Янина

Наталья Генриховна Нараевская

В поместье Раевских останавливается отряд польских пограничников. Приглашенные на обед офицеры влюбляются в молодую хозяйку Янину, не замечая её молочной сестры Зоси, дочери служанки. Никто не подозревает о семейной драме Раевских, что отец Янины – не Кароль Раевский.Янине нравится капитан, но поручик готов на все.Лишь чудом денщик поручика спасает Янину из заточения в башне и разыскивает раненого капитана. Любовь побеждает зло, но героям приходится долго и трудно бороться за свое счастье.

Глава 6. Зофия и Алекса

Вскоре все двинулись домой. Роман продолжал держаться подальше от женщин, он ехал впереди своего маленького отряда, рядом с неразлучным денщиком Мареком. Тот ему что-то говорил. Роман, улыбаясь, кивал. Не доезжая полутора верст до хозяйства Раевских, они увидели всадника, мчавшегося во весь опор. Подъехав к воротам поместья, всадник скрылся во дворе.

— Кто это может быть, Марек? По-моему, это военный. Я хорошо видел.

— Да, я тоже видел, что это военный.

— Давай поедем скорее. Наверно, на границе что-то случилось.

Всадник, весь в дорожной пыли, уже сидел во дворе хозяйства и вытирал грязным носовым платком пот со лба и шеи. Конюх водил взмыленного, тяжело дышащего коня. Роман быстро подъехал и узнал всадника.

— Бродницкий, что случилось, почему ты так гнал коня? Сиди, я вижу, что ты еле живой.

— Пан капитан, разрешите доложить!

— Вольно! Тебе говорят, докладывай сидя.

— Пан капитан, у нас беда. Немцы угнали больше ста голов скота из села Броды.

— Как так? Напали на село и угнали? А кто они, военные или штатские? Говори, как это было, не спеши.

— Вы знаете, пан капитан, напротив села Броды есть островок.

— Да, знаю, там отличный сенокос.

— Да, я сам там не раз косил траву. И вот после косовицы трава подросла, стала по колено. Немцы, не знаю, что подумали, но позавчера пригнали туда свой скот. Пастухи из Брод увидели и выгнали их скот, а туда пригнали свой. Завязалась драка. Немцев было больше, они наших пастухов избили и весь наш скот угнали к себе. Наш начальник к ним поехал и велел скот отдать, но они сказали, что скот отдадут, только когда начальник подпишет бумагу, что остров их, а не наш. Тогда начальник велел мне вас догонять и сказал: «Без капитана Зарыцкого не возвращайся. А по дороге собирай солдат, которых я отпустил на отдых. Сам можешь отдохнуть пару дней и возвращайся». Но я с вами тоже поеду.

— И не думай, коня загонишь, сам свалишься. На тебе лица нет. Тебя хозяева накормят, напоят, помоют. Отдохнешь и приедешь.

Уже через полчаса двор опустел и стало тихо-тихо, как будто никого и не было. А до этого, во время лихорадочной спешки и беготни, Янина одиноко стояла возле дома и издали наблюдала, как собираются в дорогу солдаты. Ей вдруг до боли стало жалко, что уезжают эти люди. Они привнесли в этот дом оживление, разнообразие, а без них сразу станет как-то тоскливо и монотонно. Все развлечения у девушек это снова вышивка, рукоделие, езда на лошадях и фортепиано. Но музыка тоже быстро наскучит, особенно, если ее никто не слушает.

И вот, наконец, подойдя к Янине и глядя ей в глаза, Роман тихо сказал:

— Прощайте, Янина, милая моему сердцу. Вот этот цветок, что твоя рука мне подарила, буду хранить всегда и постараюсь с ним лечь в могилу. И тепло твоей руки на сердце буду чувствовать всегда. Скажи мне хоть одно теплое слово на прощание, — Янина молчала, — Не можешь? Ну, что же, так и быть. Прости за просьбу.

Роман круто развернулся, вскочил на коня, и возглавляемый им отряд уехал. Все вышли за ворота проводить гостей-пограничников. Только Янины не было среди провожатых. Она вошла в свою комнату и расплакалась. В сущности, Романа она полюбила, но боялась дать ему понять. Она не могла примириться с его женолюбием. Ей стало обидно, что в ту памятную ночь, когда подарил ей незабудки, он гулял с другой девушкой. А гордость не позволила ей с кем-то поделиться, посоветоваться. Вот за эту-то гордость Янина и была так жестоко наказана.

Вбежала Зося.

— Ты что тут делаешь, Яня? Почему наших мальчиков не провожала? Густав пару раз меня спрашивал, куда ты подевалась. Ты с ним попрощалась, или нет?

— Не прощалась и прощаться не намерена.

— Чего это вдруг? Какая муха тебя укусила? Чего вдруг захандрила? Не беспокойся, немцы их не съедят. Видишь, какие хлопцы! Недаром начальник приказал их догнать для расправы с немцами.

На ужин пригласили молодого сержанта. Он пришел с Бондарыком и дедом Матвеем. Это был выше среднего роста, тёмно-русый, сероглазый, двадцати двух лет парень, живой и веселый.

— Вот вам, барышни, привел кавалера, напоите, накормите, только долго не держите, пусть отдыхает, а завтра уже делайте с ним, что хотите. Алекса Бродницкий, — отрекомендовал его Бондарык, — Заядлый любитель лошадей и девушек. Угадал, пан Алекса?

— Не надо мне говорить пан Алекса. Позже, когда будет седая борода, как у дедушки, тогда я уже буду и пан, и дед Алекса. А насчет лошадей, то какой может быть воин без лошади, а кавалер без девушки. Только монахи без них живут, а я пока вольный казак, и от них отказываться никак не могу, — отпарировал сержант Бондарыку.

Ответ сержанта Бродницкого всем понравился. Зося захлопала в ладоши и сказала:

— Браво-браво, пан Алик. Вы правы. Воин без лошади, не воин. А девушек у вас много?

— Как тебе не стыдно, Зося, выспрашивать, — пристыдила дочку мама Павлина.

— Да, панна Зося, девушек много, полная Земля, симпатизирую всем. А любить? Еще ни одной не любил.

— Алик, сынок, а сколько же тебе лет, что ни одной еще не любил? — спросил дед Матвей.

— Дедушка, уже двадцать два. Мои ровесники поженились. А к моему сердцу не добралась еще ни одна девица.

— Что же ты такой разборчивый?

— Дедушка, я не разборчив, а просто не попал под притяжение. Это мы, хлопцы, так в армии выражаемся.

— Ха-ха-ха! — от души засмеялись все присутствующие.

— Ну-ну, интересно, какая тебя притянет, — хохоча, спросил Бондарык, поднимая рюмку с вином, — Давай выпьем за твое будущее притяжение.

— Ой, пан Бондарык, мне кажется, оно у меня уже есть, — выразительно поглядывая на Зосю, ответил Алик.

— Ну, тогда давайте выпьем за успешное притяжение нашего молодого сержанта, — предложил дед.

Ужин прошел весело. Сержант Бродницкий всем понравился. Зося громко смеялась, не стесняясь, даже Янина улыбалась. На ужине долго не засиживались. Дед вскоре увел парня во флигель на отдых. В доме остались одни женщины.

— Ну, как вам парень? — спросила пани Агата.

— Славный хлопец, и, по-моему, не воображало, — ответила Павлина.

— Мама, этот парень, что надо. Я даже могу в него влюбиться, — высказала свое мнение Зося.

— Что-то ты, Зося, часто влюбляешься. Не успел Роман уехать, как она уже в Алика влюбилась. Ты ему хоть этого не показывай, а то подумает, что ты вертихвостка, — урезонивала Павлина дочку.

— Мама, да я и тени интереса не покажу. Пока не объяснится мне три раза в любви, я даже намека не дам, — ответила Зося.

— А все же, Зося, как ты так только можешь. Ведь Роман знает, что ты ему симпатизируешь. И вот, представь себе, что на обратном пути он заедет к нам и сделает тебе предложение. Что ты ему тогда скажешь? — спросила Янина.

— Яня, он мне предложение не сделает никогда, я в этом уверена. Так чего же мне ждать у моря погоды. Что, буду сидеть, как дура, и сохнуть по нему? Это не в моем характере. И он вообще-то очень гордый, вроде тебя, — ответила Зося.

— Да, жалко, что Зося ему не понравилась. А я думала, они оба будут нашими зятьями, — сокрушалась пани Агата.

— Тетя, зачем вы все ломаете головы с этими военными зятьями? Как будто нет на свете других людей, кроме них. Вот мы с Зосей рассердимся и уедем в монастырь и будем монашками, — сказала Янина.

— Ты, Яня, можешь, а меня, разве что на цепь посадят.

— Ты правду сказала, Зося. Тебя точно стоило бы посадить на цепь.

— Ну, девочки, пошли спать. Спокойной ночи, — закончила разговор Павлина.

В спальне старших женщин еще с час горела ночная лампа и слышался негромкий разговор:

— Как ты думаешь, Павлина, кого из этих двух Янина выберет в мужья, Густава или Романа?

— А кто ж его знает. Янина такая, что не спросит совета ни у вас, ни у меня. Только, мне кажется, она выбрала Густава, — ответила Павлина.

— И хорошо, что Густава. Роман, правда, приятнее, но он, мне кажется, капризный и немного волокита, — рассуждала пани Агата.

— С чего вы взяли, что капризный и волокита? — спросила Павлина.

— Видишь, как он себя ведет, то веселый, любезный, то сидит молча, как мумия египетская.

— А может, у него есть что-то на сердце, а сказать некому. Мы для него чужие люди, да и знаком он с нами мало. А что волокита? Откуда вы знаете?

— Я, Павлина, нечаянно подслушала, как Густав говорил Янине, будто Роман ночью был в селе, и хлопцы побили его за девушку.

— Знаете, пани Агата, это настоящая ложь. Он не мог быть ни одной ночи в селе. Они даже полной недельки у нас не гостили.

— Я слышала обратное, будто Роман и Густав подрались. Но об этом вы молчите. Я точно не знаю. А не зная, разглашать не надо.

Так рассуждали старшие женщины. А в спальне девушек было тихо. Зося, только легла, сразу уснула, а Янина села у раскрытого окна и предалась думам. Луна взошла полная, чистая, вся белая. В саду были видны даже далекие аллейки, а соловей без устали выводил свои заливистые трели. Янине хотелось выйти в сад, с кем-то посидеть и послушать его ночное пение, но с кем?

Выбор, кажется, есть и его нет. Приезжало несколько кавалеров, но ни один не понравился. Военные лучше всех, кого знала Янина.

«Роман действительно ух-мужчина, но что с того, если он непостоянный. Густав, конечно, не то, но все-таки лучше других, и такой любезный. А впрочем, если что не так, пойду в монастырь, там тоже люди живут. Или буду вольной птицей хозяйничать. Велико ли это счастье — замужество», — размышляла Янина.

Но очень скоро, устав от дум, она сложила руки на подоконнике. склонила на них голову и уснула. На обнаженную руку с дерева вдруг упал холодный лист. И ей приснилось, что это Роман положил ей букет незабудок. Во сне она обрадовалась и спросила:

— Пан Роман, вы так скоро вернулись?

Роман заулыбался и не ответил, лишь поцеловал ее в щечку. Губы у него были ледяные, но она от него не отвернулась. Только спросила:

— А где же пан Густав?

Роман вдруг отскочил от нее и, обиженный, не сказав ни слова, медленно ушел по светлой аллее. Она его звала, просила вернуться, но он ни разу даже не посмотрел в ее сторону и словно растаял в воздухе. От своего крика Янина проснулась, и сняла с руки и лица листья яблони. Зося тоже проснулась и с недоумением посмотрела на Янину, а потом спросила:

— Яня, что случилось? Почему ты у окна? Там кто-то есть?

— Нет никого, я во сне кричала.

— Ты что, у окна уснула?

— Да, уснула и видела его.

— Кого его?

— Романа. Он мою руку поцеловал, а потом в щечку.

— Ты знаешь, что это было?

— Знаю. Сон и все.

— Нет, это его душа к тебе прилетала.

— Как душа? Что он умер?

— Нет, не обязательно. Мне дедушка говорил, если человек по кому-то очень скучает, то во время сна его душа может на короткое время улетать.

— Бредни говоришь, Зося.

— Может и бредни, но я так слышала от деда.

— Завтра же дедушку спрошу, а сейчас лягу спать, уже поздно. Зося, ложись со мной, мне как-то не по себе.

— Эх, Яня, какая ты дура. Конечно, извини меня. Знаешь, как-то у меня это слово само вырвалось. Можешь даже выгнать на кухню спать.

— Что, значит, выгнать на кухню? Чепуху, Зося, говоришь. И надоели мне твои постоянные извинения.

— Знаешь, все-таки ты хозяйка, а я прислуги дочь.

— Опять чепуху мелешь, давай лучше спать.

Завтрак прошел весело. Где сержант Бродницкий, там скуки нет.

— Слушай, Алик, а как на границе, тяжело службу нести? — спросил Бондарык.

— Граница, пан Бондарык, как граница. Хочешь носить голову, значит, смотри в оба глаза, — ответил Алик.

— Ну, а как начальники, Зарыцкий и Маревич, хорошо к вам, солдатам, относятся? — расспрашивал Бондарык.

— Капитан Зарыцкий? Я хоть и мало был под его командой, но за него прыгнул бы в огонь и воду. Маревич тоже неплохой, но только больно любит солдат по физиономии ляскать.

— Как? Без причины, говоришь, ляскает?

— Причина-то есть, но все же каждый раз ляс, да ляс. Все же обидно.

— И тебе, наверно, не раз попало?

— Нет, дедушка, я стараюсь, чтобы не попадало.

— А если попадет, что сделаешь?

— Если бы меня ляскали за мелочи, как этих солдат-баранов, я бы не стерпел.

— А что, дал бы пощечину начальнику?

— И дал бы.

— И за это на гауптвахту на десять суток, на хлеб и воду пошел бы? А может, поручик приказал бы солдатам всыпать двадцать пять нагаек за твою дерзость.

— Ну, дедушка, за нагайки я бы отомстил ему так, что запомнил навсегда. Да, одну минутку, я сейчас.

И сержант умчался стрелой. Через две минуты он вернулся, неся в руке целый сноп полевых цветов. И разделив их на четыре части, раздал дамам.

— Так рано? Где же вы их взяли? Они мокрые от росы? — спросила пани Агата, любуясь цветами.

— В поле, пани, и на краю леса.

— Да он встал вместе со мной, — сказал Бондарык, — Я около шести вышел по хозяйству, смотрю, кто-то меня догоняет, а это наш сержант. Спрашиваю, почему так рано встал, а он говорит: «Хочу посмотреть, что моя лошадь делает. Не захворала ли от вчерашней езды, так сказать, от вчерашнего галопа».

— Ну и что, не повредил вашей лошадке галоп? — спросили женщины.

— Нет пани, моя лошадка сыта, здорова, вполне отдохнула, также, как и я. Спасибо вам большое, мы можем уже сегодня отправляться в обратный путь.

— Ну, что ты, сержант, отдыхай. И дай лошади отдохнуть после такой гонки. Тебе ясно сказал капитан, что можешь отдохнуть несколько дней.

— Да, конечно, чего спешить, там и без вас управятся, — подтвердила Зося.

— Ну, если панна Зося сказала, остаюсь, хоть потом голову снесут.

Легкий, банальный разговор был прерван новыми посетителями, покупателями лошадей. В столовую вошли трое: двое мужчин средних лет и молодой человек в спортивном костюме. Младший представился:

— Моя фамилия Понджа, имя Феликс. Участник Варшавских скачек. А это мои помощники в выборе лошадей — Шапельский и Гернес.

— Вы немец? — наморщив лоб, спросила пани Агата.

— Нет, пани, я уже не немец. Мой прапрадед был немцем. А ради моей фамилии, я думаю, вы не откажете продать нам хорошую лошадь для пана Понджи?

— Ну, что вы, конечно, не откажем. Какое значение имеет фамилия, — ответил Бондарык, с упреком посмотрев на пани Агату, — Идемте, я вам покажу наших скакунов.

— Знаете, мне нужна лошадь быстрая, горячая. Для этого годится жеребец, он всегда немного нервничает и охотник бегать и прыгать, — объяснил сам спортсмен.

— О. у нас такой есть, и даже слишком нервный и горячий.

— А уже объезженный?

— Нет, некому его объезжать, он слишком буйный.

— Но кто-то на него садился?

— Да, пан спортсмен. Один из старых конюхов на него садится, но дальше своего двора боится.

— Ну и отлично, он подержит, а я сяду, и конь мой.

Так разговаривая, все вышли смотреть, что будет дальше. Женщины держались у забора, а мужчины пошли к конюшням. Вскоре пожилой конюх вывел норовистого коня, черного, как ворон, уже оседланного, уговаривая его ласковыми словами, поглаживая по мордочке и угощая кусочками сахара.

— Станьте так, чтобы он меня не видел. Вот хорошо, — и спортсмен легко вскочил на лошадь.

Но, едва она почувствовала на себе седока, пронзительно заржала и стала прыгать во все стороны. Все смотрели, затаив дыхание. Она и задними ногами бросалась, и на дыбы поднималась, и вертелась как юла. И вдруг сделав несколько оборотов туда-сюда, подбежала к забору, в один миг перепрыгнула в сад, а из сада, перемахнув через канаву, рванула к табуну лошадей, пасшемуся невдалеке.

Спортсмена с лошади, как ветром сдуло. Он лежал в саду на траве, раскинув руки и ноги. Все побежали к спортсмену и помогли ему встать. Но спортсмен на вопросы не отвечал. Прихрамывая на правую ногу, он подошел к забору и своей пядью стал мерить забор, а измерив, заговорил: «Вот это прыжок. Конь, не дрессированный, а перепрыгнул полтора метра высоты. Да если его выдрессировать, он всех за пояс заткнет».

— Не за пояс, а за седло, — пошутил Алик.

Все улыбнулись, а девушки засмеялись.

— Дайте мне коня, — попросил спортсмен, — Я его поймаю.

— Не надо, он вас разнесет на куски, я сам пойду, — сказал пожилой конюх.

— А можно, я пойду, — предложил Алик.

— Не надо, не надо, — дружно закричали все разом.

Но, Алик их криков уже не слышал, он бежал к табуну, что-то громко насвистывая. Табун было видно. Все вышли за ворота и стали наблюдать, чем это кончится. Видно было, как он крутится между лошадей, стараясь подойти к жеребцу спереди. Но вот он поймал коня за уздечку и попытался вскочить на него. Не удалось. Тогда Алик, держась за уздечку у самой морды, вдруг ухватил коня ногами за шею и через минуту оказался в седле. Конь затанцевал на месте, а потом пустился бежать прямо на сад, но Алик его удержал от этого маневра. Тогда конь рванул в направлении хозяйства, выделывая по дороге всякие кренделя, но Алик и этого не допустил. Перед самыми воротами, он круто развернул коня на месте и пронзительно крикнул: «Ги-га, ги-га!» Конь стрелой помчался в чистое поле. Женщины завопили:

— Пропал хлопец! И что теперь будет, что скажем начальству? — причитала пани Агата.

— Успокойтесь, пани, с ним ничего не случится, — сказал конюх.

— Как не случится, его уже не видно, — не унималась пани Агата.

— И хорошо, что не видно. Так и надо. Он из него дурь выколачивает. Главное, чтобы конь не сбросил седока на землю, — объяснял старик.

— А если сбросит? — спросила пани Агата.

— Не сбросит, — убедительно сказал старый конюх, — Тот парень держится на лошади, как клещ. Я его сегодня видел, как он на норовистой кобыле гарцевал в поле. Вот бы он нам в хозяйстве пригодился, всех лошадей объездил бы.

Алика с лошадью не было добрых полчаса. Ожидавшим они показалось вечностью. И вот, наконец, вдалеке показался всадник, лошадь бежала ровно, мелкой рысью, и вдруг послышалась песня. Алик задорно ее пел:

В чарным ляску пташек сьпева.

Там Касенька травки збера.

Ку-ку-ля, ку-ку-ля

Ой, ку-ку, ку-ку, зазуля!

Назберала, наскладала,

И Ясенька заволала

Ку-ку-ля, ку-ку-ля

Ой, ку-ку, ку-ку, зазуля!

Ходзь Ясеньку, травки завдай,

Тылько до мне ниц не гадай

Ку-ку-ля, ку-ку-ля

Ой, ку-ку, ку-ку, зазуля!

Хиба бы серце скаженяло

Жебы до цебе не гадало

Ку-ку-ля, ку-ку-ля

Ой, ку-ку, ку-ку, зазуля!

— Вот, задавака, как самодовольно распевает песню, — сказала Янина, скорчив гримасу.

— Он не задавака, а просто веселый парень, — заступился дед.

А Зося ничего не сказала, только подумала: «Чего-то нашей барышне не понравился сержант. Наверно потому, что на нее не обратил особого внимания».

Песня оборвалась. Алик подъехал ближе к обществу. Рубаха на нем была расстегнута, фуражки на голове не было, волосы взлохмачены, но на губах играла улыбка. Его засыпали вопросами: «Ну что, наелся страху? А где твоя фуражка? А как он себя вел? Где ты с ним гонял?».

— Вот вам. Взял зверя, а привел тихого ягненка.

— А как он себя вел?

— О, уж как вел, то там, за этим селом, есть отпечаток его поведения. Кто хорошо лошадей знает, тот прочтет его поведение. Он так танцевал, такие выделывал кренделя, что в цирке акробаты так не смогут.

— После такой сумасшедшей дрессировки тебе еще хотелось петь?

— Я, дедушка, от радости пел, что укротил такого буяна. Он не ходил, а летал по земле, и я на нем летал. Мне кажется, я не сидел, а только руками за гриву держался.

— А где твоя фуражка?

— А кто ее знает. Где-то в поле. Если бы не пуговицы, то Буян раздел бы меня догола.

Лошадь была вся в мыле, пожилой конюх водил ее, чтобы остыла, а покупатели внимательно смотрели на ее поведение. Женщины тоже смотрели и слушали, что про нее говорили. Зося вдруг вспомнила, что Алик рассказывал что-то интересное про свою лошадь, и напомнила ему:

— Алик, а вы вчера говорили что-то интересное про своего скакуна.

— Хорошо, расскажу, только сначала Буяна надо отвести в его клетку, а то у него и так нервы напряжены.

Буяна отвели в клетку. Тогда Алик вывел своего коня и велел ему стоять на месте, а сам отошел немного дальше и стал командовать:

— Марсик, смирно! — скомандовал он, и конь застыл на месте, — Марсик не спеши, идет офицер, надо его поприветствовать. Осторожно, правую ногу к козырьку, правильно. Теперь поприветствуй меня, — конь сел на свой зад и поднял переднюю ногу вверх, стараясь приложить копыто к уху, — Вольно, Марсик, встань. А теперь сделай «Мерси», — и лошадь очень комично скривила морду, приподняв верхнюю губу.

Когда все отсмеялись, Алик продолжил показывать, что ещё умеет его лошадь:

— Марсик, ты меня любишь? — лошадь заржала, — Если любишь, поцелуй, — лошадь полизала Аликику щеку, а потом подставила свою и застыла в ожидании, — А, ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — лошадь согласно заржала, — Ну, хорошо, — и Алик поцеловал коня, приговаривая, — Мой ты хороший Марсик, мой ты друг дорогой. А теперь стой, и жди меня, — лошадь замерла на месте, не двигаясь, и только глазами поводила за своим хозяином.

Алик, меж тем, сбегаал в свою временную квартиру и принес в бумажке несколько кусочков сахара:

— Кто хочет угостить моего Марсика?

— Я хочу, — первой сказала Зося.

— И я хочу, — повторила Янина.

— А я боюсь, чтобы ваш Марсик не укусил меня за руку, — сказала пани Агата.

— Дай мне, — попросил дед Матвей.

Раздав всем сахар, Алик сказал лошади:

— Иди, Марсик, к барышням, они дадут тебе сахару. Вот к этой, — Алик показал на Янину, — Панна Янина, положите сахар на ладонь, Марсик возьмет, но вас не укусит.

— Я знаю, как лошадей кормить, — ответила Янина.

— И я тоже знаю. Я свою Норку из рук кормлю, — добавила Зося.

Лошадь подходила к каждому по очереди и нежно, одними губами, забирала сахар.

— Ну, что, съел? Ах, как вкусно! Теперь поблагодари барышень, поклонись, — лошадь встала перед девушками на одно колено и опустила голову до самой земли.

— Молодец, Марсик! — обняв коня за голову, сказал Алик и добавил, — Вот тебе еще кусочек сахара, ешь на здоровье и иди в конюшню клевер есть.

— Ну, пан сержант, вы настоящий дрессировщик, а как он бегает? — поинтересовался спортсмен.

— Вихрь, не лошадь.

— Да, верю. Из ваших рук может выйти вихрь. Пан сержант, продайте мне вашего Марсика. Я торговаться не буду, уплачу, сколько скажете.

— Что вы сказали? Чтобы я продал своего лучшего друга? Ни за что и никому его не продам.

— А если я вдвойне уплачу?

— И вчетверо, и впятеро, не отдам.

— Напрасно вы к нему так пристрастились, это же не человек.

— Он лучше многих человеков.

— Ну, это уже напрасно, это уже сентиментальности. Разве можно ставить животное на уровень человека?

— Может, и нельзя, но я свою лошадь ценю выше многих людей. Люди обо мне не плакали, если б я умер, а он плакал.

— А вы, что, уже умирали и видели, как он плакал? — спросила чуть насмешливо Янина.

Но остальные слушатели перебили реплику Янины и попросили Алика рассказать, как это было.

— Тут нечего рассказывать. Я однажды спрятался от него, хотел узнать, будет он меня искать или нет. Сначала он стал меня звать. Ржал-ржал, а потом начал оглядываться по сторонам. Не увидев меня, опустил голову к самой земле и стал нюхать, как собака, мои следы.

— И нашел? — спросил спортсмен.

— Да, нашел. Но я притворился, будто неживой. Он меня обнюхал, а потом мордой постарался меня перевернуть, потому, что я лежал лицом вниз. Когда ему это не удалось, стал переворачивать ногой, как это делают кошки или собаки.

— И что? Перевернул? Он же мог вас копытом прибить, — недоумевал спортсмен.

— Да, конечно, но я незаметно ему помог. Когда он меня копытом греб, я сам чуть поворачивался. И когда я уже лежал на спине, он опять стал меня нюхать и смотреть в лицо. А когда он меня переворачивал и нюхал, то все время тихо гудел. Убедившись что я не двигаюсь, иначе говоря, неживой, он свесил надо мной голову так, что его морда легла мне на грудь и замолчал. Я открыл глаза, смотрю, а у него из глаз катятся слезинки. Я не могу выразить своих чувств к этому животному. Вы меня поняли? Могу ли я его продать после этого?

— Да, действительно, лошадь очень умна и к вам очень привязана. Продать ее жалко. Но если бы, например, так получилось, что ваша невеста поставила бы ультиматум: или я, или твоя лошадь. Кого бы вы себе оставили, любимую лошадь, или невесту, тоже любимую?

— Знаете, пан спортсмен, Ваш вопрос звучит как-то бестолково.

— Я знал, что вы так ответите. Но, все же?

— Хотите моего ответа? Хорошо, отвечу. Если мне девушка поставит такое условие, или, иначе говоря, приревнует к животному, я оставлю лошадь, а глупую невесту отпущу на все четыре стороны.

— Браво-браво, сержант. Разве можно ревновать к животному, — улыбаясь, отметил Бондарык.

Женщины тоже улыбались, одобряя ответ Алика. Только Янина стояла недвижно, молча нахмурив лоб.

— Ты что, не одобряешь ответ пана Алика? — спросила Зося.

— Что тут одобрять. Пан Алик, наверно, долго мучил своего коня, пока довел его до такого ума. А теперь взялся за моего жеребца, и даже не спросил, хочу я его дрессировки, или нет.

От этих слов все как будто проснулись и с удивлением посмотрели на Янину. Покупатели, все трое, подошли к ней и наперебой стали спрашивать:

— так это ваш жеребец?

— Да, мой, — коротко ответила девушка.

— Вы его нам продадите?

— Нет, не продам. Буду на него любоваться. Есть же люди, что любят животных, а почему я не могу любить?

Янина обернулась и пошла в дом, а за ней и все остальные. Во дворе остались только дед Матвей и Алик.

— Что случилось с девкой, я еще такой ее не видел, — удивляясь, сказал дед, — Тут какая-то причина есть. Ты посиди, а я пойду. Узнаю, и тебе скажу.

— А зачем мне, дедушка, знать? Но, мне поделом, чтобы в другой раз, не спросив, в чужие дела не лез.

Дед ушел в большой дом, а Алик пошел в конюшню, оседлал своего Марсика и позвал пожилого конюха. Вынул из кармана деньги и дал старику.

— Вот вам, дядюшка, два злотых за уход за моим Марсиком, а вот, еще десять отдайте панне Янине. Скажите ей, что дал ей за то, что кормила меня и моего Марсика. Только обязательно отдайте ей деньги.

— Я-то ей дам, но она обидится. Пани Агата и Павлина не брали с солдат денег.

— Ну, а с меня панна Янина возьмет. Она ведь здесь хозяйка.

— Ну, какая она хозяйка? Тут хозяйничают трое: Бондарык, Агата и Павлина. А Янина пока нет.

— Дядюшка, какое мне дело до ваших порядков. Пани Янина сказала, что она здесь хозяйка. Так, пожалуйста, пойдите и позовите ее во двор, а я за воротами постою и посмотрю, дали вы ей деньги, или нет. А вот эту записку дадите пани Зосе, только так, чтобы никто не видел. Вы меня поняли?

— А, теперь понял. Тут что-то кроется и вам так надо сделать. Иду.

— Вот именно. Спасибо, что поняли.

Алик подождал, пока Янина ни вышла на крыльцо. Старик отдал ей деньги, объяснив, что это за деньги, и зачем он их дает. За Яниной вышла Зося и удивленно слушала старика. Янина сначала взяла деньги, а когда во всем разобралась, велела немедленно вернуть их сержанту.

— Кому я отдам? Его уже нет, он уехал на службу.

Но, будто бы что-то припомнив, он повернул голову в сторону ворот и закричал:

— А вот он сам здесь, за воротами. Что-то делает у седла.

Янина повернулась в сторону ворот и помахала рукой, призывая Алекса к себе. Но Алик на неё не смотрел, он следил за Зосей и стариком, когда тот отдавал ей записку. Лишь убедившись, что записка в Зосиных руках, он посмотрел в сторону Янины, поприветствовал её по-военному и помчался прочь. Через секунду повернул голову в сторону крыльца, но Янины там уже не было. Только Зося стояла и глядела ему вслед. Алик придержал лошадь, послал Зосе три воздушных поцелуя, а старику помахал рукой, и лишь тогда ускакал по-настоящему. Когда Алик скрылся, Зося забралась в кусты и начала читать записку:

«Уважаемая пани Зося! Я так хотел еще погостить, поехать с вами в лес, где вы устраивали пикник. Но, сделал большую ошибку, вызвавшись самовольно укрощать Буяна. Я думал, что хорошо сделал, укротив лошадь, потому что она и по характеру капризная. Кто не знает, как к ней подойти, тот от нее же может крепко пострадать. Но это второстепенное, а главного я не учел. Это то, что с первого знакомства панна Янина почему-то меня невзлюбила. Но, я не понял, почему. А еще главное из главного то, что я лишился вашего общества. панна Зося. Если можно, напишите мне, что я плохого сделал панне Янине. До свидания. Целую ваши ручки. Преданный вам, Алекса.

Р.S. Панна Зося, письмо для вас я пришлю на имя дедушки Матвея, и вы тоже пишите мне через него. Дедушке передайте мои извинения.

Мой адрес: Лодзьское воеводство. Застава №22/5762».

Прочитав письмо, Зося заплакала от радости и обиды:

«Зачем она мне позавидовала, разве ей мало кавалеров? Я-то ей никогда не завидую. И говорит, что я ей сестра. Да какая я ей сестра. Только языком треплет, а при удобном случае высказалась, что только она здесь хозяйка. Хорошо же, теперь я напишу ему письмо, а ей ничего не скажу. И если выйду замуж за Алика, то уеду к нему жить и маму заберу. Здесь я не останусь. Не надо мне ее милости».

Так Зося рассуждала сама с собой. А в гостиной разыгралась другая сцена. Когда Янина вернулась, она швырнула деньги Алика Бондарыку на стол и сказала:

— Вот вам деньги. Сержант уплатил за ночлег.

— За ночлег? Я с ним не договаривался.

— Я тоже, — ответила Янина.

— Но раз он вам их дал, то берите, — сказал Бондарык.

— Вы хозяин, Вы ведете счет, значит, и деньги должны быть у вас. А с Буяном делайте по вашему усмотрению, продайте или оставьте, как найдете нужным. Мне лично он уже не нужен. До свидания, — высказавшись, Янина вышла, оставив и своих, и чужих в недоумении.

Она вошла в свою спальню и посмотрелась в зеркало. Щеки ее пылали ярким румянцем. Осмотрев себя как бы со стороны, вдруг застыдилась своих поступков, отвернулась от зеркала и, хлопнув с досады дверью, отправилась искать Зосю. Понапрасну обойдя все хозяйство, пошла искать в саду:

— Зося! Зося! Где ты? Ты слышишь? Зося!

А Зося сидела в кустах и сквозь листья наблюдала, куда пойдет Янина. и когда та ушла в противоположную сторону, Зося выскочила из засады и помчалась во весь дух в конюшню. Оседлав свою Норку, она помчалась в село прямо к деду. Не доезжая села, увидела у моста через реку сидящего Алика. Сердце забило тревогу, не случилось ли с ним чего недоброго. Она подъехала к нему поближе:

— Пан Алик, что случилось? Что с вами?

Поднимаясь и оправляя на себе форменную одежду, сияющий сержант, ответил:

— Со мной-то ничего не случилось, а вот с вами случилось. Чем объяснить, что вы здесь одна?

— Да нечего объяснять. Просто еду к своему дедушке.

— Как же вы едете к нему, если он еще у вас?

— А откуда вы знаете, что он еще у нас?

— Потому знаю, что я его жду, а он еще не проезжал по этой дороге. Но, я, видно, счастливый человек, что увидел вас сегодня еще раз. Не правда ли, Зося?

— Может, и правда, — краснея, ответила Зося.

— Так давайте поедем куда-нибудь подальше, чтоб нам никто не мешал. Поговорим немного. Вы мне верите? Я так рад, что еще раз вас вижу.

— Кто его знает, может и рады.

— Вы сомневаетесь? Почему?

— Потому что, все говорят, военные обманывают.

— Это неправда, обманщики есть везде не только военные.

Неподалеку виднелась зеленая рощица, к ней-то и направилась наша пара.

— Вот и хорошо, лошадки пусть пощиплют травку, а мы здесь посидим, и вы мне расскажите, за что меня панна Янина так невзлюбила. По-моему, я ее ничем не обидел.

— Я точно и сама не знаю, но мне кажется, за то, что вы плохо говорили про вашего поручика, а капитана хвалили.

— А что, она к нему неравнодушна?

— Вот именно.

— Вот оно что! Ну, и выбрала же себе счастье. Лучше бы выбрала нашего капитана, а то такую злюку. Панна Зося, а если я вам что-то скажу, Вы не осудите меня за наглость? Не посмеетесь?

— Зависит от того, что вы скажете.

— Например, что я вас полюбил с первого взгляда. Ну, что вы скажете?

— Этого не может быть, так не бывает.

— Бывает. Более того, так оно и есть. Скажите, а вы могли бы подождать меня два года?

— Два года это не вечность. Но могу ли я быть уверенна, что вы меня не забудете, или другую с первого взгляда не полюбите?

— Ваш ответ очень резонный, но так не будет. Я вам докажу.

Вдали по дороге катилась телега. Алик первым ее заметил.

— Вот, я вижу, дедушка едет. Но, вы не вставайте, он не один, его кто-то везет. О-о! Телегу догоняет всадник. Да это панна Янина.

— Тогда поедем и мы к дедушке.

— Нет, не надо. Пусть они вернутся домой, тогда мы поедем к дедушке. Панна Зося, подарите мне еще немножко вашего общества. Я ведь нескоро вас увижу, только весной, или на Новый год. Но, я буду очень стараться, чтобы начальник был мною доволен и поскорее отпустил бы меня домой на побывку. Тогда я к вам приеду.

Через полчаса, телега, которая везла деда Матвея, возвратилась, и Янина тоже. А наша пара влюбленных будто бы спешила, девушка домой, а сержант на службу, но, однако, досиделись до сумерек, и лишь тогда подъехали к дому деда.

— Ну, теперь нам пора с визитом к деду. Прощай, моя любимая Зося, я чувствую, ты будешь меня ждать.

Парень обнял девушку и нежно поцеловал в губы.

— Ох, как не хочется расставаться, а надо.

Они постучали в дверь.

— Кто там? Заходите, дверь не заперта, — послышался голос деда.

Алик и Зося вошли.

— Свят-свят-свят. А вы откуда взялись? Ты что сержант, ездил с ней на границу и уже проверил посты? — шутя и подмигивая, говорил дед, — Где вас носило? Там с Зосей целые поиски. Говорят, ты с сержантом удрала. Ну, говорите, где были?

— Совсем недалеко от моста, в зеленой роще. Когда ты ехал, мы видели тебя и Янину, но не хотели, чтобы она нас видела. Потому и не поехали вслед за тобой. А теперь заехали к тебе для совета.

— Я вас слушаю. Что же там у вас стряслось?

— Дедушка, я полюбил вашу внучку, и она меня тоже. А теперь ждем, что вы нам скажете, — выпалил одним духом Алик.

— Так скоро? И уже окончательного ответа ждете?

— Я, дедушка, должен сейчас уехать. Мне некогда медлить, и завтра или послезавтра ждать ответа.

— Но, не навек же ты едешь, и вообще, мы не знаем, кто ты и что из себя представляешь.

— А что мне из себя представлять, я весь налицо, скрывать ничего не умею, за что мне порою и плохо бывает. Дедушка, скажите, стараться мне заслужить скорый отпуск или нет?

— На этот вопрос пусть тебе Зося ответит. Ну, Зося, что парню скажешь?

— Пусть старается, только и здоровья своего не подрывает.

— Ги-га! — закричал Алик от радости и пошел плясать от вприсядку, потом схватил деда в объятья и давай целовать и просить деда, — Смотри же, дедушка, за Зосей, чтобы ее другой не подхватил, пока я приеду. А теперь прощайте. Разреши девушке Зосе проводить меня за село.

— Пусть провожает, только недолго. Сам знаешь что позорно девушке ночью наедине с парнем, да еще с военным, шататься.

— Хорошо, дедушка, я долго не буду. Я сама хочу, чтобы он уже ехал, хотя бы ради лошади, а то мечется вся.

Зося была недолго. Дед ещё сидел на скамейке у ворот, когда она вернулась. Глаза у Зоси были мокрыми от слез.

— Ты что, плачешь?

— А так, дедушка, жалко, что уехал.

— Нечего плакать, жив будет, приедет. А вот ты мне скажи, как это у вас получилось, что вы за одни сутки уже готовы идти к венцу.

— Я и сама не знаю, дедушка, как это все произошло.

Вдруг они услышали:

— Тпр-р-р, стой! Эй-эй, есть там кто живой?

И кто-то сильно постучал в ворота. Дед вышел.

— Кто такой? — спросил он.

— Это я, Бондарык, ищу Зофию Вишневскую. Она к вам не заезжала?

— Я тут, — отозвалась Зося за спиной деда.

— Ух, ты! Где же ты, барышня, была целый день? Люди уже с ног сбились, разыскивая тебя. Ты поверишь, дед, сегодня сумасшедший день и все из-за этого сержанта. Он, как тот вихрь, налетел, закрутил и исчез. А где он сам девался, ты дед, не знаешь? Там сегодня панна Янина Раевская дурит. Зачем-то объявила, что она персональная хозяйка в своем имении, как будто и так никто этого не знает.

— А ты жеребца продал, Петро?

— Да, продал этого бешеного жеребца. Тоже за бешеные деньги, и отдал их молодой хозяйке.

— И что, она взяла?

— Нет, не взяла. Сказала, чтобы я ей не морочил голову, а хозяйничал, как хозяйничаю. Вот уж дела. Явились в наш тихий уголок военные, и все в доме пошло вверх дном. А бабы сделались полунормальными.

— Ха-ха-ха! — засмеялась Зося потому, что почувствовала, что это и ее касается.

— Хи-хи-хи, панна Зося, — передразнил ее Бондарык, — Тебе хорошо смеяться. У тебя одна дорога была, а у меня двадцать. До сих пор шатаюсь, не обедал, не ужинал, а она своё хи-хи-хи.

— Дедушка Петрусь, не сердись, — целуя пана Бондарыка то в одну, то в другую щеку, говорила панна Зося, — Если с тобой что-либо приключится наподобие моего, я тоже буду тебя искать целехонький день. Не буду обедать, ужинать и капельки воды в рот не возьму.

— Ну, что ты ей скажешь? Коза козой. Знать бы, что недаром где-то пропадала.

— Недаром, дядюшка, недаром. Поймала зайца. Вот потому и пропадала.

— А где он? Какой он?

— Обыкновенный, дядюшка. Поймала, бросила в сумку, а завтра будем есть его на обед.

— Ага, понял. Пока девица про зайчика не хочет говорить. Ладно, не буду спрашивать и другим не скажу. Так?

— Именно, так.

— Тогда спокойной ночи, дед Матвей, мы едем, а то матери ее жалко, волнуется.