Либелломания

Наталья Мар, 2021

После пяти лет чудовищного рабства пауки едва уживаются бок о бок с насекомыми. В мире, свободном пока только на бумаге. Насекомые заняли города, пауки изгнаны в отшельфы. Кайнорт Бритц не изменяет стилю: опальный авантюрист, отец-одиночка и породистый аристократ с биполярным расстройством обуви. Он держит бордель в центре города, но в пику здравому смыслу принимает на грязную работу только насекомых. Поэтому его ненавидят и свои, и чужие. Эмбер Лау плохо прячется и жива только потому, что Кайнорт плохо ищет. Но Урьюи грозит новая катастрофа, а насекомые в ответе за тех, кого захватили. Между «Либеллофобией» и «Либелломанией» хронологически происходят события дилогии «Железный Аспид». И этим объясняются некоторые изменения в жизни пауков и насекомых, которые могут несколько удивить на первый взгляд.

Глава 5. Битый пиксель

Злайя нашлась в ветеринарной клинике, посреди кабинета с воющими, каркающими, лающими, свистящими, чирикающими клетками и одной наглухо застёгнутой переноской в углу. Как только я ступила на порог, переноска зарычала. Она делала так третий месяц. И я третий месяц не решалась спросить, что там внутри: у меня уже был печальный опыт с одним мешком. Склоняясь над огнеупорным столом, Злайя раскладывала ветки молокабы. Злайя чем-то напоминала Язаву, такая же серьёзная, русоволосая и крепкая, она не выносила ни суеты, ни безделья.

— Ты посреди недели, Эмбер? Гнались за тобой? — пошутила она и приподняла лицевой щиток рабочей маски. — А чего это Онджамин не показывается? Я знаю, что вернулся. Небось кровь опять сдал?

— Он…

— Опилки мне дай скорее.

Просьба избавила от необходимости покрывать беднягу Онджамина. Я нашла мешочек с обыкновенными древесными опилками и ждала у стола, гадая, следовало ли и мне облачиться во что-то огнеупорное. Злайя водрузила на стол небольшой металлический цилиндр и откинула крышку.

— Позавчера привезли токамак, — пояснила она. — А то бы и не выжил.

— Кто?

— Сейчас сама увидишь.

Она запустила руки в переноску-токамак и с осторожностью уранового шахтёра достала оттуда тельце, бархатистый комочек размером с кулак. Он не шевелился, пока Злайя опускала его на ветки молокабы. Комок лежал на них, как на маленьком ритуальном кострище. Я уже отогнала эту мысль, а Злайя зачерпнула опилок из мешка, щедро посыпала ими тельце, оглядела… и… подожгла!

— Я думала, мы пообедаем в кафе! — вырвалось у меня. — А не прямо тут.

— Ха-ха, смотри, как бы он сам тобой не пообедал.

Зверёк в огне зашевелился, подтянул затлевшие ветки и встал на них, как новорождённый жеребёнок. Чихнул и послал в нас клубок сажи и пепла. Невероятно: жалкий комочек в центре костра дрожал и вертелся на обугленных ножках. А потом затопал по столу. Пламя металось по столешнице. Злайя натянула силовые перчатки, взяла зверька прямо вместе с ветками и опилками и перенесла в токамак. Потом открыла какой-то пузырёк, встряхнула и передала мне:

— Будь другом, сделай лёгкую воду, а? Только не переборщи, мне пар не нужен.

Я сняла городское кольцо, блокирующее диастимагию, взяла пузырёк и через секунду вернула Злайе. Вода в верхней части поделилась на короткие отрицательно заряженные цепочки по четыре молекулы. Злайя отлила половину из пузырька в токамак поверх огня. И захлопнула крышку прежде, чем кабинет разнесло бы взрывом. Тороидальная камера с магнитными катушками надёжно запирала пламя в своём поле и поддерживала плазму часами. Стало тихо. Злайя удовлетворённо улыбалась и поглаживала токамак.

— Это фламморигама.

— Была, — уточнила я.

— Они живут на Острове-с-Приветом, горят на ветках игниевой сильвесты. Те способны тлеть годами. Но здесь не растут. Фламморигамы — плазменная форма жизни. Тот комочек был сердцем, а его тело — всегда костёр. Представляешь, стадо взрослых фламморигам выглядит как лесной пожар.

— Так вот зачем тебе токамак. Он позволяет фламморигаме жить без игниевой… как?

— Игниевой сильвесты. Жить и не поджечь тут всё, — добавила Злайя. — Фламморигам запрещено вывозить с острова, но что остановит тараканов? Этого держал у себя какой-то эксцентричный чиновник, потом уехал или пропал, что ли. Зверёк чуть не спалил дом! И слуги не нашли ничего лучше, как подбросить его нам.

— На Остров-с-Приветом никто в своём уме не сунется, — согласилась я.

— Естественно. Малыша привезли в огнеупорном контейнере, по пути он истратил топливо и чуть не умер. А я подсовывала ему веточки днём и ночью, потому что даже каменный уголь он не умеет встраивать в тело. И вот: пришлось купить токамак. Онджамин зря продал кровь, но ругать я его не стану. Я бы сама лучше продала стакан-другой, чем погубить фламморигаму.

Она подключила токамак к системе вентиляции, чтобы отводить дым. Кабинет тоже пропах костром, но вдоль стен тянулись трубки с мицелием, и воздух, проходя по ним, оставлял токсины в грибнице. Потом Злайя с лаборантами собирали грибные тела и вытягивали из них яд для лекарственных препаратов. Готовая химлаборатория и превосходный кондиционер. Мы прошли мимо рычащей переноски и отправились на поздний завтрак. Любимый ресторанчик умещался на краю утёса, нависшего низко-низко над широкой рекой. Она текла по краю обрыва, а за его бортиком, ещё на ступень ниже, начиналось море. Мы сидели словно на вершине исполинской водяной лестницы и пили пряный лиловый чай, тронутый сахарной пудрой. Когда с ним было покончено, я достала пачку зерпий, уникальные номера на которых можно было использовать и при виртуальных платежах.

— А я тут привезла вам премиальных немножко. Обменять на арахмы не успела, правда.

— Немножко? Я не могу столько взять.

— Это грязные деньги, Злайя, бери, — злорадно пошутила я. — Считай это сделкой с совестью: я отдала эзерам Тритеофрен, а теперь отдаю шчерам их деньги. Так пойдёт?

— Ну, раз так, то пойдёт, — подумав, усмехнулась Злайя. — В больницу отдам, там сестра Онджамина как-нибудь оформит.

Подали искусственные ляжки кузнечиков с овощами. Дымка над рекой дразнила аппетит радужными бликами. Радужными как в начале конца на Кармине. Я одёрнула рукава, чтобы прикрыть мурашки, и подставила лицо солнцу.

— Говоришь, что ни в чём не нуждаешься, но не выводишь шрамы, — проворчала Злайя. — Ты должна потратиться на лицо в следующий раз.

— У меня есть деньги. Я не хочу.

— Знаешь, тогда, когда ещё ничего не случилось… никто, конечно, тебе не говорил, но ты была одной из тех девчонок, на которых взглянешь и думаешь: вот бы мне её волосы, фигуру, мозги и лицо. И лицо, Эмбер. Я хочу, чтобы тебе опять все завидовали.

Она была всего на два года меня старше и даже на полголовы ниже, но иногда очень напоминала маму. И тоже знала обо мне всё. Всё. А я чувствовала на себе весь груз ещё не прожитых веков, отмеренных диастимагу, и заботилась в ответ, как о родной сестре.

— Один эзер сказал, что шрамы меня не портят.

— Эзеры не знали тебя без них, — спорила Злайя.

— А я не помню себя без них. Шрамы — это я. Новая смелая и пуленепробиваемая я. Когда мне страшно или больно, я смотрюсь в зеркало и вспоминаю, как бежала от чуйки-многоножки.

— И почти убежала.

— Почти, — согласилась я. — Но довольно-таки далеко.

— Ты романтик, а я практик. Шрамы приметные, а он на свободе. Вот что я ещё думаю, — продолжала Злайя. — Нас не могли освободить без санкции минори. А это значит, он тоже ставил подпись. Вдруг он на Урьюи? А эта Пенелопа — она вроде улетела? Кто спрячет тебя, если вдруг?

А вот это я зря ей рассказала. Да, Пенелопа с Крусом отложили личинку и нанялись на Роркс. В Миргизе, где они жили, было небезопасно с детьми с тех пор, как сняли ошейники. Я осталась сама по себе. Но бояться без перерыва невозможно, а если страх заставляет бежать, то осторожность превращается в обыкновенную трусость.

— Не накручивай, — пробурчала я. — Подписям полтора года. Ты даже не представляешь возможности Кайнорта Бритца: нет, останься он здесь, горы бы свернул, чтобы напялить мой труп на шпиль ассамблеи.

Мы молча доели эрзац кузнечиков, в мыслях продолжая препираться. К заливу подтянулись низкие слоистые облака с редкими барашками, и над морем возникло будто бы ещё одно. Волны так плескали в утёс, что лизали тучи. Я знала: Злайя обязательно спросит, почему я не живу здесь. По узкой полоске речного берега растянулся караван хортупотамов, стальных крабов-садоводов. Они носили на спине овощные грядки и клумбы. Эти шли вслед за солнцем из Кыштли во Вшитлю и на полпути завернули к нам, чтобы полить рассаду. На столик рядом грохнулся рюкзак. Отчаянная долговязая выдра с флюоресцентно-зелёными волосами плюхнулась рядом. Дочка магнума Джио явилась такая разъярённая, что казалось, она будет кидаться едой. Хотя бояться следовало не печёных сверчков под сыром, а диастимагии суида в исполнении великолепной Бубонны.

— Я держу себя в руках, — громко произнесла она, чтобы успокоить нас, и закурила.

— Отец узнал, что ты опять в город ездила? — посочувствовала я.

— Ага.

— Не успела вернуться до рассвета?

— И не собиралась! — взорвалась Бубонна. — С ним же невозможно! Отдельно жить? Здесь? А где работать? Вон Злайя меня звала, так я же неспособная к учёбе. Хортупотамов пасти, что ли? И от земли воротит, не моё до тошноты. Пшолл обещал устроить танцовщицей в Эксиполе…

— Пшолл?

— Ну, там, жук один. Не важно. Просто знакомый. — Она шмыгнула и закурила новую. — Так вот, он обещал устроить на непыльную, а в клубе у его приятеля мне от ворот поворот: не берут шчер. Нет, главное, шчеров берут, а шчер — нет! А?! Чуть им там весь «Тессераптор» не разнесла. Это клуб то есть.

— Ты сняла кольцо при эзерах? — не поняла Злайя.

— Для суидов нет колец, — вытаращилась на неё Бубонна, — мы в городе под запретом вообще. И Пшолл себе нос из-за меня разбил, так что с ним мы тоже разругались… В общем, полный абзац. А тут ещё папенций мне выволочку. Ненавижу.

Она отвернулась от моря и послала неприличный жест в сторону сияющей скалы магнума. А потом набросилась на печёных сверчков. Их готовили здесь только для неё, в обход новым правилам, которые запрещали шчерам есть насекомых. Повар пораскинул и решил, что новая власть — там, а вспыльчивая заноза Бубонна — вот она. Татуированной с ног до головы Бубонне, поэтессе и художнице, и до войны приходилось туго в практичном отшельфе. Сферы услуг и развлечений пришли в окончательный упадок с приходом эзеров, и шчерам творческого склада пришлось совсем туго. Жизнь потихоньку выравнивалась, но я уже не раз слышала, что магнум Джио в последние годы стал невыносим.

— Слышала — «Тессераптор»? — заиграла бровью Злайя. — «Четырёхкрылый».

— Смеёшься? Семьсот тысяч видов насекомых имеют четыре крыла.

— Всё равно. Чего все рвутся в этот Эксиполь? Там ты человек второго сорта. Перебирайся сюда насовсем.

— Джио её не пустит, — вмешалась Бубонна, успевая жевать и отрывисто говорить между затяжками. — У него бзик. То есть бзики. Он не выносит других диастимагов в своём отшельфе. Это раз. А ещё она из рода Лау, один из которых профукал Тритеофрен, а второй удрал на Алливею. Без обид. Это два и три. А ещё она шесть лет жила в городе, путалась с эзерами и…

— Я не путалась с эзерами.

— Ну, зналась, — безразлично поправилась она. — Для папенция тот, кто ездил в Эксиполь по трёхчасовой визе, уже наполовину таракан. Это сколько у нас, четыре? Ты сможешь остаться, только если станешь примулой. Вот тогда тебе и магнум не указ.

Я не ответила. Бубонна за соседним столиком погрузилась в свой завтрак и перестала обращать на нас внимание. Злайя давно умыла руки насчёт меня и примулы и просто молча ела личиночную тарталетку. Нет, я не стремилась управлять, вдохновлять, гонять клеврей и быть в центре внимания. Реальной властью в отшельфе обладали только магнумы. В Эксиполе, среди равнодушных эзеров, я была сама по себе. Кольцо аквадроу защищало эзеров от меня, а меня от них, и худой мир вполне нас устраивал. Мало ли какого сорта человеком меня считали насекомые? Это была моя планета, мой город и моя мастерская в нём. Самое страшное, объясняла я Злайе, примулам не до мехатроники, а доступ к передовой робототехнике — в городе. И к сапфировым туфлям тоже. Да, я полюбила красивую обувь и особенно шпильки, которым не место на пашнях отшельфа. Но сильнее всего желание связываться с примулой отбивал ритуал. Претендентке приходилось доказывать перед магнумом и людьми, что она достойна. Давался один шанс. Ритуал был красив, не слишком опасен (так и говорили, «не слишком»), но унизителен. При одном взгляде на зеркальные воды Ухлур-реки, дно которой устилали самоцветы, хотелось бежать в Пропащий овраг. Однажды я подробно прочла о ритуале и поставила точку.

— Задела тебя Бубонна? — пробормотала Злайя, вглядываясь в мои сжатые губы. — Джио самодур, ты же не виновата, что твой дядька и все, кого он сподвиг бежать с Урьюи, так и прижились на Алливее. А какие речи толкали! Да мы… да мы создадим фронт диастимагов, мы ударим, когда они не будут ждать, мы всех освободим… Их и отпустили. Но уж конечно, хотят ли бессмертные гореть за нас? Разве что сумасшедшие вроде Джио да тебя, да ещё… которых по пальцам пересчитать.

— Бубонна… умеет она коротко и без обиняков. Да, я вместе со всеми ждала дядю Лешью и Волкаша с ответным ударом. А теперь знаешь что? Я больше не хочу войны. Только не здесь. Мы только дышать начинаем, и опять? Не будет лёгкого пути, злодеев побьют только другие злодеи. Я их видела. Я тоже им была. Мы согнули злодея силой, но нельзя поставить его на колени не испачкав руки. Можешь мне верить, я поставила. И что натворила потом? И если опять война, достанется не только тем, кто виноват, не по адресу, а всем подряд. Прайд Сокрушителей взять: они своих не пожалели, а нас пожалеют? Об имперских методах вообще молчу. Может, и лучше, что нас просто оставили в покое.

Конец ознакомительного фрагмента.