Малахитовый лес

Никита Олегович Горшкалев, 2021

Тысячелетиями тигры из маленького королевства Бенгардия ходили в Зелёный коридор за малахитовой травой. Но после того, как невидимый враг истребил бенгардийский народ, для всего мира наступили тяжёлые времена: ведь без малахитовой травы нельзя ни фамильяров создать, ни на соседнюю планету слетать. И теперь отряд под предводительством доктора Цингулона, гениального льва-феликефала, ищет полуартифекса – единственную надежду добыть столь ценный ресурс. А тем временем юного кинокефала по имени Астра, наивного и мечтательного волчонка, волнует несколько другое: его увольняют с работы. Если бы он только знал, как одно случайное знакомство перевернёт его жизнь и изменит чужие судьбы…

Глава 6. Искренник

— Меня обманывает зрение, быть этого не может… — щурясь и вытягивая шею, поражённо шептал Алатар. Вдалеке, у западной стены, там, куда указала призрачная старая тигрица, белел белой смородиной натёртый до блеска солнцем и ветрами скелет тигра — с какими-то рыжевато-бурыми прослойками и прожилками; привалился, распластавшись, боком к стене, а расколотый, треснутый по швам череп посмертно зачерпнул альвеолярным отростком, как ковшом, землю, да так и застыл. А на ребре висел, как ягода на ветке, алый огонёк, зазывно переливаясь и мерцая.

Алатар сломя голову бросился к скелету, искатели ринулись вслед за ним. Тигр замер перед алым огоньком — камнем, лалом, но ни тем и ни другим он не был, не был он ни рубином и ни гранатом.

— Что это такое, Алатар? — спросила Агния, с жадным любопытством разглядывая камень. — Неужели это тот самый…

— О да, Агния, это искренник! — закончил за неё Алатар. — То, от чего все власть имущие в трепете бегут, как от огня, кошмар всех подлецов и лжецов — этот невинный с виду камушек способен в одночасье разрушить чью-то жизнь: кого бы ты им ни коснулся, он выдаст тебе все свои сокровенные мысли и чувства, потаённые мечты, все самые тёмные, гнусные и грязные желания, в которых порой боишься признаться самому себе. Но с искренником, — в широких изумрудно-янтарных глазах бенгардийца мелькнул красный отблеск, — чужая душа для вас больше не потёмки. Нам улыбнулась удача!.. Впрочем, чем меньше вероятность чему-то случиться, тем скорее оно произойдёт, — изрёк он.

— Все эти поговорки: «видеть душу без искренника» или «говорить без искренника». Я всегда думала, что это всего лишь поговорки, и не более того. Бабушкины сказки.

— А Зелёный коридор — тоже бабушкины сказки? А малахитовая трава? — многозначительно улыбался Алатар.

— Нет, но… — Агния глупо рассмеялась. — Как можно заглянуть кому-то в душу без чьего-либо согласия?

— И тут ты права, Агния, — важно заметил Алатар. — У искренника тёмное начало. Свободная воля — одно из главных условий существования нашего мира. А с искренником ты подчиняешь себе чужую волю. Поэтому обычно все найденные искренники передаются на хранение полуартифексам. Все, да не все.

— Ты про тот случай, о котором писали все газеты: тринадцатый Прима уно Кабинета публично признался в краже из государственной казны Терция-Терры двадцати семи унций малахитовой травы? — громко и быстро протараторила Агния. — Его ещё в А-строг бросили на пожизненное.

— И про этот случай тоже.

— Никогда бы не подумала… — пробормотала Агния и, указывая изогнутым пальцем на искренник, спросила: — Можно?

Алатар кивнул.

Искатели столпились вокруг Агнии. Она сильными пальцами бережно сорвала искренник и повозила между большим и указательным пальцами иглистый, как ёж, шарик, румяный, словно прежде его запекли в самом стыдливом сердце.

— Можно мне, мне, у меня куча секретов! — заныл Умбра и чуть не вырвал из ладони Агнии искренник, но она шустро подняла руку с диковинкой, а другой рукой, положив её на лоб Умбриэля, осадила подпрыгивающего дракончика, приговаривая: — Нет, Умбра, никому не интересно, сколько раз ты не спал в тихий час!

— Искренником можно воспользоваться лишь единожды, — говорил Алатар назидательным тоном, — потом он лишается своих чудесных свойств и становится, по сути, пустышкой. С искренником надо обращаться крайне осторожно, он не игрушка, а очень, очень большая редкость: когда погибает праведник, в его груди появляется искренник. Поистине бесценный предмет, — и после минутного молчания сказал: — Наверное, я догадываюсь, кто ты, благочестивый бенгардиец, что пал на поле боя. Ума аммара, — тихо проговорил Алатар и склонил голову. Астра повторил за ним, только молча, чтобы ненароком вместо почтения не оскорбить память благочестивого бенгардийца.

— А как его звали, Алатар? — спросил Астра.

— Я уже говорил, но повторю ещё раз: мы с осторожностью относимся к нашим именам. К тому же считается, что все бенгардийцы живут благочестивой жизнью. Но если я ошибусь, то незаслуженно присвою славу не тому бенгардийцу.

— Если же вы все такие добрые и хорошие, то у вас тут, в Бенгардии, должно быть этих искренников как грибов после дождя, нет? — злорадствовал Репрев.

— Нет, не всё так просто. Праведник — это тот, кто посвящает свою жизнь служению Белой матери-тигрице, тот, кто даже мысленно никогда не замышлял зла или же в какой-то момент жизни прополол душу и увидел корень зла, и вырвал его. Понимаете теперь, чего стоит найти искренник? То даже не удача, это что-то выше удачи — это дар самой Белой матери-тигрицы. И мы должны отнестись к нему с подобающим почтением.

— Если искренник можно использовать лишь один раз, как понять, не успел ли им уже кто-нибудь когда-нибудь попользоваться до тебя? Как это определить? — спросил Астра.

— Да, как определить? — поддакнул Репрев; он, встав на задние лапы, передними забрался на плечо Агнии, чтобы поближе рассмотреть диковинку. Агния дёргала плечом, морща носик, но Репрева с себя не согнала.

— Я не знаю, — улыбнулся Алатар. — Скорее всего, исчезает. Как и всё, что больше не несёт в себе никакого смысла. Я никогда не видел искренник вживую.

— А что будет, если применить его на себе? — спросил Астра.

Алатар, усмехнувшись, ответил:

— Астра, ты задаёшь очень опасные вопросы, но я отвечу: ты погибнешь, причём от своей же руки. Искренник откроет тебе, как ты нечист сердцем, и с этим откровением ты не сможешь жить дальше…

— А как он работает, этот искренник? — поинтересовалась Агния и дала посмотреть колючий шарик Астре.

— Нужно всего лишь уколоть им в грудь того, от кого ты хочешь услышать искреннюю правду.

— И он сам тебе всё расскажет?

— Всё, о чём ты спросишь, — ответил Алатар. — Остаётся решить, у кого будет искренник, пока мы идём по Зелёному коридору?

— Как это у кого? — встрепенулся Репрев. — Ну, конечно же, у меня!

— Искренник должен храниться у того, кто меньше всего заинтересован в чужих секретах, — сказал Алатар.

— Я доверю только себе и своему фамильяру, — решительно заявил Репрев. — Астру и тебя, кот, я почти не знаю. Поэтому, что бы кто ни говорил, я пока придержу искренник!

— Мне нет повода не доверять Астре, — сказала своё слово Агния. — Как и Алатару: без него мы бы пропали. А теперь скажи-ка, Репрев, почему ты мне не хочешь доверить искренник? — спросила она, подбоченившись.

— А ты не помнишь, как совала свой любопытный нос в мой личный дневник?

— Я же сама тебе его под диктовку писала, дурачина! — взорвалась Агния. — Я тебе говорила: дневник упал с полки, а я всего лишь подняла его, чтобы обратно поставить!

— Долго ты чего-то его поднимала! — вскричал Репрев.

— Я тебе это ещё припомню, — почернела Агния. — И да, я за Астру. Назло тебе, Репрев. Чем дальше эта штука от меня, тем мне спокойнее.

— Ты вёл дневник? Никогда бы не подумал, у тебя натура тоньше моей будет, — усмехнулся Астра, но Репрев зыркнул на него исподлобья, и ухмылка мигом пропала с лица юного кинокефала.

— Если я захочу взять правдорубник — я возьму правдорубник, кто меня остановит, ну, кто? — буйствовал Репрев.

— Ты не один, и если ты не хочешь и не будешь прислушиваться к другим, то можешь идти своим путём, — ответил ему Алатар. — Искренник как-никак оружие, и пусть оно не стреляет, не режет, разве что колет, но ранить по-своему может.

— Я понимаю, тигр, всё понимаю — тебе очень хочется, чтобы камешек был рядом с тобой и чтобы никто из нас однажды ночью, лежа без сна на сырой земле, не задумался: а что если этот бенгардиец не тот, за кого себя выдаёт? Что если он задумал неладное? — злобно прищурился Репрев. — Что если вся эта история с заточением в пещерах — всего лишь прикрытие для большой лжи?

Алатар выслушал Репрева с непоколебимым спокойствием и так же спокойно ответил, огорошив его:

— Будь по-твоему. Неси искренник.

Искатели покинули Бенгардию через выжженную пробоину от снаряда в бревенчатой стене.

Астра пожертвовал Агнии тонкую, но прочную нитку (он всегда носил с собой нитку с иголкой — на всякий случай), такую, что натянешь её — и она зазвучит, как струна. Агния на ходу обвязала ею искренник сложным узлом — сколько ни смотри, не повторишь — и повесила его Репреву на шею, как медаль. Репрева распирало от гордости.

— Пока мы не ушли далеко от Бенгардии… — остановившись, сказал Алатар. — Астра, читай, куда нам дальше.

— «Доброй ночи, искатели! Эта запись будет короткой — пишу в темноте, на ходу и очень надеюсь, что вы разберёте мой почерк. Держите путь к болотам — они отмечены на карте. То место, где начинается испытание, вы не пропустите — вернее сказать, оно не пропустит вас. Прошу простить меня за двусмысленность, но двусмысленность — одно из тех слов, которые наиболее точно описывают весь Зелёный коридор. Есть ещё одно слово… Ладно, не одно, несколько, целое предложение из слов! Дважды прошу прощения: я не какой-нибудь там несчастный поэтишка и не умею красиво выражать мысли. Я простой отрядовец. Кстати, папочка, ваше превосходительство, если вы читаете эти строки…» — неловко кашлянув, Астра сказал:

— Дальше Орион неприлично высказывается о докторе Цингулоне.

— Артифекс! Ну Астра… — выдохнула Агния.

— Но почему… — совсем сбился с толку Астра. — Почему Орион называет доктора Цингулона «папочкой»? Цингулон что, его отец?

— Не говори глупостей! — вставил Репрев. — Нет у генерала детей. И ты не забыл, что наш картограф — пантера-феликефал, а Цингулон — лев-феликефал?

— Может быть, Орион — приёмный.

— А может быть, ты не умеешь читать?

Астра волнисто взбил линию губ, собрав у носа розочку из морщинок, но продолжил чтение:

— «Так вот, я — простой отрядовец, а мой доброжелатель, который любезно согласился быть моим путеводителем (и который, между прочим, помог мне с побегом), — он, гад, не так прост, уж больно заковыристо выражается. Иногда я даже не понимаю, о чём он говорит, — такой он умный! Как будет хорошо, если потом он не окажется всего лишь плодом больной фантазии из-за проросшей в моём котелке малахитовой травы. Мой доброжелатель как-то сказал мне: если ты чего-то ждёшь, то это случится, но с точностью до наоборот. Если я скажу, что вас ожидает на этих болотах, то вы можете навсегда застрять в них. Но вы так и так можете увязнуть в трясине… Мне даже нельзя говорить, лёгкое ли, тяжёлое ли вас ждёт испытание. Но я знаю, что вы не одни: одному нельзя пройти Зелёный коридор. А значит, вдвоём вам будет проще дойти до конца. Невзирая на то, что, когда ты не один, ты несёшь двойную ответственность — путеводитель ли вы или не путеводитель, без разницы. Противоречие у нас какое-то, не находите? Вроде бы этот феликефал вам говорит, что вдвоём проще, а получается, что ничего и не проще. Что ж, Коридор — одно большое противоречие, это мы с вами уже выяснили.

Ах да, чуть не забыл — совет… идите на испытание ночью. Пойдёте днём — только время потеряете. Больше сказать ничего не могу, для вашего же благополучия.

Мятного пути! Ваш картограф, Орион, который после посещения болот поклялся себе никогда больше не пить клюквенный морс (если только с мятой).

В добрый путь, путеводитель!»

— Любовь к мяте — первый признак хорошего феликефала, — промурчал Алатар, мило улыбаясь.

— Да этот котяра повёрнут на мяте, — покрутил лапой у виска Репрев. — И ты тоже, бенгардиец. Всегда догадывался, что все коты чокнутые. Вы уверены, что он приведёт нас к прииску, а не к своей мятной плантации? Как таких ещё в отряд берут? Да этот феликефал за душистый пучок мяты выдаст все пароли и явки и поблагодарит на прощание!

— Нам нет причины ему не доверять, — сказал Алатар. — Пока его карта не врала — посмотрим, что будет дальше. Да и выбора у нас особого нет. А петлять в Зелёном коридоре мы можем так долго, пока кто-нибудь из нас не упадёт замертво. Ладно, выбираем путеводителя. Нас ждёт тяжёлый переход. До болот десять дней ходу.

— Артифекс, выбери уже себя, и пойдём, — недовольно пробубнил Репрев.

— Вам нужно учиться быть путеводителями. Для этого испытания предлагаю выбрать Астру.

Астра, услышав, что Алатар предложил его кандидатуру, встрепенулся.

— Ну конечно, кого угодно, только не меня! — брякнул Репрев.

— А ты сам себя бы выбрал? — с улыбкой спросил тигр.

— Я ничем не хуже тебя или того же Астры! И я за смену ролей, так сказать, за разнообразие. Но только потому, что я не люблю сырость и лягушек, пусть будет Астра.

— В следующий раз ты поведёшь, Репрев, — порешил Алатар и спросил с торжественной важностью: — Астра, ты готов стать путеводителем? — Астра, обхватив себя за шею, дурашливо улыбался, но потом убрал дурашливую улыбку и волево провозгласил:

— Готов!

— Тогда говори.

— Согласны ли вы, что я, кинокефал Астра, буду вашим путеводителем?

В один из дней искатели набрели на ручей — не всё же питаться ягодами и грибами. Алатар, как и обещал, взял Репрева с собой на рыбалку, а остальные, устроив привал, остались дожидаться их неподалёку на опушке так, чтобы до них можно было докричаться, — то безопасное расстояние, на которое могут удаляться друг от друга искатели малахитовой травы в Зелёном коридоре, как пояснил Алатар.

Алатар, пригнувшись, полз по ручью под густой зеленью деревьев. Алмазный тигриный взор блуждал по бурному потоку, захватывая малейшие изменения в казавшейся непроглядной, всклоченной на порогах, как пух, пене. Навострив уши, своим острым слухом тигр прислушивался, как неумолчно трезвонит вода, пытаясь вычленить те подводные шорохи, что никогда не разобрать Репреву. Репрев, конечно, не полз — это было ниже его достоинства. Он стоял чуть позади Алатара, оттираемый напористым движением воды, и наблюдал за тигром: бенгардиец, расставив передние лапы, целуясь с крошившимся хрусталём ручья, делал то, что у тигров получалось лучше всего, — ждал. Ждал, замерев и затаив дыхание, один только опущенный в воду кончик хвоста дёргался, вальсируя, как живая приманка.

Алатар бросился мордой в ручей без предупреждения, с разящей стремительностью. Брызги стегнули Репрева, как плеть, он отшатнулся, еле устоял на лапах, едва не грохнувшись в воду.

— Больше никогда так не делай! Я чуть было не сделал из пресного ручья солёное море! — испуганно завопил Репрев, когда Алатар вытащил голову из-под воды.

Тигриные клыки с лопающим хрустом, удобнее захватывая необъятную форель поглубже в пасть, перемалывали минеральную глазурь поблёскивающих на солнце чешуек в перламутровое крошево бликов. Рыба упрямо выгибалась, как двуручная пила, била хвостом, готовясь вот-вот испустить свой рыбий дух, и позолоченная тесёмка света резвилась на чешуйчатом серебре. Жаберные крышки форели разворачивались, открывая краснеющий мясом выворот жабр; рыбьи губы посасывали воздух, что-то безумно бормоча, пучились дурью глазищи. С тигриного подбородка свисали красные потроха рыбины.

— Да как ты это сделал? — завистливо, не веря своим глазам, взвизгнул Репрев. — Под водой же ничего не видно, ну совсем ничего!

— Видно всё, и даже больше. Если быть внимательным и полностью отдаться занятию, — крутым взмахом головы выбросив рыбу на берег, поучительно произнёс Алатар.

— Быть внимательным, и только? Тоже мне премудрость, — язвительно высказал сомнение Репрев. — Ты определённо чего-то недоговариваешь, бенгардиец. Вы, тигры, с детства обучаетесь рыбной ловле, чтобы потом ловить форель зубами, как мух. А у меня это первый опыт, и ты мне даёшь совет: будь внимателен! А какой у тебя бросок, видел бы ты: думал, шею себе свернёшь. Моя бы головушка свернулась — с плеч долой!

— У тебя, как и у большинства, рассеяно внимание.

— Но это никак не объясняет, как ты видишь сквозь воду, — сказал Репрев.

— Объяснение одно и простое: обратись к своим пяти чувствам. Для начала хотя бы к пяти. Взгляни дальше своего взора.

— К несчастью, у меня всего лишь два глаза, а третий всё не открывается и не открывается. Ты и в рыбалке без своей тигриной мудрости не можешь обойтись?

— Пока ты сомневался, я уже словил вторую форель.

— Вторую? — переспросил Репрев, и его в тот же миг накрыло волной. С упоительной мстительностью дождавшись, когда Алатар вынырнет из воды, Репрев начал отряхиваться, от кончика носа до кончика хвоста раскручиваясь сверлом и обстреливая и без того мокрого тигра иголками брызг. Бенгардиец, не обращая внимания на шалости Репрева, крутанулся, тяжёлыми прыжками добрался до берега, и второй, самый крупный за сегодня, улов с чмокнувшим хлопком шлёпнулся об камни.

— Была бы у тебя на хвосте кисточка, я бы решил, что это ты рисуешь рыбу малахитовыми красками, — с непривычным добродушием смеялся Репрев. Весь промокший, Алатар выглядел жалко и беспомощно, с его шерсти, весело звеня, прыгали капли; его голова словно уменьшилась и забавно торчала из воротника доспехов. Со лба бенгардийца тоже скатывались капли, и бенгардиец, скрещивая ресницы, умаянно усмехнулся. Дружеская нежность вдруг проснулась в нём к Репреву, и он доброжелательно предложил:

— Попробуешь половить?

— Твоим способом? — брякнул Репрев, уже поворачивая к берегу. — Дохлый номер!

— Но ты должен научиться ловить рыбу, — не желая выслушивать отговорки, настоял Алатар. — Долго на одних ягодах и корешках вам не прожить.

— Должен? — крякнул Репрев, остановившись. — Должен кому? Тебе? Никому я ничего не должен, а в особенности тебе, бенгардиец, — он всё ближе и ближе подходил к тигру.

— Не мне — им. Подумай об Агнии и Умбре: кто будет добывать пропитание, если меня не станет? — для «мокрого кота», каким его видел сейчас Репрев, он говорил слишком серьёзно.

— Сбежать от нас вздумал? — посмеялся Репрев.

— Почему ты решил, что я вас брошу? — дрогнувшим голосом спросил тигр, и что-то похожее на трусость промелькнуло в его изумрудно-янтарных глазах.

— Потому что не верю я, что с таким здоровяком вроде тебя может что-то случиться, если только он сам не позволит этому случиться… Ну, чего встал? Показывай уже, что надо делать.

Алатар одухотворённо рассказал и наглядно показал, как встать в ловчую стойку, как грамотно делать бросок, чтобы и впрямь не свернуть шею, сам на правильную ширину расставил Репреву передние лапы, вынужденно выслушивая брюзжание.

— А теперь закрой глаза, — сказал Алатар.

— Разыграть меня решил, бенгардиец?

— Если я тебя обману сейчас, то надолго потеряю твоё доверие. А я хочу, чтобы оно возникло между нами, и сейчас самое подходящее для этого время. Только так можно пройти Зелёный коридор.

— Ну, давай, — вдруг сказал Репрев. — Но если окунёшь меня в воду, я больше никогда не поведусь на твои штучки. Услышал? Никогда! Поэтому мой тебе совет — подумай дважды, прежде чем…

— Да закрой ты уже глаза…

Неразборчиво шлёпая губами, Репрев закрыл.

— Что ты видишь?

— А сам как думаешь?

— Ты должен видеть всё то, что не видел глазами. Обнажи слух: прислушайся к земле, к небу, к этому ручью. Прочувствуй волнение живого.

— Может, мне ещё водицу из ручейка полакать?.. Всё это бенгардийские сказки. Хотя нет, постой-ка, я кое-что вижу!

— Что же? — оживился Алатар, приподнимаясь на лапах.

— Тигра-остолопа слева от меня. Подскажи, не подвела меня чуйка?

Крепкая лапа Алатара мягко легла на его плечи.

— Попробуй ещё раз. Обрети смысл того, что ты делаешь, — учительски снисходительным, с взвешенной строгостью голосом попросил тигр.

И Репрев всё-таки сдался перед его настойчивостью, плотнее сжал веки, словно выжимая из глаз последние частички света, опустил нос к изменчивому потоку ручья и на мгновение забыл о существовании бенгардийца.

В красной вербе рюмил зяблик, подпевая трели ручья. Над головой грузно прожужжал слепень. Невесомый ветерок перебирал бороздчатые листья ольхи. Жук-короед точил ель. Под камнями шуршали, вспахивая прелую землю, черви. Перекатываясь по барханам на дне ручья, мчались камни. Рыба целовала их, выхватывая у загрёбистого потока.

При виде этой самостоятельности и блаженной независимости жизни нападала какая-то тоска, сдавливающая Репреву грудь: живое живёт в отрыве от его судьбы так легко и запросто.

От мыслей его отвлекла торпедой несущаяся форель. Репрев кинулся за ней, с тупой жгучей болью ударившись об поверхность воды: он неправильно вошёл в ручей, не под углом рассёк его носом, как учил Алатар, а плашмя приложился подбородком. Разом пропали все видения и звуки, лишь ручей снова бессвязно забормотал, как обезумевший поэт.

— Видел рыбу? — нетерпеливо спросил Алатар.

— Кажется, я проглотил черепаху, — пожаловался Репрев, откашливаясь, а потом добавил: — Слишком крупная здесь водится рыба — в пасть не помещается.

— Лови ту, что поменьше. Сом мне тоже не по зубам, — проговорил Алатар и спросил с невинной всезнающей улыбкой: — Ну что, видел что-нибудь кроме рыбы? Или слышал?

— Ничего я не видел и не слышал! Рыбалка не моё. Кошачье это занятие.

Репрев сам не понял, почему соврал: наверное, всем своим нутром противился тому, что бенгардиец, как всегда, оказался во всём прав, а он — нет, и признавать его правоту не желал.

Алатар посмотрел на него исподлобным, недоумённо-странным, подозрительным взглядом и сказал:

— Да будет тебе известно, что тигр — не кот. Прекращай. Я же не зову тебя «псом». Или недееспособным.

— А ты рискни.

— Две рыбины должно хватить на всех, — вздохнул тигр. — Завтра попробуешь ещё.

— Ещё? — застонал Репрев. — Нет уж, довольно с меня! Я промок до нитки, у меня замёрзли лапы, и всё, что я словил сегодня, — это простуду! А учитель из тебя неважнецкий — закрой глаза, обнажи слух!.. Оставь эти штучки для своих тигриц, — последнее оскорбление в горячке слетело с его языка, и где-то внутри Репрев пожалел о сказанном. Ведь всё-таки дурацкий и примитивный способ ловли рыбы бенгардийца сработал бы, хвати Репреву сноровки вцепиться зубами в форель, а не по-глупому удариться мордой об воду. Обострившиеся видения он списал на причуды Зелёного коридора, стараясь им не удивляться.

— Плевал ты, значит, на свою Агнию и фамильяра, если сдаёшься без борьбы, отказываешься быть для них добытчиком! — Алатар говорил вызывающим тоном, щерясь и прижимая к морде уши, со вздыбленной шерстью подпрыгнул к Репреву, загребая лапами воду и поднимая брызги. Бенгардиец словно принял всё на свой счёт. — Не ты будешь добытчиком, так на твоё место придёт кто-нибудь другой!

— У тебя ещё Астра есть — вот его и учи! А меня не трогай. А что про Агнию и Умбру — не твоего ума дело, что-нибудь да придумаю.

Репрева зацепило высказывание Алатара о добытчике, но он не сорвался лишь потому, что хотел поскорее покончить со всей этой рыбалкой и вернуться к Агнии, и на то были свои причины.

— Любой другой сказал бы: «Как знаешь — дело твоё», но не я. Потому что дело это не твоё, а наше, общее. Астра может ловить рыбу, как это делают все кинокефалы, — руками, соорудив снасть, а ты…

— А я… что? — оборвал Алатара Репрев. — Я не кинокефал, и у меня нет рук, хочешь сказать? Недееспособный? Никак тебе не уяснить: между мной и Астрой нет разницы, а в чём-то я даже лучше него. И я бы преспокойно обходился без помощи фамильяра, но Умбра стал мне ближе, чем фамильяр. Я бы ни за что, никому и никогда не позволил заботиться обо мне, как о каком-то беспомощном существе! Я сам в силах о себе позаботиться.

Репрев повернулся к тигру спиной, ударив по ручью хвостом.

— Но факт остаётся фактом: у тебя — лапы, а в лапах удочку тебе не удержать. И даже будь у тебя руки, а в руках — удочка, ты бы с ней не совладал. Поэтому ты должен научиться тому, чему тебя учу я. Ты меня слушаешь?

Но когда Алатар подошёл к нему и посмотрел в его морду с нахмуренным лбом, сдвинутыми бровями и охотничьим взглядом, понял — его не слушают.

— Что ты там разглядываешь? — спросил бенгардиец.

— На дне — там блестит что-то… — медленно проговорил Репрев.

— Под водой всегда что-то да блестит, рябит, сверкает: солнце, рыбья чешуя, песок. Жаль, что ты не был таким внимательным на моём уроке: глядишь, от твоей рыбалки и вышел бы какой толк.

— Да не рябь это, не чешуя и не песок, это нечто другое, — с той же неспешностью говорил Репрев, подкрадываясь к источнику таинственного блеска.

— Ты как сорока, — усмехнулся в свои роскошные усищи Алатар, — падок на всё блестящее. Наверное, мне стоило сказать, что я обронил в ручей золотое колечко. Быть может, тогда ты бы серьёзнее и с большим воодушевлением отнёсся к нашим занятиям.

— Шути, шути, но я…

Репрев не договорил — нырнул под воду и после волнующего затишья и лопающихся пузырей на поверхности вынырнул, уже держа в пасти…

— Копьё! — так и ахнул Алатар.

Репрев вприпрыжку побежал к берегу и уложил копьё, как младенца, в высокую, ещё не давшую цвета плакун-траву. Рассмотрев находку, он разочарованно объявил:

— Всего-навсего железная палка с острым концом. Я перестал с такими играть, когда мне стукнуло семь.

— Ты безумец, только взгляни: ратовище выполнено из цельного куска обсидиана, а приглядись, приглядись, что за необыкновенные узоры в виде листьев папоротника его украшают — чистое серебро! — до самого наконечника овивают! — восхищался Алатар, ползая вокруг копья и бережно снимая с него лапой паутину ила.

— А ещё меня называл сорокой. На себя бы посмотрел. Крутишься вокруг моего сокровища, уже глаз на него положил. Как ты определил, что оно сделано из обсидиана и украшено серебром? И кто-то ещё сражается на копьях? Ну, кроме смилланян.

— Если ты не заметил, королевский дворец в Бенгардии, его башни выполнены из обсидиана, а уж распознать серебро — кому ума недоставало.

— То есть ты хочешь сказать, что эта железная палка очень и очень дорогая? — с надеждой в голосе уточнил Репрев.

— Да копьё бесценно! А ты — палка, палка, эх! Ты нашёл самый настоящий клад. Я горжусь тобой, Репрев.

Репрев погрузился в сладкие грёзы: «Настоящий клад! Вот вернёмся домой, продам копьё, и тогда заживём! Куплю скромный — нет, почему же скромный? нескромно огромный! — дом у моря, где-нибудь на Смилле. Агния всегда мечтала там побывать, а я обещал исполнить её мечту! Будет апельсиновый сад. Будем пить пентагонирисы на веранде и любоваться закатом. Как должен быть красив на море закат! Солнце тушится об горизонт с розовой дымкой, приглашая чёрную, как этот обсидиан, ночь с такими крупными звёздами, что они сами как апельсины на ветке. Подарю Агнии самое дорогое платье: пусть саблезубые соседки вымрут от зависти! А Умбре подарю большой-большой телескоп, такой большой, что он не поместится у него на чердаке, и весь его шкаф забью всякими-разными окаменелостями, метеоритами, камнями и прочей ерундой, что он так любит. Будем жить припеваючи, подальше от этого Коридора, от этой малахитовой травы и этого острова! Как будет хороша жизнь без Астр и тигров».

Алатар ещё говорил что-то, но до слуха Репрева дошло лишь:

–…у императора Смиллы похожее копьё. Оно больше не оружие, а символ власти.

— Наверное. Я даже не знаю, кто у них там император.

— Не менее важно то, — продолжал Алатар, — что наше копьё может быть диковинкой. Его следует тщательно изучить.

Подвигая копьё лапой к себе и ложась на него грудью, Репрев жадными глазами гнал тигра от клада.

— Я тебе копьё не отдам, даже не рассчитывай! Я его нашёл, значит, оно моё по праву, — зарычал он.

— Успокойся, никто его у тебя не отбирает. Я же сказал «изучить», а не «отобрать».

— Для начала выпроси у меня его.

— Позволь мне хотя бы помочь тебе донести его к остальным. Копьё выглядит тяжёлым, — предложил Алатар, уже наклоняясь к оружию, которое всё ещё держал у груди Репрев.

— Может, для тебя и тяжёлое.

— А ты упрямый, — буркнул Алатар, неодобрительно скосившись на Репрева. Тот бессильно старался совладать с тяжёлым копьём, от которого даже взгляд тянуло вниз: оно перевешивало то на одну сторону, то на другую, и когда челюсть у Репрева совсем онемела, а слюни шнурками свесились из пасти, остриё наконечника бороздой взрыхляло за собой влажную землю, подскакивало на камнях и кочках, цеплялось за траву так, что приходилось, гадко расшатывая зубы, тянуть за ратовище. И тогда Алатар снова предложил свою помощь. Репрев что-то промямлил в ответ — Алатар не разобрал, переспросил, и тогда Репрев остервенело выплюнул копьё из пасти, разбрызгав слюни, неуклюже обтёр встопорщённую мокрую шерсть на подбородке об грудь и плечо и, скрывая учащённое дыхание от тигра и укрощая часто вздымающуюся грудь, рявкнул:

— Помощь мне твоя не нужна! Но у меня есть к тебе предложение, — хитро улыбнулся он. Алатар поднял бровь. — Давай ты понесёшь за меня этот лом, а я тебе — сильфии?

— Ты же только что ни под каким предлогом не хотел отдавать мне копьё, — с притворным удивлением рассмеялся тигр.

— Так это я твоей помощи принимать не хотел, а за сильфии — это не помощь: ты будешь моим рабочим тигром! Девять сильфий, идёт?

— Девять? — ухмыльнулся тигр. — А сильфии-то ты где возьмёшь? — вздохнул Алатар, мягко улыбаясь.

— Вернёмся в город — отдам. Не обману, не боись!

— А кто сказал, что я собрался возвращаться с вами в город? — спросил бенгардиец.

— А ты что, останешься в Зелёном коридоре? Будешь ловить здесь Зелёных мышей? Или снова запрёшь себя в пещерах? А может, переберёшься в свою опустевшую Бенгардию? Ладно, не моё это дело… Что ты тогда хочешь?

— Предлагаю обмен: ты мне отдаёшь искренник, а я помогу тебе с копьём, — Алатар посмотрел на искренник, висящий на шее Репрева и прыскающий лучистым алым светом.

— Чего захотел! — оскорблённо пискнул Репрев, напыжившись и повернувшись к тигру боком, рьяно оберегая искренник. — Неравноценный какой-то обмен, сам посуди. Копьё я и сам уж как-нибудь дотащу.

— Но ты сохранишь себе пару лишних зубов и оставшийся путь проделаешь налегке. А там что-нибудь вместе придумаем: сплетём тебе из прутьев ножны. Ну, как тебе?

— Что ты скрываешь, бенгардиец? — вгляделся Репрев в тигра, будто видел его впервые. — Неужели тебе правда есть что скрывать?

— Если я отвечу, что нечего, ты ведь не поверишь мне на слово, я прав? — усмехнулся изумрудно-янтарными глазами Алатар.

— Нет, тигр, я тебе не доверяю, и вряд ли когда-нибудь буду.

— Мне жаль это слышать. Если моё слово бенгардийского тигра ничего для тебя не значит, я попрошу лишь выслушать меня. Мы нашли искренник на моей земле, и это последний дар, что она мне… нам даровала. И дар этот я должен беречь, он должен быть под моей охраной. У нас, у бенгардийских тигров… у нас очень хорошо развито внутреннее чутьё, и оно подсказывает, что я могу поручить тебе охрану искренника и, возможно, даже чего-то большего, чем искренник. Но я бы хотел сделать это сам, потому что… потому что меня грызёт вина за то, что я не защитил свой народ и что я не лежу сейчас мёртвый рядом со своими братьями и сёстрами, и от этого чувствую, будто моя судьба оступилась у пропасти, но каким-то нелепым образом устояла на лапах и теперь бродит как неприкаянная по земле и никак не найдёт своего настоящего, предопределённого ей, уготованного для неё конца. И только став хранителем искренника, так и только так я ещё могу привнести в моё жалкое существование хоть какой-то смысл. И я говорю искренне без искренника, раскрывая перед тобой душу.

— Зачем тогда вообще нужен этот искренник, если достаточно сказать: «Я говорю искренне без искренника!»? — передразнил тигра Репрев, напыщенно и густо бася, как можно выше задирая нос. — А? Что, нечего сказать? — но, увидев на морде Алатара неподдельную досаду, смягчился и спросил: — Ты же мне его потом вернёшь, ну, когда вернёмся домой?

— Сам заберёшь, — взбодрился Алатар.

— А ты правда считаешь, что я не справлюсь с этой железякой? — с обидой вдруг спросил Репрев, но продолжил с азартом: — Да я в охране служил, охранял склад с малахитовой травой. Но всегда мечтал вступить в отряд. Какая бы у меня тогда была броня — не хуже твоей! Я бы получил разрешение на применение клыков и когтей. Носил бы перчатки со стальными когтями и такие же скобы на клыках. Вот какую бы силу заимел! Меня бы тогда все уважали, боялись бы мимо пройти, избегали моего властного взора…

— Разве смысл служения в отряде — не защита горожан? Разве горожане не должны чувствовать себя спокойно, когда ты рядом? С чего им тебя бояться?

— Ну как же, я — представитель закона Терция-Терры на планете Земля, на острове Буйном! А кто власти не боится? Меня как преступники увидят — все врассыпную, как тараканы!

— Если врассыпную — кто же их ловить, преступников, будет? — откровенно смеялся во весь рот Алатар.

— Издеваешься, да? Если бы не лапа, вернее, её отсутствие… Вернее, она у меня есть, но для отряда её нет, понимаешь? Лишился лапы, а как будто душу вырвали. Служил бы я сейчас в отряде да горя не знал, а вместо этого приходится терпеть тебя. Ты слышал про отряд доктора Цингулона?

— Да, доводилось слышать, — брезгливо поморщился Алатар и шмыгнул носом.

— И что слышал? — по морде Алатара Репрев догадался, что ничего хорошего.

— Что отряд изображает с помощью малахитовых красок оружие. Губит Вселенную, сдирая с неё краски. Ищет повод, чтобы пойти войной на другие планеты, разорять Зелёные коридоры. Нам, бенгардийский тиграм, — тем, кто называет себя миротворцами, — хорошо известно: ваш генерал — душегуб и преступник.

— Я, кажется, понял, почему ты не хочешь возвращаться в город, — пропел Репрев тенорком. — Ты боишься, что генерал Цингулон заставит тебя вступить в его отряд?

— Взгляни на меня внимательно. Как ты думаешь, боюсь ли я хоть что-нибудь? — Алатар показательно надул парусом грудь и в грозной усмешке обнажил клыки. — Ваш генерал не сможет заставить меня служить ему. И, скорее всего, не пожелал бы себе иметь в своих союзниках бенгардийца, даже знай он истинную мою мощь.

— Да-да, оправдывайся, тигр. Называешь себя миротворцем, а на поверку — обыкновенный трус! Всем известно, что никакого оружия из малахитовой травы отряд не создаёт, малахитовых красок мы создавали столько же, сколько и другие планеты, а россказни о завоевательных походах — не более чем грязные слухи, которые нарочно распускает Смилла, чтобы очернить нашу родную Терция-Терру.

— Тебя я тоже могу назвать трусом, к тому же и подлецом! — неожиданно взревел Алатар. — Только подлец ради собственной выгоды и по своей воле присоединится к шайке разбойников! Наверное, в разбойничьей среде разбойнику и обитать благоприятнее…

— Я не ради собственной выгоды хочу в отряд, — теперь оправдывался Репрев. — Я хочу защищать Землю, Терция-Терру!

— Я, кажется, кое-что понял, — Алатар уронил взгляд на копьё. — Думал, говорить не говорить, но всё-таки скажу: ты недолюбливаешь меня, потому что завидуешь моей силе.

— А ещё говоришь что-то о своём благородстве. Будь в тебе хоть немного благородства, ты бы не посмел… — срывающимся голосом сказал Репрев, клонясь к земле, а в его глазах задрожал солнечный свет. — А может, твоё хвалёное благородство и заключается в том, чтобы оскорблять в лицо, а не за спиной?

Репрев с гордо поднятой головой подошёл к копью и взял его в пасть. Пристыженный Алатар подскочил к нему, намереваясь перехватить копьё, помочь.

— Ну, прости меня, ладно тебе! — Алатар крутился рядом с Репревом, выгибал шею, чтобы быть с ним вровень, но копьё отбирать не решался, ловя на себе злые от обиды взгляды Репрева. — Горячая у нас, у бенгардийцев, кровь.

Репрев изрыгнул копьё — оно покатилось по траве, но точный и резкий удар чёрной лапы остановил его.

— Кровь у вас горячая?! — прорычал Репрев. — А давай-ка я тебе её пущу и мы проверим, какая она горячая!

Тигр оббежал прижатое к траве копьё и встал напротив Репрева, сказав:

— Я прошу у тебя прощения.

— Просишь, а выглядит так, будто делаешь одолжение. И сдалось мне твоё прощение, если ты и дальше будешь принимать меня за того, кто завидует твоей силе.

Репрев уже хотел было снова взяться за ратовище, но так и застыл с раскрытой пастью — бенгардийский тигр Алатар склонился в поклоне: высоко поднял зад, прижал к животу хвост, закрыл глаза и лбом сломал росший некстати лопух. Много видел за свою недолгую жизнь Репрев: счастливых вдов, богача, что никогда не воровал — умер только рано и как-то внезапно, — кинокефала, что не любил апельсины. Но видеть поклон бенгардийского тигра ему приходилось впервые. Никогда бенгардиец не преклонится перед кинокефалом, а уж перед недееспособным…

— Вставай давай, а то последнее своё достоинство растеряешь, — сконфуженно пробормотал Репрев.

— У меня будет лишь одна просьба: ни одна живая душа не должна об этом узнать, — тихо проговорил Алатар, не изменяя своего положения и не открывая глаз.

— Мне всё равно никто не поверит, — сам до сих пор не веря в происходящее, ответил Репрев. — Ладно, тащи моё копьё. Но это не значит, что я тебя простил.

— То, что я сказал, я сказал в сердцах. Сила не в размере и не в обилии мышц: змея убивает тигра. У меня лишь передние лапы сильные, а посмотри на задние — какие они обделённые, — как-то извиняясь, рассмеялся Алатар, обернувшись и посмотрев на свои «обделённые» задние лапы.

— Где-то я слышал, что тигры могут своими хвостами деревья рубить, — сказал Репрев.

— Ещё скажи, что мы воскрешать умеем, — хмыкнул тигр.

— С вас станется.

Алатар легко, как хворостинку, поднял в зубах копьё. Репрев потащился чуть поодаль, с чувством, будто его раздели донага.

Агния была не в восторге, когда увидела Репрева с копьём. Ещё на подходе к их привалу он попросил Алатара передать ему его сокровище: не хотелось Репреву перед Агнией выглядеть слабее бенгардийского тигра.

Репрев спешил к Агнии, высоко задрав морду с растянутой улыбкой, гарцуя, и счастье лилось из него через край, размашисто и живо виляющий хвост служил тому подтверждением. Положив к ногам Агнии копьё, он выжидающе уставился на неё — так кот смотрит на своего хозяина, когда притащит в дом мышь.

— Что ты опять нарыл! — всплеснула она руками. — Признавайся, ведь опять рыл?

— Ну, что ты сразу начинаешь, Агнушка! Ничего я не рыл. Я его из реки достал!

— А ты-то, — пристыдила она Алатара, — тоже мне, бенгардийский тигр! Зачем позволил ему забрать эту палку? Валялась бы себе там, где валялась.

— Я не могу ему запретить, — как всегда сдержанно, ответил Алатар. — И к тому же это копьё может быть такой же диковинкой, как искренник.

— И что в нём такого диковинного? — Агния строго взглянула на тигра.

— Мы… ещё не выяснили, — прочистил он горло кашлем. — Но скоро узнаем.

Агния перевела взгляд на украшающий теперь могучую грудь Алатара искренник.

— Репрев отдал тебе искренник? — поразилась она. — Как ты его уговорил? Что у вас там произошло, у ручья?

Единственным, кто разделил радость Репрева, был Умбра. Он с трусливой недозволенностью жадно щупал блестящими глазёнками лежащее в глубокой траве копьё, и когда все занялись сбором ивовых прутьев, Умбриэль незаметно для всех подобрался к нему. Надувая щёки, тужась и пыхтя, фамильяр силился хотя бы приподнять копьё с земли; он всё же поднял почти вдвоё превышающее его рост обсидиановое копьё и залюбовался, ломая кверху глазёнки, как на ромбовидный наконечник из чистого серебра небогатое вечернее солнце, запрятавшись за пепельно-голубыми облаками, пускает свою ржаную слезу, и как она при малейшем волнении острия перекатывается на нём то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. В неокрепших драконьих ладошках грозное оружие, тупой конец которого заглотила сырая после вчерашнего дождя почва, завихляло — уверенной хваткой Агния перехватила ратовище.

— Что, жить надоело? — строго, деря глотку, чтобы слышали все, отчитывала она Умбру. — Совсем бдительность потерял, да? Оно на тебе не просто царапину оставит — оно тебя пополам разрубит, а мне, знаешь, двоих тебя не надо, мне с тобой одним хлопот хватает!

— А тебе идёт, Агния, — к ней подошёл Астра, отодвигая испуганно-виноватого Умбру за спину, подальше от родительского гнева; зажав в своих ладонях ратовище очень близко к её ладоням, воздушно касаясь их, Астра застенчиво опустил глаза. — Вы дополняете друг друга — ты и это копьё: хрупкость и сила.

— И кто есть кто? Только не говори, что видишь во мне хрупкое и беззащитное создание, хрустальную вазу. Так кто я — сила, или сила в копье? — спросила она так, будто от ответа зависела ни больше ни меньше чья-то судьба. Агния, впрочем, отчего-то была уверена, что Астра даст неверный ответ. И она не прогадала.

— Мне кажется, что ты сильная снаружи, но внутри — хрупкая.

— И почему ты так думаешь, Астра? — спросила Агния, спустив ладони ниже и крепче, до скрипа, обжав пальцы вокруг ратовища, подальше от его ладоней.

Астра опустился к ней по холодному голышу обсидиана, оставляя на нём тёплые, как от дыхания, юрко испаряющиеся следы отпечатков, но на сей раз юный кинокефал коснулся её огненно-рыжей шёрстки. И в груди у него приятно защекотал огонь, проваливаясь куда-то вниз, к желудку.

— Некоторые кинокефалы выстраивают вокруг своей души непробиваемую стену, создавая лишь видимость силы, иногда для того, чтобы эта сила отпугивала других кинокефалов, чтобы они не подобрались близко к искалеченной, затёртой до дыр душе. Сердце, заточённое в высокой башне… — Астра с пристрастием подбирал слова, чтобы как можно понятнее выразить свои мысли. — Сердце — оно ведь как хлеб: черствеет, если о нём забудешь, а в молоке размокает. А за каменной стеной высокой башни сердце, безусловно оставленное надолго в одиночестве, черствеет… Я не пытаюсь сказать, что у тебя грубое сердце. Но мне кажется, что тебя кто-то когда-то очень сильно обидел, и ты разочаровалась в кинокефалах, сразу во всех. Но в твоей жизни обязан появиться тот, кто снова вернёт в неё очарование.

Астра, всё это время рассматривая, как тупой конец копья буравил податливую землю, взглянул в изумрудные глаза Агнии, в круговороте которых мешалась точившая его глубоководная чернота зрачка. Кинокефалка свела свои пышные крылатые брови и сплела на лбу верёвочки морщин, но Астра отчего-то умилялся этой безобидной сердитостью, и это умиляющееся, подёрнутое бессмыслием молодой влюблённости лицо юного кинокефала выводило из себя Агнию.

— Как ты можешь так рассуждать, если ты совсем не знаешь меня? — то мялся, то срывался на высокие ноты её голос. — И кто этот кинокефал, которому ты пророчишь вернуть моей жизни очарование? Ты, что ли? — вдруг её глаза исковеркал какой-то слом, пылающая страсть потухла в них, они заполнились слепящей дымкой ужаса: не стоило произносить этих слов при Репреве — он вспыхивает в тот же миг, что и она. — И с чего ты взял, что из моей жизни пропало какое-то там очарование?

— Потому что я упёрся в эту стену — она осязаема для меня, и я бьюсь об неё лбом и никак не подберусь к твоей душе.

— Так, может, и не суждено тебе подобраться? — хриплым тихим голосом проговорила она, потянув на себя копьё; косым взглядом она видела, как посмурнел Репрев. И одно лишь копьё сейчас разделяло двух кинокефалов. И Астра уступчиво разжал пальцы. — Может, так тому и быть, так надо.

— Нет, так быть не должно. Никогда и ни с кем, — с одурманивающей самоуверенностью заявил Астра, сам от себя не ожидая такой напористости.

— Почему ты об этом вдруг заговорил? — интимно смягчая голос, с придыханием спросила Агния.

— А вот этого я сам до конца не понимаю. Наверное, во мне родилось желание залезть к вам в души, вот так, без спросу…

Астра схватился за голову одной рукой от стеснения, в которое он сам ввёл их с Агнией разговор, и от того, как свободно сейчас парила его мысль; он мечтательно взглянул на солнце, тлеющее головешкой во взбитой серой золе облаков.

— В наши души или в мою? — спросила Агния и снова пожалела, что спросила. — Не советовала бы я тебе, Астра, лезть ко мне в душу — там не убрано.

— Ну всё, хватит! — вскричал Репрев. — Возвращайте мне копьё!

Ближе к вечеру искатели развели уютно трескучий костёр, нанизали на копьё пойманных рыбин и приготовили вкусный и сытный ужин.

Как ни крутил копьё Алатар, как ни вертел в лапах, ничего диковинного он в нём не нашёл: копьё бросали, им кромсали трухлявый пень, кололи камни, закапывали в землю, даже топили в ручье, но копьё оставалось копьём.

Репрев спал со своим сокровищем в обнимку, и Агния всю ночь беспокоилась о Репреве — как бы не напоролся он на остриё.

А утром она сплела ножны из ивовых прутьев — до того искусная получилась работа, что Алатар расхвалил Агнию и от всей своей широкой души назвал мастерицей. Агния с деланной жеманностью приняла похвалу.

Но недолго проносил Репрев ивовые ножны — три дня и три ночи: случилось же Алатару завести тот злосчастный разговор.

— Что ты намереваешься делать с копьём по возвращению в город? — спросил он у Репрева, который с важным видом нёс оружие, а тонкие, острые ивовые прутья под тяжестью обсидианового ратовища натирали ему спину, но Репрев терпел, терпел и продолжал нести. — Так и продолжишь расхаживать по городу с копьём наперевес, распугивая горожан, пока тебя не бросят в А-строг за жестокое убийство современной оружейной моды? — пошутил Алатар.

— Кто бы говорил, — проворчал Репрев, поведя плечом и поправив ивовую лямку. — Сам-то в чём ходишь, в какой-то прадедушкиной броне.

— Нет, моя броня есть не что иное, как дань традиции. Отец дарит её на совершеннолетие своему сыну.

Даже Агнии не смогла уговорить Репрева снять с ратовища наконечник. Порешили на том, что надо наколоть на остриё толстую деревянную щепку, а края обложить мхом и травой, затянуть резинками, одолжив их у Агнии (она сняла резинки с косичек).

Репрев, конечно, не переставал жаловаться, что у его оружия спрятали самую мужественную и устрашающую его часть и теперь оно ещё больше стало походить на палку, а он стал меньше походить на воина.

— Ну, палка тоже может быть оружием, смотря в чьих оно лапах или руках. Меня учили сражаться на палках. Столько шишек я за всю свою жизнь не набивал, — смеялся Алатар.

И угораздило же Репрева поделиться своим мечтами о богатстве, умолчав про домик у моря и платье для Агнии.

— Да ты, никак, шутишь, — напружился Алатар. — Мы не знаем, к какой эпохе относится это оружие — оно может представлять огромную историческую ценность! И, судя по материалам, из которых сделано оружие, оно, вероятнее всего, принадлежит народу Бенгардии, моему народу. Копью место в музее, а не на прилавке ушлого торговца оружейными древностями с чёрного рынка. А ты ослеплён жаждой наживы!

— О, я должен был догадаться, что ты приплетёшь свою любимую Бенгардию, которая уже сама как один большой музей под открытым небом! Тебе всё равно меня не переубедить, и я сделаю так, как считаю нужным! — скалился Репрев, подойдя опасно близко к Алатару.

— Сейчас же отдавай копьё! — Алатар так стукнул лапой, что задрожала земля; под его катающимися, как волны, губами открывались клыки цвета мимозы, а глаза застилала красная пелена. — Ты недостоин даже нести его.

— Тебе ли рассуждать о достоинстве, бенгардиец… — хрипло рычал Репрев, выворачивая на тигра как-то сбоку и вверх прошитые кровянистыми жилками белки глаз.

Алатар давил в себе ярость как мог.

— Минуту назад я для тебя бенгардийцем не был, — сказал он, не разжимая зубы. — Ты уж определись, кто я.

— Ты ещё не понял? Мне плевать, кто ты и откуда. Хочешь забрать копьё? — Репрев сбросил с себя ножны, попытался вытащить зубами копьё, но оно застряло; когда, наконец, он вытащил копьё из ножен, положил его на камень, тоже не с первого раза, и наступил на ратовище лапами так, что остриё смотрело в тигриную грудь. Репрев действовал хоть и решительно, но нескладно, и накалённая до предела обстановка несколько разрядилась. Но Репрев, не замечая этой заминки, встал в боевую стойку и продолжил сыпать угрозами: — А ты попробуй, отбери! Чего, испугался? Ага, страшно стало, когда на тебя направляют копьё? Ну же, давай, чего ждёшь, отбирай! Но сперва верни мне мой искренник, тигр.

Алатару не было страшно, а совсем наоборот: его морда просветлела от улыбки. Но требование отдать ему искренник улыбку смело. И только одному артифексу известно, чем бы закончился спор, если бы между Репревом и Алатаром не встал Умбра, стискивая свои чешуйчатые пальчики в кулачки под варежками.

— Репрев, перестань обижать Алатара! Как тебе не стыдно — он же твой друг!

— Сам бы постыдился, Умбра: подумай, кого ты защищаешь — не меня, папаньку своего, а какого-то чужака. Ни тебе, ни мне этот бенгардиец не друг, запомни это, и никогда не станет другом. А для тебя он и вовсе не более чем игрушка, что-то вроде деревянной лошадки-качалки, и заступаешься ты за него лишь потому, что боишься: он тебя на спине больше катать не будет. Но он будет, можешь не сомневаться, мне назло: ведь он такой благородный, честный тигр, делает всё вопреки!

— Никакая он не игрушка! — кричал, почти плача, Умбриэль. — Алатар живой и я его люблю!

— Ах, любишь? — проскрипел Репрев. — Ну и люби его, вы друг дружки стоите, а от твоей любви я отказываюсь! И моей ты больше не получишь, так-то вот!

— Не-е-ет! — с обречённым криком бросился Умбра к Репреву.

— Агния, будь добра, всунь мне копьё в ножны, — спокойно произнёс Репрев, не обращая внимания на горькие рыдания дракончика.

— О, я тебе его с большим удовольствием всуну! Так, что после меня никто не высунет, — над злющими глазами Агнии сгустились брови.

Но разозлённый Алатар это так не оставил: он ухватился зубами за ратовище, перпендикулярно копью, у самого наконечника, а Репрев захватил в пасть тупой конец копья. Оба рычали, оба фырчали и сопели, оба перекидывались свирепыми взглядами; ходили кругом, словно жёрнов на мельнице вертели. Алатар мог без особых усилий выиграть в эту игру, но ему приходилось рассчитывать силу, чтобы не вывихнуть противнику челюсть или не выбить ему приглашающе-торчащие клыки. И долго бы продолжалась эта канитель, если бы не случилось следующее: копьё набросилось на Репрева, как змея, обмоталось вокруг его горла и начало душить.

Искатели, окружив несчастного, потерянно пялили на него зенки. Даже Алатар, который, казалось бы, всегда находил выход из любого положения и на которого каждый в эту минуту мысленно уповал, ничего не предпринимал, трепеща и отступая вместе со всеми.

— Снимите с меня эту штуку, кто-нибудь! Снимите, умоляю! — вопил, хрипя и задыхаясь, не своим голосом Репрев, и мерещилось, что его глаза с переполненными кровью сосудиками вот-вот выскочат из орбит. Повалившись набок, он передними лапами, выпрямив их в локтях, изо всех сил пытался снять с себя удавку, когтями раздирая шею, а задними помогал себе, согнувшись пополам так, как до этой минуты, он думал, его тело согнуться не способно. И наверняка бы разодрал себе шею в кровь, если бы от долгого похода почти до мяса не сточил себе когти. Больше всего Репрев боялся потерять сознание; его чёрный нос и губы уже синели.

Воспользовавшись замешательством Агнии, Умбра первым бросился к Репреву, взялся ручонками в варежках за удавку, потянул на себя и кубарем покатился назад. Агния тут же бросилась к Умбре, лежащему ничком в высокой траве. Из высокой травы трусливо донеслось:

— Ну давай, давай.

Умбриэль перевернулся на спину, прижав вывалившийся из-под пуховика хвост и колени к животу, проказливо втянул голову в плечи и качался на спине, как в люльке. Дракончик поднял большие невинные глаза на сжавшуюся Агнию, озабоченно осматривающую его сверху. На пальце лежавшей на груди правой руки у дракончика переливалось серебром кольцо.

— Что «давай, давай», Умбра? — смятённо спросила она.

— Ругайся на меня.

— С чего ты решил, что я буду ругаться? — спросила Агния и скосила взгляд на Репрева: он валялся на спине, раздувая рёбрами грудь, и оглушительно дышал, как выброшенная на берег рыба, с носа и губ уже спадала синева.

— Ты ведь всегда на меня ругаешься, когда я тебя не слушаюсь.

— В этот раз сделаем исключение, — с мягкой твёрдостью произнесла Агния.

— Как у тебя получилось? Как ты снял с меня это взбесившееся копьё? Как?! — с трудом произнося слова между глубокими, с сопящими хрипами вдохами, спрашивал Репрев у Умбры, глядя на своего спасителя полными благодарности, увлажнёнными глазами.

— Как… как-то, — с запинкой ответил фамильяр. — Я услышал в голове голос.

— Голос? — удивлённо и испуганно переспросила Агния, вздрогнув.

— Да, голос, знакомый голос, — отчего-то смущённо подтвердил он.

— Но чей — ты не знаешь?

Умбра завертел головой: нет.

— И что же он тебе сказал?

— Голос сказал мне… — Умбра приложил палец к носу и поднял голову к небу, будто выискивая там точную формулировку того, что поведал ему голос, — …он сказал: чтобы снять копьё, нужно расхотеть его. А я его и не хочу, я хочу, чтобы мой папа не умирал.

— Но откуда в твоей голове взялся этот голос?

Агнии ответил, вольно или невольно потеревшись о её ногу полосатым боком, Алатар:

— Иногда, очень редко, Зелёный коридор может не только путать, но и давать подсказки. А может быть, это был не Зелёный коридор, и Умбра слышал голос самого артифекса.

— Ладно, будем надеяться, что он больше не потревожит нашего Умбру. Если только голос не решит снова нам помочь… — ласково произнесла Агния; она трепала дракончика, которого называла своим сыном, по лысой чешуйчатой головушке, сунув руку под его жёлтую шапку с помпоном, и всё повторяла: — Умбриэлюшка мой! Ох, Умбриэлюшка! Заставил ты меня поволноваться! Больше никогда так не делай. Или… делай, но осторожно. И желательно под моим присмотром, понял меня?

К Умбре нерешительно подступил Репрев. Умбра протянул ему палец с кольцом, и Репрев, высунув на сторону язык, недоверчиво и с безотчётной тревогой поглядел на кольцо. На том и сошлись: обладателем копья-кольца теперь стал отважный дракон Умбриэль.

— А за меня ты, значит, не волновалась, да, Агния? — насупился Репрев, вернувшись, кажется, к своему прежнему состоянию вечного брехуна. — Мне чуть шею не переломало! Моя жизнь висела на волоске!

Но вместо ожидаемого утешения Репрев услышал от Агнии очередную гневную тираду:

— Ты, ищейка недоделанная, вот к чему приводит твоя любовь к раскопкам всего и вся, твоя жажда заграбастать всё, что плохо лежит, присвоить себе всё, всё, всё! А если бы, не приведи артифекс, твоё копьё напало на Умбриэля? Об этом ты не подумал? Нет? А я скажу почему: ты никогда не думаешь, когда ты видишь что-то, что не принадлежит тебе, твои алчные глаза перестают видеть всё вокруг, ты лишаешься способности мыслить здраво! Это трижды проклятое копьё должно было остаться лежать на дне ручья, но нет, ты, как всегда, не смог удержаться от соблазна!

— Перестань, а? — остановил её Репрев. — Ты не задумывалась, что, может быть, так я познаю мир?

— Поглядите на него — познаёт мир! Я бы поняла, будь тебе столько, сколько сейчас Умбре! — дрожащий голос Агнии чуть-чуть — и сорвался бы в слёзы, но между ней и Репревом встал Алатар, растянувшись во всю длину гармошкой и скручивая в кружок кончик хвоста.

— Друзья, не ссорьтесь! — вежливо попросил бенгардиец. — Все опасности Зелёного коридора кроются не внутри него, а в нас самих, он стремится рассорить нас, настроить друг против друга, разлучить! Мы, наоборот, должны объединиться, стать сплочённее. Чтобы выйти из него победителями, нужно одержать главную победу — победу над собой. Каждый должен научиться понимать и принимать другого таким, какой он есть, чёрненьким, беленьким, и прежде всего научиться сглаживать острые углы.

— В нас углов: сгладить — не перегладить! — весело отозвалась Агния, и все рассмеялись, вмиг позабыв о разногласиях.

— А Репрев на самом деле кое-что познал: копьё — это такая же диковинка, как и искренник, — сказал Алатар. — И кому-то из нас суждено будет познать, какой в нём, в копье, заложен смысл. Вполне возможно, что это будешь ты, Репрев.

— Нет уж, такое познание не по мне! — нервно рассмеялся Репрев. — Пусть оно достанется кому-нибудь другому, но с меня хватит.

На десятый день, как и говорил Алатар, искатели добрались до болот; они брели в полумраке, а за ними сиротливо и послушно плёлся свет от самодельных фонариков — светящихся в темноте лоскутов комбинезонов, обмотанных у каждого вокруг запястья, кроме Алатара и Репрева — им тряпички повязали на шеи. Свет пробирался через обволакивающий стелющийся туман, через переплетённые ветви деревьев, пухнущие от воды, вдоль мясистых стволов, через поломанные неосторожным зверем прутья, в полутьме напоминавшие скрюченные пальцы хрестоматийной старухи-ведьмы, тянущиеся к ногам и лапам искателей. И каждый без исключения опавший листочек отбрасывал свою косую тень. Папоротники с зазубринами, как крокодильи хвосты, били по стволам деревьев, и чудилось, будто лес плещется, словно река. И на сморщенной коре елей, и на гладковыбритой юношеской коре сосен бронзовели и булькали тёмно-зелёными пузырьками лишайники. Валежник, мирно покоясь во мхах, показывал клыки на местах своих изломов. На осиротелых пнях фонариками росли на скрюченных ножках грибы: в их лампы кто-то будто поместил молочную дымку тумана. Иные из них ровно держали спину, иные по-старушечьи горбились, а у некоторых и вовсе не было никаких ножек, одно тело, и они, словно тронутые пожаром, высмоленные, сплюснутые по краям, булыжниками врастали в сосны.

Искатели шли по лесу, вымощенному изумрудном мхом. Лапы Алатара тонули в нём, выжимали из него всю влагу — она просачивалась между пальцами и, прихлёбывая, оставалась лужицами в оттисках тигриных следов. Бенгардийцу нелегко давался этот путь: порой ему приходилось подставлять спину, чтобы помочь другим перебраться через поваленные, отправившиеся на вечный покой деревья с выдранными, похожими на щупальца спрута или длинные косы мёртвой царевны корнями. Агния осмотрительно сняла со спины тигра Умбриэля, и теперь дракончик шагал рядом с ней, держась за руку, с сожалением поглядывая в сторону Алатара, и даже, кажется, время от времени вздыхал.

Сердце Астры нередко за эту ночь вырывалось из груди при одной мысли: как это — почувствовать себя в полном одиночестве в ночном лесу, и не где-то там, а в Зелёном коридоре? Где никто не придёт на помощь, сколько ни аукай, ни кричи. Астра старался держаться рядом с Алатаром и Агнией, чтобы быть под защитой одного и не терять из виду другую.

Горящие одиноким и нагоняющим неизъяснимую тоску светом ядовито-зелёные шары поднимались откуда-то из земли, зависали, дрожа, в воздухе, вдруг срывались и вмиг исчезали за деревьями или бесследно растворялись в ночи.

— Что это такое, Агния? — любознательным голоском спрашивал Умбра, тыкая пальцем на летающие вокруг оранжевые, как апельсины, шары. — Маленькие привидения, да? А мы можем их поймать в банку?

— Что ты заладил: в банку, в банку!.. — сердилась Агния. — Правильно говорит Астра: всё ты хочешь поймать и посадить в клетку, чтобы только твоё было…

— Это не призраки, Умбра, — умиротворённым голосом сказал Алатар. — Это блуждающие огни — всего-навсего газ, который частенько здесь, на болотах, выходит из недр земли на поверхность в виде сфер. Поверь мне, бояться нечего.

— А я и не боюсь, — ответил Умбра. — Мне просто стало интересно, вдруг это призраки, как те, что были у тебя дома, только крошечные.

Алатар остановился и, примешивая к шелесту листвы от редкого ночного ветерка своё грузное сопение, развернулся к дракончику, нахмурил брови и с грустью сказал:

— Нет у меня больше дома, Умбра.

— А эти огни — они тоже порождение Коридора? — спросила Агния больше для того, чтобы отвлечь Алатара от тяжких дум.

— Нет, — тихо ответил он, — блуждающие огни встречаются и за его пределами. Не многие видели их. Кто по своей воле сунется в такое время на болота? А для тех, кто слыхом не слыхивал об этих болотных газах, огоньки могут быть и призраками, и кем и чем угодно. Обладающему знаниями неведом страх.

— А когда я умру, — спокойно спросил Умбра у Алатара, — я тоже стану вот таким огоньком?

— Что? Почему ты?.. Нет! С чего ты взял? — совершенно растерянно пробормотал Алатар. — С чего ты решил, что умрёшь? У фамильяров есть срок годности, но…

— Не робей, тигр, дети так же часто говорят о смерти, как кинокефалы о любимых сортах апельсинов, — потешался над ним Репрев. — А особенно — дети с гемофилией. Умбра, ни в какой огненный шар ты не превратишься, не дрейфь!

Алатар спереди обошёл Умбру и, почти улёгшись на влажный мох, нагнулся к его застенчиво и как-то виновато склонённой остроугольной мордашке с хитроумной улыбкой.

— Да, Умбра, впервые соглашусь с Репревом: мы тебя в обиду не дадим! Мы вернём тебя в город живым и невредимым, даю тебе слово. Ты вырастешь большим и сильным фамильяром и ещё долго будешь помогать своим маме с папой.

Умбра ответил Алатару улыбкой.

Орион не сорвал — это место искатели бы точно не пропустили: перед ними кляксой расплылось болото, раскинув во все стороны щупальца; чёрная вода, изрытая зелёными оспинками ряски, упёрлась одним своим чёрным глазом в беззвёздное небо.

Стоило только искателям приблизиться к болоту, как из него вылезло гадкое на вид существо, такое гадкое, что Агния, охнув, непроизвольно закрыла своей широкой, совсем не девичьей ладонью Умбриэлю глаза: у существа было гигантское ребристое тело пиявки, глянцевое, словно в оболочке сухой тыквенной семечки, чёрное, как само болото. На голову пиявке-переростку как бы натянули, как карнавальную маску, собачью голову с белой мутью давно погасших и остекленевших глаз. Широкий, круглый, вечно открытый рот, был усеян треугольными, несколькими рядами уходящими глубоко в глотку крокодильими зубами. С боков у болотной твари, как у снеговика, росли ветки-руки с тремя пальцами-сучками, которыми он нервно перебирал пустоту.

— Какая интересная подобралась компания! — распевным баритоном заговорило существо, и его круглый рот то и дело вылеплялся в подобие улыбки. — В этом году ко мне осмелился заявиться лишь один представитель бенгардийского народа. В Бенгардии новый король?

— Тебя это не касается, чудище! — грозно произнёс Репрев. — Мы что, должны победить эту болотную плодожорку? — деланным шёпотом, почти не раскрывая пасти, спросил он, обращаясь ко всем. — Говорю сразу, я брезгую. Ни за какие коврижки не собираюсь даже лапы марать.

«Болотная плодожорка» услышала его слова.

— Нет, Репрев, в моём убийстве нет смысла.

— Откуда ты знаешь моё имя? — с пугающим чувством своей уязвимости и с вызывающим гневом в голосе спросил Репрев.

— Вы все очень неосторожно обращаетесь с данными вам при рождении именами. Выкрикиваете их на каждом углу, делитесь со всеми подряд, без разбора. Неудивительно, что мы в Зелёном коридоре всё о вас знаем, в том числе и ваши имена. Что говорить, если даже имя Алатар у нас на слуху.

Алатар, разглядывающий гвоздичный узор мха под лапами, недружелюбно поднял на существо свои изумрудно-янтарные глаза и, порыкивая, проговорил:

— Завязывай со своими фокусами, водяной!

— Хотите, буду для вас водяным, — равнодушно произнёс водяной. — Я даже не против «болотной плодожорки» — это прозвище мне в некотором смысле пришлось по душе.

— У тебя нет души, Лей. Да, тебе известны наши имена, а нам — твоё. И это последний раз, когда я произношу его вслух, — Лей удивления не выразил. Алатар продолжал: — Ты — воплощённый в жизнь кошмар чьего-то больного воображения. Как малахитовыми красками воображают фамильяров, так и тебя кто-то вообразил.

— А ты не думал, бенгардиец, что вы меня и выдумали?

— Может быть, и мы. Меня это волнует меньше всего. Говори, чего тебе от нас надо?

Лей словно ждал этого вопроса и спросил вкрадчиво, обращаясь к Умбриэлю:

— Умбра, а что у тебя там в баночке?

— Ничего, — пугливо, одновременно пытаясь побороть страх и отвращение, ответил Умбра и вынул из-за пазухи пол-литровую банку из-под ежевичного варенья: за стеклом барахтался тот самый блуждающий огонёк, который повстречался искателям в начале болот.

— Подойди ко мне, — поманил его корявым деревянным пальцем водяной.

Агния, стоя позади Умбры, положила ему руки на грудь клином, прижала к себе, к животу, и хриплым голосом сказала:

— Ты моего Умбриэля не получишь. Я придушу тебя за него и, поверь, не побрезгую, даже если мне придётся кувыркаться в твоём протухшем болоте.

— А я ей в этом помогу! — поддержал Агнию Репрев, шагнув вперёд.

Водяной засмеялся противным чавкающим смехом.

— Агния, мне не нужен твой фамильяр Умбриэль. Во всяком случае, он нужен мне меньше вас всех.

— Что бы ты ни говорил, одного его я к тебе не подпущу. Или он идёт со мной, или не идёт вообще, — зло крутила ушами, согбенно стоя и сверкая ровными рядками острых, как заточка, зубов, Агния.

— Вы можете подойти вместе. Будешь первой.

— Первой для чего?

На лице Агнии подло проступил дикий страх.

— Довольно болтовни, Агния! — разозлился Лей. — Иди ко мне, и всё узнаешь. Если не ты сама, то твоя гордыня подтолкнёт тебя ко мне. Не один Репрев уже помышляет заступиться за тебя. Ты же не позволишь этому случиться?

— Алатар, — приосанившись, уверенно говорила Агния, — если почувствуешь опасность — разрешаю тебе нападать. Тебе до него добраться — один прыжок. А Репрев с Астрой тебе помогут.

Не дождавшись ответа, она взяла Умбру за руку и твёрдой поступью направилась к водяному — лишь кончик её горделивого подбородка незаметно от всех подрагивал. Агния обернулась лишь затем, чтобы обменяться взглядом с Репревом: она знала, как он нуждается в этом взгляде. Кинокефалка попросила Алатара, потому что боялась за Репрева так же, как и за Умбру.

— Открой баночку, фамильяр Умбриэль.

Умбра неуверенно, неестественно изламывая пальцы и не кладя ладони на крышку — так паук стоит над попавшей в силки паутины мухой, — сдёрнул крышку: блуждающий огонь, вдохнув свежую затхлость болотного воздуха, вырвался на волю. Но водяной тут же поймал его, насадив на палец-древко, — из огненного шара вылилось свечное пламя. Лей сломал палец с пламенем и передал Агнии, сказав:

— Перед вами — огниво. Каждому я дам его личное предупреждение. Вы должны донести огниво до конца болота, если же оно погаснет, ваши предупреждения сбудутся и станут вашим наказанием.

— Хорошо, что с нами наш фамильяр Умбриэль, огнедышащий дракон! — облегчённо воскликнул Репрев.

— Нет, Репрев, ты не до конца понял. Если огниво погаснет, то снова вы его, увы, не зажжёте, а все предупреждения сбудутся.

— Да что же такое — везде подвох, — вздохнул Репрев.

— Не везде. Если вы в присутствии всех озвучите своё предупреждение, испытание закончится досрочно, и я отпущу вас.

— История повторяется… — произнёс с усмешкой Репрев и вздохнул. — У того, кто придумал этот Зелёный коридор, совсем с воображением туго?

— Наклонись ко мне, Агния, я нашепчу тебе на ушко твоё предупреждение, — ласково произнёс Лей.

Агния, перебарывая тошноту, встала на колени, крепче сжав руку Умбры, и повернулась к водяному острым ухом. Дыша на неё тухлым рыбьим духом, он прошептал ей предупреждение. После чего она вернулась к остальным, обременённая, с тревожно сдвинутыми бровями, и передала огниво путеводителю — Астре. Фамильяр водяного не интересовал, и ему предупреждения не досталось.

Дальше все подходили по очереди: сначала Репрев, потом Алатар и последним — Астра. Каждый возвращался от водяного с одинаковыми выражениями лиц и морд, угрюмыми и отягощёнными.

— Может быть, нам стоит поделиться друг с другом своими предупреждениями? — нерешительно предложил Астра.

— Тогда с тебя и начнём, — взбудоражился Репрев. — Или что, Астра, духу не хватит? Или ты только предлагать первый, а когда доходит до дела, то сразу — в кусты?

Астра сложил уши; на его лице читалось неловкое смущение. История и правда повторилась: никто не был готов озвучить своё предупреждение, как некогда в Бенгардии никто не поделился со всеми своим постыдным воспоминанием.

— В какую сторону нам идти? — спросил Алатар у водяного.

— Назад, куда же ещё, — ответил тот и скрылся в болоте.

— Зачем мы слушаем эту болотную жабу! — вскричал Репрев. — Давайте возьмём и потушим этот блудный…

— Блуждающий, — поправила его Агния.

— Да пусть и блуждающий! — он пнул лапой здоровенный расписной мухомор, снеся ему шляпку. — Потушим этот блуждающий огонь! — призывно кричал Репрев и окинул полным ненависти взглядом горящее в руках у Астры огниво. — Что нам за это будет?

— Что нам за это будет?! — рассердилась Агния. — Тебе на ухо нашептали, что тебе за это будет! Не знаю, какое у тебя там предупреждение — и, откровенно говоря, оно мне нисколечко неинтересно, — но моё предупреждение ни при каких обстоятельствах не должно воплотиться.

— А кто тебе сказал, что оно обязательно должно воплотиться? — плутовато зашевелил своими курчавыми усами Репрев. — Что может эта болотная гусеница? Ты не думала, что нас водят за нос? Сидит она сейчас в своей трясине и смеётся над нами, а мы носимся здесь с этой головешкой как с писаной торбой!

— Как я узнал от тех, кто успел побывать в Зелёном коридоре, — расплылся бархатный бас Алатара, — все существа, что здесь обитают, берут свою силу от прииска, поэтому их сила безгранична, но лишь в пределах Зелёного коридора.

— Ты когда-нибудь ходил за малахитовой травой? — вдумчиво спросил у Алатара Астра, не сводя глаз с огнива, выверенно делая каждый свой шаг по болотным кочкам. Астру под руку вела Агния, и её прикосновения придавали ему удалую верность, а сердце колотилось лишь из-за близкого присутствия дорогого ему кинокефала.

— Нет, я, как и вы, впервые иду к прииску. Добывать малахитовую траву отправляют только достигших совершеннолетия бенгардийцев. А мне девятнадцать лет исполнилось ровно в тот день, когда случилась бенгардийская бойня. Но я слышал достаточно историй, чтобы иметь малейшее представление о том, что нам приготовил Зелёный коридор.

— А правда, — спросила Агния, улыбаясь и хлопая ресницами, — правда, что у вас, у бенгардийских тигров, своя, отличная от других живых существ, физиология?

— Какая такая «своя физиология»? — разминая затвердевшую от суровости морду тугой, но доброй улыбкой, спросил Алатар.

— Ну, ходят слухи, — хитро улыбалась она в ответ, — что вы, бенгардийцы, растёте не по дням, а по часам.

— А ты сама-то в них веришь, Агния? — спрашивал Алатар, проглатывая подбирающиеся к горлу смешки.

— Ты мне скажи, где правда, а где ложь.

— Скажу тебе поменьше верить слухам.

— А я и не верю. Но, как говорится, нет дыма без огня. А тебе я скажу: не прятались бы вы в своей Бенгардии, глядишь, и слухи бы о вас не ходили.

— А тебе палец в рот не клади, — усмехнулся Алатар, покачав головой. — У бенгардийцев есть свои секреты, которые мы не имеем права раскрывать чужакам.

— «Мы» — это громко сказано, — со злой иронией отозвался Репрев, о чём отчего-то тут же пожалел про себя.

— Знаешь, Алатар, — независимо и гордо, будто бы ей совсем и не были интересны ответы на вопросы, которые она задавала, сказала Агния, — кто так говорит, обычно и выворачивает свой секрет правдой наизнанку.

— Ну точно — не клади! — зашёлся щедрым смехом бенгардиец.

— И чего это ты называешь нас чужаками? — предъявила ему Агния. — В Бенгардии мы, значит, истинные бенгардийцы, а сейчас наша истинность куда делась?

— Не я вас чужаками назвал, а мой народ. Какие вы мне чужаки. Но в тайны Бенгардии я вас посвятить никак не могу — я дал слово.

— Всё с тобой ясно, мы не чужаки, но делиться не собираешься, — презрительно выдал Репрев.

— Вы должны меня понять, — жалостливо заговорил Алатар. — У меня от родного дома немногое осталось, а быть клятвопреступником я не желаю. Что я после себя оставлю? Через меня сейчас говорит весь мой народ. Я образ бенгардийца, сложенный из тысячи ликов моих братьев и сестёр. Я и король, и слуга, и вор. Не вынуждайте меня переступать через мои убеждения в угоду вашему любопытству.

Алатар говорил убедительно, и даже казалось, что его речь была заготовленной — так гладко она сходила с языка бенгардийца, но все уже как-то свыклись с тигриным красноречием и порой проскальзывающим высокопарным слогом.

— Не обижайся на нас, Алатар, — просто сказал Астра, всё ещё не сводя глаз с блуждающего огня. — Мы по своему невежеству мало знакомы с твоей культурой. Вот нас и распирает от любопытства. Обижайся лучше на меня: во мне этого любопытства — прошу заметить, природного и потому не безобразного — больше, чем у вас всех, вместе взятых!

— У каждого свои слабости. Я не обижаюсь, Астра, — мирно проговорил Алатар. — Никогда. Я сам себя к этому приучил — не обижаться.

— Разве любопытство — слабость? — спросил Астра. — Не оно ли позволяет нам совершать великие открытия?

— Так-то оно так, — согласился, вздохнув, Алатар. — Если только ты из-за своего любопытства не лезешь в чужую душу. Неспроста, наверное, она под столь надёжной защитой, что ключ к ней один — искренник.

— Два! Два ключа, — впервые отвлёкся от огнива Астра.

Алатар поднял на него свой мудрый, изучающий взор.

— И какой же второй? — спросил он.

— Обрести друга. В дружбе нет места для тайн, а есть только доверие. Дружба сама по себе великая тайна.

— Алатар, а расскажи какую-нибудь страшилку! — попросил Умбра.

— Страшилку? — усмехнулся Алатар и посмотрел на Агнию, будто спрашивая: можно или нельзя? Агнии ничего не оставалось, кроме как покачать головой: можно. Умбра взвизгнул от радости. — Ну ладно. Это больше не страшилка, а страшная правда, ну, для кого страшная, а для кого… В общем, слушай: в Бенгардии, в храме, располагавшемся во дворце, на алтаре всегда горел Тишайший огонь. Тишайший огонь участвовал в обрядах, и одним из них был… похоронный обряд. Агния, я могу продолжать? Ну, хорошо. Так вот, любой обряд есть действо размеренное, выверенное, никогда не бравурное и не залихватское. Бенгардийские священные тексты тигры-жрецы поют без слов, вместо слов у нас — звуки: длинные, тягучие, протяжные, доносящиеся из самого нутра при сомкнутых губах. Нежное мурчание, утробные порыкивания и своеобразное кошачье мычание. Звук «м» — не просто звук, он — слово, и оно имеет у нас, бенгардийских тигров, свое особое, сакральное, значение, и означает это слово — мировое дыхание, буквально: «мир, имеющий в себе то, что издаёт дыхание жизни». Пишется оно на самом верху роррума, и от такого роррума больше не могут ответвляться никакие ау-ру… Ах да, простите, заговорился… А весь текст, о чём бы в нём ни шла речь, становится священным.

Бенгардийские тигры зажигали от Тишайшего огня свечу и ставили её на голову самому молодому совершеннолетнему бенгардийцу, и он, возглавляя похоронную процессию, должен был пройти с ней до самой реки. Вы видели, какой это неблизкий путь. И за все сотни лет свеча ни разу не погасла. Мы верим, что если она потухнет, то наступит конец времён.

Мы надевали белые церемониальные одежды: балахоны с широкими болтающимися рукавами. Для нас смерть — не время скорби, но время радости: никто не плачет о смерти, как никто не плачет о рождении. И радость эта такая же тишайшая, как и огонь. Церемониальную одежду ни в коем случае нельзя было испачкать в грязи, порвать, даже случайно, иначе это было бы проявлением неуважения к мёртвому. Только светоносец был облачён в особый наряд — полностью обшитый золотом и украшенный священными текстами гимнов упокоения души на древнебенгардийской вязи, вышитыми белой нитью, в то время как у остальных, наоборот, одежды — белые с золотыми узорами вязи.

Похоронная процессия шла от храма, и мы все, от млада до велика, думали о конце всего и начале всего, пели священные тексты песен. Четверо самых сильных бенгардийцев несли на своих спинах бамбуковый плот с усопшим на нём, а все остальные — незамысловатые глиняные кувшины, иногда несколько разом. В кувшинах курилось масло. В процессии участвовала вся деревня, в том числе королевская семья. Королевская чета шла позади несущего свечу, она — тоже часть процессии, в таких же белых церемониальных одеждах и тоже с глиняными кувшинами, потому что перед смертью все равны. Не участвовали только тигрята, немощные старые тигры, тигры в тяжёлой болезни и беременные тигрицы. Последние присматривали за тигрятами, стариками и больными и непрестанно пели покойному колыбельные.

Путь пролегал через площадь, сквозь непривычную слуху безмятежность базара, мимо хижин, через ворота. Потом лес, и вот она, река!

Какая ответственность лежала на светоносце, как у него затекали шея и плечи, какое волнение охватывало его, как билось его сердце, как вздрагивал он от каждого дуновения ветерка, но светоносец выдерживал всё, обязан был выдерживать!

От Тишайшего огня поджигался плот. Обёрнутое в расписное шёлковое одеяло тело укрывалось разрыв-травой — вы не встречали её в природе: она похожа на длинный лист камыша. Занимаясь огнём, разрыв-трава разбрасывала повсюду зелёные искры, шипела, как кошка, трещала, как цикада, в воздухе метались, закручиваясь в спирали, тлеющие угольки. Едва коснувшись остылой крови усопшего, зелёный цвет языков пламени сменялся на белый, и пламя вздымалось костром. Плот спускали вниз по реке, предавая водам.

Мы, бенгардийские тигры, верим, что если ночь выдалась звёздной и тихой, то покойному прощается всё совершённое им зло, и в эту же ночь Белая мать-тигрица укладывает его в колыбель, где он засыпает сладчайшим вечным сном…

— Не хочу прерывать твою увлекательнейшую историю, — настороженно проговорил Репрев, — но вам не кажется, что поднимается ветер?

Стоявшее безветрие нарушило лёгкое дуновение ветерка; он блаженно охлаждал сопревших от тяжёлого перехода по непролазным топям искателей малахитовой травы, пощипывал, как пёрышки, огниво, игрался с ним, клоня блуждающий огонёк набок, и тот, словно неваляшка, снова вставал золотисто-голубым штыком. Шелестел ольшаник. Шуршал папоротник, его гранёные листья размеренно качались, словно прыгая по воздушным волнам. Клонило в сон на мягкие, изнеженные подушки мха скудные болотные травы: безголосо тряслись погремушки молодых хвощей, читали заговоры заросли осоки, качался багульник — в глазах Умбры он был малюткой-елью; будто раненая птица, бил крылом белокрыльник.

Всё в единочасье пришло в движение, затараторило на своём иносказательном языке, раскованно судача о непрошеных гостях. Ветер обретал силу, и вместе с ним шушукающий шёпот переходил в громкую речь с шикающим библиотечным замечанием, а потом и вовсе — в обозначенный вой.

Недолго думая, искатели окружили Астру: Алатар положил передние лапы ему на плечи, скрестив за шеей, задними балансируя по скользкому мху и стараясь не запнуться об выпирающие гребешками оголённые корни; Астра же запрятал голову под тигриную грудь — тигриное сердце долбило в нагрудник доспехов — и с выточенными, как наконечник стрелы, слезящимися от ветра глазами впирался в трепещущее, рвущееся пламя. Репрев перекрёстом забросил свои передние лапы на плечи Алатара, нескладно переступая, как на пуантах, задними лапами. Агния, посадив себе на шею Умбру, шла, кажется, осторожнее остальных, подстраиваясь под их темп и не отрывая взгляда от ног. Но весь их с Умброй трюк заключался в том, что он навис над всеми, укрывая и Астру, и Алатара, и Репрева.

Как бы плотно они ни старались жаться друг к другу, необузданный лютый ветер, конечно, находил лазейки и щели — трудно их было не найти: он бил подло, снизу, из-под ног, волной с сабельным изгибом, раздёргивал края одежды, раздувал штанины, распирал, вздымая, рубаху Астры, взбивал платьице Агнии, пакостно гогоча, завывал под бронёй Алатара, срывал шапку с Умбриэля.

— Ветер усиливается, — сам ревел, соревнуясь с ветром, кто громче, Астра, — мы не сможем дольше беречь огниво!

— Что?! — натужно вопил ему в самое ухо Алатар.

— Мы не сможем… сберечь… огонь! — доносились уже до тигриных ушей разносимые обрывки фраз от срывающего голосовые связки Астры.

— Умбра, крепче держись, крепче! — визгливо голосила Агния.

Умбра молчал, но Агния знала, что он её слышит, по тому, как его хваткие ручонки нещадно, но без умысла сдавливали ей до обморочного головокружения горло.

— Если сейчас же что-то не предпринять, он потухнет! — истошно стонал Репрев в унисон стону несмолкаемого ветра.

Астра, Алатар, Репрев, Агния и Умбра двигались как единый организм, кружась с ветром; ветер, выпущенный на волю недоброй силой, сдирал последние штришки глохнущего света в неестественно тёмной ночи, и пятёрку отважных искателей всё сильнее и сильнее окутывал чернильный, космический мрак. Ветер ввёртывался в ушные раковины, забиваясь в их самую глубь, оглушал, и за ним уже не слышался его же собственный неистовый вой. Ветер вычёсывал пряди слёз, отбирая последнюю надежду вглядеться в господствующий и всепоглощающий мрак.

Ветер кольцами гонял вокруг пятёрки ещё, казалось бы, совсем недавно сбросивший с себя погребальные снежные одежды листовой опад, промозглый, разящий прелостью и прогорклостью, с включениями почерневших от сырости еловых иголок. Но всего этого пятёрка уже не видела: мрак теснил их всё ближе и ближе друг к другу, наступал, словно цепью сковывая плечи искателей.

Искатели шли наобум, надеясь на одно только чудо: чтобы никто не упал, не отделился от остальных, чтобы на веки вечные не увязнуть в трясине и, самое главное, чтобы не погасло огниво.

Алатар решился на отчаянный шаг: видя, что Репрев, — наверное, с отчаяния, — разинув пасть, тянется к огниву, опередил его. Огниво до одури прожгло рот бенгардийца, словно крапива: нёбо, вертящийся язык, щёки… Но на удивление ожогов не оставило. Между зубами брезжил свет — морду перекосило в гримасе боли. Алатар полоскал рот огнём, словно пытался прожевать горячий кусок мяса. Немело во рту, словно каждая клеточка огрубевала, подобно осеннему листу. Слёзы лились из тигриных глаз.

Алатар чувствовал, как Астра, напрасно теряя силы, пытался открыть его пасть, Астре помогала Агния, Агнии — Репрев, а Репреву — Умбра. Но Умбру Агния заботливо, но твёрдо прятала за спину. Он упирался, выдавливая ногами жижу из мхов, жалобно кричал, обыкновенно, как и любой ребёнок, плакал, всхлипывал, нагнетая безысходную напряжённость.

«Только бы Умбра не поскользнулся, только бы не поскользнулся! — проносилось в голове у Агнии, а рядом с этой мыслью неслась другая: — Что этот тигр творит? Он же убьёт себя! Как же ему должно быть больно… Ради чего ты терпишь такие страдания? Ради нас? Или ради себя? Какое тебе дали предупреждение, храбрый бенгардиец?»

Репрев боролся с тигриной самоотверженностью по-своему: вцепился зубами в его переднюю лапу в надежде пересилить боль, причиняемую огнивом. Но Алатар не собирался разжимать челюсти.

«Из чего сделан этот бенгардиец? — рассуждал в нарастающем волнении Репрев. — Мне даже на миллиметр не прокусить его толстую шкуру, как бы я ни старался. Что это: моя слабость или его сила, неуязвимость? Что за ерунда? Я не могу быть таким слабым и никчёмным, не могу…»

Алатар проглотил огниво. На секунду тишиной остекленели все звуки, и на головы искателей, пробивающихся через болота Зелёного коридора, упала непроницаемая темнота. Но лишь на секунду, на миг: когда она миновала, стеклянные скорлупки, в которые были заточены звуки, лопнули, и они вырвались на свет, рождённый из тигриного брюха, укрытого доспехами.

— У тебя что, в животе светлячки завелись? — на найдясь что сказать, спросил Репрев, отпустив наконец из пасти тигриную лапу.

— Меня больше беспокоит вопрос: ты это спрашиваешь у живого Алатара, полуживого или не… не совсем живого? Потому что наш Алатар встал столбом, — раздался неверный голос Агнии.

Но, к всеобщему облегчению, послышался басовитый голос бенгардийца:

— Я… я живой. Сам не понимаю как, но живой.

Брюхо Алатара выглядело так, будто он съел разом ведро светлячков, и распухло, точь-в-точь как у светлячка. Даже под доспехами его живот светился мягко-молочным, пастельным светом, точно свет ночника.

— Тебе больно? — осторожно поинтересовался Астра.

— Когда больно, знаешь, что бывает? — спросил Алатар.

— Слёзы, крики и стоны? — с некоторым сомнением в голосе спросил Астра.

— Ну и что думаешь, больно мне?

— На твоих щеках слёзы.

— Вытру их, и как не бывало. Поначалу да, было немного больно. Как будто взял в пасть печёный картофель прямо с костра, позабыв его остудить.

— Но внутри у тебя огниво…

— Ну, ничего не поделаешь: придётся на время лишить себя удовольствия вкушать острую бенгардийскую кухню, — как успокоительное для всех прозвучал рыхлый тигриный смех. — Не забывайте, мы в Зелёном коридоре, а здесь — всё по-другому.

— Как же мы будем из тебя это огниво доставать? — озабоченно спросила Агния.

— Есть один естественный и немного безобразный способ, — хитро ухмыльнулся Алатар, но его приструнила с ещё не до конца улетучившимся волнением в голосе Агния:

— Только не при Умбре.

— Какой способ? — полюбопытствовал Умбра, позабыв, что минуту назад плакал; он шёл рядом с Алатаром, обнимая его низко склонённую голову.

— О, ты с ним очень хорошо знаком, — вздрагивал от сдерживаемого смеха тигр. — Особенно если вспомнишь то время, когда тебя заворачивали в пелёнки.

— Умбриэль не успел узнать, что такое пелёнки, — сказала Агния. — Фамильяров изображают того возраста, какого пожелает заказчик. Я взяла Умбру из приюта. Живи Репрев один, без меня, Терция-Терра ни за что бы не дала ему фамильяра младше семи кинокефальских лет. По одной причине: он ещё сам о себе не может позаботиться, что говорить о заботе о других. Помню, как Репрев был счастлив, когда узнал, что со мной живёт фамильяр-дракон! Репрев всегда хотел себе дракона, да, Репрев? Но изобразить фамильяра-дракона у нас всё равно не хватило бы средств. Репрев ещё хотел второго фамильяра — оборотня.

— И в кого бы он обращался? — поинтересовался Алатар.

— В вампира, конечно! — ответил сам Репрев. — Представляешь: два в одном — оборотень-вампир! Я бы на самом деле не отказался и от фамильяра-кинокефала. Но, во-первых, один кинокефал у меня уже есть, — он с тихой любовью взглянул на Агнию, а она ответила ему высунутым языком. — А во-вторых, Терция-Терра запрещает воображать фамильяров-кинокефалов и фамильяров-феликефалов. Только фантастических существ.

— После Зелёного коридора у меня стёрлась грань между реальностью и фантастикой, — издал странный смешок Астра.

— А вы слышали! — радостно заголосила Агния, как делают все, кому не терпится о чём-нибудь рассказать. — Вы слышали, что на планете Аполитна живёт один богач, так он этот запрет обошёл. Фамильяров же ещё используют как слуг. Так вот, этот богач попросил одного известного художника, который жил по соседству, изобразить ему фамильяра-дворецкого, причём непременно — ну хоть ты тресни! — кинокефала. Художник вызов принял. Получился у него завидный кинокефал: высокий, статный, а самое главное, услужливый. Комиссия Терция-Терры со стульев сползла, когда его увидела: как же так, в документах указано, что он единорог, а у вас это даже не конь, и рога никакого у него нет! А фамильяр и отвечает: «Позвольте, любезные, никакой я не кинокефал! И пусть я выгляжу как кинокефал, в душе — полноценный единорог». И показывает у себя на лбу, открывая шерстинки, малю-ю-юсенький такой рожок! Ох и скандал же был!

— Разве достаточно показать маленький рожок и сказать, что я — единорог, чтобы быть единорогом? — спросил Алатар. — С тем же успехом я могу заявить, что и я тоже единорог, но моя тигриная природа от этого не изменится.

— Тем не менее, — продолжала Агния, — комиссия признала в кинокефале-фамильяре единорога. Не волнуйся, тигры-фамильяры ещё долго будут под запретом: оскорбление памяти погибшего народа Бенгардии, и всё в таком духе. Мы живём в такое время — время оскорблённых. Потому что у них, у оскорблённых, никаких убеждений нет… Впрочем, тигр на двух лапах — тоже существо нереальное. А кто у вас, у бенгардийцев, фамильяры, Алатар? Всегда хотела узнать.

— Да, кто у вас фамильяры? Поведай нам, тигр, — повторил за ней Репрев.

— У нас, конечно, тоже есть свои фамильяры. Только я не могу вам сказать, кто они, — ответил Алатар. — Бенгардийская тайна. Вам доступны только те знания о бенгардийском народе, которые есть в ваших книгах.

— Но разве после гибели твоего народа твой долг — не сорвать завесу тайны? — спросил Астра. — Что будет со всеми тайными знаниями, если ты вдруг, ну, скажем… не станет тебя? Ведь ты их первый и последний источник. Не безответственно или, я бы даже сказал, глупо держать всё в секрете? Вместе с тобой исчезнет вся ваша история.

— Ты всё верно говоришь, Астра. Но я не имею никакого права срывать завесу без дозволения своего короля. Но короля у меня больше нет. А я — самый обычный бенгардийский тигр, во мне не течёт королевская кровь… А даже если бы и текла… Закон есть закон.

— Бестолковые у вас законы, — прошелестел Репрев. — Будь я на твоём месте, я бы раскрыл все карты, вдобавок ко всему где-нибудь бы да и приукрасил. А чего вы на меня все так уставились? Всё равно никто никогда не узнает истинной правды, а значит, можно придумать свою правду.

— Вот поэтому ты и не бенгардиец: раскрыть все карты, приукрасить… Мы, бенгардийские тигры, дали слово, присягнули на верность своему королю. Я обрету покой не тогда, когда буду знать, что история моего народа не забыта, а тогда, когда умру, зная, что сдержал слово.

— А что если я дам тебе своё слово — слово кинокефала? — смело спросил Астра. — Слово бенгардийца я тебе уже давал. Тогда ты раскроешь нам хотя бы один свой секрет? Или скажешь, моё слово для тебя ничего не стоит? — в голосе Астры послышалась лёгкая обида.

Алатар, которому и так было нелегко с огнивом в своём брюхе, сначала тяжко вздохнул, но потом, что-то подумав, ответил:

— Если я вам скажу, кто у нас фамильяры, вы от меня отцепитесь?

Искатели нетерпеливо, как-то разом закивали. Выдержав паузу, Алатар на одном выдохе выговорил:

— Мыши. Летучие. Под два метра ростом. На двух лапах.

— Не люблю я мышей, — скрючил морду Репрев, втянув кучерявые усы.

— Если бы не твоё слово бенгардийца — в жизни бы не поверила! — разулыбалась Агния.

— Мыши теперь что, нереальнее драконов? — ответил с улыбкой Алатар.

— А хвосты у них такие же большие, как они сами? — аккуратно поинтересовался Репрев.

— Репрев, у летучих мышей нет хвостов, — рассмеялась Агния.

Так, в немудрёных беседах, забывая каждый о своём предупреждении, они дошли до конца болот. Только почему-то конец оказался началом: из чёрной трясины выглядывал всё тот же водяной. И почему-то этот возврат к началу больше других возмутил Репрева, но Алатар поспешил его успокоить, сдержанно напомнив, что в Зелёном коридоре всякий конец может стать началом, а начало — концом. Репрев поумерил пыл и передумал перегрызать горло водяному, глядящего на него с издёвкой в светящихся жёлтыми огоньками глазах.

— Пронесли мы твоё огниво! Не было сказано, в чём мы его донесём, так что не обессудь! — рычал Репрев.

— И где же оно? — наконец отозвался Лей своим клокочуще-булькающим голосом, подплывая к берегу. Его глаза-огоньки слились в одну тонкую узкую линию.

Алатар с детским хвастовством встал на задние лапы, переступая на них и топчась по-медвежьи, передние лапы подтянул к груди, умилительно их согнув. «Как у тираннозавра», — подумал Умбра и прыснул от смеха в кулачок под неодобрительным взглядом Агнии. Искатели, стоя позади Алатара, поражались уже не содержимому его желудка, а тому, как же велик тигр, и что если даже они все встанут друг другу на плечи, то им всё равно не достать до макушки бенгардийца.

Конец ознакомительного фрагмента.