Черти-Ангелы. Роман-дневник

Наталья Литвякова

Накануне 90-х шестнадцатилетняя Наташа верит в любовь с первого взгляда, в демократию с первого слова и вместе со всеми ждёт перемен. Они вспыхивают быстро, словно лесной пожар, врываются в жизнь: свобода, дефицит, дефолт и… замужество!Они повзрослеют вместе – одна девочка и целая страна. В тот период, когда не понять: кто рядом с тобой – злой или добрый? Кто ты сам? Где чёрное, где белое? Или… Или – коли черти в душе гнездились – значит, ангелы жили в ней? Книга содержит нецензурную брань.

Глава восьмая

Прочитали книгу зимы. Январь, февраль — шелестели страницы-дни. Иногда, как и бумажные листы, оставляли они порезы, а после — шрамы в памяти.

Подруга в который раз отказалась от предложений Мишки встречаться и Славки — начать всё с начала. «В сердце — зимняя спячка, — прокомментировала с печалью, — ну их всех в баню, и любовь тоже». Я только вздыхала, а чем помочь не знала. Да и свои проблемы нарисовались — не сотрёшь.

«9 февраля.

Отец снова сорвался с катушек. Начал пить безбожно. Конечно, мачеха выставила его со своей квартиры. Блин! Сама развязывает его, а потом прогоняет! Одно и то же, одно и то же. Хочется уйти из дома! Надоели его пьяная рожа и вечный перегар. В такие моменты жизнь кажется бегом на месте. Жаль, что не общепримиряющим, как у Высоцкого. И, будто назло, куртка порвалась. Ремонту не подлежит, просто засада! Денег просить смысла нет. Спасибо, картошка есть в мундире, не до одежды тут. Приходится носить пальто из болоньи, которое тётя отдала осенью. Полный отстой! Оно и большое, и цвет у него, хоть стой, хоть падай, без слёз не взглянешь! Разве поедешь в этом наряде к Нему, да к тому же на праздник?!».

Не поедешь. Шрам.

Поездка всё же состоялась, но. Но в конце февраля случилась трагедия в Донском. Она перечеркнула крест-накрест планы отметить день Советской Армии и день рождения Алины. 22 февраля обвалилась земля. Засыпала трёх рабочих в глубокой траншее для газопровода. В соседнем селе. Их пытались спасти, откапывали всем миром, но не успели. В районе объявили траур, отменили дискотеки и сеансы кино. Смерть молодых парней, погребённых заживо, поразила настолько, что мы проплакали целый день.

Если бы они болели.

Если бы их сбила машина.

Если бы погибли на войне.

Это страшно, но понятно и — мгновенно. Но, когда так мучительно, так медленно! Когда с надеждой до последнего вздоха, слыша, возможно, голоса спасателей… — нет, это не объяснимо и так не должно быть!

«Пальто — какой в сущности пустяк, выходит, — записала я в тот период. — Господи, да я буду ходить в нём до старости, лишь бы жить. Лишь бы никогда не испытывать боли и горя, которое пришло в те семьи!».

Ещё один шрам в памяти.

Шестнадцатилетие Алинки встретили потухшие, без энтузиазма. «Да что с вами, девочки?» — удивлялась её мама. Самый весёлый эпизод — выпили по бокалу шампанского залпом, как стопку самогона. У родителей подруги глаза округлились от нашей культуры пития. «Да откуда ж мы знаем как надо? Мы ж не пьём!» — на голубом глазу заявила именинница и пихнула меня в бок.

— Ага, — подпрыгнула я на стуле.

Что ж, — март.

«Ещё земли печален вид, а воздух уж весною дышит! Прав, прав старина Тютчев. Дышит. Да и дружбан Твен прав не меньше, когда написал про весеннюю лихорадку: „И если уж вы подхватили её, вам хочется — вы даже сами не знаете, чего именно, — но так хочется, что просто сердце щемит“. Я бы назвала это состояние — синдром щемящего сердца по Марку Твену. Потому что хочется. Ах, да, Дневник, привет! Сегодня 1 марта».

Жизнь продолжалась. Солнце сияло по-прежнему, правдиво и ярко. Ночь всё также охраняла ложь человечества и природы. Печальные события теряют свою остроту, и даже шрамы заживают. Чем хороша юность? Быстрой регенерацией. Не только кожи. Но и души.

«3 марта.

Ну, отпад, чё сегодня было, Дневник! Познакомились с двумя солдатами в парке Горького, мама мия, папа Римский! Вечно с Алинкой куда-нибудь вляпаешься. Я, конечно, её люблю, но — блин! У меня парень есть, ждёт меня на восьмое (ведь ждёт же, да?), а я тут неизвестно с кем по Энгельса шляюсь. В кино хожу. Ходили. «Боны и покой». Мура такая. Ничё в нём не поняла, к тому же приходилось спасаться от поползновений. Даня, один из солдат (который достался мне в пару, или я ему, фиг их знает), всё пытался руки гладить, за пальцы. Так бы и стукнула его по кумполу! В первый раз друг друга видим, и на тебе, оккупация. Тьфу ты! Спрашивается, чё попёрлась тогда? А то. Ведь Алинка поехала со мной в Донской в октябре мою судьбу устраивать. Долг платежом красен.

И чё, Дневник? Солдатик пристал ко мне как муха до варенья. Не пойму, почему? Я ж в этом дурацком пальто, морда лица недовольная — мне в деревню надо, а не по городу гулять, и вообще контроша по химии во вторник. А Даня в краску вогнал, мелет чёрте чё, телефон просит, на свиданку зовёт. Я отнекиваюсь, я говорю — не могу. Почему, спрашивает. И тут, Дневничок, в меня словно бес вселился. Я-то помню, как в детстве всякие истории придумывала и за это меня дразнили врушкой, но сейчас я превзошла сама себя — мама, не горюй, прям венец творенья. Прямо «венец творенья, дивная Диана». Я такую Диану зарядила, такую понесла пургу! Мол, выхожу летом замуж. Папа выдаёт насильно. Что он там задолжал какому-то хмырю, и всё договорено. И мне отца жаль. Я за него боюсь. Сегодня вот случайно вырвалась погулять. И вообще. Прости-прощай свобода. Я думала, Даня врубится, что лапшу на уши вешают, динамо крутят. А тот: сколько папа должен? Я своим напишу, они помогут. У Алинки глаза по 5 копеек. Да что там — по рублю. Сначала с моей брехни, потом с реакции солдатика. То ли подыграл, то ли правда — наивный? Еле отвязалась. Обещала, что подумаю. И телефон наобум назвала. Вот умора! Домой вернулись с Алинкой, оборжались. С меня. А того Даню мне в конце и жалко стало. Он так смотрел!

6 марта.

Ездила к маминой сестре в гости. Она подарила мне кофточку и колготки! Я аж завизжала: колготки — рижская сеточка, отпад, кайф, ничтяк, я и не мечтала! На толкучке не меньше червонца и днём с огнём не найти. Кофточка тоже красивая. Не мой стиль, конечно, мне б чё поспортивнее, но дареному коню в зубы не смотрят. Да и вообще, классная. Пуговиц на ней — миллион, под жемчуг. Надену её на 8 марта. Вот сюрприз будет кое-кому. Посмотрим, как он с ней справится!

Вчера с папой говорили. Зачем ты так много пьёшь, па? Здоровье губишь! Смеётся в ответ: здоровье у него детство отобрало, безрадостное и безвитаминное, нечего губить. Шутит. Тоже мне, Райкин нашёлся. Спросил, вожу ли я мурку с белобрысым? Вот откуда он узнал, что — белобрысый? Лену спрашивал, тебя, Дневник, читал? Вожу мурку, сказала. Ну-ну — и всё. Не поймёшь этих взрослых: то в истерике бьются, мнят из себя Макаренко в особо крупных и противных размерах, то — ну-ну. А как же концерт закатить по заявкам, вернее, без? Я уж подготовилась, стишок написала, а билетов нет, сеанс перенесли? Точняк, папка читал без спроса. Может, на него стихи и подействовали?

7 марта.

«Весьма, весна!» — ДДТ, новая песня. Кайф! Завтра едем. Об одном молю, весна, дай немножко нам тепла, ну сама подумай, правда, завтра же 8 марта! Пацаны в классе, кстати, подарили каждой девочке по билету в кино, по гороскопу — на принтере распечатали, небось ещё и сами придумали, с них станется, и по открыточке. Подписали «Ребята 10-А класса». Так милооо, аж в носу защипало!».

Интересно, а что же подаришь ты? Я привезу тебе кассету с «Кино». И своё сердце, как всегда. А ты?

Мартовское солнышко услышало нас. Почтило присутствием в небе, обогрело, приласкало, оставило первые веснушки. Настроение, как сказала соседка — за ведро-лопату и картошку сажать. Но мы с Алинкой предпочли посиделки на лавочке, как в старые добрые октябрьские времена. Подтянулись ребята, девчата, расщебетались словно птички в весенней роще. А вскоре появился и ты. И вот новость: не один, а с Мишкой. И с цветами.

— Ничё себе, — присвистнула Алинка, — за что такая милость?

Мишка начал бормотать что-то про праздник, подруга (ну, ехидна), сделала реверанс и перебила:

— Позвольте пожать вашу мужественную руку. От лица Клары Цеткин и Розы Люксембург объявляю вам благодарность.

И мне, такая:

— Ну, чё расселась? Пошли собираться. Не видишь, или как говорят люди добрые, не добачаешь?

— Чего не добачаю? — спрятала я бессовестно счастливое лицо в тюльпаны.

— Карета подана, а мы без веера!

«Какой дискач был сегодня, просто отпад! Медляки закачаешься, мы напостой вместе танцевали. Особенно под: „It’s a wonderful, wonderful life“. Это прекрасная, прекрасная жизнь. Да, да! Она прекрасная! Я так счастлива, Дневник! И мне очень хочется, чтобы Алинка нашла свою любовь, и, чтобы у Лены всё кайфово было, да хоть с Вадиком, хоть она и не принимает его всерьёз! Так хочется, чтобы все были счастливы, как я. Забежала на минуточку. Он ждёт меня, ждёт. На веранде…».

Конечно, можно было бы и в комнате бабушки остаться, а не сидеть в холоде. Там — тепло, темно и мухи не кусают, свободный диван в наличии, но ключевое здесь слово — бабушка. Бабушку никто не отменял. Крепко спит? Глуховата? Ага, ага. Когда не нужно — слышит всё, что твой разведчик в засаде. И ещё — храпит. Однажды мы остались. И в самый романтичный момент бабуля всхрапнула. Издала звук, словно норовистая лошадь. От неожиданности ты свалился с дивана, а я чуть не подавилась от смеха, пытаясь его сдержать и не разбудить бабСиму окончательно. Посидеть у неё в комнате? Нет уж, увольте. Уж лучше на старом топчане, на твоих коленях, кутаясь в старую фуфайку. Но нынче мы не торопились на насиженное место. Ты стоял у окна. Застыла и я посередине — не бежать же поперёд батьки в пекло!

— Смотри, сколько звёзд! Иди сюда, пожалуйста.

Подошла, ты обнял меня за плечи, прижал. В старой раме ночное небо и маленький фонарик луны — словно подсвеченная картина на выставке, иллюстрация к сказке.

— Иногда выхожу во двор и смотрю наверх. Найду самую яркую звёздочку и думаю. Вдруг ты тоже в это время смотришь на неё? И тогда мне кажется, что мы вместе, даже если не вместе, понимаешь?

Я кивнула, как будто ты мог увидеть в темноте! А произнести вслух не могла ни словечка, чувствовала, что расплачусь. Почему? Чтоб я так знала, но в груди набухла туча и грозила пролиться дождём.

— Взгляни на звёзды: между них

Милее всех одна!

За что же? Ранее встаёт,

Горит ярчей она?

Кап. Я сжала зубы и зажмурилась.

— Нет, утешает свет её

Расставшихся друзей:

Их взоры в синей вышине

Встречаются на ней.

Кап. Кап… я вытерла щеку о твоё плечо, хоть бы не заметил!

— Ту назови своей звездой,

Что с думою глядит,

И взору шлёт ответный взор,

И нежностью горит!¹⁴

Ты — моя…

Затаила дыхание, потянулась навстречу тебе, как подсолнушек к лучам, как та звезда, в надежде — сейчас поцелует, и:

— Блииин! Вот, чёрт! Семён Семёныч! — ты отстранился и шлёпнул себя по лбу, — совсем склероз замучил!

От удивления ноги подкосились, и я рухнула на первое, что попалось — старый сундук с углём. Ты, весь такой красивый в лунном свете, вдруг повёл себя отнюдь не романтично: стал рыскать по карманам. Я забыла о слезах, в голове лишь — как не вовремя! Как не вовремя к тебе вернулась память!

— Возьми, — ты, наконец-то сел рядом и протянул ладонь, в ней что-то блеснуло, — на счастье!

В руке серебрилась цепочка с кулоном — крохотной подковкой. Кап-кап-кап! Я разревелась. Да что ж такое!

Утром разглядывала отражение в зеркале, пока все ещё спали: ну чисто привидение! Волосы — я у мамы дурочка, под глазами круги, губы опухшие. Красотища! Зато ликом румяна, бровьми союзна — это я пыталась совладать с моментами, которые стали, уже стали воспоминаниями, но заставляли краснеть и улыбаться в смущении, и хмуриться — нельзя быть счастливой такой, сглазишь, Наташка!

Тихо улеглась рядом с Алинкой, веки прикрыла, и память тут же, со скоростью света, поднесла видения на блюдечке. Как всё же мы вернулись в наше гнездо — на топчан. Как «позвольте» шептал ты, расстёгивал тысячную жемчужину сверху новой кофточки. «Не позволю», — хихикала я и возвращала пуговицу на место в панике: а у меня лифчик не ахти, и вообще бретелька чёрными нитками пришита, а увидишь ты — вот позорище! «Позвольте вам не позволить», — ты гнул свою линию и подкрадывался тогда к нижней пуговичке. Конечно, тебя ж не терзали мысли о высоких материях — нижнем белье. «А позвольте вам не позволить мне не позволить!» — ух, еле выговорила я, спасая положение. Ты рассмеялся и отвернулся на секунду, а потом… Память горела вместе с ушами: как ты касался коленок, и целовал их, и плавился капрон вместе с кожей. «Так ведь и без штанов недолго остаться», — сказала я нам — себе и воспоминаниям. Не останешься, ответили они, забыла, что ли о клятве сестре, мол, без глупостей? Останусь, упрямо возразила я, забыли, что ли — я решила её нарушить? Придёт лето, не удержит уже никто, и ничто, я же взрослая стану, мне исполнится целых шестнадцать лет!

«9 марта.

Пожалуй, пожалуй надо вспомнить о шифре. Не обижайся, Дневник. Дело не в тебе. Дело в чьих-то любопытных носах! Как здорово, что я не забыла его, ведь придумала сто лет назад!

Еувйяз. ЕУВЙЯЗ. Еувйяз! Э пд тпнъ, лнл ьпд юфрз. Лнл э йрпёыуз л Одплд, л Янсзры?

Обещал приехать в четыре, но пока нет. Алинка на лавочке с девчонками, а я ушла, сил нет сидеть и ждать с маской веселья на лице, когда мысли все о другом, не случилось ли чего. Почему Его нет? Проспал? Мать не пустила? Снова руку сломал? Дай мне сил, Дневник, чтобы просто ждать, а не вскакивать каждый раз при звуке мотоцикла! Он приедет, он обязательно приедет, я верю!».

Ты — соня. Проспал, а я — тут нервничай. Зато папа вечером приехал, в аккурат к твоему приходу. Совсем не вовремя. Но Виктору Григорьевичу приспичило картошку сажать. Все возражения рубились на корню, и на скаку: папа записался в пионеры картофелеводства. В оборот взял всех (и ты, белобрысый тоже приходи), не отвертишься. Пока погоды стоят прекрасные, надо сажать.

— Алюминиевые огурцы на брезентовом поле, — рассмеялась я. У Цоя песни — класс: подходят к любой ситуации.

— Не, картошку. Какие ещё огурцы? Вот, ванько, — не понял папа юмора.

Вы с отцом по рукам хлопнули. На утро в огороде встретились, по парам организовались: Лена с дочкой, я — с тобой, конечно же, а папа — с Алинкой. Подруга играла бровями, смеялась папиным шуткам и даже кокетничала, лишь бы отвлечь от нас суровый родительский взгляд. «Ах, дядя Витя, вот это вы даёте стране угля», — подбадривала. И дядя Витя старался, копал. Пыжился, голубем, голубем, распушился, крылышками — бяк-бяк-бяк.

Мы переглядывались. Улыбались. Ладошки встречались в ведре, когда брали очередную картошку для посадки: нам же непременно нужна одна и та же. Ветер надувал алые паруса, небо серебрилось в твоих зрачках, а я чувствовала себя вождём племени: уже отдала приказ менять золото и готовилась к ритуальным танцам. Вся гудела, как провода под высоким напряжением. От счастья.

«11 марта.

Сегодня воскресенье, а мы учились. Всё из-за того, что 8 и 9 отдыхали. Правда, нашему классу повезло, дежурил по школе. Я попала в столовку. Кайф, не учёба — курорт. Нажрались, наржались. И вообще, я в последние дни так много смеюсь, аж страшно. А, может, это, наконец, — белая полоса по жизни?

12 марта.

Забыла написать вчера. Когда возвращались из деревни, познакомились в электричке с двумя хлопцами. Они сели в Старониколаевке, и сразу — шасть к нам. Развеселили. Болтали, в карты играли. Лёша и Толик. Первый товарищ — не промах, сразу к Алине — телефончик, встретиться, в киношку сходить. Она согласилась. И правильно.

23-00.

Позвонила, довольная как слон, у меня трубка в руках нагрелась от её лучей радости, честное пионерское. Оказывается Лёша — это редкая смесь парней, из всех, с которыми Алинка встречалась, да ещё в нужной пропорции. К тому же, он работает помощником машиниста, то есть независимый пацан. Ну вообще! И, если он предложит встречаться, согласится сразу. Дело за малым — чтобы предложил, но зная подружку, не сомневаюсь — предложит. И всё наладится в её Датском королевстве!

16 марта.

Уже почти по всем предметам выставили оценки. Ну, чё сказать? Троек не предвидится. Четвёрок, конечно, воз и маленькая тележка, но, если учесть отношение к урокам, то результат — неожиданный. Да что там, просто — отпад! Мне грустно сейчас, Дневник. Впервые проведём выходные врозь с Алиной. Она встречается с Лёшей, а я обещала приехать и поеду в Донской. Волнуюсь — без поддержки-то. От того, и мысли, видно, всякие лезут в голову. Словно, я только сейчас проснулась, и увидела, что творится вокруг.

А творится — ужас что, газеты хоть не открывай, сразу страшно. Почему-то думаю о гражданской войне. Нагорный Карабах, Фергана, Кишинёв, Сухуми… Прибалтика объявила об отмене советской конституции. «Совок, — сказал вчера Сушков, — при последнем издыхании». Вот чему он радуется? И чем новая власть, которая демократия, отличается от коммунистов, если действуют так же?

21 марта будут выборы Президента. Первого! Мы раньше и словеков таких не знали, а теперь в СССР будет президент. Наверное, это хорошо. Спросила у папки, тот только руками машет. Мол, хрен редьки не слаще. А сам из партии вышел и билет спрятал. Я тут отрыла его нечаянно, глянула на взносы. Отец, когда он работал главным инженером, зарплату получал 400 рубликов. Такие деньжищи, а толку — ноль. Короче, хандра. Ни у страны светлого будущего, ни у людей. А меня ничего не волнует, кроме одного, увижусь я завтра кое с кем, или нет. Нормально? Никчёмная жизнь, если посудить. Что хорошего сделала, кому добро принесла? Гайдар, вон, в 15 лет полком командовал. Пушкин стихи писал. А я? Что пользы от меня, кому…

На днях писали сочинение. Нежданчиком. Ольга Юрьевна озадачила. Такое предложила, не соскучишься!».

Да уж, заскучаешь тут, бурчала я в мыслях на уроке, раскрывая тетрадку.

«Сочинение по литературе⠀

Ученицы 10-А класса

Средней школы №14, Натальи…», — поскрипывала ручка, но совсем не порхала по бумаге, как обычно. Вообще-то, алгебра по расписанию. Ал-геб-ра. И Борис Макарыч. А не Ольга Юрьевна с осанкой революционерки, в тёмном платье, с платком на плечах. Когда я слушала её пламенные уроки, мне вдруг становилось стыдно: вот, вот цельная натура, принципиальная, знающая своё дело, не то, что я. Мы, девчонки. Думаю, в двадцатые-тридцатые, нас называли бы мещанками, буржуазными элементами и обывательницами. Ведь нас не интересуют высокие материи. Только любовь! А разве она… не материя? Не высокая? Духовная? Не моральное качество? Но от Олечки услышать про чувства — вот те раз! Я вздохнула. Тема сочинения: «Формула любви». Когда класс взвопил несчастно, выдохнул «ууу» в едином порыве: нечестно, мы не готовились, (да и тема-то сама несвободная вовсе, как обещали, Ольга Юрьевна!), она мягко, но твёрдо — и как у неё так получается — сказала, что грамматика в данном случае её интересовать не будет. Как и план, эпиграф. Цитаты приветствуются. Но, главное, ребята, ход ваших мыслей.

⠀ О любви мы думаем, да, и даже испытываем, между прочим. Тут я покраснела. Но как описать это великое, да, великое чувство, так просто, в сочинении? Я же помню, что пыталась как-то в дневнике вывести его формулу. Но одно дело — наедине с собой размышлять, и другое — для постороннего человека, будь он трижды порядочный и прекрасный педагог. Толстого, что ли, вспомнить: «Все счастливые семьи похожи друг на друга», да? Или: «О любви не говори, о ней всё сказано», и дело с концом? Двояк обеспечен. Фух, ну что написать, ей-богу?

«Любовь — это защищать Родину, и быть ей верным, не смотря ни на что», — рука дрожит — пафосно пишу? Да! Но так и есть. Блин, пусть кричат «уродина», но она мне нравится, хоть и не красавица, сволочи доверчива… Шевчук — гений, точняк. Каких-то 15 минут назад 10-А вывалился из кабинета истории, довольный до ушей: вместо урока вдруг стали рассуждать о том, что происходит вокруг в СССР. Сушков вскочил. Совок, мол, скоро рухнет, процесс, как говорится, пошёл. Мы с Леркой сцепились с ним и с Лепским. Нет, не то, чтобы мы за коммунистов, но чем перестройка и её демократы лучше? Да такие же! Тоже разрушили до основанья, а затем. Затем нового мира — нет. Где он, ау! Словом, такой гвалт случился, дебаты и прения, что — никакого консенсуса. А в итоге — историчка всем, кто спорил, поставила отлично! Ученики — в отпаде. Вышли в коридор, сказали, что сейчас пойдём и на алгебре с Макарычем подискутируем по поводу синусов и косинусов, глядишь, ещё по пятёрику схлопочем. Она услышала, улыбнулась — вам, молодым, легче пережить данную ситуацию, вы ещё любите жизнь.

Любите… — ага, любим. Хороша жизнь! Вместо тангенсов — Ольга Юрьевна со своей формулой пристала. Нет, в марте, конечно, самое оно — о любви писать. Весна вроде же, природа просыпается. А, если предок достал и не до того бывает моментами, несмотря на счастье? Если предок ушёл в запой? Блин, па, я тебя люблю, но как же всё насточертело! И слёзы твои пьяные, и каша гороховая, и запах этот…⠀⠀

«Любовь — это принимать родителей, такими, какие они есть», — наверное.

Или… Когда приезжаешь к парню, ждёшь, что он… А он: подойди, говорит, к окошку, смотри, какое небо, и читает стихи. Правда, потом исправился (и стихи довели до слёз), но ведь ошарашил же сначала! «Понимаешь, когда мы смотрим на одну звезду, — звучит его голос до сих пор в моей голове, — мы вместе, даже если порознь?» — я завороженно слушала, но… Нет, ну, что мы за существа странные, девчонки: лезут целоваться, подай нам красивые слова, а потом — какая это чушь красивые слова, лучше поцелуй. Не угодить!

Или: «Любовь — принимать любимого человека таким, какой он есть, — ой, трудно! — «Но зато видеть радостные глаза, верить в скорую встречу, краснеть от радости, парить, как воздушный шарик, как птица…». ⠀

— Осталось пять минут, ребята. Заканчивайте, — Ольга Юрьевна взглянула на часы.

«Любовь — это значит взлетать, оставаясь на земле», — дописала я последнее предложение. Блин, чё за формула! Хоть бы два не получить. Вот Дневник бы мне двойку не поставил.⠀

«Теперь интересно, а Олечка? Поставит? Чем-то они с Валечкой, с Валентиной Алексеевной, похожи. Все, что ли, учителя между собой как близнецы, или только по руссишу и литре?

Алинка зовёт к своей бабушке в деревню, под Миллерово. Хохочем: в Донском картошку посадили, теперь — к ней. Папу, спрашиваю, Виктора Григорьича, брать? А, если серьёзно, то прям не знаю. И поехать нужно, ведь подруга не раз меня выручала, не хочу её обижать, но и как расстаться с НИМ? Ведь каникулы — легальный способ видеться каждый день».

Раздумья помогли справиться с неуверенностью и с беспокойством. 17 марта я вылезла из вагона в прекрасном настроении. Тебя не было. Удивительное дело, но я не огорчилась: похоже ты приучил меня к тому, что не обязан вставать передо мной, как конь перед травой. Время, отведённое до дискотеки выпила одним глотком. Ты опаздывал. Я два раза переоделась, три раза поменяла причёску, наступила коту на хвост и уронила стул, вставая. Вышла на улицу. Темно, не видно, не слышно никого. Самое время выскочить из-за угла бабайке и утащить меня в преисподнюю. Я вздрогнула. Тоска навалилась неподъёмным мешком — эх, дубинушка, ухнем!

— Ты чего одна здесь кукуешь? — Вадик появился так неожиданно, что я чуть не вскрикнула от испуга. Ответить не успела: надо ж сперва нос задрать — мол, я тут так, до библиотеки прогуливаюсь, а не то, что вы подумали.

— Все наши давно у Алёны, днюху празднуют. Я думал, ты…

— Меня не приглашали.

— А у нас без церемоний. По-простому ходят.

— Нет. Я так не могу, да и Лена одну меня не отпустит.

— Хочешь, провожу?

Хочешь? Не знала, хочу ли я. Что там увижу, кого? Тебя, забывшего о нашей встрече? Весёлого и хмельного в кругу друзей. Что там услышу — твои оправдания?

«И ни церковь, ни кабак, всё теперь не свято. Эх, ребята всё не так, всё не так, ребята!» — заиграла музыка в доме на углу, резко пронзила воздух.

— Хочу, — решилась я. Мне нужно было удостовериться, что всё — так! Всё так, ребята!

Лена отпустила, но если б не Вадик, то отказалась бы наотрез от этой идеи. Он поклялся, что глаз с меня не спустит и вернёт домой, где взял, с тобой или без тебя. Лучше бы ты проспал или руку сломал опять, желала я в сердцах, перебирая сапогами грязь. И сказала кочерга утюгу, я больше идти не могу, и заплакали блюдца, не лучше ль вернуться. Воспоминания (совсем некстати) ворвались, словно матросы в Зимний. Вихрем, сметая всё по пути.

* * *

— А тебе Малая косы повыдёргивает, как узнает, что ты рядом с ним крутишься! — злой, как дикая оса, Димка.

* * *

— Кто такая Малая? — это я, готовая пришибить тебя поленом.

— Малая? Алёна, что ли? — Ты. Сама невинность и растерянность.

— Тебе видней!

* * *

— Ты никогда ему не нравилась по-настоящему, — это Славка, твой друг. Тогда ещё, на осенних каникулах.

* * *

— Верь мне, — просил ты.

Я верила. Я же верила! Я верю! И иду с каким-то Вадиком на чьё-то день рождение, на которое меня не звали. Но там — все. И, наверное, — ты.

Дом Алёны — без света. Тишина. Даже собака спряталась в будке. Черным-черно, хоть глаз коли.

— Тю на них, — сплюнул в удивлении Вадим, — на танцы майнули, что ли?

Он стучал в окна. Я бродила по двору в молчании. Парень свистнул, пнул дверь:

— Малая, выходи, — и передразнил кота Леопольда, — выходи, подлый трус!

Спрыгнул с крыльца, под ногой что-то хлюпнуло. Чертыхнулся и чиркнул зажигалкой.

Огонёк выхватил из темноты мотоцикл. Твой мотоцикл!

— Это ж надо так жидко обосраться!

Я не поняла, что имел в виду Вадик — свою обувь или тебя, но я рассмеялась. И не могла остановиться, пока смех не перешёл в слёзы.

— Ну, ты чего, девочка? Подумаешь, мотоцикл. Да мало ли чего он тут стоит?

Я мотала головой, прижимала руки к лицу, к глазам. Клянусь, я не хотела реветь, тем более, при Вадиме. Я так хотела сдержаться, что прокусила губу. До крови.

«18 марта.10-00.

Да, да, ничего не значит! Ничего не значит, что мотоцикл у неё во дворе. А вот то, что Он не встретил, не позвал с собой — это значит. Значит, что я не нужна, не нужна ему!

Умчу на двухчасовом автобусе. Я бы и раньше уехала, но проспала. И точно решила, что никогда, никогда больше не приеду в Донской, пока Он не найдёт меня в Ростове и не объяснится. Завтра же! У Него один день. И Он точно узнает, что я приезжала, потому что…»

Потому что прежде, чем уйти со двора Алёны, я сняла с шеи твой подарок, цепочку. Повесила её на руль мотоцикла. Подковка печально блестела в лунном свете. Я уже не плакала.

Прощай, Алиса, погасли звезды,

И глядит в окно, взрослой жизни

Первый твой рассвет…¹⁵

Примечания

14

Стихи Е. Баратынского.

15

Слова из песни Андрея Державина «Прощай, Алиса».