1990-e годы

Николай Секерин, 2023

Украденное детство и растлённая юность, искалеченная зрелость и униженная старость – это всё, что оставил после себя ураганный ветер перемен, дувший в те годы из каждого российского телевизора. Эта книга не о тех, кто «выжил в девяностые» – она о тех, кто остался в них навсегда.

Груз 200

— Сынок, я прошу тебя, не надо! Подумай о нас с матерью, пожалуйста!

Начав с традиционной прелюдии ни о чём, отец вскоре завёл привычную шарманку о главном. Неделю назад сын объявил родителям о своём решении ехать на войну и теперь они капали ему на мозги каждый божий день, пытаясь отговорить от патриотичного намерения защищать Родину.

Мать в этих разговорах почти не участвовала, она просто сидела рядом и смотрела на него так, будто он стоит перед ней с заряженным пистолетом и целится в голову. Этот её вид, надо полагать, имел цель передать ему всю глубину её страданий без слов, а для того чтобы абсолютно точно дать понять, что от него требуется, чтобы эти страдания прекратить, мать время от времени кивала головой в такт отцовским речам и слабым голосом произносила: «совершенно верно».

— Сын, ты уже отслужил срочную службу и больше ты Родине ничего не должен. Этот военный конфликт — локальный и в нём принимают участие профессиональные службисты.

— Я тоже профессиональный, как ты говоришь, службист, папа, — резко ответил он, — поскольку заключил контракт, если ты не помнишь!

Отец рассвирепел и ударил ладонью по столу.

— ДА ТЕБЯ ЖЕ ТАМ УБЬЮТ, ГЛУПАЯ ТЫ СВОЛОЧЬ!

На сегодня с него было достаточно, сын резко встал из-за стола и направился к выходу. Вмиг сменив тактику, отец вскочил вслед за ним, схватил за локоть и жалобно проговорил:

— Сынок, прости! Я не хотел… пожалуйста, давай поговорим…

Но молодой воин резко вырвался и вышел в подъезд, хлопнув дверью.

— Задолбали, задолбали! — в сердцах повторял он, спускаясь по лестнице.

В тот день он сначала пошёл к друзьям, а после слонялся по городу до поздней ночи, пока не наткнулся на истерзанную девочку.

Когда он отнёс её в больницу, ему пришлось пробыть там ещё несколько часов, отвечая на вопросы милиции и много раз пересказывая обстоятельства, при которых он обнаружил потерпевшую.

— Ты военный? — спросил милиционер, будто этого не было заметно по его форме.

— Контрактник, — сухо ответил он.

— Из Чечни?

— Пока нет, только собираюсь.

— Правильно, братан, мочить их надо, гадов. Глянь, что с девочкой сделали, твари… — сказал милиционер, который был почему-то уверен, что надругательство над потерпевшей совершили именно чеченцы.

Впрочем, в том же самом был уверен и он сам, поэтому вернувшись ранним утром домой, он с порога заорал на отца:

— Не смей меня больше отговаривать! Не смей! Ты знаешь, что они творят? Знаешь, что делают?! Знаешь, где я только что был и что видел?! Знаешь?!

Перескакивая с одной недосказанной фразы на другую, он крикливо заговорил об изнасилованной и избитой девочке с отрезанными пальцами, которую по их с милиционером мнению, два месяца истязали чеченцы.

— Хорошо, хорошо, сынок, не надо так кричать, — тихо проговорил отец. — Ты приляг, поспи сейчас, а после спокойно всё расскажешь.

Позади него стояла мать и смотрела своим фирменным взглядом, молчаливо давая понять, что произошедшее никак не отменяет того факта, что своим намерением ехать на войну сын собирается лишить её жизни.

Досадливо морщась, он прошёл мимо них в свою комнату.

— Может, покушаешь сначала, — осторожно заглянул к нему отец.

— Да оставьте вы меня в покое! Не хочу! — крикнул он.

Отец торопливо притворил дверь и увёл из коридора мать.

Убедившись, что к нему больше никто не пристаёт, он закрыл глаза и вскоре забылся пьяным сном.

Молодой человек проспал почти весь день, а вечером выйдя из комнаты и сходив в туалет, сразу понял, что родители уже готовы продолжать капать ему на мозги. Отец с матерью сидели за столом и делали вид, что смотрят телевизор. Оно постоянно начиналось именно так. Сперва они претворяются, что как бы не обращают на него внимания, занимаясь домашними делами, а потом возникает какая-нибудь отвлечённая тема, из которой отец плавно переходит к процессу отговаривания его от службы по контракту.

Военный сходил в туалет, наскоро умылся и, выйдя в прихожую, сразу стал обуваться. Он не хотел слушать всю эту опостылевшую муть снова. Ему оставалось быть на гражданке меньше двух недель, и он никак не мог позволить родителям опоганить своими назойливыми разговорами эти последние вольные деньки.

На этот раз первой заговорила мать:

— Сынок, ты куда опять уходишь? Ты совсем не хочешь проводить с нами время? За что ты нас так ненавидишь? Ты ведь даже не поел ничего, — быстро тараторила она, словно опасаясь, что не успеет сказать всего, что хотела до того как сын уйдёт.

— К тому же, ты давеча говорил о каком-то происшествии ночью, из-за которого пришёл домой лишь под утро. Я думал, ты хочешь нам рассказать о нём подробнее, — мрачно добавил отец.

Завязывая шнурки, молодой человек остановился. Он поднял глаза на родителей и задумался. Отец с матерью сидели в кухне за столом и наблюдали за ним с укоризной. Ему вдруг стало немного совестно. Парень разулся и прошёл через коридор в распахнутую кухонную дверь.

— Ладно, — сказал он. — Только прошу вас, не заводите старую шарманку. Не нужно меня больше уговаривать. К тому же, это дело решённое — я уже подписал все необходимые документы и по любому поеду в Чечню.

Никак не отреагировав на его призыв, отец хмуро ждал продолжения, а мать, снова изобразив на лице страдание, сказала:

— Хорошо, сынок, расскажи нам, что случилось ночью и поешь, пожалуйста, я оладьи приготовила.

Она поставила перед ним большую тарелку с оладьями и чашку с малиновым вареньем. Тут же ощутив голод, военный начал жадно есть и с набитым ртом приступил к повествованию:

— Я вчера гулял с одноклассниками, а потом решил пройтись до дома пешком, когда по пути наткнулся на искалеченную девочку. Ей пятнадцать лет, этой девочке. Её целый месяц держали в неволе чурки. Они похитили её, требовали от родителей выкуп, и родители для этого были вынуждены продать квартиру. А эти чурки пока держали девочку в плену, они ей пальцы отрезали на руке! Они насиловали её! Они её на иглу посадили!

Последние слова он выкрикивал, и обуявшая его ненависть рвалась наружу вместе с частичками не до конца пережёванных оладий. Он потерял самообладание и орал на родителей, будто это они были виноваты в том, что произошло с девочкой.

— И вы после этого мне говорите, что я не должен воевать! Вы что не видите, что эти мрази у нас здесь вытворяют? А? Что ты теперь на это скажешь, папа? Что?

Отец мрачно переглянулся с матерью.

— Что, а? — вызывающе спросил юноша снова.

Отец посмотрел сыну в глаза и тихо проговорил:

— Я-то многое могу тебе сказать, сынок, но готов ли ты спокойно слушать? Я вот опасаюсь, что ты сейчас опять вскочишь и уйдёшь из дома, ничего не только не поняв, но и не дослушав. Ты ведь, по сути, совсем ещё молодой дурак и ни черта не понимаешь…

Военный саркастично усмехнулся:

— Вот как мы теперь заговорили! Ха! Тактику сменил? Да, папаша? Не получилось добром меня умаслить, теперь станешь унижать? А я не дам! Не позволю! Я в армии отслужил! А ты, папаша, — нет! Ты-то сам не был в армии! И сейчас завидуешь! Так-то! Ты мне вообще не авторитет и не смей меня обзывать дураком! Я — военный! Я — защитник отечества! Понял?

Как и предрекал в своих словах отец, сын после этого резко вскочил, выбежал из кухни, быстро обулся и снова ушёл из дому почти на сутки.

Пьяный в говно, он вернулся вечером следующего дня и завалился спать не раздеваясь. Мать стянула со спящего сына военную форму и тщательно выстирала. Проснувшись на следующее утро, молодой воин обнаружил, что ночью он в пьяном угаре обоссался и теперь на мятой постели подсыхало неприятное жёлтое пятно.

Голова военного отчаянно болела, поднявшись на кровати, он к своему неудовольствию увидел стоящего в дверях комнаты отца.

— По поводу вчерашнего разговора… — начал отец.

— Ох нет, папа, только не сейчас! Мне так плохо…

— Вижу, сынок, но боюсь, что другого случая у нас не предвидится. Ведь когда тебе не плохо, ты моментально психуешь и уходишь из дома. Скажи честно, ты просто хочешь быть самостоятельным и жить отдельно? Поэтому ты подписал контракт?

«Может и поэтому!», хотел выкрикнуть он, но промолчал. А если отец сейчас предложит разменять квартиру, или ещё как-нибудь решить этот вопрос? Тогда он попросит взамен отказаться от командировки, и в таком случае он может быть и отказался бы… Но что тогда он скажет одноклассникам, перед которыми столько раз хвастался своим патриотичным решением защищать Родину?

— Не поэтому! — выпалил он. — Ты разве не слышал, что я тебе вчера говорил? Эти твари должны быть…

— Я прекрасно всё слышал, — оборвал его отец. — И позволь теперь задать тебе пару уточняющих вопросов. Первое: откуда тебе стало известно, что те ужасные преступления с несчастной девочкой совершили чеченцы? И второе: как именно ты собираешься восстанавливать справедливость здесь, сам при этом находясь там?

— Чего???

— Того! Бандиты совершают преступления в нашем городе. Стало быть, их необходимо искать и наказывать здесь! Или, во всяком случае, ежели тебе угодно карать преступников, то ты должен служить в милиции, а не воевать за тридевять земель!

— Это были чечены, больше некому, — тупо сказал он, вспомнив про первый вопрос. — Ты что, сам не знаешь, что всё зло от них? По телеку вон каждый день показывают!

— Сынок…

Юноша вдруг резко вскочил с обоссаной постели.

— Ох, пусти, папа, мне надо в туалет.

В довесок к головной боли и жуткому похмельному синдрому, у него ещё и начался понос. Просидев на горшке добрых полчаса, он сходил в душ, тщательно вымылся и вернулся в комнату.

Обоссаное бельё было уже убрано. Посыпав стиральным порошком изгаженный диван, мать старательно чистила мокрой тряпкой жёлтое пятно.

Он смущённо кашлянул:

— Кхе, мам… я… это…

— Иди покушай, сынок, на кухне отец, составь ему компанию, — быстро сказала мать не давая ему возможности озвучить произошедший ночью, по пьяному делу казус.

— Ээ, да, конечно.

На кухне отец поставил перед ним пиво.

— Выпей, сынок, полегчает. Хорошее пиво, немецкое.

— Спасибо, — удивлённо ответил юноша и залпом ополовинил бутылку.

— Предлагаю сегодня попить пивка дома, — сказал отец. — Раз уж ты решил посвятить все дни на гражданке пьянству, то почему бы не выделить один запойный день и для семьи.

Немного смутившись, сын хохотнул.

— Да я не… о! Сделай громче, там вон новости начались.

Отец повернулся к мерцающему на холодильнике шилялису и прибавил звук. Ведущая рассказывала о боях, которые ведутся на территории Чечни и передавала последние данные о потерях российских военнослужащих.

— Ну вот опять, — буркнул отец.

— Так что ты там говорил, пап, а? Что ты на это скажешь?

— На что «на это», сынок?

— Да на то, что война идёт! И важен каждый солдат! А что если они завтра сюда придут? И станут стрелять и бомбить не в горах, а здесь?

— Сынок, сюда они не придут, и не стоит тебе верить всему, что говорят по телевизору и ваши агитаторы в военкоматах. Я бы объяснил тебе в чём заключается роль таких как ты парней в этой войне, но боюсь, что ты опять распсихуешься и уйдёшь из дома.

— Ха! Ну-ка давай, объясни. Не бойся — не уйду. Если, конечно, ты снова не начнёшь меня оскорблять.

Отец поднёс горлышко бутылки к губам и сделал небольшой глоток:

— Видишь ли, сын, никому из нас не положено знать истинный смысл большой политики. А любая война — это в первую очередь форма реализации этой политики. На самом деле то, что происходит сегодня в Чечне, является всего лишь борьбой за влияние в высших эшелонах власти. Я не говорю сейчас о власти только в одной нашей стране, я говорю о власти в мировом масштабе. Совсем недавно развалилась великая держава СССР, и после этого расстановка сил на мировой арене сильно изменилась. Теперь наша страна стала гораздо слабее, но тайным врагам России необходимо, чтобы она ослабла ещё сильнее. Для этого и была организована война в Чечне…

Молодой военный со скучающим видом допил бутылку пива до конца и нагло перебил отца:

— Баа, что ты несёшь, папа? Какая ещё мировая власть? Ты про масонскую ложу мне ещё расскажи! Ты что, не понимаешь, что это зверьё просто хочет истребить нас, православных? Мы бьёмся не ради чьей-то власти, а ради своего выживания! Ради будущего наших детей!

— Ты ещё пива хочешь, сынок? Возьми в холодильнике, я сегодня целый ящик купил. Рыба есть, вяленая, будешь?

Моментально позабыв о своих героических рассуждениях, молодой военный встал с табуретки и направился к холодильнику за пивом и рыбой.

— Это всё поверхностные, эмоциональные мотивы для манипулирования простыми людьми, — произнёс отец, когда сын сел обратно за стол и открыл вторую бутылку. — Возьми вот, газету подстели под рыбу.

Молодой воин оторвал рыбью голову и плавник.

— Что за «поверхностные»? — спросил он, обсасывая плавник.

— Мотивы эти, что ты перечислил. «Война ради выживания», «будущего детей» и всё прочее. Так испокон веков было, и в этом плане ничего не меняется. Для того чтобы заставить людей выйти из дома и идти убивать других людей — нужна благородная цель. К тому же, это освобождает их от чувства вины. Метод старый как мир — лишить врага человеческого облика, назвать его чудовищем, виновным во всех бедах, внушить пушечному мясу уверенность в том, что они идут бить нелюдей и что уничтожать этих нелюдей — это священный долг каждого честного человека.

— А, понятно, — чавкая сказал сын, — так значит, по-твоему, они все нормальные? Похищать людей, отрезать головы на камеру, члены пацанам отрезать — это нормально? Это не нелюди делают, а люди? Так, да?

— Нет, не так, сынок, — вздохнул отец. — То, что ты сейчас упомянул, является частным случаем, это делают конкретные индивидуумы, которых хватает в любой нации. Чеченцы в целом, здесь не причём. Сами чеченцы по большей своей части такие же обыкновенные люди, как и все остальные. Они живут семьями, воспитывают детей…

— Детей, которые после их воспитания отрезают головы и члены, — гнул своё с набитым ртом сын. — А можно я здесь покурю?

Вообще-то кроме него дома больше никто не курил, и, заведя ещё до армии эту свою брутальную привычку, в квартире парень никогда себе этого не позволял. Но сейчас ему было лень выходить в подъезд, да и покладистость отца располагала ко всё большему хамству.

— Кури, сынок, — разрешил папа. — Дай я только окно открою пошире, чтоб дым уходил. И в кухню дверь прикрой, чтоб маме запах не шёл.

Военный закрыл дверь, достал из серванта розетку для варенья, которую решил использовать в качестве пепельницы, чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся.

— Так на чём мы остановились? — гулко произнёс он, пуская изо рта колечки дыма. — Ах да, ты рассказывал про нормальные семьи, где воспитывают детей, которые, когда становятся взрослыми, занимаются тем, что отрезают людям головы и насилуют малолетних девочек. Продолжай, я слушаю.

Отец тяжело вздохнул и покачал головой.

— Сынок, неужели ты считаешь, что подобные люди не вырастают и в других нормальных семьях? Ты может, думаешь, что какие-то родители специально готовят своих детей к подобному? Дело в том, что это является следствием психических отклонений, и на такие поступки способны лишь психопаты. Да и вообще, убийство себе подобного — это в принципе самое тяжкое испытание для любого нормального человека со здоровой психикой. Именно поэтому после войны всегда так много самоубийств — многие попросту не справляются с моральным грузом и не могут дальше с ним жить. А равнодушно убивать и тем более наслаждаться этим, способны только больные на голову. Психопаты.

— Ну да, ну да, — подавив отрыжку, подал голос молодой воин. — Таким образом, следует считать всех этих выродков жертвами обстоятельств. Они не виноваты, а всего лишь больны. Давайте просто выпишем им направление к врачу, и пусть они пьют лекарства, чтобы вылечить свою тягу к отрезанию голов, изнасилованию детей и ампутации пальцев. Всякое бывает, люди добрые, мы-то всё понимаем. Дело-то житейское.

— Не ёрничай, — хмуро сказал отец, начиная злиться. — Ты переиначиваешь всё, что я говорю на свой собственный, примитивный лад и никак не хочешь, или не можешь понять мою точку зрения.

— А ты не можешь понять мою! — вскричал отважный боец. — Тебя послушать, так вообще весь мир любовь и всё такое. Ты что, папа? Ты этот что ли, как они называются, забыл…

— Пацифисты…

— Во! Ты пацифил что ли? Чё ты мне гонишь вообще? А если бы в сорок первом люди рассуждали бы так же как ты, когда фашисты пришли на нашу землю, что тогда было бы, а? Ты чё меня морочишь! Небось, если б речь шла не обо мне, а о чужих пацанах, ты б никому своё фуфло не впаривал! Другие пусть воюют и умирают, главное чтоб у нас все были живы, так что ли? Хочешь, чтоб общие проблемы решали без тебя, а сам в кустах отсидеться?

Отец вздохнул:

— Пацифист, а не пацифил…

— Чё??

— Да не важно, — мотнул головой отец. — Это всё совершенно разные вещи. Всё, что ты перечислил сейчас.

— Да что ты?

— Да. Во-первых, я не пацифист. Во-вторых, успокойся, пожалуйста, мы ведь просто разговариваем. Возможно, что такого случая у нас с тобой больше не представится, коли ты решил непременно ехать воевать. Чего ты опять завёлся? Выпей лучше ещё пива.

— Ладно, рассказывай, буду спокоен, — проворчал воин и рванул зубами рыбную мякоть.

Отец продолжил:

— Я именно потому не пацифист, что в ситуации, когда враг пришёл к тебе домой, иного выхода кроме войны действительно не вижу. Так, как было в Великую Отечественную. Тут уж не может быть речи о какой-то пропаганде и прочем. Если на твоих глазах расстреливают соседские дома и убивают твоих друзей, то тогда да, ответ может быть только один. Но в данный момент происходит как раз наоборот, ведь для подавляющего большинства чеченцев именно мы и предстаём сейчас в роли тех самых фашистов. Это мы врываемся в их города и атакуем.

— Мы атакуем не мирных жителей, а боевиков.

— Это может и так, только вот мирным жителям от того не легче и ненавидят они именно нас, а не боевиков, из-за которых всё как бы началось. А для большинства из гражданского населения это вообще никакие не боевики, а солдаты-освободители. Знаешь, сын, в чём разница между террористом и борцом за свободу?

— Что опять за чушь, папа?

— Это вовсе не чушь, ведь на самом деле разницы нет никакой! Просто для одной части населения эти люди — террористы, а для другой — воины-освободители. А кем они станут в итоге для истории: героями, или злодеями — зависит от того, какая сторона победит в войне. Что же касается твоей реплики про то, что я отговариваю тебя, так как ты мой сын…

— Постой, папа, ты не объяснил каким образом можно считать борцами за право дело, даже и в будущем, если они победят (а этого никогда не будет), тех, кто похищает и увечит детей, кто истязает пленных, отрезает им конечности. Какое правое дело может оправдывать такие поступки?

— Ну, во-первых, — в очередной раз вздохнул отец, — об этих вещах никто потом вспоминать не будет, так как все средства массовой дезинформации будут говорить лишь об освободительной войне и о победе, которую удалось одержать над коварным и бесчеловечным врагом. А во-вторых, я ведь тебе уже сказал, что подобных извергов в любой армии хватает и их не так уж много. Большая же часть чеченцев, в настоящее время воюет за свою независимость, потому что им внушили, что так им будет лучше, и что все русские — грязные животные, неверные, мерзкие изверги и прочее. Всё, в общем, то же самое, что и у нас, только с другой стороны. Они тоже, знаешь ли, борются за выживание и за будущее своих детей. И когда нас накачивают через телевизор всеми этими историями про насилие и изуверства, — акцент в этой пропаганде делается на выборочных, специально отобранных случаях именно для того, чтобы у молодых людей вроде тебя создавалась чёткая уверенность в том, что вы идёте сражаться с законченными уродами, недостойными жить. Ты и твои сослуживцы должны быть убеждены, что вы будете убивать исключительно таких и что это священный долг каждого нормального человека. И когда всё это ежедневно транслируется по телевизору здесь, в это же самое время среди чеченских ополченцев, или боевиков (как называем их мы) происходит прямо противоположная агитация. Их патриотично настроенным молодым парням внушают, что все русские — твари, что их офицеры насилуют чеченских девочек, что их военные насмехаются над правоверными мусульманами и так далее, и тому подобное.

И самое страшное в этой ситуации то, что для подтверждения той версии, людям не нужно даже смотреть телевизор. Достаточно всего лишь выйти на улицу и оглянуться по сторонам. На их родной земле стоят русские танки, их дома разрушены, их близкие убиты…

Отец перевёл дух, а сын раздражённо отмахнулся:

— Ладно, всё понятно, хватит с меня теории заговора. Расскажи теперь, почему ты не отговариваешь точно так же и соседских парней? Почему на улицу с плакатами не выходишь? Ведь по-твоему война там не нужна и мы должны просто принять все условия, что от нас требуют?

Отец терпеливо ответил:

— Сынок, соседские парни не являются моими детьми, поэтому я их не отговариваю…

— Вот то-то и оно! — торжествующе воскликнул юноша. — Говорю же: ты просто хочешь, чтобы проблемы твоей Родины решались чужими руками! Лишь бы тебя не коснулось, лишь бы твой собственный сын не воевал! В этом всё дело!

— Это святая обязанность любого нормального отца — огородить своего ребёнка от необдуманных поступков, — холодно произнёс отец. — Но если бы война была не там, а здесь, то я бы ни от чего тебя не отговаривал, а пошёл бы на фронт вместе с тобой. Только вот сейчас совсем другое дело — всех вас просто используют в качестве ресурса для достижения личных целей те, в чьих руках сосредоточена власть. А они-то уж своих собственных детей туда не отправляют, будь уверен.

Сын уже больше ничего не говорил. Казалось, что монолог отца он начал воспринимать как какую-то скучную радиотрансляцию. Он подошёл к холодильнику, вынул очередную бутылку пива, с хлопком открыл её зажигалкой и сел на табуретку обратно пить.

— Ладно, папа, говори всё, что хотел сказать, а я буду просто слушать. Больше перебивать я не стану, обещаю. Учи меня, учи.

С удручённым видом отец покачал головой и тихо произнёс:

— Жаль только, что мои слова ничего для тебя не значат.

— А? Говори громче, папа, я не услышал.

Отец поднял взор и посмотрел на своего двадцатилетнего сына. Как вышло, что он вырос таким глупым? И где была его ошибка в воспитании, которая привела к тому, что его чаду смогли так основательно насрать в голову? Что же он сделал не так, и когда?

— Наверное, всё дело в телевизоре, общественном мнении и его друзьях… — пробормотал вполголоса отец.

— Что? Говори громче, папа, я не слышу! — повторил сын. — Что там про телевизор?

— Я хотел сказать, сынок, что телевизор — это сейчас главное средство для одурачивания таких как ты. А что по части отделения Чечни от России, то вот что я тебе скажу: когда я был твоего возраста, я жил в Советском Союзе, которого, как ты знаешь, теперь нет. И когда три марионетки из верхних эшелонов власти совершили предательство своей Родины и своего народа — СССР просто развалился без всякой войны и всё. А теперь один из этих предателей отдаёт приказ о войне за территорию Чечни, которая, по его мнению, не может отделиться от государства, которое он сам же продал. Чечня, которая по своим размерам в сотни раз меньше, нежели Казахстан, Азербайджан, Узбекистан и другие, ныне независимые республики, которые Ельцин со своими подельниками уже успел просто так, без всякой войны, отделить. И сейчас этот мерзкий алкаш почему-то решил, что способен остановить процесс разложения, который сам же и начал?! И я не понимаю, почему я должен жертвовать ради этих блядей жизнью своего единственного сына! Я не понимаю этого! Не понимаю!

Проговаривая свой монолог, отец всё больше горячился и на последних словах чуть не перешёл на крик, а его сын тем временем лениво допил бутылку пива, широко зевнул и сказал:

— Ладно, пап, не расстраивайся. Я тоже многого не понимаю, что поделать. Жизнь — сложная штука. Я пойду посплю ещё, хорошо?

— Не понимаю, я не понимаю, — рассеянно глядя куда-то вниз, тихо повторял отец.

— Что, папа? Говори громче, я не слышу, — сказал сын, вставая из-за стола. — Да ладно тебе, не огорчайся так.

Он похлопал ссутулившегося отца по плечу и ушёл.

В кухню бесшумно вошла мать. Невидящим взором отец пялился в мерцающий чёрно-белый экран. Старый шилялис передавал последние известия, в которых президент России выступал перед американскими телекамерами.

–… хочется сказать: «Боже, благослови Америку», — провозгласил президент России.

— Ну что? — затаив дыхание спросила мать.

Отец отвёл взгляд от шилялиса и растерянно уставился на жену.

— Что? — переспросил он.

— У тебя получилось его переубедить?

Отец опустил глаза на кухонный стол, взял пустую бутылку из-под пива, встряхнул и поглядел сквозь неё на свет, будто хотел убедиться в том, что она действительно пуста.

— Я сделал всё, что мог, — сказал он и зачем-то поставил пустую бутылку обратно на стол.

Ничего более не спрашивая, мать вышла из кухни и тихо заплакала.

***

Через две недели родители провожали молодого военного на железнодорожном вокзале. Там он встретил своих товарищей и, обмениваясь шутками, никак не мог дождаться момента, когда тронется поезд и отец с матерью уберутся восвояси вместе со своими, навевающими смертную тоску, скорбными лицами.

Отец оставил последние попытки отговаривать сына и, примирившись с неизбежным, старался просто насладиться каждым мгновеньем, проведённым вместе. Мать продолжала большую часть времени молчать и держалась из последних сил, чтобы не разрыдаться.

Потом железнодорожный состав тронулся и они какое-то время шли, а затем бежали за удаляющимся окном, в которое махал им счастливо улыбающийся сын. Вид у него был такой, будто он отправляется в какое-то увлекательное приключение.

— Не волнуйтесь, всё будет хорошо. Через три месяца я вернусь, — обещал на прощанье сын, но вернулся он гораздо раньше.

Гроб с его телом родители встречали в аэропорту уже через две недели.

С момента получения похоронки, мать почти не переставала плакать и пить лекарства, а отец сделался таким, каким будет теперь до конца своих дней: хмурым, неряшливым и пьяным. Глядя на приземляющийся военный самолёт, он раз за разом мысленно прокручивал навсегда отпечатавшуюся в памяти картинку, в которой его сын весело улыбался и махал им с матерью из окна, набиравшего скорость, поезда.

Он вспоминал лицо своего сына в окне удаляющегося поезда и слышал в голове его голос, который снова и снова повторял одну и ту же фразу:

«Говори громче, папа, я не слышу!».