Малахитовый лес

Никита Олегович Горшкалев, 2021

Тысячелетиями тигры из маленького королевства Бенгардия ходили в Зелёный коридор за малахитовой травой. Но после того, как невидимый враг истребил бенгардийский народ, для всего мира наступили тяжёлые времена: ведь без малахитовой травы нельзя ни фамильяров создать, ни на соседнюю планету слетать. И теперь отряд под предводительством доктора Цингулона, гениального льва-феликефала, ищет полуартифекса – единственную надежду добыть столь ценный ресурс. А тем временем юного кинокефала по имени Астра, наивного и мечтательного волчонка, волнует несколько другое: его увольняют с работы. Если бы он только знал, как одно случайное знакомство перевернёт его жизнь и изменит чужие судьбы…

Глава 5. Призрак Бенгардии

Алатара ждали долго и почти потеряли надежду дождаться. Выход из пещер был подозрительно похож на вход — такая же раскрытая каменная пасть с изломами и подёрнутая лишайником. «А вдруг мы снова вернулись в начало? — в волнении, от которого покалывает в груди, рассуждали искатели. — Вдруг Алатар ждёт нас с другой стороны? Подумает, что не дождались, уйдёт — и всё пропало…» Путь через пещеры вымотал искателей малахитовой травы, но усталость притупляла тревожное чувство, и они были рады высушить влажную шерсть под утренним солнцем, скачущем на небосклоне, как скачет жеребёнок на шатких длинных спичечных ножках — лучах.

— И где носит этого кота? — не выдержал Репрев. — Не придёт он, нутром чую.

— Если ты так говоришь, значит, тебе ничего неизвестно о бенгардийских тиграх. Он придёт, — с уверенностью сказала Агния.

И тут из глубины пещеры донёсся шорох шагов — тигр нарочно шаркал лапами, чтобы не напугать своим неожиданным появлением искателей. Алатар щурился на солнце: жёсткие, недлинные ресницы тигра шинковали пьяно-сладкий летний воздух. Алатар смотрел на взбитый на груди мех, не осмеливаясь поднять изумрудно-янтарных глаз на только народившееся и оттого невесомое, лёгкое венозно-голубое небо. Он держал в пасти книгу, и на переносицу с жалобой скатывались узловатые морщинки. На спине тигр нёс разорванные в клочья комбинезоны. Алатар грузно уселся на песок и, расцепив зубы, осторожно выпустил из пасти книгу к своим лапам.

— Прошу прощения, что заставил вас ждать, — виновато произнёс он.

Агния подошла к тигру, подбоченилась и строго спросила:

— Ну и что случилось с нашими комбинезонами?

— Да, что стряслось, тигр? И зачем ты притащил нам эти тряпки? — подголоском вывел Репрев, приподняв и согнув по-охотничьи переднюю лапу.

— Ещё раз позвольте мне попросить у вас прощения — не уберёг я вашу одежду. Плакс-драконы не захотели отдать её мне подобру-поздорову, поэтому пришлось вступить в бой. А лоскуты я принёс в доказательство бесславной судьбы ваших одежд. Также я заметил, что ткань светится в темноте — она ещё нам пригодится. Умбра, ты, как фамильяр, будь добр, открой сумку у меня на плече. Вот всё, до чего я сумел договориться, — опустил голову тигр.

В сумке лежала пол-литровая банка из-под ежевики. Умбра, конечно же, остался доволен, в отличие от Агнии.

— А банку-то ты зачем взял, голова твоя бедовая? Где наши рюкзаки? Как мы будем без еды, без спальных мешков? Ни костра тебе развести — ночью не согреешься, укрыться нечем…

— Я буду добывать вам пропитание. И костры вам будут. Даю слово бенгардийского тигра.

Агнии заверения Алатара — как маслом по сердцу. Кинокефалка растаяла и сменила гнев на милость. Приход бенгардийского тигра для всех был лучом света. Кроме, кажется, Репрева.

— Почему вы, тигры, так любите давать своё слово, когда о нём никто не просит? — сморщился он.

— Мы с великим трепетом, бережно обращаемся со словом. Бенгардиец сто раз подумает, прежде чем дать ответ. Обет молчания у нас считается подвигом. На него идут обычно старые мудрые тигры, но на моей памяти были и совсем юные бенгардийцы. В священном безмолвии они уединяются в горах… За свою недолгую жизнь я видел больше страданий и смертей от сказанного в сердцах слова или от слова, продуманного до каждого слога, до каждой буквы, до интонации и придыхания, с которым его преподнесут. Одним неверно брошенным словом можно убить даже бессмертную любовь. Не поговори ты вовремя с отчаявшимся, и быть роковой ошибке. Сообщить матери, что её сын не вернулся из Зелёного коридора, или же соврать, сказать, что он среди без вести пропавших, чтобы она каждый день, дарованный ей артифексом, горько рыдала, но вместе с тем находила утешение: есть какая-то крошечная, размером с горчичное зерно, вероятность, что, может быть, родная кровь ещё где-то там?

— По мне, так ответ очевиден, — процедил Репрев, не поднимая глаз.

— Для таких, как ты… — Алатар в гневе подскочил прямо к морде пса, отчего тот невольно прижался к земле, и, горячо дыша прямо ему в ухо, проговорил: — Для таких, как ты, всегда всё очевидно и просто. Наверное, стоит напомнить, что любая война начинается с приказа. И пока возникают подобные… дилеммы, я буду следить за своим языком. И, как вижу, за твоим тоже придётся приглядывать.

Агния, испугавшись за Репрева, хотела вмешаться в их спор, но потом передумала: «Пусть хоть раз в жизни кто-нибудь преподаст этому пустослову урок. А бенгардийский тигр идеально подходит на роль воспитателя». Обиженный, исполненный ненавистью взгляд Репрева перекрестился с суровым и тяжёлым, как из гранита, взором Алатара, и пёс ушёл из-под тигриного сопения, ничем не ответив. Но злобу затаил.

— А что за книга, вроде не моя? — спросил Астра, подбирая книжку в тёмно-зелёной обложке.

На вылинявшей кожаной обложке, под приклеенным к ней треснувшим паутинкой стеклом лежал засушенный цветок мяты с множеством сплющенных, словно одномерных, сиреневых колокольчиков и её мохнатый листок. Под обложкой — пожелтевшие страницы; нижний правый край книжки размок, отклеился от стекла, и там уголки дневника сморщились. В корешке пряталась чёрная перьевая ручка.

— На неё я и обменял ваши рюкзаки. И свой платок, — Алатар и правда был уже без своего синего платка на шее.

— Платочка лишился — велика потеря! А с нашими вещичками расстался — и усом не повёл! Или я не прав? Честный обмен, справедливый, ничего не скажешь! — верещал Репрев, но, не увидев никаких изменений на морде Алатара, смолк.

— За всё то время, что провёл в пещерах, я без дела не сидел, — бесстрастным голосом говорил тигр. — Пока плакс-драконы спали, я изучал их сокровища…

— Ты оговорился: не сокровища, а мусор, — оборвал его Репрев.

— Особенно внимательно я изучал книги, — продолжал Алатар. — И вот однажды мне в лапы попался он — дневник. Астра, почитай нам, пожалуйста. А после, Репрев, я уверен, ты изменишь своё мнение.

— «Меня зовут Орион, — начал читать Астра неразборчивый почерк, то и дело запинаясь и сбиваясь. — Я пантера-феликефал, бывший член отряда его превосходительства генерала Цингулона. Я первый после бенгардийских тигров, кто полностью прошёл Зелёный коридор. Но от малахитовой травы я отказался. Я искал свободы, свободы от отряда. И я получил, что хотел. Конечно, Коридор я прошёл не один: его невозможно пройти в одиночку. Мне помогал таинственный доброжелатель, такой таинственный, что я так и не узнал его имени! Это вкратце обо мне. Больше вам знать ни к чему.

Чтобы войти в пещеры, вам нужно выбрать путеводителя (это не ошибка: не предводителя — именно путеводителя!): им можете быть вы или ваш приятель. Если вы втроём, двое других должны на словах признать одного путеводителя, иначе вечность вам кружить вокруг да около. Путеводителя выбирают после окончания каждого испытания, даже если он — одно и то же лицо.

В пещерах обитают плакс-драконы. Те ещё разбойники! Но первое настоящее испытание ожидает вас в Бенгардии — призраки! И это всё, что я могу о нём сказать… — голос Астры оборвался. — Потому что, если я стану объяснять на пальцах, испытание может не появиться и вы навсегда застрянете в бедной Бенгардии. Участь, признаться, незавидная. Но так уж устроен Зелёный коридор, искатели малахитовой травы: выдашь обходной путь — он станет прямым, скажешь, где пройти легче всего, — и там уже не пройти, откроешь секрет — и секрет уже не будет секретом, ничего не будет… Вы же знаете, где находится Бенгардия? Ну конечно: все знают, где Бенгардия! Священная земля тигров! В Бенгардии — огромный дворец (не пропустите!), который сейчас, не будь Зелёного коридора, заняли бы под фабрику по производству малахитовых красок или под цех по переработке мандариновых кожурок. О, Бенгардия, моя бедная Бенгардия! Как в песенке поётся».

— Гимн это, — вставил Алатар, недовольно дёрнув ушами. — Наш гимн. Не песенка.

Астра продолжил:

— «В серёдке дневника вы увидите не очень подробную карту. Вырвите листочки и соберите её целиком. С ней с пути не собьётесь. В конце концов, я же картограф! Постскриптум: я не тешу себя надеждами, что хоть одна живая душа когда-нибудь наткнётся на мои записи, но если вы — те самые, теперь вам дарован путь, проделанный мной когда-то. Я верю, что он не будет для вас ни лёгким, ни трудным и мой труд сослужит вам добрую службу. Но если случится так, что этот дневник попадёт в руки отряда, обращаюсь лично к его превосходительству генералу Цингулону: ни в коем случае не ходите в Бенгардию, повторяю, обходите Бенгардию стороной! Тогда и только тогда вы найдёте горы малахитовой травы, размером с луну! Как это возможно, спросите вы? В Зелёном коридоре бывает всякая всячина! Всё вышесказанное было лишь для того, чтобы сбить со следа наших врагов. Я верю в ваш острый ум, ваше превосходительство: только вам хватит способности разобраться в этом зверски сложном шифре!» — Астра захлопнул дневник и, огорошенный прочитанным, спросил: — Он что, издевается над доктором Цингулоном?

— Слишком явно, — подметил Алатар. — Этот феликефал либо чрезвычайно умён и хитёр, либо невероятно глуп.

— А мне нравится этот феликефал! — воскликнул Репрев, щеря в улыбке зубы. — С ним было бы куда веселее, чем в компании высокомерного тигра-недотроги. Признаю, был неправ.

Алатар только покачал головой.

— Только посмотрите: здесь почти весь наш остров, да что почти — вот он, как на ладони! — задыхался Астра от восторга. — Вот город, — он тыкал пальцем, проминая податливую бумагу, — вот пещеры, даже вал прорисован… Невероятно! Мы должны найти Ориона.

— Там разве где-то сказано, что он хочет, чтобы его искали? — с усмешкой спросил Репрев. — Может, этот феликефал получил то, о чём мечтал, а мы возьмём да и нарушим его покой… Некрасиво получится.

— А про какого таинственного доброжелателя говорит Орион? — спросил Астра у Алатара, закрыв дневник и сунув его в карман брюк.

— На этот вопрос, Астра, тебе никто точного ответа не даст. Таинственным доброжелателем может быть кто угодно, им может быть даже мой переживший бойню соплеменник. И это ближе к истине.

— Но как ты не столкнулся с Орионом в пещерах?

— Астра, если бы я столкнулся с Орионом, то мы навсегда застряли в пещерах. Две группы искателей не могут одновременно проходить одно и то же испытание. Скорее всего, Орион прошёл его, когда я месяц, а то и больше скитался в горах. Только потом я случайно набрёл на пещеры и заключил себя в них.

— Значит, идём в Бенгардию? — спросила Агния.

— Как бы мне этого не хотелось, другого выбора у нас нет, — выдохнул носом Алатар.

— Не хочешь ворошить прошлое, да? — спросил Астра, улыбнувшись, как бы в поддержку.

— А кто бы захотел? — усмехнулся Алатар.

— В Бенгардии правда водятся приведения? — шёпотом спросил Умбра.

— Теперь, видимо, завелись, — ответил Алатар. — Да, насчёт призраков… Если мы идём через Бенгардию, я попрошу вас на протяжении всего пути держать уши закрытыми.

— Это ещё почему?! — крикнул Репрев. — Может, нам ещё глаза завязать?

— Я бы не отказалась от кляпа у тебя во рту, хотя бы на час-другой, — сказала Агния.

— И глаза придётся завязать. Всё ради вашей собственной безопасности. С призраками надо держать ухо востро. Они что туман: в нём заблудиться легко, а вот выбраться — задача не из простых. Злые по своей природе, без разницы, каким добрыми они были душами, вечно ворчащие и брюзжащие.

— По описанию — чисто Репрев! — рассмеялась Агния.

Алатар, втянув голову в плечи, под нависшими бровями обводя всех изумрудно-янтарными глазами, в которых плясали догорающие огарки зрачков, продолжил нарочно пугающе глухим голосом, словно сам приходя в ужас от своих речей:

— Не многие способны пережить внезапную встречу с призраками — не выдерживает сердце, ну и… При взгляде на них встаёт дыбом шерсть, седеет, становится как мел. А то и вовсе можно ослепнуть. Но вы готовы. Впрочем… можно ли быть по-настоящему готовым к встрече с призраком? Ах да, и ещё: они — искусники обмана, каких ещё поискать. Поэтому будьте начеку и не верьте ни единому их слову, что бы они вам ни говорили и ни обещали. Призрак хочет одного — заполучить вас в свои ряды. Но он это не со зла, как бы ненароком. Их гнев идёт не из прошлой жизни, он приобретённый, определённый средой, как бы сказать… Ведь весь мир свернулся калачиком во зле, и миру уютно, и миру хорошо. Лишь немногие из нас пытаются привнести в него хоть крупицу добра.

— Уши, предположим, я ещё могу заткнуть, — сказала Агния задумчиво, — но вот глаза я завязывать не собираюсь. Как я тогда буду за Умброй присматривать? А если он споткнётся, упадёт? Нет… Чего я только за свою жизнь не навидалась — мне уже любые привидения нипочём. Да и зачем, скажи, нам бояться бесплотных духов, если рядом с нами настоящий тигр? Пусть лучше призраки в страхе разбегаются при виде нашей разношёрстной компании.

— И разно… разночешуйной! — воскликнул Умбра.

— Наверное, я могу пойти на некоторые… уступки, — проговорил Алатар и, видимо, в тот же миг об этом пожалел, судя по его хмурой морде. — Но при одном условии: это навсегда останется в Зелёном коридоре и никогда не покинет его пределы.

Все с неподдельным интересом уставились на Алатара.

— Я позволю Умбре… ехать у меня на спине.

Никогда прежде Агния не видела Умбру таким счастливым — у него на мордашке светилась широчайшая улыбка и показывались белёсые драконьи шипики-зубики. Если бы Агния разрешала ему летать, он тотчас же взмыл в небеса и парил над всеми ними, лёжа на облаке и наслаждаясь мгновениями своего неописуемого счастья.

Прижавшись к Агнии и обнимая её, Умбра слёзно умолял жалостливо-невинным голоском:

— Агнушка, милая, ну ты же мне разрешишь покататься на тигре, правда?! Ну пожа-а-а-луйста! Ты же у меня самая красивая лисичка во всём белом свете! Я обещаю тебя во всём слушаться и никогда-никогда не расстраивать!

— Самая красивая лисичка в целом свете, говоришь? — Агния склонила голову набок, на её лице проскользнула разоблачительно-хитрая, присущая только лисицам улыбка, а глаза, тоже с хитринкой, сузились в щёлочки. — Какой же ты маленький льстец! Я вроде бы тебя этому не учила. В кого же ты такой? На всё пойдёт, но своего не упустит. Ну-ка, скажи ещё раз, какая у тебя лисичка?

— Самая красивая! — с тем же запалом, не выпуская из объятий Агнию, он поднял на неё зубастую мордашку с сияющими глазёнками.

— Ладно, так уж и быть, седлай Алатара, если он не передумал, — Агния взглянула на смущённого Алатара, похожего в эту минуту совсем не на тигра, а на пойманного с поличным нашкодившего кота, и, пробиваясь через торжествующие крики Умбриэля, продолжила: — Только если ты пообещаешь мне, Умбра… Умбриэль! — призывала она к тишине, перекрикивая дракончика. Умбриэль уже, казалось, ничего и никого не замечал вокруг себя. — Умбриэль, отвлекись на секундочку и выслушай меня: если только ты пообещаешь мне крепко держаться за Алатара. Я бы предложила изобразить поводья и седло, но, во-первых, малахитовая кисть здесь не действует и её у меня больше нет, во-вторых, это наверняка ниже достоинства Алатара и, в-третьих, будет выглядеть дико и глупо, как если бы лису заставить рыть норы. А в-четвёртых, мне почему-то кажется, что Алатар на это ни за что не подпишется.

— Не подпишусь, — подтвердил Алатар, кивнув, едва сдерживая смех. — И, Умбра… — он подозвал к себе дракончика. Умбра, наконец, перестал баловаться, послушно встал напротив тигра, прижав подбородок к груди, вытянув руки по швам, и зажмурился, видимо, сдерживая перехлёстывающую через край радость. — Раз уж Агния напомнила мне, что у меня ещё осталось достоинство, ты заберёшься на меня, только когда мы войдём в Бенгардию, — не раньше, не позже. Как только мы покинем её пределы, ты слезешь с меня. Договорились?

— Договорились! — отчеканил Умбра.

Но в его голоске слышалось ещё что-то, какая-то неугасающая надежда, что, может быть, тигр ещё передумает и разрешит ему потом, уже после Бенгардии, хотя бы разочек прокатиться на его полосатой спине, а ещё маленькая обида от несправедливости, что катание откладывается на потом. Какое потом, когда хочется сейчас, вот в эту вот секунду! Пока дойдёшь до этой вашей Бенгардии…

— А далеко ещё? — нетерпеливо спросил Умбра.

— По бенгардийским меркам довольно близко, — пробормотал Алатар.

— А по меркам того, кто не умеет ждать, не очень близко, — вставила Агния. — Я бы сказала: далеко-далеко!

— Ну Агния! — с плаксивым смешком отозвался Умбра. — Ты тоже не умеешь ждать!

— Ага, сначала мы: «Агнушка, ты самая расчудесная!» А потом обвиняешь собственную мать в нетерпеливости. Хотя мне-то что: не меня будет катать на спине тигр! Но я ещё могу передумать, будут ли тебя катать, поэтому выполняй своё обещание и будь послушным фамильяром.

— Так вот какое оно — воспитание, — засмеялся Алатар.

— Как-то ты очень быстро изменил своим принципам, тигр, — заявил Репрев. — Катать на спине фамильяра… А как же: бенгардийские тигры — священные создания, лапами не трогать?

— Я тебе так скажу. Никакие принципы не заставят меня подвергать бессмысленной опасности живое существо, — ответил на это Алатар.

— Неправильный ты бенгардиец, тигр. Может быть, ты и не бенгардиец, а просто тигр. А вот твои предки не пустили за ворота почти разбитую армию Смиллы, которая просила у вас убежища во время знаменитой Лунной делёжки. Афаллианцы всех порубили, никого не пощадили. Стучались к вам смилланяне, стучались, да никто не открыл. Вот что значит — принципы были!

— Сражение, которое ты приводишь как пример беспринципности моего народа, происходило задолго до нашего с тобой рождения, почти двести лет назад, — прорычал Алатар.

— Случись оно сегодня, будто бы твой народ поступил иначе! — нахально усмехнулся Репрев, но сам понимал, что заигрывает с огнём, и огонь этот вспыхнул в изумрудно-янтарных глазах Алатара.

— Не тебе судить, как поступил бы мой народ! — подскочил к Репреву Алатар, отрезав тому путь.

— Умерь свой пыл, тигр. Вот заладил: мой народ, мой народ… — как ни в чём не бывало ответил Репрев, обходя Алатара.

— Не обращай на него внимания, Алатар, — сказала Агния. — У него несносный характер.

— Ещё какой! — согласился Астра.

— Молчал бы лучше, — с досадой бросил Репрев. — Ты меня знаешь не больше тигра, ну сколько… день?

— Рядом с тобой день как год, — коротко рассмеялся Астра, отчего-то взглянув на Агнию, погружённую в свои мысли.

Репрев только пробубнил себе что-то под нос.

— Может, отчасти ты и прав, — обратился Алатар к Репреву. — Я неправильный бенгардиец. Но на твоём месте я бы благодарил судьбу, что тебе повстречался именно неправильный. Потому что истинный бенгардиец не допустил бы с собой такого обращения. Да что там, я бы даже не заговорил с тобой. Поэтому не советую тебе испытывать моё терпение.

— Вот это больше похоже на бенгардийца! — с хвалебной язвительностью сказал Репрев, явно оставшись доволен тем, что смог вытащить наружу эту сторону тигра.

— А можно спросить про привидений? — поинтересовался Умбра у Алатара, и тот кивнул, подобрев мордой. — А мы все станем привидениями, ну… когда умрём?

Тигр застыл с занесённой лапой и, задрав подбородок и высоко подняв брови, серьёзно посмотрел сначала на Агнию, потом снова на дракончика, с минуту подумал, только потом ответил:

— Нет, это распространённое заблуждение. Чтобы стать привидением, нужно ещё при жизни иметь волевой характер, стремление, быть одарённым, быть своего рода творцом — писать стихи, картины, музыку. И не стоит забывать, что бестелесный дух на то и дух, что он — это совсем не душа, покинувшая тело, нет, это лишь её тень, оболочка, остаточное явление вроде…

— Вроде реликтового излучения! — подхватил Астра.

— Можно и так сказать, — кашлянул Алатар. — Но я хотел сравнить с яичным белком, отделённым от желтка, а твоё сравнение — вполне себе неплохое.

— Если я буду придумывать стишки, то потом смогу стать привидением и корчить всем рожи у них за спинами? — спросил Умбра с притаившейся радостью.

— Сможешь, конечно, сможешь! — рассмеялся Алатар. — Только это должны быть, ну, добротные такие стихи.

— А, ну тогда никем я не стану… — расстроился Умбра.

— Знаешь, — обратился к Умбре Астра. — Я тоже вряд ли стану призраком, но был бы не прочь им стать хотя бы на денёк. Я бы тогда бродил по всей земле, ни о чём не тревожась, не страшась ни холода, ни разбойников, ни случаев — ни счастливых, ни несчастных. Побывал бы там, где нельзя и можно. Попал бы туда, куда закрыта дорога обычному кинокефалу. Узнал бы, что же там на самом деле творится за ширмой базы отряда доктора Цингулона. А ещё хотелось бы увидеть, что там, в самой глубокой точке океана, прикоснуться к солнцу, погулять по неизведанным планетам…

— Астра, — обратился вразумительным тоном к нему Репрев, прервав, — тебе что, Коридора мало? Что ж, мечты сбываются. Сдаётся мне, став привидением, ты и тогда не дашь никому покоя. И что же ты там собрался найти, за ширмой базы отряда доктора? — спросил он насмешливо.

— Смейся сколько хочешь. Я всего лишь поделился своими мыслями, — обиделся Астра.

Искатели шли по холмистому плато, шли долго и не видели ничего, кроме бесконечных лугов однотонной, высокой, по колено, травы, от которой уставал взгляд и клонило в дрёму. Лишь кое-где белели неаккуратные брызги болиголова, тысячелистника и пастушьей сумки да фиолетовыми огоньками зажигалась крапива. Росинки — чистые каменья — скатывались, дробясь, с выгнутых стрел травы на одежду — одежда промокала, словно под дождём, тяжелела и тянула к земле. Жутко хотелось снять с себя всё, выжать и высушить.

Когда искатели взобрались на утёс, между редеющими рядками краснолицых сосен им открылась захватывающая дух картина: в невосходимой высоте беззастенчиво обнажались алые, как сосцы, горы; перед горной грядой пылал пожаром золотой дворец. Пылко приобняв сосенку и повиснув на ней, как бы падая спиной назад, окрылённый, с широко открытыми ясными глазами, Астра подбежал почти к самому краю утёса. Ветер бродил в шерсти, насвистывал в ухо наговоры. К Астре поспешил присоединиться Умбра — Агния отпустила его, но каждый шаг провожала беспокойным взглядом.

— Будь я ласточкой, так бы и полетел, — подставив лицо ветру и закрыв глаза, мечтал Астра; он расправил руки и крутил ими, правил, как крыльями, словно взаправду летал, словно взаправду бесстрашно скользил в обрыв, бесстрашно, потому что знал, что в нём жила дарованная артифексом сила полёта, которая не даст ему разбиться, которая снова поднимет его в небеса.

— А почему ласточкой? — спросил Умбра.

— У нас они вили на балконе гнёзда. Ласточки так пронзительно пищат… Если бы меня спросили, как выглядит воля — я бы ответил: послушайте, как кричат ласточки, и вы всё поймёте. Но я бы не отказался быть и колючкой. Каждое утро в тишине встречать с этого утёса рассвет, вечером — закат, лишь бы никто меня не срубил и не отнял этой красоты. А вообще, сбросить бы тесную грубую кору и острые шипы, заплестись бы обратно в семечко и подслушивать, сидя в земле, как звучит мир.

— Ласточкой быть веселее, — не согласился Умбра.

— Может быть, Умбра. Может быть, — с печальной улыбкой ответил Астра, и тут он увидел, как дракончик тянется варежкой к цветку с пушистыми, как кошачья лапа, серебристыми лепестками — благородной красоты и тихой нежности цветок пах прохладной свежестью. Присев напротив, Астра спросил:

— Хочешь сорвать?

— Да, хочу подарить Агнии, — смущённо ответил он Астре на ушко, и дальше они отчего-то переговаривались вполголоса: — Цветочек — как с луны, красивый, и мама тоже красивая.

— Хм, как с луны, говоришь… Возможно, они даже родственны, близки — луна с этим горным цветком. Есть в нашем мире такая красота, которой стоит касаться одним лишь взглядом. Её смеют любить одновременно и никто, и каждый. Но зачем же сразу срывать эту красоту?

— Но их же тут целая полянка! Что будет, если я сорву один? — не понимал Умбра.

— Ты можешь показать цветок Агнии и даже посвятить ей целую цветущую поляну!

— Как это — посвятить? — спросил Умбра, положив в рот палец.

— А вот так, скажи нашей Агнии: я посвящаю тебе эту поляну, дорогая моя Агния! — пропел Астра, обратив на себя внимание остальных. — Посвящают же кому-то звёзды. Хотя кто-нибудь спрашивал у звёзд, нужно ли им, чтобы их кому-то посвящали.

— На самом деле, — засмеялась Агния, — я не люблю цветы — те, что из цветочных лавок. Но мне приятно, мальчики, что в мою честь назвали целую поляну, как их там, забыла, как цветок называется…

— Эдельвейс, — подсказал Алатар, наклонив морду, и с замутнённым от печали взглядом разглядывал эдельвейсы. — У меня с ними своя история. Каждое утро я приходил сюда и выкапывал цветок, старался не повредить корни, поэтому выкапывал с запасом — большой такой ком земли, вся морда была в грязи! И сажал эдельвейсы у окна хижины, в которой жила моя любовь. Проснувшись, она знала, что выглянет в окошко и увидит новый цветок. Я дал ей слово, что по всей Бенгардии будут цвести эдельвейсы. Иногда Санджана просыпалась раньше моего прихода, и тогда мы сажали их вместе, но приятнее всего было делать это одному, пока она спит.

Когда Алатар закончил, у всех сердца словно бросили в солёное море, выловили и снова поместили в грудь.

— Ну ты и романтик! — захохотал Репрев. — Никогда бы не подумал, что такой здоровяк, как ты, будет таким романтиком.

— У нас, у бенгардийских тигров, горячая кровь, — улыбнулся Алатар, последний раз взглянув на цветок эдельвейса. — Пойдёмте, не будем задерживаться.

Искатели спустились в заросли ольхи, где по рубчатой листве ниспадал просеянный свет.

— Что у тебя сейчас в душе, Алатар? — спросил тигра Астра, поравнявшись с ним.

— О чём ты, Астра?

— Ну, мы так близко к твоему дому. Сколько ты уже не был в Бенгардии? Два года прошло с той бойни. Что ты чувствуешь?

— Совсем не то, что обычно чувствуют те, кто возвращается в родную обитель после долгого отсутствия. Есть некое щемящее чувство в груди, но… Я возвращаюсь без надежды: там меня ждёт одно лишь пепелище, разграбленный королевский дворец и упрёком звучащая тишина.

— Два года… — присвистнул Репрев. — Можно спросить: чем ты два года занимался в пещерах? Как твои полоски не побелели без солнца, как трава под чуркой?

— Пещеры были моей темницей, — после недолгого молчания ответил Алатар. — Какое у заключённого может быть занятие? Только одно: коротать время. Я был сам себе судья, я придумал себе наказание, очень мягкое, несоизмеримое с моей виной, и сам исполнил его. Я… — замялся для вида Алатар, потому что он давно уже решился признаться, и признался как на духу: — Я опоздал на бойню.

— И всё: опоздал на бойню? — захохотал Репрев. — На бойню, из которой при любом раскладе не вышел бы живым? Ты запер себя в пещерах лишь потому, что не успел на войну, которая наверняка и объявлена не была? Что за чушь! Ты слишком строг к себе, тигр.

— Для бенгардийца оставить свой народ без защиты — позор, смываемый лишь кровью, — строго пояснил Алатар.

— Чего ж тогда не смыл? Духу не хватило? — подзуживал Репрев.

— У меня остались незаконченные дела, — только и ответил Алатар — не хотелось ему грызться с Репревом.

— Ну и как, не закончил ещё? — Репрев ухмыльнулся. Алатар пропустил этот вопрос мимо ушей. — И сколько ты собирался прозябать в этих пещерах?

— Пока артифекс не положил бы меня в колыбель Вселенной, — сухо ответил тигр.

— А пропитание ты где добывал?

— Плакс-драконы приносили мне каждую неделю рыбу. Конечно, не за красивые глаза. Я дал им обещание, что они смогут снять с меня доспехи после моей… смерти.

— Выходит, ты обвёл вокруг пальца этих крылатых медуз — хвалю! — с уважением покивал Репрев.

— Почему обвёл — ведь я ещё жив, — самодовольно улыбнулся Алатар.

Когда искатели выбрались из зарослей, их снова ждал неблизкий путь по лесам и оврагам. Но и этот путь был окончен, как закончились или будут окончены многие другие пути, и вот добытчики малахитовой травы поднялись на высокий холм: слева виднелся город, казавшийся отсюда крохотным, всего лишь миниатюрой. Астра не удержался, протянул руку к самому высокому зданию, ухватился за его верхушку кончиками пальцев, будто бы надломил её, и, прижав язык к нёбу, приоткрыв рот, издал трескучий звук наподобие того, какой бывает, когда раскалывается камень. Астра явно остался доволен своим удавшимся баловством. Справа в небеса поднимались базальтовые столбы. С трудом верилось, что они нерукотворны — творения природы, совершенные в своей клавишной форме, как совершенна, например, волнистая ракушка. Но ещё сложнее было поверить в то, что в этих базальтовых столбах был выдолблен королевский дворец. Рядом выутюженной ленточкой лежала река.

— Амрума моя — тигриная кормилица! Священная река Амрума! — Алатар встречал её, как родную мать после долгой разлуки; глаза его полнились теплотой и нежностью. — Амрума — так и переводится с бенгардийского: «река, что кормит тигров». Матушка наша.

Было что-то материнское в реке Амрума: прямая, как материнское сердце; щедрая, как материнская любовь, и красивая в своей алмазной ряби. Речной поток струился, но издалека мерещилось, будто он застыл самородком.

Длинными прыжками, как пружина, растягиваясь в полёте и сжимаясь, когда лапы касались земли, Алатар сломя голову сбежал с холма к реке. За ним пытался не отставать Репрев, но куда ему было угнаться за тигром! Астра держался рядом с Агнией, Умбру они вели за руки, тихо и не спеша сходили с крутой возвышенности по скользкой траве, согнув ноги в коленях.

Над рекой зависли, словно подожжённые зелёным закатным лучом облака, пышные кроны ив.

— Рыбы-то, наверное, развелось в вашей речушке — столько кошек кормить! — Репрев тяжело дышал после забега, выхрипывая невнятный смех.

— Тебе лишь бы шутки шутить, — ответил ему Алатар, даже не запыхавшись. — Но да, рыбы прибавилось. Гляди, как плещется! — Алатар, прощая в это мгновение Репреву всё, указал лапой на блеснувшую на солнце боком форель — она беспомощно извернулась в воздухе, словно пытаясь выскочить из своей чешуи, и плашмя ударилась об воду, раскромсав алмазный самородок реки. А за ней — другая форель, показав акробатический этюд, скрылась, словно ускользнула в какую-нибудь расщелину.

— Сама в лапы идёт! — не мог нарадоваться Алатар. — Ну, считай, с ужином мы разобрались. В этот раз ловлю я, а в следующий — ты.

— Хорошая шутка, — Репрев посмотрел на Алатара как на дурака. — Нет, правда, для первого раза сойдёт. Я всю свою жизнь в городе живу — рыбу никогда не ловил. И чем ты мне прикажешь её ловить?

— А пасть тебе на что? Языком молоть?

— А ты не промах! — прищурился Репрев. — С каждым разом всё лучше и лучше.

— Лишь бы не достигнуть твоих высот, — скривил гримасу Алатар.

— Тебе до них очень далеко, поверь мне, — дышал смехом Репрев.

— О чём вы опять спорите? — спросила Агния. Вместе с Умброй и Астрой они, наконец, догнали беглецов.

— Ни о чём мы не спорили, — ответил Репрев, поглядывая на тигра. — Бенгардиец предлагал половить рыбки.

Агния облизнулась и сказала:

— Я бы не отказалась от жареной рыбы.

— Будет вам рыба, — ответствовал Алатар. — Заодно выясним, не растерял ли я навыки за два года, проведённых в пещерах… Мы в двух шагах от Бенгардии. Никогда прежде чужак не ступал на священную землю.

— Ну да, не считая картографа, его таинственного доброжелателя и тех, кто устроил вашу легендарную бойню. А так да, чужаки к вам не вхожи, — Репрев, завалившись на хвост и перебросив лапу через плечо, чесал за ухом.

— Репрев, а ну, подойди-ка ко мне! — просветлённый от какой-то хитрой выдумки, позвал к себе Алатар. — Да подойди, не обижу! Чего оробел?

— Ничего я не оробел, — неубедительно протараторил Репрев, не поднимая на тигра глаз; лишь скосился на Агнию, словно негласно прося её приглядеть за ним.

Алатар зачерпнул своей широкой лапой голубую глину с берега и со всего маху, со злорадной ухмылкой, влепил ком прямо в ухо Репрева. Пёс подскочил как ошпаренный, затряс головой и уже потянулся лапой к забитому глиной уху, но тигр остановил его, крича в другое:

— Чтобы пережить встречу с бенгардийскими привидениями, вы должны закрыть уши. А глина как нельзя лучше подходит для ушной затычки. И глина эта непростая — она с незапамятных времён применяется в бенгардийской медицине. Так что ты должен быть благодарен: я платы с тебя не возьму. Говорят, эта глина хорошо избавляет от головной боли.

— Пока не жалуюсь, — процедил Репрев, пытаясь высвободиться из тигриной хватки.

— А я могу стать твоей головной болью, — разозлённо прошептал Алатар, ошпарив горячим дыханием ухо Репрева, — если ты и дальше продолжишь вести себя вызывающе дерзко. Твой норов здесь, в Зелёном коридоре, может погубить и тебя, и тех, кем ты дорожишь больше всего. Если тебе хоть кто-то дорог, хочешь не хочешь, мы должны стать союзниками. Я терплю тебя, а не ты — меня. Видели бы меня мои братья и сёстры, они бы тотчас же изгнали меня из Бенгардии.

— Пусти лапу, тигр… — прорычал Репрев и уже громко произнёс: — Агния справится с моим вторым ухом. Да, Агния?

— Справлюсь. Но мои ушки я доверяю только себе. Только вот что делать с ушами Умбриэля? В глине могут быть острые частички камней и песка.

— Позволь мне проверить каждую крупинку глины, Агния! — галантно предложил Астра, склонив голову.

Кинокефалка подняла брови и скривила полуулыбку.

— Ну что, Умбра, ты готов? — добродушно спросил у дракончика Алатар, ложась животом на стылую глину. Умбра в нетерпении захлопал крыльями под пуховиком, сжав у груди кулачки и глядя на Агнию умоляющими глазами.

— Тебя надо спросить: готов ли ты, Алатар? — веселилась Агния. — Сам видишь, Умбриэля долго уговаривать не придётся.

— Я оттягивал, сколько мог, — с иронией ответил тигр. — Не могу же я расстроить маленького фамильяра.

— Давай-ка я тебя подсажу, Умбра, — сказала Агния с суетливой улыбкой и, не дожидаясь согласия, подхватила его под мышки и усадила на спину тигра. — Ты помнишь, что я тебе говорила, Умбриэль?

— Крепко держаться за шею Алатара, я помню… — прогнусавил дракончик.

— Постарайся не забыть об этом до конца поездки, хорошо?

Умбриэль кивнул, сжал ногами бока Алатара, вцепился пальчиками в его загривок, вытянув, как тесто, складку тигриной кожи, с детским любопытством осматривая вблизи каждую шерстинку. Умбриэль, как настоящий наездник, красуясь, гордо поднял голову. Но почему «как»? Сейчас он мог по праву называть себя тигриным всадником.

— Не перестарайся, Умбра, не оставь Алатара совсем лысым. Не больно тебе, Алатар? — спросила Агния.

Бенгардиец рассмеялся.

— Нет, вовсе нет. Умбре не вырвать у меня даже волосок… У меня с рождения могучая шерсть и упрямая толстая кожа.

— Дракон верхом на тигре!.. — осклабился Репрев. — Никогда бы не подумал, что увижу это историческое зрелище своими глазами.

— Признаться, я тоже, — сказал Алатар.

Когда, наконец, все закончили затыкать уши глиной, а глаза перевязывать оставшимися от защитных комбинезонов тряпками, искатели малахитовой травы отправились вверх по холму к городским воротам. Построенная из больших обтёсанных, плотно прилегающих друг к другу стволов деревьев стена ровным кругом — таким же геометрически гармоничным, как солнечный круг, — отделяла Бенгардию от внешнего мира, служила ей щитом и завесой тайны. На обтёсанные стволы, заточенные кольями, падало, словно в волчью яму, брюхатое от облаков небо с выцветшей, как на старых снимках, светлой голубизной.

На волнующихся зелёным нефритом воротах стояли на задних лапах вырезанные в камне огромные тигры. Они опирались на ветвистый резной ключ, разделённый створами на две половинки. У тигров оранжевые полоски были из янтаря, чёрные — из обсидиана, а белые — из алмазной пыльцы. А ключ — ключ вырезан из простого дерева осины.

Алатар закрыл глаза, вытащил из пальца коготь и провёл им между створами. У бенгардийца шевелились губы — он что-то бормотал, но никто не разобрал ни слова: глина в ушах заглушала все звуки. Астре на секунду даже померещилось, что тигры на воротах пришли в движение, и ворота медленно сами чудесным образом отворились.

Искатели вошли через ворота, и королевский дворец предстал во всей своей красе: на каждом базальтовом столбе чистым серебром отливала бенгардийская вязь — древний язык тигров. Вьюнковым узором, она мелкой кучной прописью вилась на базальте. На фасаде дворца высоко над землёй вырастали два смотрящих вниз, как верхние клыки, «охотничьих рога» из обсидиана в оправе из золота, и тоже с узорами бенгардийской вязи, но не серебряными, а золотыми. «Рога» — такие огромные, что в них без тесноты вместилась бы пятёрка искателей и смогла бы жить в эдаком домике, не тая друг на друга обиды.

Когда-то на «охотничьих рогах» распускались висячие сады, но после бенгардийской бойни некому было ухаживать за прекрасными садами, и они погибли вместе с тиграми. И теперь качались лишь увядшие закостенелые лианы, уныло поскрипывая на ветру.

А с заднего фасада дворца чесали бивнями небесный свод другие «охотничьи рога»; и «бивни» образовывали с «клыками» сложный музыкальный механизм: когда ветер задувал в «клыки», он проходил через прошивающий дворец насквозь под небольшим углом щелевидный запутанный лабиринт, а вылетал уже из «бивней», угрюмо и чревно гудя. А ещё когда-то по «бивням» из фонтана в тронном зале в обрыв сбегала вода.

«О, Бенгардия, бедная моя Бенгардия! Но в красоте бесценна ты…»

Алатар часто от волнения облизывал чёрные губы, тихо вздыхал, собирая на лбу глубокие складки. Он не страшился бенгардийских привидений, вовсе нет, но призрак самой Бенгардии — вот что наводило на него ужас: обугленные остовы хижин и замученная до смерти пустота. Было время, между хижинами резвились тигрята, путаясь под лапами у Алатара, когда он возвращался в свойственной ему печальной задумчивости со своего любимого занятия — сбора лекарственных трав у горы Арарар. Когда-то и он также беззаботно играл с друзьями-приятелями в салочки, а старые тигрицы, высунувшись из окон, с добротой смотрели на их шалости. Возвращаясь с гор, Алатар кланялся старшим, устало плетущимся с тяжёлых, но приятных работ на полях, ловил на себе многозначительные улыбки тигриц, но искал среди них всегда одну-единственную улыбку — своей возлюбленной. Вспомнив о ней, Алатар стиснул веки: не стоило сейчас ворошить прошлое, когда на сердце и без того нелегко.

Ещё и солнце над головой скалило зубы в золотых коронках, светило так вечно-ясно. А ведь под таким летним солнцем любили греть спины старики… «Я всё равно, всё равно возвращаюсь к воспоминаниям о прошлой жизни, даже выжженная земля дышит ими!.. Солнце, о солнце, что же ты светишь так вечно-ясно, будто в назидание мне, будто упрекая меня в чём-то? Или предупреждаешь о чём? Довольно с тебя, солнце: я переполнен тобой, как сосуд, во мне слишком много тебя… Я начинаю острее, словно после болезни, чувствовать жизнь, я пресыщаюсь ею, я на пиру у самого бытия, и оттого мне становится тяжко, муторно и к горлу подкатывает эта тошнота… Мне было бы куда спокойнее на душе, если бы сегодня небеса заволокло тучами и шёл дождь: сидело бы ты, солнце, за тучей и не рыпалось! Но вместо этого ты мучаешь меня, душу мою… Но я заслужил. Маленькое мне наказание. И предвижу, когда-нибудь из маленького оно перерастёт в нечто большее».

Под лапами у Алатара, вминаясь в окрашенный чёрным от копоти и сажи песок, хрустели давно истлевшие головешки. Алатар с вытачивающей слезу тоской опустил глаза на почерневшие лапы. Лишь только одна мысль прогоняла тоску: он был не один, с ним рядом шли живые существа, такие разные, такие сложные, но — живые. Идут за ним, полностью доверив ему свои жизни, с завязанными глазами, медленно, как ходят слепые.

А раньше песок, белый-белый, как шёрстка у одной тигрицы-альбиноски, нежил глаз… Ту бенгардийку, кажется, звали Арджуна. Все тигры в Бенгардии влюблялись в неё с первого взгляда. Все, кроме Алатара. Потому что сердце Алатара принадлежало другой.

«Нет, я же дал себе зарок не вспоминать о ней на этих землях… Что вообще такое воспоминания? Не они ли — вечно не затягивающаяся рана на душе, что мы, причиняя себе сладкую боль, время от времени бередим? Но зачем, почему? Чтобы понять, что мы ещё живы? У альбиноски шкура была словно соткана из жемчуга. Но из всего её образа мне отчего-то запомнились её тронутые печалью глаза, укрытые густыми, как у этой кинокефалки Агнии, ресницами».

Алатару даже почудилось на мгновение, что он видит унылый свет глаз тигрицы между сгоревшими рёбрами хижин — два огонька, две не потухшие с той бойни искры, смотрели ему прямо в душу. Тигр невольно вздрогнул, мотнул головой, и искры пропали.

— Эй, гляди-ка, идёт кто-то!

— Да это же наш брат, бенгардиец!

Алатар ещё издалека заметил, как вокруг высохшего фонтана в середине городской площади, выложенной мозаикой из сияющего на солнце камня, плескался, дрожа, воздух. Призраки не пугали Алатара, а — известно только ему почему — сердили.

— Вы меня с кем-то спутали, я не бенгардиец, — выкрикнул тигр, подходя ближе.

— Что ты тогда делаешь на священных землях Бенгардии? Чужакам тут не рады!

— Головы он нам морочит: приглядись к нему — он же вылитый тигр! А кто у него на спине?

— И что вы мне сделаете? Закидаете меня мусором, в который вы разоделись? — усмехнулся Алатар.

У одного из тигров-призраков, который почему-то ходил на задних лапах, на голове красовалась шляпа, сделанная из красной черепицы, а тело покрывала небрежно сколоченная из досок квадратная одежда с торчащей железной трубой и прилаженным разбитым окном; и когда призрак двигался, одежда двигалась вместе с ним, поскрипывая ржавыми петлями и дребезжа стеклом. Другой призрак — почти в два раза больше Алатара, но только в ширину, сидел, как рак-отшельник, в маленькой, по сравнению с ним самим, морской раковине, высунувшись из неё по пояс. Тигр-призрак прятался за тенью от своего друга. Третье привидение, по-видимому, притаилось в зелёной бутылке: с ним иногда перекидывался словами первый тигр-призрак.

— А может, и закидаем! — сказал призрак в шляпе. — Тебе известно, кто мы такие? Мы — бенгардийские привидения, самые ужасающие создания во всём Зелёном коридоре!

— И чем же вы такие ужасающие? — улыбаясь, спрашивал Алатар. — Почему я должен вас бояться? У вас нет ни клыков, ни зубов, у вас даже челюстей нет. Хотя бы одной на троих, хотя бы ослиной, не говоря уже про тигриную. Нет ни когтей, ни лап, ни хвоста, которым обычный бенгардиец может перерубить дерево. У вас ничего нет. Так я повторю свой вопрос: с чего мне вас бояться?

— Нет, он, бесспорно, бенгардиец! — после недолгого молчания воскликнул тигр-призрак на двух лапах. — А вы что думаете, тётушка? — проговорил он в горлышко бутылки, и оттуда донеслось задавленное бормотание.

— Точно, наш! — сказал басом, погуще, чем у Алатара, тигр-отшельник. — Дай вспомню его имя: кажется, начинается на «а»…

Двулапый всунул в ухо горлышко бутылки и с хлопающим звуком, как вылетает пробка, вытащил её, сказав:

— Тётушка говорит, его зовут…

— Астра… — наскоро пораскинув мозгами, выдал Алатар. — Меня зовут Астра.

— Тебя же не так зовут! — донеслось откуда-то сверху. Алатар поднял голову — это говорил Умбра: он снял с глаз повязку и выковыривал последние кусочки глины из ушей.

— Кто тебе разрешил?.. Ты хоть представляешь, какой опасности ты себя подвергаешь своим непослушанием? — голос Алатара звучал не сердито — он просто не имел права быть сердитым, — скорее, растерянно и встревоженно.

— Не представляю, — простодушно пожал плечами Умбра. — И никто мне не разрешал — мне было очень-очень любопытно! — сильно извиняющимся голоском признался он.

— Что же мне с тобой делать, негодник… — тяжело вздохнул Алатар, покачав тяжёлой головой. — Ладно, иди развязывай остальным глаза и помогай чистить уши.

Алатар присел — Умбра спрыгнул с него, но тигр мягко остановил его за плечо и кое-что прошептал на ушко. Дракончик понятливо кивнул.

— Значит, ты солгал нам, и твоё имя не Астра, — хмуро произнёс призрак на двух лапах.

— Я не лгал вам. Мне не дали договорить. Моё имя — Астра Второй. А вот тот кинокефал, — Алатар посмотрел на Астру, Агния, снова обретя зрение и слух, стаскивала с него наглазную повязку, волнительно косясь на привидений, — тот кинокефал почти мой тёзка: просто Астра.

— Простоастра? — озадаченно спросил призрак в морской раковине.

— Без «просто», — ответил сам Астра, освободив одно ухо от глины.

— Нет, гнусные призраки, без боя я не дамся! — мотал мордой Репрев, как строптивый конь, слепо озираясь по сторонам и водя носом с раздутыми ноздрями поверху, в попытках учуять невидимого врага. Агния, грубо взяв его за ухо, обстриженным когтем быстро вернула ему слух.

— Угомонись ты уже! — пробурчала Агния. — Никому ты не сдался.

— Агнушка, это правда ты? — не верил своим глазам и ушам Репрев.

— Правда-правда, — ответила она скороговоркой и прошептала ему то, что сказал ей на ухо Умбра, и то, что она шёпотом передала Астре. Репрев скорчил недовольную гримасу.

— Кто это с тобой, Астра Второй? — спросил двулапый призрак.

— Они со мной — это всё, что вам нужно знать, — ответил Астра Второй.

— Почему они в таком… странном облачении, А… — едва не проговорилась Агния, но продолжила увереннее: — …Астра Второй?

— Чего ты у него спрашиваешь, он ничего не знает! — власть выругался Репрев.

— Ты обвиняешь меня в невежестве? — возмутился Алатар. — Я беспокоился о вас! Да, существуют такие привидения, взглянешь на них — и сердце останавливается, но… Здешние призраки — они какие-то другие.

— Какие-то другие… — фыркнул Репрев. — Ты хотел сказать, совершенно безобидные? А то, что мы ещё год будем выковыривать глину из ушей, его не волнует! Невежество — не последнее, в чём я могу обвинить тебя, Астра Второй, — с особым, изощрённым, наслаждением он назвал Алатара другим его именем.

— Я позже всё объясню, — прошипел Алатар. — Агния, спроси у них сама, почему они так одеты — мне теперь никто не поверит.

Но призраки ответили раньше, чем их спросили:

— Солнечный свет отравляет нас, а жить-то хочется. Нам надоело прятаться в подвалах королевского дворца. Из того, что я сумел найти в ночи, построил вот себе одежду. Для остальных сородичей я нашёл уютные хижины, вроде этого чудесного вместительного сосуда для тётушки! — ходячий на двух лапах тигр-призрак с любовью прижал к щеке бутылку. — Тебе же в нём хорошо, тётушка?.. Ну вот, опять ругается. Какой я глупый, снова забыл добавить в сосуд немного воды — для пущей сырости! Тётушка любит, когда посырее. Я исправлюсь, тётушка, даю слово!

— А хотите… — Умбра выудил из-за пазухи пол-литровую банку, — хотите, обменяемся: я вам баночку, а вы мне — бутылочку, только без вашей любимой тётушки, пожалуйста. В баночке ей будет удобнее! В ней было ежевичное варенье. Приходите к нам в гости как-нибудь — мы вас угостим! — Умбра снял крышку и потянул носом воздух, зажмурившись. — Внутри ещё пахнет ежевикой!

— Прошу меня простить, — вежливо ответил призрак, — но тётушка не любит прозрачных сосудов. К тому же, предпочитает запах такой же старой доброй пентагонирисовой настойки, как она сама!

— Если я правильно понял, — вмешался Репрев, — солнечный свет вредит вам?

— Ещё как! — воскликнул призрак-отшельник. — Призрачное тело покрывается жуткими волдырями, и слизь течёт отовсюду. Как вы, живые, потеете, так и она льётся и льётся как из ведра.

— Видели бы вы, какие чудеса мы вытворяем из нашей слизи! — похвастался тигр-призрак на двух лапах. — Мы вам непременно покажем. Одна будет к вам просьба — без резкой критики! У тётушки слабое сердце, и оно слабеет каждый раз, когда её труды нещадно разбивают в пух и прах.

— Ладно… — пошлёпал губами Репрев. — К чему я веду… Если вы не выносите солнца, чего нам стоит сорвать с вас ваш мусор и спокойно пройти через вашу Бенгардию?

— Вы думаете нас… убить? — осторожно поинтересовался стоящий на двух лапах тигр-призрак.

— Убить, изгнать… какая разница — смысл-то один, — ответил Репрев.

— Если вы решитесь нас убить, вы не сможете пройти испытание, — не страшась угроз Репрева, спокойно сказал тигр-призрак. — Не пройдёте испытание — навсегда останетесь в Бенгардии. А может быть, сами станете призраками и займёте наше место.

— Мы вторые после Ориона, кто идёт через опустевшую Бенгардию за малахитовой травой. Раньше бенгардийские тигры шли за ней отсюда, с этой площади — тогда Зелёный коридор ещё не забрал эти священные земли, — сказал Алатар. — После бойни он по непонятным мне причинам расширился.

— А ты довольно неплохо посвящён в наши дела для небенгардийца, — подозрительно взглянули на него призраки.

— Не прогуливал уроки истории в своей обычной небенгардийской школе, — сказал Алатар. — Говорите, какое испытание вы нам приготовили?

— Несложное, — ответили призраки. — С ним справится и ребёнок. Кроме вашего ребёнка — фамильяры не участвуют.

— Вы помните, кто такие фамильяры? Похвально, — что-то вроде усмешки появилось на губах Алатара.

— На самом деле не очень, — с грустью признался призрак на двух лапах. — Некоторые слова нам нашёптывает царь Зелёного коридора.

— Царь Зелёного коридора? — переспросила Агния. Неуютно обнимая себя за острые плечи, она подёрнула ими, как от озноба, и оглянулась по сторонам, словно ища кого-то.

— Да, царь! — подтвердил призрак в морской раковине. — Не слышали о таком? Царь царствует над всем Зелёным коридором.

— И малахитовую траву тоже он создал? — криком спросила Агния.

— Нет, дитя моё! — рассмеялся тигр-призрак в шляпе, держа на груди лапу и запрокидывая усатую морду, а ус, попав под солнечный луч, вспенился, и с него стекла прозрачная и вязкая, как яичный белок, слизь. — Малахитовую траву создал артифекс, и никто, кроме артифекса, её создать не смог бы.

— Но кто этот царь? — робко спросил Астра.

— Сами ответьте на свой вопрос.

— В смысле, как это — сами? — совсем запутался Астра.

— Призраки хотят сказать, — послышался голос Алатара, — что царь Зелёного коридора выглядит так, как вы его себе представите.

— Царь всегда появляется в минуту последнего отчаяния, — донеслось из ракушки — призрак спрятался в неё, как настоящий рак. — Чьи-то дорожки обязательно с ним пересекутся.

— Будем надеяться, не наши, — сказал Алатар. — Рассказывайте уже об испытании!

— Тётушка, не будете ли вы так любезны подвинуться и подать мне свёрток? — проговорил тигр-призрак на двух лапах в горлышко бутылки, как в микрофон. Пожелтевший свёрток бумаги выскочил из горлышка, стукнув привидение по носу; привидение, сморщив нос, чихнуло на него, заляпав слизью. Развернув свёрток, тигр-призрак поднял его над головой, заслонив им солнце, и торжественно огласил: — Один из вас должен поделиться со всеми своим самым постыдным воспоминанием. А ночью, ровно в полночь, мы разыграем перед вами спектакль!

— Спектакль? — переспросил Астра.

— Да, спектакль! — оживлённо подтвердил тигр-призрак на двух лапах. — Чудесное представление! Главная тема — одно из ваших постыдных воспоминаний! Просьба не опаздывать. Без антракта.

— Постыдное воспоминание, всего-то? — хрюкнул Репрев. — Я, конечно, понимаю, что второе испытание должно быть не слишком сложным, но чтобы такой пустяк!

— Твои постыдные воспоминания ни я, ни Умбра слушать не желаем! — брезгливо бросила Агния. — Я догадываюсь, о каком именно воспоминании ты говоришь, поэтому скажу за всех: нет, Репрев, нет и ещё раз нет! Никто не хочет слушать твои постыдные воспоминания, потому что, если тебе стыдно, все остальные сгорят от стыда! Лучше я на веки вечные застряну в Бенгардии и буду поливать тут всё слизью, но слышать я от тебя ничего не хочу!

— А-а, ты помнишь! — хитро протянул Репрев, закрыв один глаз и жуликовато склонив голову набок. — Я говорил, что ты никогда этого не забудешь!

— Такое не сотрёшь из памяти, — скривила лицо Агния.

— Достопочтенные призраки! — обратился к ним Алатар. — Оставьте нас на минуту. Нам нужно кое о чём переговорить. Наедине. И попрошу вас не подслушивать.

— Как можно! — оскорбились привидения. — Подслушивать — ниже достоинства любого бенгардийца! Мы бы ни за что не посмели! Верно говорю, тётушка?

Призраки удалились. Алатар собрал всех в круг и сбивчиво зашептал:

— При всём желании я… я не могу выдать своё постыдное воспоминание: оно… оно связано с тайнами Бенгардии. А я не имею права раскрывать её тайн.

— Какие тайны? — всполошился Репрев. — Мы уже в Бенгардии!

— Вы видите лишь внешнюю её сторону… Может, кто-нибудь сам вызовется?

— Я… — начал было Астра, и все, приготовившись выдохнуть, подняли на него глаза, но тут же опустили и так и не выдохнули. — Я… предлагаю тянуть жребий. Четыре палочки. Три длинных, одна короткая. Кто вытаскивает короткую, тот и…

— Репрев ничего тянуть не будет! — категорично заявила Агния.

— Агния, ты не можешь решать за него, — негодуя и волнуясь, говорил Алатар. — Каждый несёт ответственность. Участвуют все.

— Я, кажется, догадываюсь, почему ты нажимаешь, тигр, — с разоблачительным осуждением произнёс Репрев. — Хочешь, чтобы выбора было побольше да погуще. И тогда вероятности, что ты вытащишь короткую палочку, поубавится. Ты бы, дай тебе волю, и Умбриэля приплёл. Вот только жаль, что он фамильяр, да, тигр?

— Не понимаю, о чём ты, — почти не разжимая губ, ответил Алатар, смерив Репрева холодным взглядом.

Астра вернулся, держа в кулаке ровно выстриженный пучок овсюга.

— Ну, кто тянет первым? — спросил Репрев. — Предполагаю, что ты хочешь быть первым, тигр?

— Пожалуй, уступлю тебе, — глухо прорычал Алатар.

— Ты серьёзно думаешь, что я намереваюсь играть с тобой в поддавки? — в унисон заворчал Репрев, наседая на Алатара.

— Любишь играть с огнём?

— Кто огонь? Ты-то огонь? — заблеял Репрев. — Какой из тебя огонь, ты так — слабая искорка, тлеющий уголёк! И я затушу тебя своим холодным, расчётливым и острым рассудком! Я первый тяну жребий, но потому и только потому, что всем сердцем желаю насолить тебе, скосить, так сказать, тебе удачу.

Алатар выслушал Репрева с невозмутимым выражением морды. Астра, затаив дыхание, наблюдал за каждым мускулом тигра и думал: «Скажи Репрев ещё одно лишнее слово, перейди он черту — Алатар сорвётся, и быть беде! Но ведь все бенгардийские тигры миротворцы. И ты тоже миротворец, да, Алатар?..»

Репрев решительно вырвал зубами первую, ближайшую к нему соломинку.

— Длинная, — с каким-то досадливым удивлением подытожил Астра.

— Ну что, видали, какой я везучий? Любимчик судьбы! — подстрекая к зависти, вскрикнул Репрев. Повернувшись к тигру задом, взмахнул у него перед мордой хвостом.

— Это кому ещё повезло, — пробормотала Агния.

Астра смотрел на неё увеличенными беспомощными глазами, переводя взгляд на Алатара и снова на неё.

«Чем я могу ей помочь? Я бы легко выдал свою постыдную историю… Но Агния… Я буду выглядеть жалко и глупо… Какая же она красивая лисица-кинокефалка! Никогда прежде не видел подобного очарования. Если бы не Репрев, я бы обязательно вызвался проходить испытание. Но он будет припоминать мне мою историю при каждом удобном случае, до конца Зелёного коридора, пока ему не надоест, а надоест ему, увы, нескоро. Будет унижать меня перед ней. Но, с другой стороны, я могу выручить Агнию и тем самым заслужить её внимание. Стать для неё оберегом. В то же время мне никак не сравнить наши воспоминания: что для одного стыд, для другого — обыкновение, обыденность. Если бы я только мог решить, чьё достоинство пострадает меньше».

Пока Астра думал, жребий уже тянул Алатар: поддел когтём хворостинку, вытащил её, хлопком прижал к земле, на секунду прикрыв глаза. Убрав лапу, тигр подсмотрел одним глазком и, когда увидел длинную палочку, открыл оба глаза. Лишь кончик его носа дрогнул.

— Ну что, остались только мы с тобой, Астра, — тоскливо произнесла Агния.

Упоминание вслух его имени Агнией вернуло юного кинокефала из размышлений.

— Погоди, Агния, не тяни! — он поймал её за запястье. — Есть у меня мысль, как поступить по совести.

— Астра, — тихо, без лишних чувств, сказала Агния. — Мы уже начали. И сейчас закончим. Поздно. Если всё сорвём, то мы поступим не по совести по отношению к другим. Мой черёд. Решается моя судьба, а ты лезешь со своими мыслями, — натянуто рассмеялась она.

— Выслушай меня, Агния! Все слушайте меня. Предлагаю написать наши воспоминания инкогнито: каждый подходит к привидению и говорит своё воспоминание, а привидение записывает их вразнобой. Господин призрак! — выкрикнул Астра. — Вы можете держать в лапах пишущую ручку?

— Обижаете! — воскликнул тигр-призрак, поправив шляпу. — С тех пор, как я умер, мои кости стали очень гибкими! По правде сказать, у меня и костей-то никаких нет. Почему, вы думаете, я так виртуозно хожу на задних лапах?

— Умная мысля приходит опосля, — на мордашке Агнии мелькнула та хитрая улыбка, которую Астра успел полюбить. — Алатар, привидений же нельзя обмануть, верно? Они уже знают все наши воспоминания?

— Верно, — улыбнулся Алатар, но как-то напряжённо. — В Зелёном коридоре душа — открытая книга.

— Но соврать мы всё ещё можем?

— Да, но обман быстро вскроется, когда мы будем выбирать самое постыдное воспоминание из всех постыдных. Оно будет или слишком невинным, или совсем уж бесстыдным, и мы мигом вычислим обманщика. В этом же заключается твоя задумка, я правильно понимаю, Астра?

— Правильно! — бодро ответил Астра. — Но кто станет лгать, если всё будет проходить втайне? И если обман всё равно вскроется?

— А ты не думал, Астра, что мы можем узнать друг друга по нашим воспоминаниям? Ведь так бывает: сделаем что-то, а потом жалеем, а сожаление это до конца жизни у нас на мордах видно, — сказал Алатар. — Всё то постыдное, что мы когда-либо совершили, прощается нам и нами же забывается, но на душе остаются рытвины — они проявляются в характере, ломают внутренний стержень, делая нас изворотливее.

— Мы все разные, — заговорила Агния. — Нельзя судить о ком-то, пока вместе с ним пуд соли не съешь.

— Ты можешь написать своё воспоминание в мужском роде, — подсказал Астра.

— В этом нет необходимости, — взмахнула ресницами Агния. — Моё воспоминание уложится в два слова, и в этих двух словах вы никогда не распознаете лисицу-кинокефалку Агнию.

— Мы все должны ограничиться двумя-тремя словами. Всё, что может вас выдать, заменяем отвлечёнными понятиями. Никаких имён и мест. Всем понятно? — спросил Алатар. — Правда, если никто не передумал и не хочет взять на себя ответственность? — искатели попрятали взгляды. Агния сложила на груди руки. Астра спереди обхватил чуть ниже локтя руку другой рукой, отворачивая лицо. Репрев нахально-вызывающе скалился. — На иное я и не рассчитывал. Все хороши.

— Астра, — торопливо обратилась к нему Агния, — палочки ещё при тебе?

— При мне, Агния, — ответил он, посмотрев на сжимающий два стебелька овсюга кулак, словно убедившись, что так оно и есть. — А зачем ты спрашиваешь? Мы ведь уже всё решили.

— Можно мне проверить свою удачу? — она одарила его кокетливым взглядом.

Астра, нервно сглотнув, протянул ей жалкий букетик, и Агния уже потянулась к нему, как её остановил ехидный голос Репрева:

— С твоей удачей, Агния… Тебе крупно повезло, что у Астры впервые родилась здравая мысль. Не испытывай удачу без дела.

Агния прожгла его страстно-ненавистным взглядом, на что Репрев лишь мерзопакостно расхохотался.

— Накаркал, гад! — отведя плечи за спину и выкатив грудь, бешено сверкая изумрудными глазами, она пошла на пятившегося, поджавшего хвост Репрева — он сжался, как губка, и сбивчиво забормотал:

— Агнушка, милая, ну, я же пошутил! Я за тебя болел! И вообще, ты у меня самая удачливая!

— И в чём же, интересно узнать, я удачливая? Может быть, в том, что я вместе с тобой оказалась в Зелёном коридоре? — она, сгорбившись, всё шла и шла на него, мыски её туфель зарывались в червлёный гарью песок, как змеи, гремуче шипя; шерсть у неё встала дыбом, уши сложились на макушке и распущенный хвост мёл помелом. — Или, может быть, моя удача в том, что из четверых именно я вытащила эту дурацкую короткую палку?!

Утешать Агнию взялся Умбра: он обнял её спереди, уткнувшись мордочкой ей в живот, и жалостливо, как только умел, проговорил:

— Агнушка, не ругайся на Репрева, он же любит тебя!

— Нет, Умбра, наш Репрев никого не любит, он только себя любит! Иначе бы он не стал издеваться надо мной тогда, когда стоило промолчать! А раз ты не умеешь держать язык за зубами, Репрев, я приколю его, как булавкой, вот этой веткой! — она трясла у него перед носом несчастным огрызком овсюга, а Репрев вздрагивал и жмурился на каждое её слово.

— Агния, это стебель — не ветка, — скромно поправил её Астра, так же скромно поднимая указательный палец вверх, стараясь не смотреть разгневанной кинокефалке в глаза.

Между Репревом и Агнией встал Умбра и взмолился:

— Агнушка, пожалуйста, не надо! Репреву будет больно, и он не сможет больше говорить!

— Астра, не лезь! — хрипло прикрикнула на него Агния, не замечая Умбру.

— Да, Астра, не лезь, куда не просят! — прорезался осмелевший голос Репрева, но мигом стух под тяжестью взгляда Агнии.

— Агния, — за спиной у лисицы-кинокефалки прогремел бас Алатара, — выслушай меня! Послушайте все: Зелёный коридор не место для ссор и размолвок, он ведь словно живой — чувствует вас и пойдёт на всё, чтобы нас расколоть. Он извращает вашу природу, нащупывает слабости в ваших сердцах и с их помощью подчиняет вас себе, делает своими рабами. Мы должны забыть про все разногласия. Быть мягче и терпимее друг к другу. Научиться держать свои чувства в узде. Думать и головой, и сердцем, и душой. По-другому никак: не то пропадём. Душите в себе гордыню и, как бы странно это ни прозвучало, своё достоинство. Взрастите в себе сочувствие, сострадание и этими качествами вашей души свяжите себя с теми, в ком вы не так давно признавали чужих. Всегда помните, что ваш отец был когда-то незнакомцем для вашей матери. Так говорил мне мой отец. Чужих и близких разделяет лишь одна судьбоносная встреча.

— Твою мысль можно выразить короче: попытайтесь не убить друг дружку, и тогда Коридор не убьёт вас, — сказал Репрев. — Но тебе ведь никак не обойтись без своих напыщенных речей, да, тигр?

— Слушай, что говорит Алатар, — мирным голосом произнесла Агния; она снова выглядела милой и безмятежной кинокефалкой. — И, может быть, ты чему-нибудь у него научишься. Все мы.

— Да брось! Ты соглашаешься с тигром только потому, что боишься за жизнь Умбры. Даже я для тебя не так важен, как Умбра. Случись чего, ты оставишь всех позади, бросишь всех, лишь бы уберечь его. Я тоже люблю Умбриэля — он мой фамильяр, мой сын. Ты не к тигру прислушиваешься, а к своим страхам. Мы всегда ссорились, Агния, ты уже не представляешь свою жизнь без склок. В жарком споре ты оживаешь. Но ты никогда не признаешься, нет: внутри тебя бушует пламя и его надо поддерживать, иначе — иначе ты завянешь.

— Сейчас добавки получишь — с меня станется! И давайте поскорее покончим с этим унизительным испытанием. Дело близится к вечеру, а мы ещё даже не завтракали. Алатар, ты что-то там говорил про рыбу?

Первым с призраком поделился своим постыдным воспоминанием Астра. Агния заметила в нём изменения — вид у него стал совершенно детский, когда он застенчиво, с несчастным лицом, оглядываясь через плечо, диктовал своё потаённое на ухо привидению.

Вторым отправился Репрев, отчего-то довольно виляя хвостом. Последним был Алатар.

И вот они уселись в кружок на прогретый за день, шуршащий песок, и Астра нетерпеливо, дрожащими пальцами, открыл заляпанный слизью дневник картографа Ориона.

— Что это ещё за тарабарщина? — крякнул Репрев.

— Это бенгардийский, дубина, — щёлкнула ему по лбу Агния, беззлобно улыбаясь. — Я ведь права, Алатар?

Алатар шмыгнул носом, смотрел-смотрел на призрачные каракули и немного погодя ответил:

— Безусловно, это бенгардийский, только…

— Только что? — спросил, напрягшись, Астра.

— Только писал это очень безграмотный тигр. Столько ошибок я даже в школе не делал.

— Понятно теперь, почему вы исчезли, — сострил Репрев, но Алатар терпеливо промолчал. Агния эту злую шутку так не оставила: сморщив губы, она окатила Репрева песком, и он расчихался.

— Смотри, привидением не стань! — рассмеялась вместе со всеми Агния, помогая стереть рукавом платья налипшие на нос Репрева песчинки и хлопоча над ним, как над маленьким.

— Бенгардиец не может быть безграмотным. Мы, бенгардийские тигры, с детства прилежно учимся грамоте. Бережно относимся к слову. Уважаем родной язык и никому не дадим его в обиду. Был у нас однажды посол со Смиллы со своим переводчиком. Так этот переводчик с таким старанием изображал наш акцент, что чуть челюсть не вывихнул. Переводчик орал, как кот, который застрял головой в кувшине с молоком! Вот смеху-то было! А он важный такой, этот смилланянин, старается, пыжится. Как мой король держал себя в лапах, чтобы не засмеяться! Вот выдержка — королевская, иначе не назовёшь, — давясь смехом, Алатар утёр лапой краешек изумрудно-янтарного глаза, с которого капала беззаботная слеза.

— Хочешь сказать, что эти призраки — не бенгардийцы? — спросил Астра.

— Нет, Астра. Так не бывает, чтобы привидения были ряжеными самозванцами. Призраки — лишь отражение в мутной воде. У них очень плохая память, и они постепенно начинают забывать родной язык. И самое смешное, что я забыл вам об этом сказать.

— Читай ты уже, тигр, довольно болтовни, — не выдержал Репрев, сунув свой нос в последнюю страницу дневника, где были записаны все их постыдные воспоминания на неизвестном ему языке.

— Ну что ж, вы сами захотели, — Алатар посерьёзнел, кашлянул и объявил: — Сказка будет короткая и печальная. Ну, слушайте, итак: предательство матери, загубленное живое неразумное существо, а дальше… дальше, я не знаю, как читать это вслух…

Алатар завалился на спину и громко, с упоением и безудержно захохотал. На живот к нему запрыгнул Умбра и заладил:

— Что там? Ну, что там написано? Ну, скажи, пожалуйста, Алатар! Ну скажи!

Алатар кое-как перевернулся набок вместе с дракончиком, забыв о своей гордости, унимая заразительный приступ смеха, выдавил из себя:

— Наверное… ох… Наверное, позорно для бенгардийца смеяться над подобным, позорно и глупо, ой…

— А это, скорее всего, и есть воспоминание Репрева — его можно опустить, — невыразительно произнесла Агния.

Алатар взорвался смехом и принялся кататься по песку. Умбра вопросительно-слёзно глядел на Агнию.

— Ладно, слушай, Умбра: твой папа, тот, которому ты приходишься фамильяром, — когда-то злой доктор Цингулон не принял его в свой отряд, и папка твой, Умбра, в отместку ему стащил из мусорного ведра в местной столовой все кости, закопал их в цветок лилии, растущей в горшке в холле фабрики по производству малахитовых кистей. Но пострадала почему-то ни в чём не повинная пума-феликефалка, администратор того самого холла: ей пришлось убирать за твоим папой. Я еле замяла это дело, — лицо Агнии словно сковала железная маска — оно не выражало ровным счётом ничего. — Никогда бы не подумала, что мне будет так стыдно делиться чьим-то воспоминанием, за которое мне стыдно быть не должно.

— Кто тебя просил рассказывать моё личное воспоминание?! — вскричал Репрев.

— Все бы и так его услышали, — ответила ему Агния.

— Может быть, после этого случая доктор Цингулон затаил обиду, поэтому и отправил тебя в Зелёный коридор? Месть — блюдо, которое подают холодным, — смеялся Астра, держась пальцами за край воротника своей белой рубашки.

Все, кроме Агнии, веселились, но больше всех — Умбра. Вдоволь насмеявшись, Астра спросил:

— А что в последнем воспоминании?

Алатар надвинул брови и строго выговорил:

— А вот последнее воспоминание смеха у меня не вызывает, скорее наоборот.

— И о чём же оно? Ну, не томи, говори! — спросил Астра.

— Отцеубийство.

Все разом замолчали. Нависла неудобная тишина. Было слышно, как ветер дует в обсидиановые в золотой оправе «охотничьи рога», заунывно гудя, как он, шаркая своими босыми ногами по песку, проходит под сгоревшими балками хижин — на балках остался характерный зубной отпечаток клыкастого, вечно голодного огня. До искателей доносился шёпот привидений, сумбурный и лишённый смысла.

— Выходит, среди нас убийца, — обыскивал всех взглядом ищейки Репрев.

— И подозреваемых у нас не то чтобы много. Трое, если быть точным, — сказал Астра.

— Как хорошо, что ты о себе не забыл, а то я уже подумывал возразить, — оскалился, словно хвалясь своими острыми клыками, Репрев.

— Будь ты четвёртым подозреваемым, для меня ты был первым! — ответил ему Астра.

— Хотел бы я поставить тебя на первое место, да не могу. Слишком уж ты мягкотелый, — с неприязнью высказал Репрев.

— А для тебя убийство отца — доказательство твёрдости характера?

— Не переиначивай, Астра!

— Любопытно то, — вмешался наконец Алатар, — что ты, Репрев, безосновательно обвиняешь меня лишь потому, что я тебе не нравлюсь.

— О, так уж и безосновательно, тигр? — подскочил Репрев. — Вся твоя история с самого её начала разит подозрительностью: два года в пещерах, последний в своём роде…

— Репрев, а ну, прекращай! — рявкнула Агния.

— С чего это я должен прекращать, Агния? Среди нас убийца, и тигр — главный подозреваемый! Когда я выведу его на чистую воду, мы с позором прогоним его обратно в пещеры, туда, где ему и место! Я, как только его увидел, сразу понял, из какого теста…

Агния присела перед Умброй и, сцепив в замок руки у него за шеей, обняла.

— Иди поиграй пока с привидениями — я разрешаю, — голос Агнии чах. — Об одном только попрошу тебя: будь осторожен.

Умбриэль, завладев такой желанной и долгожданной свободой, вприпрыжку помчался к ведущим призрачные беседы привидениям, послав Агнии через плечо лучезарно-плутовскую улыбку.

— Это я убила своего отца, — надтреснутым голосом призналась Агния, смотря Репреву прямо в глаза. Репрев осел, голова его поникла — шея словно обломилась стебельком на ветру, голова перевалилась на грудь, а лапы разъехались в стороны. Астра изучал представшую перед ними в новом свете Агнию жалеющим и одновременно заступническим взглядом, пытаясь незаметно от других выскоблить из него осуждение и неверный страх. Алатар разглядывал кипящий в лучах вечернего солнца серебряный узор бенгардийской вязи на дворце, прикусив нижнюю губу. — Что, не ожидал, Репрев? Теперь бросишь меня в пещеры? — продолжала она дрожащим голосом, срывающимся на уродливые зародыши истеричного смеха. — Или пожелаешь сначала во всём разобраться, а не рубить с плеча, как ты это любишь?

— Нет, я не верю, — только и сказал он обрывающимся голосом. — Будь это правдой, ты бы обязательно рассказала мне!

— Но, как видишь, не рассказала. Значит, сегодня мы смотрим моё воспоминание. Увидите его — и всё поймёте, и всё для себя решите. А у меня… возможно, у меня, наконец-то, упадёт с души камень. Я не приму отказа. И это не обсуждается, Репрев.

Весь оставшийся день до наступления ночи, когда должно было состояться призрачное представление, все обходились с Агнией иначе, осторожнее. Не складывалась тёплая и непринуждённая беседа; искатели перекидывались между собой лишь короткими фразами, и то чаще ограничивались только односложными словами.

Агния ходила как в воду опущенная, скованная отягчающей её виной, молчаливая, в её угрюмо-одеревенелых движениях пропала лёгкость и грация, она вся перестроилась в какую-то замкнутую фигуру.

Она была даже не против, чтобы Умбра помог Астре с Алатаром развести костёр. Дракончик разминал свой голосок какими-то совершенно нелепыми партиями, своим мальчишеским тенорком тщетно и уморительно пытаясь подражать утвердительному, окрепшему с годами басу Алатара. Из пасти Умбры валил бледный жидкий дымок в окружении пляшущих, тлеющих искорок.

— Смотри, голос не сорви, — предупредила Агния Умбриэля, и впервые за весь вечер на её лице промелькнула осквернённая унынием улыбка. Умбриэль, осчастливленный своей вседозволенностью, искренне улыбался во весь рот, но чувствовал, что с мамой что-то не так, что отчего-то она вдруг, ни с того ни с сего, стала грустной и другой. Дома мама часто ходила грустной, и слишком часто он донимал её своими расспросами: «Мамочка, Агнушка, что с тобой стряслось?» Она начинала, сама того не замечая, злиться, почему-то называла Умбриэля банным листом, хотя он точно знал, что не был никаким листом, тем более банным, а был самым настоящим фамильяром, а ещё — драконом. Умбриэль переставал надоедать, и мамочка очень скоро вновь становилась доброй и ласковой.

Стоя на четвереньках и пригнувшись грудью к земле, Умбра дышал прерывистым, склоченным и хлюпким огнём на сложенный шалашиком хворост с белеющим пушком одуванчиков. Так, под надзором Алатара, Умбра развёл свой первый в жизни костёр. Дракончик наматывал вокруг него круги, самозабвенно улюлюкая.

Искатели, сидя у костра, слушали хор цикад со скрипкой сверчков. Небо сливой доспевало у них над головами, а облака облепили его тёмными пятнами. Алатар с тоской в светящихся в ночи изумрудно-янтарных глазах всматривался в королевский дворец, пришвартованный в сумеречной гавани, как одинокий корабль, с широчайшим парусом из полуночной тени.

Пропала с лица Агнии та самодовольно-хитрая улыбка, вечный спутник всех лисиц-кинокефалок; и её печаль передалась Астре.

— А ты чего печалишься, Астра? Случилось чего? — подшучивала над ним Агния.

— Я о тебе, Агния… о тебе одной беспокоюсь… — пролепетал он.

— А незачем обо мне беспокоиться. Сама за себя могу. Ты за себя давай беспокойся. Не страшно тебе рядом с убийцей сидеть? — она обнажила свои тонкие, слегка загнутые клыки.

— А чего мне, скажи, бояться тебя, Агния? Что бы ты ни сделала, я всегда буду видеть в тебе кинокефала.

— Кинокефала… — проглотила она это громко прозвучавшее слово в надрывной усмешке. — Что ж ты мне, всё-всё простишь? Тебя вот погублю, и даже обиды на меня держать не будешь? — изнеможённые слёзы жались у её глаз, голос хрипуче клокотал, а в горле катался ком.

— Не буду! — без раздумий выдал Астра.

— Свалился же ты мне такой на голову, — выругалась она, и Астра увидел, что на секунду ей стало легче, а значит, и ему тоже.

И когда Агния ушла прогуляться с Умброй и Репревом, Астра спросил у Алатара:

— А вот эти узоры на дворце — твой родной язык, бенгардийская вязь? Научишь меня какого-нибудь слову?

— Научу, отчего не научить, — заставил себя улыбнуться Алатар. — Бенгардийская вязь — один из древнейших, интереснейших, сложнейших в понимании и необычнейших языков во всём белом свете. Сначала мы пишем четыре вертикальные линии, не располагая их слишком плотно друг к другу — позже поймёшь почему, — всё, о чём говорил Алатар, он кончиком хвоста повторял на песке. — Называются они роррумы, что в переводе с бенгардийского означает «основание». Чтобы написать слово, каким бы коротким или длинным оно ни было, тебе не обойтись без всех четырёх линий. На конце последнего в ряду роррума, начиная с нижней правой стороны, добавляешь «веточку, растущую вверх под острым углом» — ау-ру. И уже на ней, с той её стороны, которая ближе к тебе, расцветают веточки поменьше, а уже на этих веточках «листочками» будут распускаться буквы, складывающиеся с каждым новым «ау-ру» в слова. Буквы в бенгардийском алфавите тоже весьма необычные: они как причудливые морозные узоры или как вьющийся плющ. Непосвящённым наш алфавит может показаться всего-навсего растёкшимися чернилами на бумаге. Но бенгардийское слово никогда не бывает «всего-навсего», оно, как малахитовая трава, всегда имеет вес и цену, наше слово поэтично и лирично. У меня даже из простого описания лекарственного растения могла выйти настоящая поэма! — рассмеялся Алатар.

— Ой, а я знаю, как на бенгардийском будет «привет» — мрао! — похвастался своими знаниями Астра, встал и попытался отвесить изящный поклон, как делают тигры, приветствуя друг друга. Но получилось у него лишь жалкое и смехотворное подобие, и Алатар понимающе улыбнулся.

— До чего непривычно слышать родной язык, — вздохнул бенгардиец. — А у тебя неплохо получается, но твой акцент… — он поцыкал языком. — Попробуй повторить, но в этот раз сомкни губы так, будто бы они слиплись намертво, а ты пытаешься их разжать.

Астра послушался совета и попробовал ещё раз, но ему показалось, что вышло куда более нелепо, чем было. Они оба захохотали, но тихо, так чтобы их не услышали Агния с Репревом и Умброй, бродящие у дворца. Алатар не отстал от Астры, пока тот не заговорил, как коренной бенгардиец.

— А «до свидания» будет: оро! — махнул пальцем Астра.

— Зря ты это затеял, — с шутливой угрозой покачал головой тигр. — Ты же у меня теперь будешь повторять до тех пор, пока не произнесёшь правильно… Да не читается в середине «эр» — она там глухая, как лес! Не забываем: губы держать сомкнутыми! Нет, ты не прощаешься, а страшно ругаешься — уши вянут! Да не скажу я тебе, что за ругательство, и не уговаривай! Какой смысл мне тебе его говорить — ты только смутишься… Ну ладно, будь по-твоему, на ушко скажу. Говорил же, ну, говорил — смутишься, ещё и лицо запрятал в ладонях, дурень!.. Вот. Вот так правильно, вот так больше похоже на правду. Ну-ка давай теперь закрепим…

— А какое слово самое короткое?

— Тебе оно уже известно: «Эм».

— Ну, конечно…

— Но есть ещё одно: «А».

— И означает оно?..

— «То, что питает».

— Какое самое длинное? — спросил Астра, присев поближе к тигру.

— Самое длинное занимает целый роррум. Избавь меня произносить его вслух или тем более не заставляй написать — не напишу.

— Ну хоть скажи, что оно значит? — взмолился Астра.

— Любопытство, — усмехнулся Алатар.

— Очень смешно, от тебя я такого не ожидал! — насупился, как индюк, Астра, но тут же повеселел и возбуждённо спросил: — А как сказать: «Я тебя люблю»? Хотя нет, лучше так: «Я твой оберег».

Алатар повозился на песке и с косой улыбкой спросил:

— Это где ты успел повстречаться с красавицей-тигрицей, которой собрался на бенгардийском признаваться в чувствах? А ну-ка, делись, не жадничай! — подтрунивал Алатар.

— Да это Агнии я, понимаешь… Хочу её чем-нибудь эдаким поразить, — ломая пальцы и корчась от стыда, проговорил Астра.

Алатару стало его жалко, и он перевёл:

— Амма мо омморума.

Пришлось повторить несколько раз, чётко и по слогам, чтобы у Астры как от зубов отскакивало.

— А Агния не будет думать, что мы её обсуждаем у неё же за спиной? Не обидится, с её-то характером? — аккуратно спросил Алатар.

— Я ей позже объяснюсь… Когда повод будет.

— Ой, смотри, не затягивай с этим, Астра! — назидательно пригрозил Алатар. — А то повод найдёт кто-нибудь другой.

— Может быть, оно и к лучшему, — вздохнул Астра.

— Ну, выше нос! — утешал его тигр, похлопав тяжёлой лапой по плечу. — У тебя от наших тигриц отбою бы не было, они легко влюбляются в таких, как ты. Мечтателей.

— Если бы среди них была Агния…

— Ну уж нет, нам такого счастья не надо! — замотал головой Алатар, засмеявшись грубым смехом. — Мы, бенгардийские тигры, и так темпераментные создания, а будь Агния тигрицей… Хотя мой отец был бы не против иметь такую дочь. Меня-то он считал мягкотелым. Представляешь, я — и мягкотелый… Никогда не забуду его взгляд, когда он сказал это мне — посмотрел на меня, на своего сына, как на пустое место, — с какой-то скрипучей злобой вспоминал Алатар этот отцовский взгляд.

— За что это он так с тобой? — недоумевал Астра.

— Ни за что ни про что. Отец лишил меня выбора. А я такой бенгардиец — не могу в неволе, ну, совсем не могу. Отец видел во мне будущего воина, а вот я, как ни напрягал зрение, — не видел, хоть ты тресни. Нет-нет, я со своим отцом ладил, не подумай, что я его не уважал или не любил. Та бойня случилась сразу после моего совершеннолетия. И больше отца я не видел… Ты меня спрашивал про самое длинное слово. Ну, слушай: аомморамарамураромарамароурумар. А означает оно: муки совести, которыми и хочется, и колется поделиться с ближними, но знаешь, что поделиться ты не можешь, потому что иначе ближние больше никогда не узнают в тебе — тебя.

Троица искателей вернулась с прогулки. Астра с Алатаром встретили их в молчании, будто бы и не было у них разговора. И только грянула полночь, перед ними, прямо у костра, явилось чудо: сцена с декорациями дворца, построенная из слизи; откуда ни возьмись из всех щелей, дыр, норок и ям повылезали бенгардийские привидения — они тесным полукругом заняли свои места перед сценой. Тигры-призраки в предвкушении уставились на волнистый занавес, не замечая искателей. Искатели же заёрзали на своих местах, привставали, оборачивались, разглядывая колеблющиеся, как пламя свечи, полупрозрачные тела.

— Не бойтесь, они не причинят вам вреда, — донёсся из-за занавеса голос тигра-призрака на двух лапах. Его голос звучал успокоительно, а манера речи стала более осмысленной, чем при дневном свете. Призрак просунул голову в занавес и прошёлся высматривающим взглядом по рядам, остановившись на Алатаре. — Моим братьям и сёстрам не терпится увидеть представление. Своим постыдным воспоминанием вы открываете сезон! Знали бы вы, — усмехнулся тигр-призрак, покрутив усами, — сколько у нас ушло слизи на то, чтобы построить эту сцену! Попрошу отнестись к нашему выступлению с должным уважением: помните, что мы — актёры-любители. Просим соблюдать тишину во время спектакля и не зарывать рыбьи кости в песок. Да, Репрев, мы к тебе обращаемся!

Алатар, ещё раз оглядев толпу, спросил:

— Сегодня здесь собрались все бенгардийцы?

— Простите меня, Астра Второй, но я помню только, как считать до сорока, — ответил призрак.

— Странное дело: я не вижу и половины, — пробормотал себе под нос Алатар. Его услышал Репрев.

— Наверное, всем не досталось билетов, — ухмыльнулся он, но в его глазах читалось волнение. Репрев поглядывал на Агнию: она сидела, подложив под себя ногу, и катала между пальцев короткий стебелёк овсюга.

Умбра спал сладким сном, лёжа на Алатаре, — по просьбе Агнии тигр дал ему сон-траву.

— Мы готовы начинать, — объявил тигр-призрак и вдобавок ко всему — конферансье; он заранее избавился от своей нелепой одежды и неплохо себя чувствовал в свете лунных софитов.

Занавес раскрылся. Призрак-конферансье поклонился и торжественно произнёс:

— Бесподобная Агния, дамы и господа, поприветствуем по-нашему, по-бенгардийски!

Тигры хором издали губной протяжный гул, который невольно подхватил Алатар: они исполняли свою песню, не открывая пастей, — простую неземную песню, которую сложно описать, но стоит лишь раз услышать — и не забудешь уже никогда. Она пробирала до мурашек, и в воздухе витало непостижимое единение, частью которого хотелось стать.

— Как же я по этому скучал… — блаженно промурчал Алатар.

— Бесподобная Агния, прошу вас на сцену!

Агния вздрогнула, но встала гордо и уверенно, держа руки со сжатыми кулаками по швам.

— Агния, ты ещё можешь отказаться, — как бы украдкой предложил Алатар.

— Нет, Астра Второй, — с напускным почтением и беззубой насмешкой произнесла она другое, здешнее, имя Алатара, бросив на него горемычно-смеющийся взгляд кинокефала, принявшего свою судьбу. — Не могу.

Агния взошла на сцену с высоко поднятой головой — к полупрозрачным ступеням липли её туфли, и когда Агния отдирала от очередной ступеньки подошву, из-под неё раздавался резкий трескуче-рваный вопль.

Астра смотрел в спину Агнии: на её косички словно кто-то пролил из ведра воду, и вода застыла чёрным льдом между заострёнными лопатками, проступающими сквозь платье; Астра смотрел на её вислые, совсем не девичьи, но окаймлённые подлинно женским изяществом сильные плечи и представлял, как спину кинокефалки выровненной впадинкой разделяет ствол позвоночника, утончаясь книзу и становясь рыжим пышным хвостом с чёрно-белой кисточкой.

— Повернитесь к зрителям вашим прелестным передом — они хотят видеть главное действующее лицо! — вкрадчивым голосом попросил Агнию призрак, приобняв её лапами за плечи.

— Я не очень хороша в самодеятельности. Никогда не выступала перед публикой, — тихо проронила она, но призрак-конферансье в гудящем призрачном шёпоте толпы зрителей различил её слова и даже учтиво ответил:

— Вам не придётся играть, бесподобная Агния! Мы всё разыграем за вас! Моя тётушка заведовала королевской труппой — это я слишком хорошо помню… — с досадой произнёс призрак, но быстро воспрянул и вытащил откуда-то зелёную бутылку: — Тётушка! Идите на свет!

Призрак встряхнул бутылку: из неё брызнула слизь, заклубился голубоватый дым, и из горлышка, резво для своего возраста, выпрыгнула старая тигрица-призрак.

Маленькими узенькими глазёнками-щёлочками над свисающими мешками морщинами старая тигрица-призрак сначала пристально оглядела Агнию, а потом и затаивший дыхание зрительный зал.

— Как тебя зовут, милочка? — проскрипел старческий голос.

— Агния, — выкрикнула она, жалея старческий слух.

— Не кричи, дорогая, в особенности когда это касается твоего имени. Враг может воспользоваться твоим именем в своих корыстных целях. Не кричи. Я хоть и старая, но со слухом у меня всё в порядке. А вот с памятью… Напомни мне, ты бенгардийка, из наших краёв?

— Нет, я не отсюда, — ответила Агния без обиняков.

— Она истинный бенгардиец, она… она переволновалась, не понимает, что говорит! — истошно кричал с места Алатар, вытягивая шею.

— Мне и без вас, — жёстко отрезала старушка, и сдутые её щеки подпрыгнули, — мой юный друг, прекрасно известно, что она бенгардийка. Только бенгардийцу хватит духу перед своими братьями и сёстрами признаться в своих самых постыдных делах.

Старая тигрица упёрлась лбом Агнии в бедро, подняв облезлый призрачный хвост вместе с обтянутыми рыхлой кожей маклоками.

— Коснись моего лба, прекрасная Агния!

— Я не достойна, мне нельзя прикасаться к бенгардийскому тигру, — произнесла Агния тонким, трепещущим голоском, всхлипнув, и по её щеке прокатилась крупная слеза. Её пальцы судорожно гнулись между ушами тигрицы.

— О нет, дорогая, ты достойна этого больше других. Поплачь, дитя, пусть со слезами уйдёт вся твоя скорбь. Мне уже открыт путь к твоему сердцу, и я вижу — оно безвинно. И сейчас мы это докажем.

Вислый живот старой призрачной тигрицы, как пустопорожний мешок, подметал подмостки. Она встала на задние лапы, передние положив на плечи Агнии, и по шее кинокефалки шёлковым платком скользнул холодный ветерок. Шерстинки вокруг глаз продавились от слёз, и слёзы проложили в мехе на щеках свои бороздки.

— Агния, закрой свои очаровательные глаза, — попросила её старая призрачная тигрица. — Я вдохну жизнь в твои воспоминания, и они оживут. Что поделать, Агния, дорогая моя, не мы придумали это испытание, но его придётся пройти, и вы его пройдёте, иначе бы вас здесь не было. Помоги мне, Агния, сосредоточиться, вернись к тому воспоминанию…

Агния почувствовала, как тигриная лапа легла ей на голову, и слабеющим, размякшим голосом кинокефалка сказала:

— Меня что-то в сон клонит, простите… Мне кажется… кажется, я сейчас упаду.

Астра вскочил — бенгардийские привидения синхронно подняли на кинокефала морды, словно взволновалось море. Старая тигрица одной фразой усадила Астру на место:

— Мы позаботимся о ней, юный кинокефал. Мы, бенгардийские тигры, никогда не бросаем в беде своих, — её взгляд коснулся Алатара, невозмутимо лежащего на песке. — Простые смертные тяжело переносят тенебру — первый… забыла слово, ну что за напасть! Ну вы и без меня должны знать, что такое тенебра. Бенгардиец бенгардийца понимает с полуслова.

Агния упала, как скошенная травинка, но её вовремя поймал на спину тигр-отшельник, с хлопком и голубым дымом превратившись в ложе. Агния мягко упала на него и лежала на нём, как мёртвая принцесса.

Астра снова подскочил и тут же, от переизбытка чувств, чуть не рухнул в песок, смяв в кулаке ворот рубашки; у него перекатывался выпуклый кадык.

Как вдруг сцена исчезла, лопнула, как мыльный пузырь, исчезли зрители, исчез тигр-отшельник, превращённый в ложе, расплылись в голубом тумане тигр-конферансье вместе со своей тётушкой, а с ними пропала и Агния. Потух костёр.

— Агния! — издал пронзительный крик Астра, разгоняя руками налетевший на него тучей плотный туман. — Агния, где ты?! — Астра пятился, пока на что-то не натолкнулся, перевернулся всем корпусом, согнулся, словно уклоняясь от летящего в него предмета, втянув голову в плечи и раскинув в сторону руки.

— Агния? — прошептал он.

— Это Астра Второй. Я не могу пошевелиться.

— Артифекс! Что с тобой сделали! — ахнул Астра падающим голосом.

— Ничего со мной не сделали, — с ноткой недовольства ответил Алатар. — У меня на боку спит фамильяр, не забыл? Пока он не проснётся, я и двинуться не могу — не хочу разбудить его.

Астра признал в этих туманных заплатках Алатара, хотя в его глазах уже рябило от призрачных тигриных морд всех мастей.

— Алатар, ты не видел Агнию?

Сзади послышался голос Репрева:

— А ты направо посмотри, балбес. И только попробуй наступить мне на хвост — оставлю тебя без твоего.

Астра с изменившимся от волнения лицом, с полуоткрытым ртом повернулся вправо: там, закутанная в шаль тумана, стояла Агния.

— Агния! — вскричал Астра, пулей помчавшись к ней, но вдруг замер как вкопанный.

Напротив Агнии стоял другой лис-кинокефал, чем-то похожий на неё, но гораздо старше, в строгом костюме, в чёрных лакированных туфлях с острыми мысками.

— Астра, попрошу вас не мешать действию спектакля, — Агния повернула к нему голову и заговорила не своим, а скрипучим голосом старой призрачной тигрицы. — Не удивляйтесь, я всегда на главных ролях! В королевской труппе мужские роли тоже доставались мне. Не отвлекайте актёров, Астра! — она вальяжно махнула рукой. — Наслаждайтесь спектаклем.

В лунном свете, размешивающем мглу, проступили высокие стены квартиры с полосатыми, оранжево-красными обоями с вензелями. Агния стояла у широкого, с кинокефальский рост, светлого окна. Она закрывала собой мольберт из белого дерева. Пол устилали листы — прямоугольники и квадраты разной ширины и высоты — с рисунками зубов, когтей, хвостов и лап.

Астра подошёл поближе, чтобы рассмотреть их.

— Зачем ты разбросала свои рисунки по всей комнате? — спросил лис-кинокефал.

Агния делила с ним узкую и тесную красную ковровую тропинку, проложенную к мольберту.

— Не по всей комнате, — ответила Агния. — Только на полу. Ты же сказал мне не портить твои драгоценные стены.

— Они такие же мои, как и твои. И они не драгоценные. Но я не потерплю, чтобы ты дырявила их ради своей мазни или испачкала в краске.

— Я же говорила тебе, как я не люблю, когда ты называешь мои картины мазнёй. Я говорила тебе, что они мне как дети.

— Я бы с большим удовольствием увидел своих настоящих живых внуков, а не твои… картины, — лис-кинокефал вытащил из-под рукава часы и сказал: — У меня мало времени, но поговорить я с тобой обязан. Твоя мать сказала, что из твоего шкафа пропала половина гардероба. А из украшений — цепочка. Где цепочка с камнем из малахитовой травы, что мы подарили тебе на день рождения?

— Папа, она в шкатулке, вместе со всеми моими украшениями. Я надеваю её, только когда выхожу в свет. Не стану же я её носить дома или гулять с ней на улице — меня из-за неё могут убить и ограбить.

— А шкатулка твоя такая же пустая, как и твой шкаф? Если я загляну в неё, что я там увижу, Агния?

— Ты не имеешь права рыться в моих вещах. Как и мать. Вы все не имеете…

— Я имею право делать всё, что мне заблагорассудится, потому что я — твой отец. Признайся, за сколько ты продала наш тебе подарок?

— Я ничего никому не продавала! — у Агнии сорвался голосок. — Ну зачем мне это делать?

— Ты мне ответь. Что ты скрываешь от нас, Агния? Я люблю тебя и волнуюсь.

— Чего стоит твоя любовь, если ты не понимаешь меня? Не хочешь меня понять, — отвернулась к мольберту Агния.

— Я хочу понять, дочь. Но не могу. Как мне понять кинокефала, который вот уже полгода не посещает академию?

Агния прижала подбородок к плечу и, помолчав, процедила:

— Если я не посещаю занятия, куда я тогда ухожу каждое утро?

— Тебя видели на Кориандровой аллее, в кафе. Ты сидела в нём за столиком и рисовала, вместо того чтобы вместе со всеми посещать занятия.

— А если я скажу, что не вижу смысла их посещать? — едва слышно произнесла она.

— Ты знаешь, как важно получить образование! — вскричал отец, стукнув каблуком по полу. — Кем ты станешь, уличным художником? Будешь просить милостыню у таких же бедняков, как ты?! О чём ты думаешь, Агния? Кому мы передадим наше семейное дело? Больше тридцати лет мы изображаем дома малахитовыми красками, а ты решила своим упрямством всё уничтожить?!

— Я не желаю заниматься тем, к чему у меня не лежит душа. Хватит. Я не могу вдохнуть полной грудью. Моё предназначение — создавать фамильяров! Посмотри, папа, я сама изобразила его! Смотри, какая сирена! Как живая! Не это ли доказательство моего таланта?

— Ты зазналась, Агния! Есть у тебя талант или нет, тебе никогда не стать фамильяристом! Для этого ты должна семь лет учиться в особой школе. Без этой подготовки ты можешь устроить катастрофу! Вспомни: когда ты была маленькой, тебе же нравилось изображать со мной дома.

— Потому что это была единственная возможность провести с тобой время! Но ты всегда знал, знал, что я люблю рисовать, и не отдал меня в школу фамильяристики только потому, что хотел, чтобы я продолжала ваше дело! А хочешь, скажу, что я думаю о вашем с мамой деле? Вы бездумно изводите малахитовую траву, строя дома для богачей: никто из простых кинокефалов не может позволить себе ваши особняки! А я всё равно куплю себе малахитовую кисть и буду изображать фамильяров!

— Если ты не окончила школу, Терция-Терра не выдаст тебе разрешение на малахитовую кисть. Все малахитовые кисти, как и малахитовые краски, находятся под строгим надзором у Кабинета. Если только ты, обойдя закон, купишь кисть из-под полы и сама станешь преступницей. Ты не ходишь в академию, проводишь время за своими рисунками, сидя в кафе, из дома начали пропадать вещи. Я уже не знаю, о чём думать, Агния. Говори, куда ты потратила деньги?

— Я ни на что их не…

— Я чую ложь. Не ври мне. Если я сейчас подойду к шкатулке и увижу, что в ней нет цепочки…

— Папа, поверь мне на слово, — уговаривающим тоном произнесла Агния. — Тебе мало моего слова?

— После того, что я узнал о своей дочери? Что я увижу, если открою шкатулку? Говори правду, Агния!

— Цепочку с камнем из малахитовой травы.

— Я могу? — отец указал тонким пальцем с выпирающими, толстыми фалангами сухощавой руки на шкатулку, стоящую на комоде.

Агния молчала, но её выдавали подрагивающие губы.

Отец аккуратно собирал листы рисунков, прокладывая себе путь к шкатулке. Когда он открыл её, то увидел россыпь золотых колец, любимые серёжки дочери с изумрудами, точечные пёстрые переливы всевозможных драгоценных камней, как на картине пуантилиста, а сверху лежала изящная золотая цепочка с падающим слезой камнем размером с миндаль. Отец смёл украшения в ладонь и подставил их под льющийся из окна солнечный свет, который в этой сцене играл свет лунный.

— Умница, дочь. Я горжусь тобой. Рисуешь ты хорошо.

Отец вытащил из кармана пиджака кисть и нерабочим концом с ластичным гелем уверенными, частыми движениями бесследно стёр украшения. В солнечных лучах осталась лишь его раскрытая, пустая ладонь.

— Так я и думал. Или ты всерьёз решила провести художника моего уровня? Ты правда полагала, что я не сумею отличить подделку от настоящей вещи? Ты — бесталанная, бездарная лгунья! Признавайся, кого ты попросила изобразить драгоценности малахитовыми красками?! Нет, ты не могла, тебе бы не хватило таланта изобразить их самой, даже если бы у тебя была вся палитра малахитовых красок! И даже если бы у тебя была малахитовая кисть — тебе бы снова не хватило таланта! Ты не достойна учиться даже в академии, ты…

Он топтал, раскидывал ногами рисунки Агнии, те, что поднимались в воздух, хватал на лету и бессердечно рвал их, комкал и снова рвал; лис-кинокефал выкатил глаза, его охватили неистовое безумие и горькая, заглушающая голос разума обида за дочь, а дочь тянула его за рукав, захлёбываясь рыданиями, и кричала:

— Отец, не надо, прошу тебя, не надо!

— Не надо?! — рычал лис-кинокефал, щёлкая у неё перед лицом белыми, как соль, зубами и выкатывая исчерченные красными чёрточками глаза. Агния никогда не видела его таким: он уже не был тем сдержанным и обходительным кинокефалом; она опасливо, вполсилы, пыталась удержать отца за рукав пиджака, с диким страхом силясь распознать родное в незнакомых глазах. — Надо, Агния! Ты наказана! Я презираю твоё творчество! Тебе никогда не стать…

— Отец, там кисть, там!

Хруст, отчетливый и роковой, какой бывает, когда ломается кость. Свет, невыносимо яркий и ослепительный свет озарил комнату. Со звоном выбило окна. На долю секунды всех зрителей бросило во тьму, а потом вернуло обратно в комнату.

Агния лежала на полу в той позе, в какой она упала на ложе, в которое превратился тигр-отшельник, часто моргала, прогоняя из слезящихся глаз ошпаривший их свет. Поднятые взрывом под потолок листки, стройно выгибаясь в полёте, ложились на неё. Агния подняла голову, как-то отчётливо и отчаянно выдохнула, и слёзы опять разбились об её слипшиеся ресницы, размыливая страшную картину: отец тоже лежал на полу, ногами к ней, и в подошве его лакированных туфель торчал обломанный стержень кисти — осколок малахитовой травы, а рядом с расколотой кистью красной змейкой ползла по разметённым рисункам кровь.

Снова заклубился рыхлый туман — декорации сменились на больничную палату. Началось второе действие.

Агния сидела на больничной койке, опёршись спиной о подушку и обняв руками поджатые к груди ноги. На другой, пустой, койке, со строгим, ненастоящим лицом, будто его свело судорогой, подёргивая острым подбородком, сидела, приосанившись, лисица-кинокефалка в чёрном платье и с жемчужным ожерельем. Надменными, холодными глазами она оценивающе смерила Агнию, глазами, в которых не наступала оттепель, даже когда лисица-кинокефалка в траурном платье улыбалась фальшиво-доброжелательной улыбкой: просияет в них обманчивый блеск радушия и вскоре погаснет. Высокомерный, сухой, как апельсиновая корка в шкафу, голос прервал тишину:

— Твой отец в другом корпусе. Пока ещё живой. Не изъявишь желание навестить его?

— Нет.

— Агния, ты ведёшь себя неподобающе.

— А подобающе чему я должна себя вести? — спросила Агния. — Я не хочу навещать его не потому, что я не хочу видеть его. Причина в другом.

— Может быть, соблаговолишь мне её озвучить?

— А вот этого я уже не хочу. Прости.

— Ты не у меня должна просить прощения… Ну как ты могла, Агния? Если бы ты только знала, что мне стоило спасти тебя от А-строга. Приобретение и незаконное хранение малахитовой кисти…

— Что, дорого вам ваша дочурка обходится? Зачем ты пришла? Чтобы осыпать меня упрёками или поддержать?

— Откуда ты вообще её взяла? У кого купила? Мне так страшно за тебя, Агния… Такой позор для семьи. И давай не будем говорить о том, во сколько нам встала твоя выходка. Это был предпоследний раз, когда я выручала тебя.

— А будет и последний? — со слабой улыбкой проговорила Агния, взглянув на мать. Мать на дочь не подняла глаз.

— Будет. И будет он здесь и сейчас.

Она поставила рюкзак к ногам Агнии.

— Зачем он мне, мама? Доктор сказал, что меня завтра выпишут.

— Загляни в рюкзак.

Агния неуверенно протянула к нему руки; молния с предрешающим жужжанием расстегнулась — рюкзак был наполовину забит крупными листьями сильфий.

— Что это? — захрипела Агния.

— Тебе на первое время. Вещи можешь забрать в любой момент, даже если я буду на работе. Желательно, когда я буду на работе.

— Вы что, выгоняете меня из дома? — Агния привстала, продавив ладонями матрас.

— Агния, пожалуйста, не повышай голос! Ты знаешь, как я не люблю, когда повышают голос.

— Отец в курсе, что ты выгоняешь меня из дома? — голос Агнии стал обычен и равнодушен.

— Отцу лучше об этом не рассказывать, — мать особо выделила это «не». — Ему сейчас нельзя волноваться. Будет желание, навести его и расскажи сама. Думала, говорить тебе или нет: он очень хочет увидеть тебя. Он умирает, Агния, мой Грегори… — голос матери сорвался, она облепила лицо руками и пустилась в плач, между словами противно хлюпая носом. — Малахитовая болезнь. Неизлечима. Можно лишь выиграть время, и только… — мать снова поперхнулась рыданиями. — Вот до чего довела нас твоя безалаберность, дочь. Ты убила моего любимого мужа и собственного отца.

Мать сорвалась и, уже стоя в дверях, не оборачиваясь, так и не взглянув на дочь, скупо выговорила:

— А я видеть тебя не желаю. Живи своей жизнью, как хочешь. Никто тебе больше не помешает портить её. Из архитектурно-изобразительной академии ты, конечно, отчислена. Я могла бы попросить за тебя, но мне почему-то думается, что тебе это самой не нужно. Прощай, Агния.

Агния не встала, не побежала за матерью, хотя понимала, что видит её в последний раз; она протянула ноги, сжимая в дрожащих от обиды и злости пальцах рюкзак с откупными и не решающими сейчас совершенно ничего сильфиями, изо всех своих сил сдерживая слёзы под тусклым приглушённым светом больничных ламп.

Туман рассеялся. Незаметно для оставшихся на представлении зрителей наступило утро, как незаметно зажигается свет в зрительном зале. Не было больше ни бенгардийских привидений, ни призрачной сцены. Лишь развёрнутым эхом прозвучал напоследок призрачный голос старушки-тигрицы:

— Бесподобная Агния не убивала своего отца. И она до сих пор любит и почитает его так же, как и мать. Не стыдитесь своих воспоминаний, Агния, но храните их напоминанием, как бы сильно они ни клонили вас к земле. Стыдитесь скверных помыслов — они имеют способность претворяться в жизнь. Алатар… Да, твоё имя мне известно, бенгардийский принц. Не стоит заигрывать с именем собственным, тебе должна быть понятна опасность такой игры. К западу отсюда, у городской стены, вы найдёте предмет, который вам ещё пригодится. Приятно было с вами познакомиться, истинные бенгардийцы. Берегите себя, детишки.

— Постойте! — выкрикнул в пространство Алатар. — Вы помните, что было в тот день, когда случилась Бенгардийская бойня? Кто повинен в ней? — с тайной надеждой спросил у призрачного голоса Алатар.

— У привидений очень плохая память. Скорее всего, ребятушки, когда вы нас покинете, мы навсегда забудем о вас, о бесподобной и самоотверженной Агнии… Мы плохо помним день нашей гибели. Я помню лишь удушливый запах гари и то, как чёрный дым грыз солнце. Мы будто сражались в ночи, хотя бойня проходила утром.

— Вы можете описать нашего врага? Как он выглядел? Ну, хоть что-нибудь? — молил Алатар.

— Ничего не помню… Разве что… У них были необычно длинные шлемы, словно вражьи поганые подбородки не помещались в них.

— Благодарю вас, — низко поклонился Алатар. — Цельная картина складывается из мелочей.

— Предстоит вам дальняя дорога, и нелёгок будет ваш путь. Пройдите его честно. Мы, бенгардийские тигры, будем петь вам гимны, добытчики малахитовой травы. Да поможет вам Белая мать-тигрица! Прощайте…

Когда голос растворился в утреннем свете, Астра, разбрызгивая мокрый от росы песок из-под подошв, бросился к Агнии.

— Агния, ты жива, ответь? — взволнованно бормотал он, стоя перед ней на коленях.

— Всё равно я виновата в его смерти, косвенно, но виновата, — не открывая глаз, произнесла Агния.

— Ага, а я косвенно виноват в том, что не доел последний апельсин — на чёрный день оставил, простофиля! А его доктор Цингулон у меня перед носом слопал! — пожаловался Репрев. — Две сильфии — штука!

— Ты мне их так и не вернул, — буркнул Астра. Репрев на это только отворотился.

— Агния, я рад, что твоё воспоминание оказалось не тем, за что ты его выдавала. Не кори ты себя, — сказал Алатар.

Агния открыла глаза.

— Когда меня мучает совесть, я убеждаюсь, что она ещё со мной, что я не потеряла её. И от мук совести я чувствую себя лучше.

— Агния, где мы? Мы уже дома? — послышался тоненький, не прорезавшийся после сна голосочек Умбры. Потирая кулачками глазёнки, он лежал у Алатара на боку, сладко позёвывая во всю свою драконью пасть.

— Нет, Умбра, мы ещё не дома.

— Надо выяснить, что там за предмет такой к западу отсюда, у городской стены, о котором говорила старая тигрица, — задумчиво произнёс Алатар, глядя на зубья стены, подпирающие млечную горную гряду.

— Наверное, клубок ниток. Или пустая коробка. Что там любят кошки? — насмешливо хмыкнул Репрев.

Астра помог Агнии подняться. Алатар сладко потягивался, выгнув спину, расчерчивал выпущенными на передних лапах когтями песок; задом тигр тянулся к тщедушному утреннему солнцу. Мелко отряхнувшись, подрагивая, как струна, он с наслаждением полузевнул, полумяукнул и сказал:

— Мы, кошки, любим золото.

— Золото? — не понял Репрев.

— Да, золото. Молчание — золото.

Агния, держась за плечо Астры и не сопротивляясь его помощи, улыбнулась присущей всем лисицам-кинокефалкам хитрой, но ещё не оправившейся улыбкой.

— Старая тигрица назвала тебя принцем, — неожиданно сказала Агния Алатару.

— Да, об этом мне тоже стыдно вспоминать. Я ведь когда-то играл в её труппе. Я был очень похож на нашего принца, — томным от пробуждённой памяти голосом ответил Алатар.

— Когда мы добудем малахитовую траву, обязательно поможем тебе найти тех, кто повинен в смерти твоего народа, — сказал Астра.

— Я знаю, Астра, знаю. Бенгардиец никогда не бросит другого бенгардийца в беде, — улыбнулся Алатар.