Мастер жестокости

Николай Леонов, 2022

Ректор Академии МВД передал сыщикам Гурову и Крячко оригинальную кожаную ключницу с приметным рисунком. Он утверждал, что рисунок на ключнице – это фрагмент татуированной кожи с руки его недавно пропавшего сына… Неужели кто-то занимается подобным кровавым бизнесом? Сыщики устанавливают адрес некоего мастера, предлагающего похожие услуги, и делают контрольный заказ. То, что открылось им потом, поразило бывалых оперативников своей невиданной жестокостью… Николай Леонов, в прошлом следователь МУРа, не понаслышке знал, как раскрываются самые запутанные уголовные дела. Ставшая классической серия «Черная кошка» насчитывает более 200 книг, вышедших тиражом в десятки миллионов экземпляров.

Глава 4

От подобного обращения медсестры с сыщиками Лев Иванович и Станислав приходили в себя уже в метро. Гуров заметил, переводя дух:

— Хорошо, что не спустила с лестницы. Вот это харизма у медперсонала. Да, медик сейчас в цене и силе.

В глубине души Лев Иванович надеялся, что подобная демонстрация отцовского горя смягчила друга, но вскоре выяснилось, что Станислав продолжает испытывать недостойные мыслящего человека чувства:

— Не, ну вот неплохо сейчас было, Лева. Пан Ректор, упырь лихой, даже не извинился. Еще и с издевкой: «Бгосьте, все я помню!». Он помнит! Каково?

Лев Иванович примиряющим тоном предположил, что извиняться старый препод считает непедагогичным.

— Ага! А как только приспичило, так и не к кому «обгатиться»! Это ему-то не к кому? Обращался бы сразу… к самому! Вам-то он талдычил, кого учил и заваливал еще в Ленинграде?

— Талдычил, талдычил, — успокаивающе подтвердил Гуров. — Что ты завелся-то так, Стас? Сколько лет прошло, а ты все как маленький обиды вспоминаешь.

— Прошло-то много лет, а с мозгами-то у него по-прежнему швах. Видите ли, все бросайте и отправляйтесь выяснять, где его мальчик. Позвольте спросить: куда, для чего, зачем? И был ли мальчик?

— Ну ты уже совсем утрируешь, — с укоризной заметил Гуров. — Ну а что-куда-зачем, то это легко проверить, если заявлял в розыск…

— Это если заявлял, — продолжал Крячко. — Ты, верно, не в курсе, какой пан Ректор забавник и трус, как не любит сор из избы выносить! Вот если бы, скажем, пол-института грохнули и освежевали, то он бы просто объявил субботник и послал уцелевших кровь замывать — и только!

Гуров представил апокалиптическую картину и невольно хмыкнул и подумал: «Интересно. Если найдется хотя бы еще с десяток бывших студиозусов, которые так же относятся к пану Ректору, как Стас, то я бы не рискнул строить предположения, кому из них может быть выгодно ему насолить».

— Что, если у него ум за разум зашел на старости лет? Профессиональная деформация, не скажу — деменция. Может, и сына-то никакого нет. Может, он воображаемый?

«Вот разошелся», — подумал Лев Иванович и пытался воззвать к разуму, а не мстительности друга:

— Это как раз легко проверить. Если, конечно, сын законнорожденный, признанный. Полагаю, что так оно и есть, иначе с чего уж так ему убиваться? Тем более что врачи говорят: опасности для жизни пана Ректора нет, рановато ему исповедоваться. Пара запросов, и мы про его сына кое-что узнаем.

Убедившись, что друг и коллега пребывает в предновогоднем, благодушном и всепрощающем настроении и не желает проклинать старого людоеда, Станислав безнадежно махнул рукой:

— Да понял я, понял. Ладно. К чему формальности, больно надо время тратить. Один звоночек, пара стаканов чаю… ты чай будешь?

— Нет.

— Тогда три стакана, — мстительно пообещал Крячко и набрал номер телефона:

— Лилечка Ивановна, душа моя! Как твои дела?

В ответ прозвучал мощный бас:

— Вашими молитвами. Что, Крячко, по рюмочке чаю?

— Что мелочиться нам, взрослым людям. Сразу по стаканчику.

— Подваливай.

Поскольку до института (теперь уже академии), который окончил Крячко, было недалеко, поэтому загадка личности Лилии разрешилась скоро. Бас, звучавший в трубке, принадлежал миниатюрной и изящной, как китайская статуэтка, женщине, похожей на младшую сестрицу Майи Плисецкой. По факту женщина являлась бессменным секретарем пана Ректора последние лет сто. Крячко, немедленно трансформировавшийся из старого злопамятного ворчуна в галантного рыцаря средних лет, преподнес женщине цветы и припал к ручке.

Царила Лилия Ивановна в приемной Ректора, которая совершенно не выглядела как положено, то есть безлико и официально. Здесь было уютно и даже как-то приветливо, стулья для посетителей, почему-то не стандартного черного, а теплого кофейного цвета, в цвет обивки ректорской двери, так и тянули присесть и поболтать. Два огромных, под потолок, беспрерывно цветущих китайских розана повышали настроение не у одного поколения учащихся. Пахло кофе и почему-то выпечкой.

У секретаря пана Ректора были карие глаза с острым взглядом, черные ломаные брови, явно без жалости и много лет формируемые по определенному шаблону, строгая, ни волоска в сторону, прическа, безупречная фигура без грамма лишнего жира. Интересно, что сама по себе она не производила впечатления доброй, душевной особы, но, по-видимому, под этой неприступного вида оболочкой скрывалось отзывчивое сердце.

Усадив гостей, она открыла специальный шкаф, быстро и со вкусом превратила рабочий стол в чайный, расположив в идеальном порядке стаканы в подстаканниках, угощения, сахарницы и все прочее, что всегда припасено у хорошей хозяйки для всегда желанных, пусть и нежданных, гостей.

— Как всегда, в своем репертуаре, — пророкотала Лилечка Ивановна, разливая чай в стаканы, — хватай тару и излагай свое дело. Станислав Васильевич просто так своей душой не назовет, — со знанием дела пояснила она Гурову ласковое к ней обращение Крячко по телефону.

Станислав, к удивлению коллеги, с огромным удовольствием отхлебнул чаю.

— Лилек, твой чай… спиртного не надо. А теперь расскажи, пожалуйста, откуда у пана Ректора сынок Данилушка.

Лилия Ивановна с кокетливым видом поморщилась:

— Бога ради, не заставляй интеллигентную женщину прямо отвечать на подобные вопросы. И потом, тебе-то что за дело? Метишь на панское наследство?

— Ну что ты, что ты, — сказал Крячко, утирая «чайный» пот со лба.

— Ладно, не хочешь говорить — не надо, дело твое. Потом сам прибежишь и будешь упрашивать, а я еще подумаю, разговаривать ли с тобой.

Лилия Ивановна извлекла из длинного полированного ящичка сигарету необычного цвета и аромата и закурила, пуская дым в табличку «Не курить!». Сразу запахло тропиками и морем.

— Если вкратце, то трудная защита, бурное отмечалово и божественно рыжая соискательница, — сказала она.

— Ишь ты.

— Но, конечно, это было давно и неправда, — немедленно открестилась от своих слов изысканная сплетница. — Даниил ибн Олегович, он как-то сам — фух! — и появился в институте, чтобы смущать студенточек.

— Фото есть? — осведомился Крячко.

— Студенточек? — сострила Лилия Ивановна, открыла своим ключом дверь в кабинет начальства, по-хозяйски вошла и вышла, уже имея при себе фото в рамке.

— У вас что же, от всех замков в учебном заведении ключи имеются? — с немалым удивлением спросил Лев Иванович.

— Конечно, — просто отозвалась секретарь, пожав плечами. — Как же иначе.

Станислав, разглядывая портрет ректорского сына, заметил:

— Мама-то и в самом деле была красавица. И в самом деле рыжая. А кто такая?

Чуть опустив веки, Лилия Ивановна выпустила струйку дыма и скривила губы:

— Помилуй, мне-то откуда знать. Шеф со мной не секретничает, все приходится устанавливать самой. Единственное, что скажу совершенно определенно: в свидетельстве о рождении Даниила Олеговича в соответствующей графе проставлен жирный прочерк.

— Так у вас и доступ ко всем документам имеется? — снова подивился Гуров.

— Разумеется, — уже несколько колко подтвердила она и затушила в пепельнице окурок. — Для чего еще нужны секретари. Для красоты?

— И для этого тоже, — вставил Крячко. — Эва как, прочерк. Какой нюанс! Ну, у пана Ректора, само собой, алиби железное? Никаких рук-ног в хозяйственных сумках и обводных каналах…

— Фи, неостроумно, — не одобрила шутку секретарь, — и нехорошо.

Станислав сделал вид, что засмущался, и сменил тему:

— Лилек, фото-то явно старое. Поновее нет?

— В личном деле есть кое-что, но и они не из последних.

Лев Иванович уточнил:

— То есть вы считаете, что он сильно изменился? Были предпосылки?

— Были, — подтвердила она, — изменился, полагаю, сильно.

— Ну а если говорить спокойно и беспристрастно, то что в целом вы, Лилия Ивановна, могли бы сказать о Данииле Олеговиче? Хотя бы образца того периода, когда вы с ним общались.

— Я пристрастна, — без малейшего раскаяния покаялась Лилия Ивановна, — поскольку знаю его с детства. Ничего плохого про него не скажу, он всегда был очень милым ребенком. Но если абстрагироваться… — Она задумалась, потом спокойно и методично принялась перечислять: — Скрытен, себе на уме. Сильно зависим от отца, хотя и сам по себе имеет немалый вес в научном мире. Поздний, болящий ребенок…

— В каком смысле? — уточнил Крячко.

Лилия Ивановна скособочилась:

— Позвоночник искривлен, прихрамывает. Последствия легкой формы детского паралича.

— То есть он ограничен в движениях? — спросил Гуров.

— Нет, — возразила Лилия. — Отец потратил массу денег на его реабилитацию. Лечебная физкультура, диета, санатории, в том числе за границей. Прихрамывал, конечно, но некритично. При обострении болезни ходил с тросточкой.

— Но мыслительные способности, надо полагать…

— С ними полный порядок, — твердо заявила секретарь. — Превосходные знания английского, немецкого, итальянского языков, плюс латыни, это не считая отличной учебы. Великолепно рисует. Вот, это его работа, подарок мне на мой день рождения.

Женщина сняла со стены рисунок в овальной металлической рамке, выполненный пером. На первый взгляд на нем была изображена Кармен с папироской в зубах. Со второго взгляда становилось очевидно, что это Лилия Ивановна образца десятилетней давности. Возможно, с оригиналом у копии было много расхождений, но личность узнавалась безошибочно, как если бы художнику удалось показать не столько внешность, сколько внутреннюю сущность.

К тому же, несмотря на отсутствие цвета, одними черно-белыми штрихами изображены были все непременные атрибуты и самой Кармен, как персонажа — страсть, гордость, ветреность, — и даже летящие косы, алые ленты и роза в волосах.

«Еще немного — и послышатся фламенко и кастаньеты, — подумал Лев Иванович, рассматривая рисунок, переданный ему Станиславом. — В самом деле, великолепный рисунок. Лаконично и талантливо».

Лилия Ивановна, подождав некоторое время, деликатно изъяла из рук Гурова рамку с рисунком, снова повесила ее на стену и завершила анамнез:

— В общем, любимый сын Ректора.

— Интрижки? Женщины? — поинтересовался Станислав.

— Вообще ничего, от слова «абсолютно».

— Ты сказала, что он скрытен.

— Разве можно что-то скрыть так, чтобы никто не знал, тем более я? — задала она риторический вопрос. — Вот здесь, — Лилия Ивановна показала на другой шкаф, запертый на ключ, — запротоколирован практически каждый день его жизни. Кто-то бездельничает, кто-то занимается спортом, кто-то увлекается музыкой. Даниил посвятил себя науке. Он все время учился. Не просто на одни «отл.». Сокурсников он опережал в учебе на год, по некоторым дисциплинам — на два. Отец не особо баловал его деньгами — и Даниил подрабатывал репетиторством. Жил по строгому распорядку дня. Подъем в шесть, отбой в одиннадцать. Получил красный диплом, окончил аспирантуру, защитил диссертацию, стал преподавать у нас на кафедре… — Лилия несколько снизила пафос повествования и закончила: — И потом, узнай папаша о посторонних занятиях — последовало бы наказание. Это только со стороны казалось, что отец им не руководит, сынок был под колпаком хлеще мюллеровского.

— Да, интересно, — протянул Лев Иванович.

— Лилечка, теперь давай про пропажу.

Лилия Ивановна с веселыми искорками в глазах прищурилась:

— Ишь ты, сыскарь. Сам не желаешь трудиться?

— Я?! — возмутился Крячко, театрально хватаясь за сердце. — Да я самый трудящийся из всех трудяг, просто…

— А тебе не кажется, Стас Васильич, что это ты лучше меня можешь выяснить необходимые тебе сведения?

Полковник с готовностью заныл:

— Ну, Лилек, покуда мы, убогие, будем выяснять и вникать, что, да как, да почему, это же столько времени пройдет. А ведь ты и так уже все на свете знаешь.

Ничуть не смутившись, секретарь согласилась:

— Да, это факт. Не плачь, так и быть, расскажу. — Лилия Ивановна помолчала, собираясь с мыслями, потом принялась излагать: — Итак. Счастливый-младший пропал порядка шести месяцев назад. Он самовольно покинул клинику…

«Старый лис, а втирал-то про «санатогий», — припомнил Гуров, — врет по любому поводу, даже если это и ни к чему — какая разница, кто где лечился?»

И переспросил:

— Извините, Лилия Ивановна, клинику? Не санаторий?

— Нет, наркологическую клинику.

— Как это — наркологическую? — удивился Крячко.

— Ну да, — нетерпеливо повторила секретарь, изобразив длинными пальцами по столешнице дробь — точь-в-точь кастаньеты, — частную наркологическую клинику.

Сыщики переглянулись. Всезнающая Лилия Ивановна явно не испытывала снисхождения к тем, кто соображал медленнее ее. И с раздражением осведомилась:

— А что конкретно удивляет, господа? Что же, отпрыск такого родителя имел шанс не спиться?

— Разве Даниил Олегович пьет? — по-простецки уточнил Гуров.

Лилия Ивановна поджала губы и качнула головой в знак согласия.

— Весь из себя положительный, усердно учится, находится под постоянным присмотром — и спивается? — удивился Лев Иванович.

Секретарь вновь кивнула.

— Неувязочка какая-то. Чтобы кукушка поехала, нужны предпосылки, — заметил Станислав напрямую. — Так нас учит криминология.

Секретарь согласилась, что какие-то предпосылки наверняка были:

— Иначе с чего папа — после красного диплома, защиты диссера, преподавания — вышибает любимого сына из академии, да к тому же по собачьей статье: пункт восьмой восемьдесят первой Трудового кодекса.

— Иначе говоря?

— Аморалка.

— О как. То есть отец его уволил?

— Ну, скажем так: Счастливый-младший написал заявление об увольнении по собственному желанию. Но иного выхода у него не было.

— Грешен был Данилушка? — уточнил Станислав.

— Ничего подобного. Не было греха за ним и быть не могло. Помимо прочего, сын унаследовал хворь папы, женоненавистник еще тот, разве что вежливый. Вот после этого-то изгнания из рая Данилушка отправился на землю. Участковым, — уточнила она, выдержав паузу.

Получилось эффектно: Лев Иванович сначала решил, что ослышался, Станислав, судя по выражению лица, был просто сражен.

— Кем?!

— Участковым инспектором, — повторила Лилия Ивановна, явно наслаждаясь произведенным впечатлением.

Гуров потер лицо ладонью, вздохнул:

— Жестоко. Прямо-таки бесчеловечно.

Лилия Ивановна вновь закурила и согласилась:

— Я разделяю вашу точку зрения. И тоже считаю, что отец поступил, руководствуясь ложной идеей о шоковой педагогике. В целом мальчик-то жизни настоящей не видел, и, понятно, карьера не заладилась. К тому же подобная работа не способствует трезвости и психологическому здоровью.

И, поскольку сыщики молчали, Лилия выразилась точнее:

— Спился, короче говоря.

— Вот так и происходит утечка мозгов, — посетовал Станислав, сокрушенно качая головой. — Что творится на белом свете! Отличник, ученый, кандидат…

— Доктор, — поправила Лилия Ивановна.

— Даже так?

— Так. Его диссер по ходатайству комиссии был представлен сразу же и на докторскую степень.

Лев Иванович заметил, что ничего подобного не припоминает. Лилия Ивановна, смерив его взглядом, вежливо, но колко сообщила, что это ее не удивляет. Крячко прервал эту светскую перепалку по отвлеченному поводу, вернув беседу в интересующее его русло:

— Ладно, тем более — доктор наук. Вопрос практического характера: когда он все это успевал, бухая? И на каком отделении он изначально учился?

— На вечернем.

— Почему на вечернем? — удивился Гуров.

— Так решил отец, — пожала плечами Лилия Ивановна. — Чтобы ни у кого не сложилось впечатления, что он хотя бы в чем-то помогает сыну. Так что сначала на вечернем, потом на заочном.

— Нереально, — решительно заявил искушенный в вопросе учебы Станислав, прикинув количество часов в сутках.

— Очень даже реально. Если только учиться, а не терять время на гулянках.

— Как же, ты говорила…

— Ничего я не говорила. Пока в академии был — не увлекался. Хотя…

— Что «хотя»?

— Сейчас припоминаю. — Лилия Ивановна потерла висок. — Единственный раз, если память не изменяет, как раз на шестом курсе, мне кажется, имел место именно запой.

— Из чего сие следовало? — невинно осведомился Крячко.

— Необъяснимо пропал сразу после новогодних каникул, вернулся осунувшимся, довольно быстро взял академотпуск, потом перевелся на заочку…

— Но окончил с красным дипломом.

— Да, конечно.

— Аспирантура заочная?

— Верно.

— И все это время он трудился только в академии, правильно я тебя понял?

— Именно.

— Сколько конкретно Даниилу было лет, когда отправился в участковые? — спросил Гуров.

Лилия Ивановна, прикинув в уме, сообщила, что где-то тридцать три. Полковник удивился еще больше: «После десяти лет чисто научной и преподавательской деятельности, да еще в таком возрасте, да еще инвалиду… поздновато начинать карьеру с низов».

— Кстати, как же его на службу взяли-то со справкой об инвалидности?

— Не могу тебе сказать, Стасик. Разные версии могут быть, выбирай, какая больше нравится. Острый кадровый голод, просто по звонку Ректора. А скорее всего, просто затерли этот факт, никому не интересный.

— Так видно же, ты говоришь, кривой, хромает…

— Ой, да перестань! — отмахнулась секретарь. — Это же не столица. Мало ли, ногу отсидел или ушибся. Не охаешь, кровью не харкаешь — стало быть, годен.

— Лилия Ивановна, правильно ли я понимаю, что в розыск его не объявляли? — уточнил Лев Иванович.

— Нет, — решительно ответила она. — Совершенно точно могу сказать.

— Что же, на пана Ректора не распространяется обязанность всех нормальных близких — сообщать о пропаже родного человека?

Секретарь вздохнула терпеливо, как несмышленышу, разъяснила Гурову:

— Распространяется. Формально, то есть, распространяется. А на практике, уважаемый Лев Иванович, как вы бы себе это представили? Имеется сын Ректора одного из лучших вузов страны, преподаватель, ученый с мировым именем. И вдруг ни с того ни с сего сначала попадает в частную, закрытую клинику, в которой лечат высокопоставленных алкоголиков и психов, а потом еще и сбегает оттуда. Ну и кому нужны подобные сообщения в прессе? Пану Ректору? Академии? Клинике? Сразу нет, по всем пунктам.

— Логично, — поддакнул Крячко.

— Это, как говорится, раз. Не исключено, что и два. Отношения у них с отцом окончательно испортились. Олег Емельянович, между нами, наделал сыну массу пакостей…

— Как и многим иным, — не вытерпев, сказал Станислав.

— Друг мой, своим мы гадим с бо́льшим удовольствием, охотой и в большем объеме, — назидательно напомнила Лилия Ивановна. — Не замечал?

Крячко открыл было рот, чтобы возразить, но, видимо, что-то припомнив, промолчал.

— Вот-вот, — кивнула секретарь, — верно. В общем, имел он все основания полагать, что сынуля не желает с ним общаться. С чем идти в отделение? Сами понимаете, искать того, кто утратил связь с родственниками…

Гуров с уважением подумал, что этой даме не откажешь ни в логике, ни житейской мудрости. Грех не воспользоваться таким бесценным источником информации:

— Лилия Ивановна, скажите, а вот третьего декабря, в День юриста, вы работали?

— В каком смысле? — прищурилась она.

Станислав перехватил инициативу, желая предотвратить очередной интеллектуальный спарринг:

— Лев Иванович имеет в виду, что именно ты, Лилек, несла службу в приемной, когда пану Ректору вручили коробку с буквой «Д» на крышке?

Лилия подняла брови:

— Конечно, кто же еще? Более того, преподнесла первую таблетку валидола и вызвала «Скорую».

— Вы не заметили, кто принес коробочку?

На ее лице ясно отобразилось недовольство, и Гуров понял, что они с этой женщиной, увы, точно не поладят:

— Помилуйте, друг мой. Как же не приметить, не слепая. Явилась курьер, девушка в дымчатых очках, лет двадцати.

— Приметы, рост, цвет глаз, волос?

— Повторяю: дымчатые очки. Волосы убраны под кепку, кепка желтая, надпись «Ди-Эйч-Эль».

— И она передала именно эту коробку, — уточнил Станислав.

— Именно эту коробку я у нее в руках не видела, как ты понимаешь, была просто коробка, перетянутая скотчем.

— Просто скотчем? — быстро спросил Гуров.

— Да, просто прозрачным скотчем… кстати, а ведь вы правы. Почему-то не брендированный скотч, не фирменный пакет, обычный скотч.

— Ну а ключницу-то видела? — прямо спросил Крячко.

— Само собой, Стасик. Она на полу валялась, упала, когда Емельяныч за сердце схватился. Я ее в коробку обратно и положила.

Гуров быстро глянул на ее руки — изящные и миниатюрные, но на детские совершенно не похожие.

Крячко, едва заметно кивнув, спросил:

— В перчатках орудовала?

— Ну а как же! За кого ты меня принимаешь, — с шутливым негодованием отозвалась секретарь.

— А нечто особо странное, то, что бросилось бы в глаза, не заметили? — спросил Лев Иванович.

— Как же, заметила. Картинка очень похожа на рисунок Дани.

— В каком смысле?

— В том, что его стиль штриховой, одноцветный. Крест, розы, надпись эдакая квазиготическая. Пожалуй, картинка-то самый красивый элемент на ключнице. Остальное — кожа бордо, цепочки-молнии, — аккуратно, но уж простовато, грубовато, без выдумки. Ученический уровень, хотя выделка неплоха. Ну и, само собой, удивила реакция Ректора, да и непонятно, кому в голову пришло такое ему преподносить. Ключница. Крест с сердцем. Что за намеки?

— Ты ей не понравился, — сообщил Крячко, когда они шагали обратно к метро, — у Лилечки звериный нюх на своих и чужих. Не любит она университетских.

Гуров усмехнулся:

— Классовое чутье всегда полезно. И все-таки заметь: такие чуткие людоведы обычно всегда имеют в запасе пару тонких, эксклюзивных наблюдений. А тут ничего подобного. Даже рисунок не показался странным — ну, похож на Данилушкину мазню, не более того. А что, может она что-то скрывать?

Станислав решительно отверг подобное подозрение:

— Нет, что ты. Мы с ней сто лет знакомы, подружились знаешь когда? С тех пор, как она мне списать дала на вступительных. Полное доверие.

— Так-то оно так…

— Борись с подозрительностью, Лева: татуировка-то была на предплечье, а отличники — небось сам такой, в курсе, — в футболках не ходят. Вот и не видела. А может, он ее позже набил.

— Защищаешь нежную Лилию? — съязвил друг.

— Само собой, — без колебаний ответил Крячко, — бережно охраняю этот бесценный и бесплатный источник информации. А ты заруби на своем классическом носу: помимо совсем уж интимных подробностей, если секретарь Ректора что-то не знает, то этого не знает никто. Можно быть уверенным!