В дебрях Маньчжурии

Николай Байков

Эта книга является плодом личных наблюдений, переживаний и впечатлений автора во время его многолетних скитаний по горам и лесам Маньчжурии. Она только слегка приподнимает завесу, скрывающую от взоров культурного человека интересный мир, полный таинственной романтики и очарования. Этот мир, ныне отживающий, сохранился еще во всей своей неприкосновенности там, где стоят, нетронутые рукой человека, девственные первобытные леса и простираются на сотни километров дикие пустыни. С проникновением в край культуры, площади этих лесов сокращаются и исчезает прекрасная первозданная природа, а с нею тот оригинальный мир, который в настоящее время является реликтовым остатком древнейших эпох истории человечества. Николай Аполлонович Байков (29 ноября (11 декабря) 1872, Киев – 6 мая 1958, Брисбен, Австралия) – военный, писатель и натуралист. Перу Н. Байкова принадлежит свыше 300 работ, его имя получило международную известность. Он считается крупнейшим специалистом по маньчжурским тиграм, произведения Николая Байкова переведены на многие европейские и восточные языки.

Волшебный стрелок

Темная таежная ночь. Яркие звезды горят в вышине и блещут, переливаясь таинственным светом из неведомой пучины бесконечности. Тихо плещут в скалистые берега темные воды Лянцзухэ. Мерно покачивается утлый челн наш под нависшими ветвями старого кедра. Красноватый свет смолистой лучины, укрепленной на корме, выхватывает из непроглядного мрака наш челн и небольшое пространство каменистого дна реки.

Я сидел на корме и длинным шестом, упертым в дно, удерживал лодку на месте, а на носу с острогой в руке стоял промышленник Залесов, в ожидании появления рыбы.

По берегам реки, нависая над нею сплошными кущами зарослей, стояла стеной черная угрюмая тайга.

В темноте загорались и потухали огоньки фосфорического света, отражаясь в воде и рассыпаясь там множеством искр, — это светляки, радуясь появлению на свет, водили свои молчаливые хороводы. На ближнем болоте, подобно серебряному колокольчику, раздавался мелодичный крик карликовой совы; из глубины леса доносился плач неясыти; по временам слышался шелест листвы и хруст валежника в прибрежных кустах, и чья-то неведомая стопа, осторожно раздвигая заросли лиан и винограда, скользила вдоль берега.

Вот вблизи плеснула крупная рыба, ударив своим упругим хвостом по воде.

— Здесь ничего нет. Идем выше… — проговорил мой спутник, указывая головой направление.

Наш утлый челн, бесшумно скользя, продвинулся к середине реки и остановился у торчащей из воды коряги. Под нею темнело какое-то длинное тело с очертаниями рыбы. Всмотревшись, я различил голову, плавники и еле двигающийся хвост.

— Таймень, — шепотом произнес охотник, и гибкая острога, как молния, метнулась в воду, произведя только едва слышный шипящий звук.

Наше утлое суденышко покачнулось, зачерпнуло одним бортом воды, но не перевернулось. В это же мгновение большая сильная рыба, выхваченная острогой из родной ее стихии, билась на дне челнока, стараясь освободиться от острых, шипов вонзившейся в ее спину остроги. Длина ее была не менее пяти четвертей; широкая пасть судорожно хватала воздух и упругое тело отливало золотом и серебром под лучами горящего смоляка.

Первая добыча придала нам бодрости и энергии и долго еще скользили мы по сонной реке, насаживая на шестизубую острогу большую и малую рыбу.

Набрав целую кучу рыбы, промокшие до нитки от ночной сырости, мы причалили к берегу, где расположились у костерка скоротать весеннюю короткую ночь. Скоро в котелке закипела чудная уха.

Время летело быстро. Часы показывали полночь. Тайга притихла; слышен был только плеск игравшей рыбы да тихий рокот волн горной красавицы Лянцзухэ.

Теплый, напоенный ароматом леса и цветов воздух нежил и усыплял нас своим опьяняющим дыханием. Рои всевозможных насекомых носились вокруг, привлеченные светом костра, но едкий дым отгонял их и держал на почтительной дистанции, иначе нельзя было бы усидеть спокойно и любоваться чарами этой чудной весенней ночи. Комары и москиты жужжали неистово над нашими головами, не будучи в состоянии преодолеть плотную завесу, «ядовитых газов».

Закусив и напившись чая из виноградных листьев и побегов лианы-лимонника, мы пристроились у костра, подложив под себя козьи шкурки.

Не спалось. Мысли улетали далеко; образы и впечатления прошлого роились в голове. Далеко на юге, в скалистых кряжах Лянзалина кричали козлы.

— Ишь ты, раскричались, — произнес мой товарищ, вынимая изо рта короткую трубку-носогрейку — Когда-то я побил их много, а теперь не бью, — не стоит, — продолжал он, подкладывая сухие сучья в огонь. — Вот панты, — это другое дело. Или вот медведя, тигра, соболя. А мясо теперь несподручно, возиться не стоит, — одна канитель.

C этими словами он выколотил своей единственной правой рукой трубку о сапог и задумался.

Это был тип крепкого, сурового охотника-промышленника, старого таежника. Высокий сильный, закаленный девственным лесом и борьбой за существование, он производил впечатление несокрушимой мощи и железной воли. Типичное лицо его носило отпечаток затаенной грусти, хотя изредка в его серых глазах вспыхивали огоньки задорной удали и лихости.

Как и многие русские промышленники в Маньчжурии. Залесов отбыв военную службу, остался здесь, ради охоты и привольной жизни в новом девственном крае.

Вначале он занялся торговлей и женился. Но вскоре дела пошли плохо, и он всецело отдался охоте. Постоянное отсутствие из дома, иногда по месяцам, сделало то, что его жена его бросила и ушла к знакомому десятнику на дальнюю станцию; единственная дочь, любимая отцом, умерла. Не выдержала крепкая натура испытаний, и Залесов запил горькую. В пьяном виде он как-то упал с поезда, и ему отрезало левую руку повыше локтя.

Долго пролежал он в больнице и, когда выписался, очутился в жалком беспомощном положении, без крова и работы.

— Тогда-то, — говорил он, — я решил наложить на себя руку. Выбрав крепкий сук в лесу, закинул веревку и надел уже петлю на шею. Вдруг слышу, кто-то бежит ко мне и кричит: «маманды» (по-китайски подожди). Гляжу — китаец старичок. Подбежал ко мне и давай лопотать по-своему. Нечего делать, снял я петлю и пошел за ним. Оказался зверолов-таежник. С ним я года четыре промышлял зверя. Жили вместе, как братья. Спасибо ему. Человеком меня сделал. Умер бедняга в тайге, должно, от старости. Почитай, ему было годов сто.

Таков был однорукий охотник Илья Залесов, промышлявший зверя и птицу в дремучих кедровниках Лянзалина и рыбу в таежных ручьях и речках. По всей вероятности, старик зверолов, бобыль без роду и племени, умирая отдал все, что накопил за свою долгую «скитальческую жизнь», русскому охотнику, т. к. последний, по-видимому, в деньгах не особенно нуждался, охотился только по влечению своей энергичной страстной натуры. Стрельба этого однорукого промысловика была изумительна.

Винтовку он держал правой рукой, а левой культяпкой поддерживал снизу у цевья. Зачастую он бил пулей на лету фазана и утку, не говоря уже о звере, по которому не знал промаха.

На промысел он всегда ходил в одиночку и не любил компании. Не раз побывал он в объятиях медведя, но отделался только царапинами и шрамом на голове. Один раз в верховьях реки Эрдаохезы он выследил двух тигров, самца и самку во время течки.

Тигра убил одним выстрелом наповал, а раненая тигрица бросилась на охотника, ударом лапы сбила его на землю и начала рвать когтями. Спасло его только хладнокровие и присутствие духа. Лежа под зверем, он успел ножом распороть ему брюхо во всю длину; тогда только умирающая тигрица оставила охотника и ушла от него в ближайшие скалы, где и была добита второй пулей в голову. После этой схватки у Залесова оказалась переломленной правая лопатка и ключица. С такими ранами охотник имел еще силы продолжать охоту и добить зверя. Приходиться удивляться, как выносливости человека, так и живучести зверя.

Любимым оружием этого зверобоя была наша трехлинейка военного образца, которую он сам переделал по своему вкусу, укоротив ствол и изменив прицел с мушкой. В прикладе его винтовки были врезаны когти убитых им десяти тигров.

Местные китайцы относились к нему с большим уважением и называли его «И-шу-ху», т. е. однорукий тигр, или же «Волшебный стрелок».

В противоположность другим русским промышленникам, не умеющим добывать пушного зверя силками, этот охотник очень искусно устанавливал различного рода капканы и западни на соболя, белку, выдру и колонка и добывал их в большом количестве. Этому искусству он, вероятно, научился у китайцев звероловов, во время совместной жизни со стариком. Добытые панты^[1] изюбря и оленя он умел сохранять и заваривать и продавал их с большой выгодой знакомым скупщикам. Большинство русских промышленников, не умея сохранять от порчи свежие панты, спешат продать их даже за бесценок скупщикам-китайцам, понижая стоимость самых ценных пантов до минимума.

Во время промысла Залесов неизбежно сталкивался с хунхузами и должен был войти с ними в соглашение. Они не трогали его отчасти из уважения, отчасти из боязни. Он импонировал им своей моральной и физической силой. Хунхуз признает и уважает только одну силу, в чем бы она не проявлялась. Его психология резко отличается от психологии культурного человека; его этика подчас диаметрально противоположна нашей.

В некоторых отдельных частях зверовых угодий Залесов имел свои избушки-зимовья, где он проводил значительное время года и промышлял разнообразного зверя, преимущественно пушного. Несмотря на незначительность научной подготовки и отсутствие элементарных знаний, человек этот производил впечатление высшего развития, благодаря постоянному общению с природой, своей чрезвычайной любознательности и вдумчиво-внимательному отношению к окружающим его явлениям. и типичным лесным Дикая величественная природа края и жизнь, полная опасностей, сделала его поэтом и типичным лесным скитальцем, напоминающим нам одного из героев бессмертных романов Купера и Майн-Рида, увлекавших нас в дни юности красивыми образами примитивной борьбы за существование, принявшей такие легендарно-поэтические формы.

Под утро я незаметно для себя заснул, убаюканный журчаньем реки и кваканьем лягушек.

Залесов просидел всю ночь, поддерживая огонь, и курил свою неизменную трубку, приводя в отчаяние наседавших на него маленьких кровопийц-москитов.

Солнце поднялось уже над зубчатыми гребнями далекого Лао-лина, когда я проснулся под давлением тяжелой руки промышленника.

— Пора вставать, говорил он своим низким грудным голосом, солнышко высоко; пора за работу. Вон китайцы давно уже рыщут по берегу за жемчугом.

Я взглянул по направлению его руки и увидел синие фигуры китайцев, искателей жемчуга, бродящих по колена в воде у берега реки.

Заботливым промышленником был приготовлен виноградный чай, за который мы и принялись с усердием.

Искатели жемчуга продолжали свою работу, и скоро груды развороченных раковин на берегу свидетельствовали об энергии и трудолюбии китайцев. При нас один из них нашел жемчужину, величиной с горошинку, оцененную им в 20 золотых рублей.

Солнце поднялось уже высоко над нашими головами и жгло немилосердно. Воздух был неподвижен. Парило. Тайга дышала ароматом разнообразных цветов. В прибрежных зарослях неистово стрекотали кузнечики и цикады.

Уложив свою добычу и пожитки в челнок, мы понеслись быстро вниз по течению, отталкиваясь шестами от встречных камней и направляя утлое суденышко наше по главному руслу реки. Залесов стоял на корме во весь рост, искусно действуя одной рукой и внимательно следя за быстро несущейся лодкой среди кипящих стремнин и водоворотов. На востоке, в фиолетовой дымке тумана, словно туча, темнела громада лесистых хребтов Лао-лина.

Примечания

1

Панты — не окостеневшие рога изюбря; высоко ценятся в китайской медицине.