Улыбки и усмешки

Николай Николаевич Наседкин, 2020

Наседкин Николай Николаевич – прозаик, литературовед, автор книг «Осада», «Криминал-шоу», «Алкаш», «Меня любит Джулия Робертс», «Люпофь», «Самоубийство Достоевского», «Достоевский: Энциклопедия» и др., вышедших в московских издательствах «АСТ», «Эксмо, «Голос», «Алгоритм»… В «серьёзной» прозе Н. Наседкина нередко трагическое и смешное, как это и бывает в жизни, соседствует, перемежается, неотделимо одно от другого. В данном же сборнике представлены чисто юмористические, наполненные иронией и сарказмом, короткие произведения, многие из которых посвящены литературе, писательскому творчеству. Содержит нецензурную брань.

УРОК ЛИТЕРАТУРЫ

Пушкин — брат Козьмы Пруткова

За последнее время мы привыкли к сенсациям политическим, экономическим, историческим, криминальным и всяким прочим. Но случаются ещё сенсации-открытия и в мире литературы. О них известно меньше — как-то не до литературы сейчас, да и говорится-сообщается о них в изданиях сугубо специальных, малотиражных. О такой литсенсации и пойдёт сегодня речь.

В журнале «Классическая литература» (№ 3 за этот год) появилась статья израильского литературоведа Арона Шулермана «Мифический поэт», которая, без преувеличения, потрясёт всю читающую Россию. За недостатком места не будем подробно излагать сенсационную гипотезу почтенного филолога, а суть её вкратце такова: великий поэт Александр Сергеевич Пушкин — это гениальная мистификация. История литературы знает примеры такого рода. Так и не доказано, например, существовал ли на самом деле легендарный Гомер, до сих пор спорят о том, является ли автором «Гамлета», «Отелло» и прочих бессмертных пьес Уильям Шекспир, да и мистификация с нашим незабвенным Козьмой Прутковым разоблачена была далеко не сразу — современники долгое время верили в реальное бытование на свете такого колоритного сочинителя.

Арон Шулерман предполагает, что и Пушкин — это тоже всего лишь литературное имя. Вернее, человек такой жил-существовал: родился в 1799 году, учился в Лицее, погиб на дуэли в 1837-м. Всё, как и описано биографами-пушкинистами. За исключением одного: реальный Пушкин если и пописывал стишки, то весьма посредственные. Всё началось, по версии Шулермана, с лицейского экзамена, на котором присутствовал Державин. Стихотворение «Воспоминание о Царском Селе», которое читал перед патриархом русской литературы юный Пушкин — это плод коллективного сочинения его приятелей Дельвига и Кюхельбеккера. Придумали они это шутки ради, да и хотелось поразить великого пиита: дескать, вот как лицеисты умеют сочинять! Доверили же играть роль юного поэта Пушкину — как самому бойкому. Кстати, много лет спустя друзья Пушкина как бы проговорились, поставив в известной строке местоимение во множественном числе: «Старик Державин НАС заметил и, в гроб сходя, благословил…»

Постепенно шутка затянулась, переросла в серьезное, эпохальных масштабов дело. В творчестве Пушкина принимали участие более десяти литераторов, как бы создавая коллективно русского гениального писателя. Пушкин в поэзии — это уже упоминаемые лицеисты, а кроме них свою лепту внесли Жуковский, Веневитинов, Тютчев и даже молодой Лермонтов. Недаром потом в своем знаменитом стихотворении «Смерть Поэта» он обмолвится:

Погиб Поэт! — невольник чести,

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом В ГРУДИ и жаждой мести…

Какая там грудь! Реальный Пушкин, как известно, был ранен в самый низ живота, почти в пах, но юный Лермонтов приподымает реальность, романтизирует: да, русская литература была смертельно ранена в самое сердце — уже никакими коллективными усилиями второго такого гения не создашь.

Что касается прочих жанров, то здесь случай играл ещё большую роль. Бывало так, что иные произведения крупных литераторов по тем или иным причинам под их именами публиковать было невозможно, и тогда они появлялись на свет под фамилией Пушкина. Так, «Капитанская дочка», «Повести Белкина» и большинство других прозаических вещей, а также «История пугачевского бунта» принадлежат на самом деле перу Карамзина. А «Борис Годунов» и «Маленькие трагедии» были обнаружены в архиве Грибоедова после его смерти.

И при жизни Пушкина и уже более полутора веков после его гибели исследователи жизни и творчества поэта не перестают удивляться: какой контраст между Пушкиным-пьяницей, повесой и дуэлянтом в жизни, и Пушкиным-творцом, какая фантастическая широта жанров и тематики в его творчестве, какие удивительные перепады в стиле и слоге…

Что ж, гипотеза Арона Шулермана во многом проливает свет на эти странности.

Непечатное издание

В редакции газеты «Губернскiя чернуха энд порнуха» — летучка. Главный редактор окидывает пламенным взором шайку борзописцев, как шутейно именует он в спокойную минуту своих поджарых помощников-подельников, скребёт заскорузлым пальцем в давно не чёсанной бороде и рявкает:

— Ась?! О народишке позабывать зачали? О быдле, для коего газетку нашу стряпаем, а?.. Кстати, плюйте тому в харю, кто наши «Губернскiя чернуху энд порнуху» бульварной газеткой обзовёт. Какая ж она бульварная, коли в городе нашем бульваров вовсе нету? Она у нас, напротив, — скверная газетка, ибо скверов у нас полным-полно.

Так вот, чево-то вы, фраера-рецидивисты газетные, халтурить принялись. В последнем номере «ГЧП» вон чего проскочило, какая корявая фраза (раскрывает газету и, зажимая нос, вычитывает): «Он убил её ножом». Ась? Чему я вас только учил! Вот как надо: «Жутко оскалившись, он с леденящим душу криком схватил громадный страшный тесак с зазубренным леденящим сердце лезвием и вонзил в беспомощную жертву по рукоять, которая завизжала леденящим уши голосом! Хлынул водопад кровавой крови!» Усекли?

— А это что? — ревёт дальше леденящим загривки подчинённых голосом редактор. — Зачем это плоскогрудую лахудру на первой полосе тиснули, да ещё и в такой скромной позиции? Учу вас, учу — посиськастее надо, порасщеперистее на первую. От газеты нашей должон запашок клубнички подкисшей клубиться, чтобы приванивало сально — читатель-обыватель должон душок за версту чуять, на него должон бежать и раскошеливаться.

— И ещё! — орёт леденящим пятки юных борзописцев голосом редактор. — Во всём номере всего-навсего тридцать пять опечаток и всяких прочих ляпов. Вы что же это, с нормальными газетами сравняться вознамерились? Мы чего, для вшивых ынтыллихентов, что ли, сочиняем-пишем-стряпаем? Чтобы не менее полста ошибок ляпали, а не то!.. И сенсаций давайте, сенсаций — покровянее, позапашистее!

— Шеф, — робко квакает один из патлатых гэчэпистов, — мы шухер-мухер наведём, мы исправимся — век свободы не видать! Для следующего номера уже и гвозди есть, и шилья — всё путём. Вот, слушай (громко, взволнованно читает): «Леденящий тело ужас приподнял скотника Алкашова над землёй и потряс. Волосья его встали дыбом. Продрыхнув утром с похмела, ёлы-палы, он увидел, что укокошил намеднись лемехом от плуга жену, тёщу, соседку, собаку, двух тараканов и кастрировал самого себя…»

— А вот ещё: «Девушка-свинарка 42-х лет в пьяном угаре изнасиловала, бля, восемь мужиков извращенческим способом, при этом они кричали леденящим пупок голосом…» А? Каково, шеф?

— Гм, неплохо, ёлы-палы, я бы даже сказал — клёво! Шевелите, шевелите рогом. Лопуха-обывателя ошарашить надо, под дых ему шибануть. Обыватель нонешний одного требует — хлеба и чтива!..

Летучка заканчивается. Юнкоры-гэчеписты, кровожадно урча, разбегаются в поисках кровавых сенсаций. Редактор врубает редакционный компьютер, придвигает поближе калькулятор и принимается подбивать бабки: сколько барышей на хлеб с чёрной икрой принесли ему за последний месяц скверная его газетёнка да приложения к ней — «Чёрный гробик» и «Сексгадалка».

Барыши приятно приванивали.

Рецензия

Редактор респектабельной местной газеты взялся читать очередной материал своего молодого сотрудника Ануфрия Вязанкина — рецензию:

«Виват! Ура! Свершилось! Никогда ещё книги, подобные сборнику стихов Скучномира Серого «Символ абракадабрности», у нас не выходили. Наши издатели всегда слепо шли на поводу у примитивных наших читателей. Москва, страшно сказать, смотрела на наш город как на амбивалентно глухую литпровинцию. И вот теперь книга Скучномира Серого обратит наконец на болото наше изумлённое внимание всей Европы, Америки, а может быть, даже и — Израиля! Ура-а-а!

Почтенным старичкам из Шведской академии не придётся теперь ломать седые головы — кому отдать ближайшую Нобелевскую премию. Фонд Сороса просто обязан свой самый большой грант выделить нашему Скучномиру Серому. А Букер поступит просто-напросто глупо, если и в этом году свою вкуснопахнущую премию присудит пусть и авангардному, но романисту в этой стране (я имею в виду нашу убогую Русь), а не, как должно, нашему гениальному земляку-поэту.

Скажу сразу и честно: стихи Серого — не для рядового читателя. Даже я с трудом вник в их смысл, вернее, с радостью убедился, что в смысл вникнуть невозможно. Это и грандиозно! Это и футуристично! Кто ищет в поэзии смысл, пусть читает всяких там рубцовых, есениных, пушкиных наконец, но пусть не лезет со своими потными подмышками в наши элитарные круги.

Итак, вчитаемся в Серую абракадабру, или, иначе говоря, в абракадабру Серого. Она может показаться на первый взгляд даже и заумью. Но каковы у Серого реминисценции, а! Каковы ассоциации и пертурбации! Вот, к примеру, в стихотворении «Атлантида-сити» встречается буква-звук «у». Что это? Догадываетесь? Ну, конечно же, это чётко выраженный литературный ареол из Велимира Хлебникова. А вот в стихопоэзе «Пена мусора» совершенно отсутствуют знаки препинания… Во-первых, это же явное и гениальное подражание Алексею Кручёных, а во-вторых, — какая экономия выразительных, типографских и денежных средств!

Отметим, что наш Серый не чужд посостязаться и с пресловутым Пушкиным. Так, у него (у Серого) на стр. 137 встречается словечко «мгновенье», и в памяти подготовленного, как я, читателя, конечно же, сразу отзвуком задиссонансирует — «Я помню чудное мгновенье…» Удивительное мастерство! (Я имею в виду Скучномира Серого.)

Особенно потрясли меня поэма про ежа, который изнасиловал ужа (или наоборот — там разобраться-понять трудно), и то запредельно-гениальное место в сборнике, где описывается, как слова говорят словам о словах при словах словами, не употребляя при этом слов… Пот-ря-са-ю-ще!!!

Конечно, нашлись сразу злопыхатели-завистники, закричали, будто Серый просто-напросто выёживается и словоблудит. Что с этих критиканов возьмёшь — серые! Они не в состоянии понять элитарную поэзию Серого. Как не может какой-нибудь работяга или пейзанин раскушать прелесть и элитарность сыра рокфор. Да, не каждому дано понять вкус этой возвышенной плесени!

И последнее: пускай пока мало в нашем диком чернозёмном захолустье таких, как я, испытывающих контрапунктную ауру при чтении творений Скучномира Серого. Но мы должны активно презирать и бороться с моноструктурной местной литературой и андеграундно поднимать квинтэссенцию стилевого содержания поэзии, чтобы лексическое наполнение фабульной основы не доминировало над формой.

Поэтому я и кричу, обращаясь к родимым нашим власть имущим благодетелям, которые уже выделили толику средств на издание этой «Абракадабры»: даёшь ещё денег на переиздание шедевра Скучномира Серого массовым тиражом! Книгу «Символ абракадабрности» — в каждый дом, в каждую детскую и, пардон, колхозную библиотеку! Ура!»

Редактор покрутил заболевшей головой, сморщился и чертыхнулся:

— Чёрт, ничегошеньки не понял! Но ставить надо — элитарность, рокфор, Москва, Израиль…

Он тяжко вздохнул и подписал рецензию в набор.

Есть ли критика?

Дискуссия на страницах «Окололитературной газеты»

ОТ РЕДАКЦИИ

Мы долго думали, прежде чем решились открыть дискуссию в нашей почти что уважаемой газете на такую, прямо скажем, пряно-острую тему. Во-первых, подумали мы, получится ли дискуссия (то есть, спор — в переводе с иностранного, что ли?) на такую тему, скажем откровенно, острую и пряную, если спорить здесь, собственно, не о чем? Во-вторых, сомневались мы, если и получится эта так называемая дискуссия, — нужна ли она нашим почти что многочисленным читателям? А в-третьих, размышляли мы, если и получится и даже нужна — сумеем ли мы вовремя прекратить её и завершить каким надо послесловием от редакции?!

Страхи и сомнения позади — дискуссию нам разрешили. Её мы начинаем без всякого желания с нашей стороны, прямо скажем, слишком остропряным письмом широко неизвестного в окололитературных кругах поэта-кубиста Такого-то.

ВОПРОСА НЕТ!

Есть ли критика?.. Для меня лично вопроса нет. Есть! Есть!! И даже — жрать!!! Я лично съел бы его без соли и хлеба, каналью!!!! Стоит только два-три кубометра моих гениальных стихов где-нибудь протолкнуть, как этот писака тут же обрушивается на них!.. Есть и жрать!!!!!!!

ТАКОЙ,

поэт-кубист.

БОЖЕ СОХРАНИ!

Анадысь лицезрел я в издании вашем, наиглубокоуважаемая редакция, грамотку виршеплёта Такого-то. Ажник слеза меня проняла — какова крамола! Егда бы Критика на свете не было, кто бы нам, достойным, хвалу расточал? Критик нужон, пущай живёт и благоденствует и вкупе с нами, истинными подвижниками глагола, народишко простой вразумляет. А уж мы Критика благорасположением нашим ужо не оставим.

СЯКОЙ,

прозаик-ухреалист,

лауреат премий колхоза «Красный хомут»

и Мочевично-бобового завода,

кавалер набрюшного значка «Ударник тяжёлого слога».

АМБИВАЛЕНТНОСТЬ КОНГЕНИАЛЬНОСТИ

Вступая в дискуссию, испытываю контрапунктную ауру в душе. Предыдущие оппоненты не смогли вычислить сюрреалистическую структуру темы, заявленной в заглавии дискуссии. Критика — это ведь критики. Важно синтезировать, что трансцендентальнее — бытие критики или критика бытия? Или, моноструктурнее говоря: критика как литература или — критика как квинтэссенция стилевого содержания художественного текста? Вот в чём вопрос, как констатировал Шекспир.

Отсюда ясно, что сюжетное построение фабульной основы в её лексическом наполнении композиционно доминирует в стилистических пластах данного предмета дискуссии.

Что касается критики, она есть — образец, как говорится, перед вами.

Nulla dies sine linea!

РАЗЭТАКИЙ,

критик, литературовьед.

ГЛАС НАРОДА

Уважаемая редакция! В перерывах между летне-стойловыми и зимне-посевными работами всем коллективом нашего отсталого хозяйства от нечего делать читаем"Окололитературку". Бывает интересно. Особенно про политические потрясения на Фильдеперсовых островах. Но сейчас речь не об этом. Внимательно вот уже четвёртый год следим за ходом дискуссии"Есть ли критика?"Дюже интересно! Только объясните всё же толком, что такое — критика? Одни из нас думают одно, а мы — другое. С уважением!

Простые труженики, жители деревни Кудамакартелятнегоняловки

СИДОРОВ, ГУСЕВ, ЧУПРИЧИН, НОВИКОВ, ИВАНОВА, ИВАНОВА, ИВАНОВА, АННИНСКИЙ, ЗОЛОТУССКИЙ, КОЖИНОВ, ОСКОЦКИЙ, БОЧАРОВ и др. (всего много подписей).

ОТ РЕДАКЦИИ

Уф! Вот и закончилась наша дискуссия. Многие прозаики, поэты, критики подзаработали в ходе её гонорарий. Мнения, как видим, разделились. Социалистический плюйрализм торжествует! Редакция в чём-то согласна с теми, кто высказал одну точку зрения. Но, в то же время, есть и рациональное зерно в суждениях тех, кто высказал другую точку зрения.

Ребята, давайте жить дружно!

Классики в газете

ПОПРАВКА К ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Молодой поэт Миша Лермонтов принёс редактору молодёжной газеты новые стихи. Редактор прочитал:

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

— Ты знаешь, совсем неплохо, — сказал он обрадованному поэту. — Конечно, не шедевр, но весьма неплохо. Правда, надо будет подработать. Без этого у нас нельзя — областной уровень. Но ты не волнуйся, Миша, я сам подправлю…

Через несколько дней Лермонтов раскрыл свежий номер «Младого племени» и увидел:

Не скучно не грустно, и есть кому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

Он достал свой дуэльный пистолет, подсыпал на полку сухого пороху и приставил дуло к виску.

— Мишель, подожди Мартынова! — вскричал кто-то из его приятелей.

— Зачем? — грустно ответил Михаил Юрьевич. — Меня уже убил редактор «Младого племени».

И он нажал спусковой крючок.

УГАДАЙ ПРОИЗВЕДЕНИЕ

Несколько классиков предложили свои произведения в газету. Вскоре на её страницах появились аннотации о предстоящих публикациях этих произведений, но почему-то их названия в редакции были изменены. Догадайтесь: о каких произведениях идёт речь?

«Намеченное — выполним!» — исторические записки Л. Н. Толстого о том, как русский народ принял на себя повышенные обязательства полностью и в кратчайшие сроки изгнать французов из страны в 1812 году и намеченное с честью выполнил.

«Будни народного контроля» — проблемный материал Н. В. Гоголя о том, как народные контролёры на иных местах работают не в полную силу, никто в лицо их не знает и даже бывают случаи, когда за контролёра принимают совсем постороннего проезжего человека.

«За преступление — к ответу!» — судебный очерк Ф. М. Достоевского о представителе молодёжи, вставшем на тяжкий путь нарушения законности и правопорядка и понесшем заслуженное наказание, также размышления автора о том, как равнодушие окружающих молодого человека людей и общественных организаций способствовало совершению преступления.

«Выбор цели» — поэтическая зарисовка А. С. Пушкина о представительнице молодого поколения, активистке, которая твёрдо выбрала свой жизненный путь, в том числе и мужа.

ИЗ ПРИКАЗА ПО РЕДАКЦИИ

«Сотрудник отдела культуры и искусства И. А. Гончаров, возвратясь из длительной командировки, привёз всего лишь одну серию очерков под неудачным и плохо продуманным названием «Фрегат “Паллада”». Таким образом, за данный период работы коэффициент трудового участия (КТУ) т. Гончарова составил менее ста строк в день, что является ниже нормы.

В связи с вышеизложенным приказываю:

§1.

Гончарову И. А. строго указать.

§2.

Предупредить т. Гончарова, что в случае повторного с его стороны нарушения творческой дисциплины он будет переведён в отдел сельского хозяйства сроком на три месяца.

Редактор газеты.

Тамбовские байки

ПИСАТЕЛЬ-КУЛИКАЛА

Слово «куликала» (с ударением на предпоследнем слоге) в переводе на современный язык означает всего лишь — алкаш, пьянчуга. Увы, такой титул заслужил самый первый писатель земли Тамбовской — Пётр Михайлович Захарьин. Ему помог выбиться в писатели сам Гаврила Романыч Державин, тогдашний наместник тамбовский и знаменитый пиит.

Главное произведение Захарьина, длиннющая повесть «Арфаксад», сегодня не интересует даже специалистов-филологов, а вот фраза-характеристика о Захарьине в «Записках» Державина дошла до наших дней: «…он несколько недель с приятелями своими не сходил с кабака, ибо также любил куликать». Так расправлялся Пётр Захарьин с первыми гонорарами.

С тех пор по примеру праотца тамбовской литературы большинство (если не все!) тамбовские писатели считают своим долгом с каждого гонорара неделями «не сходить с кабака» и от души куликать…

Чтобы хоть как-то остаться в истории российской словесности!

ОТВЕТ ДЕРЖАВИНА

О самом Гавриле Романыче Державине ходит такая байка.

Как известно, против его благородных и честных нововведений на посту тамбовского наместника всячески боролись местные чиновники-казнокрады и купцы-хапуги. Врагов у поэта хватало.

И вот как-то на улице в присутствии толпы один из местных богатеев-самодуров взялся бранить и поносить Державина. Гаврила Романыч спокойно выслушал хмельного помещика, глядя на его лысину (тот взопрел от возбуждения и даже парик снял), а затем сказал:

— Над тобой смеяться я не стану. А вот волосы твои похвалю: они правильно поступили, сбежав с такой глупой головы!

ОБЛЕГЧИЛ ДУШУ В ОДИНОЧЕСТВЕ

Тамбовский поэт и журналист Г. (ныне покойный) славился своими приколами, совершёнными в хорошем подшофе. Однажды, к примеру, он после изрядного застолья ехал в троллейбусе домой. Народу, несмотря на поздний час, хватало — возникло естественное желание пообщаться.

— Товарищи, а погодка-то?

Все молчат, отворачиваются.

— А луна-то какая — красотища! — не унимается Г.

Ему опять никто не отвечает.

— Ну, раз никого нет, — расстёгивает он ширинку, — тогда я отолью…

МИЛИЦЕЙСКАЯ ЛЮБОВЬ

А вот с известным тамбовским поэтом Аркадием М. сама жизнь-злодейка постоянно творит приколы. Дело в том, что Аркадия чрезмерно возлюбила наша доблестная милиция: стоит поэту выпить чуток — обязательно привяжется. Дело доходит иной раз в прямом смысле слова до анекдотов.

Не так давно, к примеру, его опубликовали в Москве в коллективном сборнике. Собрался Аркадий в первопрестольную за гонорарием. Только в вагон сел, тут же достал припасённую бутылочку и вознамерился на радостях клюкнуть. Откуда ни возьмись — два сержанта: пожурили, бутылку отобрали, протокол составили и штрафанули.

В столице Аркадий гонорар (и довольно приличный по нашим временам) получил, в ресторане Дома литераторов его обмыл и к Павелецкому вокзалу, как и положено поэту, на тачке подкатил. Билет купил, а до поезда еще часа четыре, и пива хочется. Взял наш Аркадий пару «Жигулёвского», устроился скромно на ступенечках и попивать-смаковать принялся. А патрульным, опять же двум сержантам, возьми это и не понравься: ведь Аркадий развалился в позе отдыхающего Нерона со своими двумя бутылками аккурат перед главным парадным входом в вокзал. Ему же на людях хотелось пивка попить!

Доставили тамбовского пиита в дежурку, подержали час в клетке-загородке вместе с проститутками и наркоманами, оштрафовали и выпустили.

Идёт Аркадий по улице Кожевнической обратно к Павелецкому, ругается, конечно, от души и вслух, а навстречу новый патруль:

— Пройдёмте, гражданин!

— Помилуйте, — взмолился бедный Аркадий, — да я от вас только!..

Ничего не хотят слушать «менты поганые»: скрутили поэта и доставили по назначению. Протокол составили. Оштрафовали.

Опять плетётся Аркадий к родимому вокзалу, чуть не плачет. Дабы успокоиться, свернул к ближайшему ларёчку-комку, принял кой-чего на грудь и пивка сверху добавил. Присмотрел и укромное местечко неподалёку, чтобы прежнее пивко отцедить…

И пристроиться толком не успел, как его опять хватают, опять пытаются руки ему выкручивать, куда-то тащить хотят… Мать честная, да сколько ж этих патрулей в Москве-матушке!? И опять Аркадию М. пришлось уплачивать штраф — благо гонорарные деньги ещё не все иссякли…

Ну уж на этот раз он к вокзалу взялся вдоль стен и заборов пробираться, совсем молча и поминутно крестясь. До отхода поезда оставалось полчаса. Аркадий уже на перрон выруливал, уже родимый 31-й скорый узрел, как вдруг увидел впереди двух людей в милицейской форме. Они направлялись прямо к нему, к Аркадию…

И нервы поэта не выдержали: он завизжал нечеловеческим голосом, выхватил остатние деньги из кармана и бросился к ментам сам:

— Нате, штрафуйте, гады! Всё заберите! И квитанцию себе в задницу засуньте — у меня их девать уже некуда! Ваша сила! Штрафуйте!

На счастье Аркадия М. майор и капитан внутренних войск находились сами подшофе и в благодушном настроении — кого-то провожали в путь. Они посмеялись над Аркадием, как могли его успокоили и даже помогли сесть в вагон.

И тем самым сохранили большого и легкоранимого поэта для тамбовской литературы.

ЛУЧШЕЕ СРЕДСТВО ХОРОШО ВЫГЛЯДЕТЬ

Два тамбовских писателя идут за гробом своего собрата по перу.

— Глянь, — говорит один другому, — как Иван хорошо в гробу выглядит — даже помолодел.

— Ну еще бы! Он же уже третий день не пьёт!

А ГДЕ Ж ВИНОВНИК ТОРЖЕСТВА?

В деревне Софьинке Умётского района, на родине Е. А. Баратынского, завершился очередной, уже традиционный, праздник поэзии, посвящённый известному русскому поэту. Журналист, собирающий материал об этом поэтическом празднике, спрашивает местную старушку, понравился ли он ей?

— Ничего, славный праздничек, милок… Да вот беда — сам Баратынский-то опять не приехал!..

ОБНАДЁЖИЛ

К известному тамбовскому издателю и писателю А. М. Акулинину пришла местная поэтесса с рукописью очередного сборника. Она отдала ему папку и, кокетливо закатив глаза, призналась:

— Эти стихи содержат самые интимные тайны моего сердца!..

— Не волнуйся, — сказал Александр Михайлович, — о них никто, кроме меня, не узнает.

ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД ЮМОРИСТА

Не так давно умерший известный тамбовский поэт, сатирик и юморист Геннадий Попов славился тем, что очень быстро писал свои юморески. Товарищи как-то поинтересовались у него — в чём же причина такой спешки?

— Поспешишь — людей насмешишь! — ответил Геннадий Александрович.