашенный глубиной обрыва, глядящего снизу прямо ему в лицо.

Борис с натугой потянул ремень на себя, и Андрей отодвинулся от края на пять сантиметров. Эти сантиметры вернули ему волю к победе, он стал отталкиваться, перемещаться назад. Борис, откатываясь на мерзнувшей уже заднице, освобождал ему путь, продолжая тянуть за ремень. Наконец, Андрей смог развернуться и стать на четвереньки. Борис сделал то же самое и вскоре они оба добрались до камней.

— Спасибо, дядя Боря, — сказал Андрей дрожащим голосом.

— Да чего тут, — махнул рукой Борис, тяжело дыша.

После этого приключения у Андрея еще несколько часов дрожали руки, и он прятал их в карманах, но вот нервный смех удержать не мог.

Борис жил у сестры еще целый год. Петр устроил его водителем в местную артель, вывозившую горную породу с разработок. Другой работы не было, а артель располагалась километрах в пятидесяти, поэтому Боря теперь редко видел племяша, но все свободные часы они проводили вместе где-нибудь в горах. Оба мечтали стать егерями в этих местах и строили планы на будущее.

Спустя год Борис поступил в душанбинский техникум, выбрав профессию лесника. Андрей страстно завидовал ему, но отца направляли в Москву, на руководящую должность, и теперь семья перебиралась в столицу, а Андрей готовился поступать в институт. Он выбрал философский факультет, пока еще мало понимая, чем конкретно будет заниматься в отдаленном будущем.

После отъезда родственников, оставшись в Таджикистане один, Борис как-то сразу скис. Выросший в большой семье, привыкший к тому, что его окружают знакомые лица, он стал тосковать. Вспомнил маму, дом, деревню, Полю, с которой даже не думал поддерживать отношения, но сейчас казавшуюся ему девушкой-мечтой. Не подумав даже посоветоваться с преподавателями, он бросил учебу и вернулся в Юнусовку. Пошел на работу в колхоз. Спустя какое-то время снова соскучился — теперь его мучили магниты, тянувшие в противоположную сторону. Он снова хотел покорять большой мир. Этот вполне обычный для любого молодого человека период метаний начался у Бориса позже положенного возраста, и поэтому он переносил его тяжелее, как переносит детскую болезнь ветрянку уже взрослый человек.

Как раз кстати Борис получил письмо от армейского приятеля Толика, жившего в Ставрополе. Тот звал в гости, а также — на выставку картин молодых художников, на которой были представлены и его работы. Решив, что сама судьба манит его к переменам, Борис простился с матерью и родными. Он отправился в Ставрополь. На месте выяснилось: Толик был художником во втором поколении, поэтому в его распоряжении оказалась настоящая художественная мастерская, а папа щедро снабжал его материальными ресурсами. Это обеспечивало полную свободу творчества во всех областях жизни. Неожиданно для себя Борис увлекся поэзией. Всего за полгода, со свойственной ему тягой к самостоятельному постижению, он овладел искусством сложения стихов.

Все это время Борис и Андрей переписывались, отправляя примерно по паре писем ежемесячно, и мечтали найти способ увидеться. Андрей описывал свою учебу и увлечение философией. Постепенно он начинал понимать, что создан для науки, что это его стезя, его перспектива. А пока племяш отлично чувствовал себя в студенческой среде, нашел новых друзей, а к концу пятого курса встретил Таю, свою будущую жену. Борис, со своей стороны, расписывал, как хорошо быть творцом в провинции, но по прошествии нескольких лет сам так уже не думал и страдал новым разочарованием. Он обвинял в своей новой неудаче узость мышления провинциальной богемной среды, вялость писательской жизни тупикового города, отсутствие настоящих тем для творчества, отдаленность от столиц, но отчаянно не желал признаваться ни себе, ни окружающим, что вся проблема — в отсутствии у него настоящего дара. Уметь писать стихи и быть поэтом — это не одно и тоже.

Сначала Борис верил в себя, много работал, надеясь стать хорошим ремесленником в своей области, но со временем со все большим энтузиазмом поддерживал разнообразные тусовочные мероприятия. И, чего прежде с ним никогда не было, Борис приобщался к алкоголю, становившемуся для него все более желанной отдушиной. К тому времени Толик, в чьей мастерской Борис продолжал обитать, и вовсе спивался. Он уже забыл, что такое творчество, но хорошо помнил, как выпрашивать у отца деньги. В мастерской беспрерывно сидели, ходили, курили, пили, ели десятки прихлебателей и любопытствующих. Общаясь целыми днями, люди умудрялись не обмениваться ни единой полезной мыслью, а лишь производить звуки и уничтожать полезные ресурсы. Тем не менее, Борис выдержал в этой обстановке около пяти лет и сохранил разум, если не считать того факта, что этот разум постоянно находился в заторможенном от спиртосодержащих жидкостей состоянии. За последний год своей ставропольской богемной жизни он не прикоснулся к перу ни разу.

Что-то должно было случиться, чтобы вывести его из этого анабиоза и толкнуть к следующему жизненному этапу, и это случилось. Толик допился до белой горячки, схватил нож и разрезал все свои работы. Трудясь в поте лица, он несколько раз порезался, что было результатом мучившего его тремора конечностей, но врачи сочли эти порезы попыткой суицида. Знаменитый отец отправил Толика в психиатрическую больницу, а всех, кто помогал сыну достичь его «просветленного» состояния, выпер из мастерской вон.

Оказавшись на улице, Борис понял, что пора возвращаться в Юнусовку.

Родная деревня встретила скитальца плохой новостью — вот уже с полгода мать тяжело болела и надежд на выздоровление не оставалось. За мамой ухаживала Зинуля, замужняя жизнь которой не сложилась. В старом родительском доме братья сделали ремонт, но дом все равно казался пустой оболочкой чего-то давно ушедшего: детства, юности, надежд.

Борис вошел в комнату матери. Она лежала в кровати, как показалось ему, ужасающе постаревшая и тяжело больная. Казалось, мать не замечает его, погруженная в полусон. Он сел возле нее, не представляя, что можно сказать в этой ситуации.

— Боря, сыночка, как давно я тебя не видела! — тихо отрывисто сказала мать.

— Мам?

— Как ты живешь? Женился?

— Нет, мам, не женился. Я вернулся домой, теперь тут буду. Может, женюсь.

— А что ты делал все это время?

— Я научился… писать стихи.

— Да ты и в детстве хорошо их писал! Ты способный ко всему, что хочешь!

— Мама, а ты как?..

— Два инсульта, Боря. Уже не жилец. С тех пор, как папа умер, я все думала, что и мне пора, но задержалась.

Отец умер, когда Борис служил и теперь казалось, что случилось это много-много лет назад. Они поговорили с мамой еще немного, а потом пришла Зинуля и отправила Бориса прочь — маме требовался отдых. Так Борис снова оказался дома. На этот раз — навсегда. Один из братьев устроил его шофером на молзавод, и в этой жизни, такой пустой и тусклой, Борис даже находил некоторое удовлетворение. Его больше не тянуло ни на какие новые дороги. Период надежд и метаний кончился.

Хрупкая целостность существования треснула одним осенним вечером. Забежал племянник Витька, позвал к матери, а она повелела собрать всех детей на ее именины через три недели. В положенный срок все восемь детей Дарьи собрались у ее кровати. Они предчувствовали самое печальное, но при маме не хотели показывать своей обеспокоенности. Зинуля застелила мамину кровать красивым бельем с ручной прошвой, расчесала и заплела ее совсем седые волосы, нарядила в светлое свободное платье, но убрать синеватые круги вокруг ее глаз, спрятать ввалившиеся виски и скрыть нездоровую бледность лица уже не могла.

— Дети, мы с папой любили всех вас, каждого, — мамин голос звучал глухо, поэтому дети невольно придвинулись к ней. — Я помню, как кто родился и как рос, и когда заговорил, и что сказал. Правда… иногда путаю, — призналась она. Все заулыбались — мама пошутила, она еще не совсем сдала! — на лице матери тоже отразилось слабое подобие улыбки. — Все вы мне сейчас так же дороги, как и в детстве. Поэтому я не хочу, чтобы вы обиделись.

— Мам, — не выдержала младшая, Лизавета. — Да ты нам жизнь дала, на что вообще после этого можно обидеться?

— Ну, вы же знаете, что меня наше государство наградило. Медаль дали, а потом и два ордена Материнской славы. Вот, на тумбочке лежат мои награды, посмотрите, если кто не видел.

Зинуля взяла три маленькие красные коробочки и передала их братьям и сестрам. И каждый, в чьих руках они оказывались, каждый, кто открывал их и видел переливающиеся благородным блеском ордена и серебристый металл медали, словно снова становился ребенком, возвращался в прошлое и видел маму молодой, наконец-то понимая — каждый о себе — нечто очень-очень важное…

Бориса тоже посетило это видение и, возможно, гораздо более сильное, чем остальных. Он вспомнил, что мама считает его талантливым, не таким, как другие. Она ждет, что он добьется в жизни многого, значит, он должен.

— И вот, — продолжила мать, — я хочу передать свои награды старшей дочери, Алёне. Она была вам всем, как вторая мать. Алёна сама мать-героиня, она воспитывает тринадцать моих внуков. Я считаю, что именно ей и должна передать свои ордена.

Борис оторопел. Он вроде и не рассчитывал получить эти награды здесь и сейчас, но как само собой разумеющееся, полагал, что когда-нибудь именно ему мать передаст их с тем, чтобы он хранил реликвии и позднее вручил своему наследнику.

— Мама, зачем ты?! — заплакала Алёнка. — Что ты, пусть у тебя будут! Я не заслуживаю! Да вот хоть Борис, пусть возьмет! Он же самый младший сын.

— Борис, ты же согласен, что награды должны принадлежать Алёне? — спросила мать.

Он сглотнул, прокашлялся, чтобы не показать, как сейчас сжато его горло, и произнес, крича в душе «нет!»:

— Да, мама.

Плачущая Аленка сейчас казалась ему некрасивой и лживой, а все братья и сестры — пустыми и чужими людьми. Не стать, не добиться ему ничего хорошего, это никому не нужно! В тот вечер, впервые с тех пор, как вернулся из Ставрополя, Борис крепко напился.

Мать умерла через месяц — просто не проснулась утром. На похороны снова съехались все ее дети, но уже с семьями. Когда пошли к кладбищу, за гробом шли человек восемьдесят родственников, да еще полсела. Борис шел в первых рядах, едва разбирая дорогу. Он пил с самого утра, надеясь обезболить душу, но лишь терял мысли и контроль за телом, а внутри оставалась все та же боль. А вот, отчего, он бы не ответил.

Андрей на похороны не попал — был на симпозиуме за границей. Алёнка страшно гордилась сыном. Да что уж там, все гордились. Большинство внуков бабы Даши выросли вполне умными и успешными, но в науку, да еще так по-серьезному, пошел только Андрей. Борис же думал, что будь у него такие же возможности (много книг в доме, да время, чтобы их читать, да отец, во всем помогавший, да мать, души в нем не чаявшая), он бы тоже не остался в этой деревне да не работал бы за копейки шофером! Но произносить вслух такое он не собирался, потому как понимал, что все это от лукавого. На похоронах Борис опять сильно напился, а потом пил беспробудно еще три дня. На работу вышел опухшим и злым, но ему и слова не сказали — мать умерла! С тех пор он стал пить. Временами — с некоторыми просветлениями, но чаще — без.

Наше время. Андрей

СТАРЫЙ ДОМ, из которого «вышла» вся семья, теперь совсем одряхлел. Андрей вдруг представил себе, как было бы здорово поселиться здесь и работать. Ездить, скажем, на пару месяцев в Москву по необходимости, а потом возвращаться и писать философские трактаты. Можно было бы ходить в лес, кататься на велосипеде по всем этим бесконечным деревенским дорогам, вдыхая пыль и запах лугов, сидеть, погружаясь в дрёму, ранним утром над тихой заводью с удочкой в руках.

Теперь в доме жила одна только тётя Зинуля, которой перевалило за семьдесят. На здоровье она не жаловалась, а одиночеством судьба не наградила — в старый дом без конца приходили родственники. Причем необязательно к Зинуле. Завели привычку назначать друг другу встречи в родовом гнезде, как в кафе, предупреждая нынешнюю хозяйку о визите чисто формально. Но зато и не требовали гостеприимства — сами приносили пироги, домашнее сладкое вино, закрутки и конфеты из деревенского магазина. Ставили чайник на плиту, доставали чашки, рюмки и тарелки, а после посиделок всё самостоятельно убирали.

Тем не менее у Зинули была своя особая семейная роль — она перестала быть просто членом семьи, а превратилась в ее душу. Все сложилось естественно: Зина с детства была самой доброй среди братьев и сестер. Не умела ябедничать и обижаться, не знала, как сладка месть или сплетня, не грешила ни единым пороком (правда, страстно любила сладкое!) да и не верила в них. К ней стремились все члены семьи — кто за сочувствием, кто за прощением, кто просто поболтать, а кто — за важным советом. Побочным итогом стала ее стопроцентная осведомленность обо всех семейных событиях.

Андрей привез тёте из Москвы коробку зефира в шоколаде, чай с бергамотом и потрясающей красоты индийский шарф. Зинуля очень обрадовалась подаркам, захлопотала с чайником, но по ее тону он почувствовал, что она смущена.

— Ты же никуда не спешишь? — спросила она, вдруг обернувшись к нему от плиты.

— А что?

— Да наши собрались зайти, на тебя посмотреть.

— Это очень хорошо, я как раз хотел всех увидеть.

— Ага…

Она полезла на полку за чашками, пытаясь занятостью скрыть какие-то свои мысли, по-видимому, весьма неприятные. Андрей не выдержал:

— Тётя Зинуля, о чем ты думаешь?

— Я? Ну, знаешь, Нинка хочет, чтобы я собаку во дворе завела. Типа — защита. А я и не…

— Зинуля!

— Ладно, ладно… — она села напротив Андрея и положила красивые крестьянские руки на полосатую клеенку. — Это правда, что ты Борьке мамины награды привез?

— Да. Ты считаешь, я не должен был?..

— Что ты!.. Только не обижайся, но Боря сильно расстроен, что награды…

— Что награды?

— Они… поддельные.

Эти слова невозможно было предвидеть, ведь Борис — верующий человек, а ложь — грех. Однако Андрею показалось, что чего-то именно такого в глубинах своего подсознания он и ждал. Это вот так и должно было кончиться, вся их дружба, все то единство и та истинная близость, которой никогда больше ни с кем у Андрея не было.

— Ага, — сказал он. — И почему?

— Это же неправда? Он ошибся?

— Да, тётя Зинуля, он ошибся. Так почему же бабушкины награды поддельные?

— Ну, Борис решил, что ты продал настоящие. Эти награды — они же дорогие. Сколько бы они стоили? Как дом или как машина?

— В Москве — как три дня жизни. Но это неважно. Значит, я продал награды бабули и подсунул подделки Борису?

— Ты же сказал, что он ошибся! — уже с оттенком обиды сказала Зинуля. Ей было тяжело подозревать любимого племянника в такой низости, поэтому теперь, когда он отмел все подозрения, Зинуля хотела забыть об этом разговоре.

— И что, Борис только с тобой поделился?

Врать тётка тоже не умела:

— Он Лизе сказал, а она же у нас типа местное радио — сразу трещать начинает направо и налево. Но я тоже ей скажу, что Борис напутал и награды настоящие. Она всем и расскажет.

— Ясно.

На душу Андрея спустилась тьма.

— Андреюшка, я совсем расстроила тебя своей глупой бабьей болтовней! Но ты ж знаешь, Борис у нас всегда был не такой, как все. Хотел многого добиться, ждал, что мать похвалит, а ей все некогда было — с нами, с оравой такой!..

— Ничего, тётя Зинуля, ничего. Я не расстроился. А как родня поживает?

В тот день он не дождался родственников, а ушел сразу после чая с бергамотом. И ноги унесли его в лес.

Наше время. Борис

НАУТРО после встречи с Андреем Борис вдруг ощутил какую-то непривычную пустоту в душе. Такого давно не было, с тех пор, как он обрел веру и бросил проклятую водку. Борис пытался осмыслить, что могло породить эту пустоты, но в голову ничего не приходило. При этом он не сомневался в своей полной правоте — Андрей возгордился, поэтому заслуживает недружелюбия. И если Борис совершил грех, когда решил оклеветать бывшего друга, то это — между ним и Богом, а людей не касается. Сегодня был выходной, Борис планировал сходить на кладбище к матери, прибрать на могиле. Но только он собрался, как в дверь позвонили.

Это был Андрей. Его лицо не выражало ни единой эмоции, но говорил он быстро, ясно и решительно.

— Прости, — сказал ему Борис, — мне уйти надо.

— Уйдешь, — пообещал гость. — Но сначала — поговорим.

— Некогда мне.

— Ничего, подождут твои дела, дядя Боря.

Андрей решительно вошел внутрь и уселся на диван.

— Так, чего ты хочешь? — голос Бориса невольно дрогнул.

— Скажи, зачем ты оклеветал меня?

— Не клеветал я!

— Ты сказал тёте Лизе, что я вручил тебе поддельные награды бабушки Даши! Это как тебе вообще в голову пришло?

— Лизка все спутала! Ничего я ей такого не говорил!

— Тогда идем к тёте Лизе, ты все ей объяснишь!

— Это пусть Лизка мне объясняет! — Борис вдруг ощутил спасительный прилив раздражения. — А это даже хорошо, что ты пришел! Нам надо поговорить. Ты ведешь себя так, будто тут тебе все должны, а это неправильно. Надо скромнее быть, усмирять свою гордыню. Тебя судьба баловала, а вот меня, например, нет. Знал бы ты, как мне тяжело в жизни было!

Андрей вздохнул.

— Знаешь, я вчера весь вечер бродил вокруг села и думал о нашей дружбе. Мне казалось, что ближе тебя у меня нет никого. И пусть жизнь нас разъединила, но души наши останутся родными на всю жизнь. Понимаю, что где-то и я виноват — меня сильно закружило, я от земли оторвался. Наука, жена, дети, книги. Да, я был занят, но кто бы меня ни просил о помощи — старался, как мог. Почему ты не попросил, если я тебе был нужен?

— Ну, это ты сейчас все это говоришь. Как бы я тебя, небожителя, просил? «Наука, жена, дети, книги!» Ничем бы ты мне не помог. Да и не нужна мне твоя помощь.

В комнате повисла пауза.

— Ладно, — сказал Андрей. — Пусть так. Я вот о чем ещё думал — для чего тебе так нужны материнские награды? Помнишь, ты ведь всем родственникам рассказывал, как это несправедливо — отдать их моей матери! Сначала я решил, что все дело в памяти, но потом стал понимать другое. Тебе ведь не награды нужны, а материнская любовь! Ты на нее особо жадный был. Может, потому что более чутким родился. И я мог бы понять тебя, если бы ты не жалел себя, а шел вперед, боролся и добивался. Но ты предпочел другой путь, а он довел тебя до самой крайности — до лжи и клеветы, зависти и религиозного лицемерия. Ты, Борис, сбился с праведного пути, потому и потерялся в жизни. Тебе нужно съездить в Старый Ильмень, в Храм Архангела Михаила, там находится икона Божьей Матери «Взыскание погибших», которая вернулась в церковь спустя сто лет благодаря нашему роду. Приложись к иконе и помолись, она обязательно тебе поможет, она всем заблудшим и отчаявшимся помогает. Прощай, Боря.

Андрей встал. На долю секунды он и Борис встретились глазами и оба, словно бы вживую, увидели свое прошлое — лесную глухомань, ледник в Фанских горах, костры и мечты… Но этот миг пролетел, и они снова стояли в тускло освещенной комнате, наполненной старыми вещами и старыми обидами. Андрей повернулся к бывшему другу спиной и направился к выходу. Борис поднял руку, словно хотел его задержать, но так и остался стоять с протянутой рукой, когда хлопнула входная дверь.