Альтернатива

Никита Каховка

Эта книга – размышление. Книга, изменяющая действительность… нашу повседневную жизнь. Совсем не важно, кто здесь герой, кто негодяй. Ведь в этом мире все поровну белое и черное… переплетено. Это попытка найти золотую середину между светом и тьмой, добиться равновесия на канате, натянутом над пропастью… найти свою альтернативу… свой ответ. Все мы, хотим того или не хотим, участвуем в общем событии, но каждый по-разному. Альтернатива – всего лишь выбор пути в движении… к… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 1

Если это не сон…

Было очень тихо.

Тишина буквально «давила» своим присутствием, оглушала, и от этого становилось беспокойно. Словно все вымерло. Во всяком случае, на этом крохотном участке земного шара, в градусах долготы и широты которого вся власть теперь досталась самому жаркому сезону года.

Сочный, яркий зеленый цвет молодых листьев, освещенных июньским утренним солнцем, казалось бы, должен радовать глаз и наполнять душу неистовым восторгом, но почему же тогда все происходит с точностью до наоборот?

Листья не колышутся, ни одна птица не проронит ни звука, в тени деревьев достаточно прохладно, но из-под фуражки младшего лейтенанта стекает струйками пот.

Все вокруг затаилось в ожидании чего-то страшного и неизбежного. Того, что не всегда воспринимается разумом, но кажется, будто иного выхода нет. Так было всегда. Будто это естественное решение вопроса. Кровь за кровь. Особенно во время войны, на полях сражения. Где или ты, или тебя.

Так было всегда. Во все времена. В каждом веке.

Страшно.

Очень страшно, если быть честным. Словно именно страх намертво сковал этот кусочек пространства на огромной планете, и поэтому так давит тишина. И поэтому подрагивают коленки и гимнастерка прилипла к спине.

Совсем еще молоденький лейтенант, такой же яркий, «сочный» и «зеленый», как листья на ветках, распустившиеся совсем недавно и теперь набиравшие размер, наблюдал в бинокль, находясь в укрытии из высокой травы, за происходящим в селе. Периодически он поглядывал на часы.

Это была первая операция, план которой он разработал лично, так как остался единственным офицером этого партизанского отряда. И, естественно, вся ответственность теперь ложилась на него. Независимо от результата, так как исход будет один — погибнут люди. И погибнут в любом случае. Это и не давало покоя в первую очередь. Поэтому нечего и скрывать — страшно. Это нужно лишь пережить. Один раз. И после будет легче. Привычнее.

А по-другому никак, на войне как на войне — или ты, или тебя.

На войне. На этой войне.

Как такое могло случиться? Один невзрачный неудачник сумел возбудить фашизм в сердцах миллионов людей!…хотя в сердцах ли? Миллионы человекоподобных существ получили официальное разрешение на пытки, насилие. На убийство себе подобных!

Без какой-либо жалости к детям и старикам, к женщинам, в чьем теле уже постукивало сердечко новой жизни, ко всем, кто не поддерживал такое страшное чувство, как ненависть. Кто не приветствовал распространение этой заразы — зла.

Как? Как такое могло произойти? По воле одного неудачника или миллионов приверженцев, таких же жалких существ?

И теперь по миру разливается горе, страдание и боль, в которых тонут человеческие души. И, конечно же, ненависть, которая выплескивалась из нацистских захватчиков. Ненависть, теперь же обращенная к фашистам.

В селе, за которым сейчас наблюдали несколько пар глаз, каратели расстреляли уже тысячи мирных жителей и военнопленных. Тысячи! Невзирая на преимущественно женский пол. Невзирая на младенческий возраст и немощных стариков. Словно трусливая душонка убийцы, каждого убийцы, боялась, что младенцы и старики возьмут в руки оружие и окажут сопротивление.

Каждый день сотни людей устилали собой овраг невиданных размеров. Каждый день чужеродные солдаты… солдаты? Эти существа не могут иметь никакого иного определения, кроме как фашист. Ни звания, ни подразделения. Сборище отбросов. Ведь человек, пусть даже он — противник, такого не совершит… стреляли селянам в затылок. А после ходили по трупам и добивали выстрелами еще живых.

«Господи! Почему ты не видишь?»

Ноги этих существ были в крови; одежда, руки, лица, но, казалось, это только забавляло чужих. Они что-то выкрикивали на своем языке, смеялись, порой заходились в истерике и продолжали убивать. Убивать! Убивать!!! И если бы тела могли тут же разлагаться, возможно, они бы устроили заплыв в этой кроваво-трупной жиже.

Казалось, они не знают усталости, и все же под вечер ставили на свое место местечковых полицейских. И от этого картина выглядела безумной. Невыносимо безумной, ибо разум отказывался это понять. Как? Как такое возможно?

Ведь только вчера кто-то из этих самых полицейских был твоим соседом, улыбался при встрече, здоровался, пожимая руку, ужинал за твоим столом, называл братом или сестрой. Все было по-людски. Вчера. А сегодня? Сползла овечья шкура? Все также, с улыбкой, в которой просвечивается невероятно жалкая трусость, глупое выражение на лице, но совершенно не выражение мужества, не то от лживого «верховенства», так как дали в руки смертельное оружие, убивающее за секунды, причем на расстоянии, не то от страха за свое предательство перед собратьями, перед Родиной. Так что же произошло сегодня?

Собственно, ничего особенного. Обнажилась сущность. Нет, не человеческая. Существа.

Этих существ нельзя назвать людьми. Но и зверями называть нельзя — звери здесь ни при чем. Нужно отвечать за свои поступки, а не перекладывать постоянно ответственность на кого-то. Даже если этот поступок ляжет черным позором на человечество. Звери знают, на что они способны, а люди должны знать, на что способны нелюди. Нелюди! Вот правильное слово — «И создал человек нелюдя, по подобию и образу своему».

Фашистов было гораздо больше, чем партизан. Поэтому сработать нужно очень слажено и четко. Конечно, жители села присоединятся, когда увидят защитников. Им даже оружие не нужно. Они готовы голыми руками рвать чужеродных, принесших в их жизнь столько боли и страдания…

Внезапность послужит козырем в этом деле. И в теории все получится, вот только по-прежнему страшно. По-прежнему дрожат колени и стекает струйками пот. От этого нет таблетки. Есть лишь чувство — ненависть к захватчикам, их безумству и извращениям, которым нет предела, и это чувство по-настоящему заглушает страх.

Ненависть… А ты все-таки сильное чувство.

Молодой офицер снова глянул на часы. Положение стрелок показывало: начало операции. Командир вынул из кобуры пистолет и поднял над головой, приподнялся на вновь задрожавших ногах и, осмотревшись по сторонам, махнул рукой вперед.

«Пленных не брать. Пленных не брать», — вылетали негромко слова из уст лейтенанта. В зажатой руке он держал пистолет, из которого убивал выбегавших из домов фашистов. Их застали врасплох, и пули, разрывавшие им тела и отнимавшие жизни, не позволяли опомниться. Теперь полураздетые существа выглядели перепуганными и жалкими. Теперь их трусливая сущность обнажилась настолько, что даже они сами смогли это увидеть. Жалкое зрелище. Жалкое. — «Пленных не брать!»

Кто отдал этот приказ и почему, никто особо не интересовался, так как никто и не жалел этих преступников. Хоть бы кто стал на защиту этих несчастных, так нет. Последний, кто, возможно, помолился бы за них, несколько дней как был повешен.

Никто не имел жалости хотя бы грамм. Все до единого, солдаты партизанского отряда желали врагу только одного — смерти. Чтобы их безымянные тела гнили в яме ото дня сегодняшнего, чтобы память о них стиралась навсегда с каждой последующей минутой.

Все жаждали крови. И солдаты, и мирные жители. И это, уж точно, самое гуманное, что они могут сделать для чужеродных безумцев.

Много трупов уже валялось в домах и еще больше на улицах села. Много нелюдей метались от порога некогда гостеприимного сельского дома к «порогу смерти», распластавшись в дорожной пыли. И бой еще не закончился. Кто успел из захватчиков взять оружие, теперь отстреливался, но победа над врагом была очевидной.

Командир, а за ним несколько солдат, пробирались к крыльцу здания, когда из него выскочил фашист. Прозвучало несколько выстрелов, и он, мертвый, скатился наземь. Следующий за ним показался в дверном проеме, поднял руки вверх, упал на колени и так ползая и мотая головой, залепетал что-то на своем языке, но его перебил всего один выстрел. Никто из партизан не понимал этого языка, но догадаться было не сложно — он просил о пощаде. Молодой офицер быстро вошел в дом и наткнулся на…

…он тоже носил знаки различия и также был очень молод. Он не держал в руках какого-либо оружия, не метался из угла в угол, а просто смотрел, можно сказать, в глаза неминуемой смерти. Странно, но на его лице не выражалось и тени фашизма. Напротив, казалось, он отчетливо осознавал весь ужас, принесенный в это село его соратниками и сожалел… прозвучало три выстрела из пистолета, но пули просто встряли в китель в области живота. На мгновение лейтенант удивился, а уже в следующую секунду поднял руку и, не дрогнув, выстрелил врагу в лоб, но пуля вмялась в кожу, после чего отпала. Тогда офицер выхватил гранату, сорвал чеку и бросил ее в противника, а сам завернул за стену…

…все его действия были четкими и точными, словно это не первый «жаркий» день за время службы, словно все это — совсем другое кино! Все происходило на автоматизме, и граната являлась третьей попыткой убить неприятеля в течение минуты. Третьей! Но именно тогда, во время броска этой самой гранаты, будто в покадровом исполнении, точнее, в промежутке между перескакиванием двух кадров, прояснилась суть этой сцены.

Что это? Неужели случайное совпадение? Этот чужеродный, словно в насмешку, выглядел копией командира партизанского отряда. Только, черт возьми, в этом крохотном участке пространства снова все происходит с точностью до наоборот!

Да! Этот фашист также был очень молод, строен и худоват, также в звании, но он даже не пытался защищаться или просить о пощаде. Будто понимал, что только смерть может смыть то Горе, что он и его соратники принесли на эту землю. Только смерть может избавить этих существ от печати позора, которую они наложили на род человеческий! Только смерть! Ведь этому нет оправдания!

«Что же это, он лучше меня? Да? Так теперь получается? — рассуждал лейтенант тяжело дыша. — Увидел, что смерть раскрыла объятия, и все? Хорошеньким стал? Сожалеешь о содеянном? Обернись назад! Посмотри, что вы наделали! Посмотри и скажи, как такое возможно? Как можно таким быть? Зачем вы явились сюда? Кто вас звал? — сердце лейтенанта готово было разорваться. Глаза налились кровью, а вместе с ней и ненавистью. Странные мысли порой появлялись в его голове, но не для рассуждений он здесь, а для того, чтобы наказать Зло. — Возможно, он все-таки не участвовал в этих злодеяниях? Возможно! Но приказ есть приказ, а приказы нужно исполнять… Так может, он действительно — человек?… Так это что, значит, теперь получается? Получается, что это я — фашист?»

Ненависть. Тебя возбуди — так ты и разум затмишь. Ты-таки мега сильное чувство.

На счету лейтенанта уже много убитых. С каждым боем, каждым выстрелом их становится все больше и больше. Не забавы ради, но по-другому никак. Или ты, или тебя. А эту «чуму» нужно остановить.

Выждав время, командир выглянул из-за стены. Фашист стоял на прежнем месте, с прежним выражением сожаления на лице. Граната не взорвалась… граната не взорвалась, черт возьми!

Молодой офицер направился к неприятелю. За ним последовали солдаты и сельские жители.

Никто не проронил ни слова. А где-то там, за стенами этого дома, словно в другом мире, продолжался бой.

Глядя друг другу в глаза, будто в зеркало, эти два человека пытались понять, что же происходит на самом деле?

Понемногу возбужденная ненависть успокоилась. Остался лишь нерешенным вопрос: как поступить дальше?

— Командир, — шепотом позвал солдат и кивнул на свой автомат, дуло которого было направлено на врага.

Лейтенант посмотрел на солдата и на других товарищей, застывшие взгляды которых, как и оружие, были направлены на одну и ту же цель. Все словно ждали приказа.

Ждали приказ и селяне: это были сутулые старухи, выглядевшие немощными от прожитых лет и уставшими. Уставшими от того Горя, что принесли чужеродные. От ненависти, которая росла, как раковая опухоль, и уничтожала все человеческое внутри человека. Поэтому и ждали этого приказа, точнее, жаждали. Чтобы хоть как-то поквитаться.

Старушки были одеты в чистые, преимущественно белые, одежды. Головы также покрывали белые, в голубенький мелкий цветочек, ситцевые платки. Их взгляды были направлены в пол. А из глаз, стекая по щекам в глубоких морщинах, падали на деревянный пол слезы.

— Командир, что с вами, — негромко позвал тот же голос. — Приказ был пленных не брать.

— Нет! Не трогать его.

— Но он же с ними. Он же — фашист?

— Я не фашист! — резко ответил лейтенант, выделяя первое слово.

Теперь он совершенно не казался «зеленым». Он выглядел повзрослевшим, или возмужавшим. Или постаревшим.

Офицер посмотрел на солдата, после снова оглядел всех пришедших с ним людей…

…людей оказалось больше. Гораздо больше. Пять минут назад за ним следовали в дом, выстроенный из камня, пятеро солдат. Всего пять человек. Теперь же в этом просторном доме из сруба, который уже давно потемнел, с высоким потолком… купол?

Сколько? Сто человек, двести? Много. Очень много людей. И все ждали. Ждали решающее слово своего командира. Как поступит он, так поступят и они.

— Я не фашист, — повторил лейтенант.

…я не фашист…