Поручик Ржевский и дама с солонкой

Иван Гамаюнов, 2023

Герой этой истории – поручик Ржевский, персонаж из анекдотов, обаятельный хам, которому молва приписывает роман с Наташей Ростовой и ещё 1001 женщиной.В декабре 1825 года поручик Александр Ржевский оказывается в Твери, где вступает в «опасную связь» с роковой красоткой и едва не становится участником восстания декабристов, а также соучастником уголовного преступления. Чтобы выпутаться из этого переплёта, нужна ясная голова, но вот беда – у Ржевского в самые неподходящие моменты пропадает способность думать и рассуждать, особенно при виде женских прелестей… Если бы не богиня Фортуна, поручик легко мог бы стать пешкой в чужой игре и угодить на сибирскую каторгу.

Глава первая,

в которой герой появляется в свете после долгого отсутствия и, конечно же, заводит роман

Парадный зал во дворце тверского губернатора, полный народу по случаю рождественского бала, готовился стать местом главного события сезона. Казалось, даже медные крылатые девы со светильниками, стоя на мраморных пьедесталах справа и слева от камина, чего-то ждали. А особы из плоти и крови, наделённые гораздо большей способностью чувствовать, ждали ещё сильнее и потому не могли веселиться как следует.

Полонез, который многие острословы называли не танцем, а прогулкой под музыку, окончился — оркестр играл задорную кадриль. Однако дамы, прыгая по паркету со своими кавалерами, делали это без всякого кокетства, будто находились не на балу, а дома с учителем, помогающим вспомнить движения.

Дамы, которые не танцевали, а сидели на стульях и банкетках вдоль стен, заметно ёрзали и перешёптывались, даже если возраст уже давно не позволял рассчитывать ни на какие амурные приключения.

Читатель, конечно, не поверит, что все особы в зале — от губернаторши до младшей дочки губернского землемера — томились в ожидании, но если даже половина из них не предвкушала и не трепетала, то чёрт побери: во что тогда ценится гусарская слава?!

Многие кавалеры, угадывая особое настроение дам, в очередной раз беспокойно взглянули на двери, ведущие в сторону парадной лестницы. Музыка кадрили ещё не стихла, когда распорядитель бала объявил:

— Ржевский Александр Аполлонович, поручик в отставке.

Только что танцевавшие пары замерли. Веера сидящих дам затрепетали сильнее. По всему было видно, что обещанный губернатором гость, идущий по залу, нисколько не разочаровал женскую часть публики. Поручик Ржевский, хоть и в отставке, для многих оставался предметом грёз.

Пусть со времени окончания войны с Наполеоном, когда слава поручика гремела по обе стороны российской границы, прошло уже десять лет, в герое почти ничего не изменилось. Знаменитые рыжие усы Ржевского никуда не делись, кудрявая шевелюра не поредела, высокая статная фигура не расплылась, а тёмно-синий гусарский мундир Мариупольского полка, хоть и лишённый эполет, будто говорил, что его обладатель по-прежнему готов к баталиям всякого рода.

Казалось невероятным, что Ржевский оставил службу, но и для самого поручика история отставки была весьма туманна. Помнил он только то, что после окончания Заграничного похода, когда жизнь потекла в мирное русло, служба в полку становилась с каждым годом скучнее. А в довершение всего сменилось начальство — место уважаемого всеми Дымчевича занял Снарский.

Новое начальство принялось выдумывать дурацкие, ни к чему не приводящие способы поддержания дисциплины, поэтому однажды поручик так прямо и сказал в собрании офицеров, что исполнять «дурацкие приказы» не намерен. Он ожидал, что это дойдёт до Снарского и над головой засверкают молнии, однако грозы не последовало. Ржевский продолжал свою обычную жизнь: днём — учения, а вечером — карты, попойки и цыганки… Но через полгода был вызван к начальству, которое с ехидной улыбкой сообщило, что прошение об отставке «за ранами и болезнями» удовлетворено.

Какое прошение? Ржевский готов был поклясться, что ничего такого у него и в мыслях не было! «За минувший год я никаких бумаг не сочинял и ничего кроме долговых расписок не подписывал!» — подумал он.

Однако полковой писарь, вызванный для объяснений в начальственный кабинет, охотно рассказал, как «полгода назад господин поручик лично диктовали-с, а за услугу за неимением денег-с расплатились дамскою шляпкою-с модного фасону, которая у них в комнате случайно оказалась».

Полковой лекарь также подтвердил, что по просьбе господина поручика составил медицинское свидетельство, которое и было приложено к прошению на высочайшее имя.

— Государь император вашу отставку принял, — продолжало улыбаться начальство, а Ржевский сразу сник. Если бумага дошла до государя, то хоть всю Россию вызови на дуэль, это делу не поможет.

Пришлось удалиться в имение — в деревню Горелово, что подо Ржевом, а там ждала такая скука, в сравнении с которой недавняя служба в полку казалась увлекательной, полной ярчайших впечатлений.

Хотелось поехать в Москву или Петербург, но ездить дальше Ржева не позволяли долги, поэтому все два года, прошедшие с момента отставки, Ржевский развлекал себя так, как только мог на свои скромные средства. Во Ржеве, где заметную часть населения составляли набожные купцы-старообрядцы, заслужил прозвище Рыжего Дьявола. Кроме того весьма пикантным способом вдвое увеличил число своих крепостных. Мужскую половину дворни, независимо от возраста, выучил ходить строевым шагом и докладывать по форме. Перессорился, а затем перемирился со всеми соседями-помещиками. Десять раз инициировал дуэли, которые каждый раз завершались тем, что вызванная сторона приносила извинения и устраивала шикарный обед по случаю примирения.

Увы, все эти забавы позволяли развеять скуку лишь на время. Ржевскому стало казаться, что жизнь его бежит по кругу. Однако в начале очередной зимы, когда грязь на раскисших дорогах схватилась первым морозцем, из Твери приехал странный человек, и с этого начались долгожданные перемены.

Правда, Ржевский сразу не распознал своё счастье и принял гостя весьма настороженно.

Штатский. В коляске. То есть ни к военной службе, ни к кавалерии не имеющий отношения. И всё же этот господин несколько раз повторил, что «бесконечно рад» познакомиться с «самим поручиком Ржевским».

— А вы-то кто, любезнейший? — спросил Ржевский, стоя на крыльце барского дома и покуривая трубку.

Незнакомец назвал незнакомую фамилию, отчего незнакомцем быть не перестал. Но затем выяснилось, что странный субъект — доверенное лицо князя Всеволожского, тверского губернатора, и прислан сюда, чтобы вручить приглашение.

В руках Ржевского очутился конверт, где прятался небольшой твёрдый лист бумаги с золотым обрезом. На листе было написано:

«Князь Всеволожский просит сделать ему честь, пожаловать на бал, для дворянства Тверской губернии устраиваемый, сего декабря 26-го дня 1825 года в губернаторский дворец в 6 часов».

Бал — это хоть и не война, но весьма интересная баталия. Барышни, дамы, очень недурная выпивка и закуска, карты…

Мысль о картах тут же заставила поручика вспомнить о долгах, которые по-прежнему не позволяли выезжать никуда дальше Ржева, не то что в Тверь. Следовало немедля раздобыть где-то денег, либо отказаться от приглашения. А у кого занять нужную сумму? На соседей-помещиков надежда была слабая, поэтому Ржевский взглянул в сторону странного субъекта с меньшей неприязнью, чем в начале разговора. Раз это доверенный человек губернатора, да ещё и «бесконечно рад» знакомству, то взаймы у него наверняка найдётся.

«Чёрт побери! Кажется, Фортуна снова улыбается!» — подумал Ржевский и запоздало пригласил гостя в дом, а там домашняя водка и поданные к ней разносолы сделали своё дело. Через три часа гость уже именовал поручика «друг», а значит — можно было заводить речь о деньгах.

Для начала Ржевский просто пожаловался на стеснённость в средствах, но тут оказалось, что «князь Всеволожский осведомлён об этой беде».

— Его сиятельство готов предоставить необходимую сумму, — радостно сообщило доверенное лицо, уже раскрасневшееся от выпитой водки.

— Под расписку? — спросил Ржевский, наполняя рюмку собеседника.

— Без расписки. Просто под ваше честное слово, — всё так же радостно пояснило доверенное лицо. — Обязанность губернатора — заботиться о нуждах жителей губернии. А особенно — таких известных жителей как вы, мой друг.

— Деньги нужны мне скоро, — смущённо признался поручик, после чего радость доверенного лица перешла в восторг:

— Об этом его сиятельство тоже догадывался! Деньги у меня с собой.

И вот в декабре 26-го дня Ржевский, хоть и с опозданием, явился на губернский бал. Оценив количество трепещущих вееров, поручик был очень рад открывающимся перспективам, но что-то подсказывало: такое счастье не может быть совершенно безоблачным и от Фортуны следует ждать подвоха.

* * *

Несомненно, на этот бал собрались все красавицы губернии. Разнообразие выбора впечатляло, но правила вежливости не позволяли гостю немедленно ринуться в атаку. Сначала следовало подойти к хозяину дома, чтобы благодарить за приглашение.

Объявив Ржевского по всей форме, распорядитель бала сразу указал поручику на благодетеля — невысокого господина, ещё не старого, но с седыми кудрями, напоминавшими напудренный парик прошлой эпохи. Князь Всеволожский смотрел на всех с каким-то сонным и скучающим видом, чем производил не очень приятное впечатление, но поручик, помня об одолженной сумме, всё же решил для себя, что губернатор — человек добрый и великодушный.

При виде Ржевского скучающий князь сразу оживился, любезно выслушал благодарности и представил свою супругу, француженку, вполне привлекательную, которая, пока гость прикладывался к её ручке, любезно осведомилась (с акцентом, но по-русски) «хорошо ли доехали».

Такие светские разговоры долго не длятся, а француженка, если приглядеться, была не так уж привлекательна, поэтому Ржевский краем глаза покосился в залу, полную трепещущих вееров, к которым, кажется, уже добавилось трепетание ресниц.

Баталия предстояла интересная. Кровь вскипела, как перед настоящей битвой, но тут губернатор произнёс:

— Пользуясь случаем, поручик, познакомьтесь. Это моя племянница, Таисия Ивановна…

Ржевский взглянул на Всеволожского, а затем проследил за направлением его взгляда — князь смотрел куда-то в сторону супруги, но чуть правее.

Богиня Фортуна, незримо присутствовавшая в зале, в этот миг, должно быть, звонко рассмеялась и упорхнула прочь, взмахнув юбками.

— Тасенька, не тушуйся, — нарочито ласково сказала губернаторша.

И вот из-за округлого белого плеча губернаторши, обрамлённого нежно-розовым шёлком платья, выглянуло существо, которое поручик затруднился бы хоть как-нибудь обрисовать, потому что взгляду зацепиться было решительно не за что.

«А вот и подвох! Эх, Фортуна-шутница! — подумал Ржевский. — Я ещё не успел открыть меню, а мне уже предлагают уплатить по счёту». Теперь причина доброты князя Всеволожского стала ему понятна, как и то, что над головой нависла угроза женитьбы.

По светским правилам полагалось пригласить Тасеньку на следующий танец, а также следовало опасаться, что губернаторша попросит своего гостя сопровождать это существо на банкет, который всегда устраивают в середине бала.

Ржевский чувствовал, будто над головой уже держат свадебный венец, однако ещё не всё пропало. «Танцевать с ней сегодня более трёх танцев они меня не заставят», — твёрдо сказал себе поручик, но следовало ни в коем случае не сбиться со счёта. Один лишний танец сверх трёх положенных по этикету — и ты жених!

* * *

Грянул вальс. Ржевский кружился с племянницей губернатора по залу, при этом чувствуя себя престранно. Поручику казалось, что он танцует один, потому что всякий раз, когда взгляд падал туда, где должно находиться лицо партнёрши, там как будто бы не оказывалось ничего. Ржевский смотрел и не видел, а вместо этого видел, что в соседней паре белокурая дама, раскрасневшаяся от танца, очень даже ничего. А вон в другой паре — премилая брюнетка с точёным овалом лица. Карие глаза горят жаждой амурных приключений, и кажется, этот взор даже обратился в сторону поручика. Судя по всему, Амур сегодня действовал не в согласии с Фортуной и по своему усмотрению уже выпустил несколько стрел в женские сердца.

Ржевский дал себе слово непременно пригласить брюнетку на один из следующих танцев, а если у неё все танцы расписаны, то и это не препятствие.

При таком повороте дела следовало выяснить имена хотя бы нескольких счастливцев, которым предстоит танцевать с этой красавицей. А дальше — найти их и вывести одного из них из игры, на что есть много способов. Например, случайно опрокинуть на соперника поднос, находящийся в руках у официанта, проходящего мимо. Ведь невозможно же танцевать с дамой, когда жилет залит вином или измазан мороженым.

Можно также запереть соперника в уборной, чтобы не успел к началу танца, а если соперник узнает, кто так подшутил, и вызовет шутника на дуэль — значит, стреляться! Но за танец с по-настоящему красивой женщиной не страшно рискнуть головой.

— Вы молчаливы, поручик, — послышался голос рядом.

Ржевский вынырнул из мира грёз:

— А?

— За время танца вы не произнесли ни слова, — продолжал голос.

Лишь теперь Ржевский понял, что это говорит Тасенька, племянница губернатора, и что она мягко упрекает кавалера за неучтивость, ведь с дамой во время танца положено беседовать.

— Простите меня, — пробормотал поручик. — Давно не был в свете. За два года в деревенском болоте сам стал деревенщиной.

— Что вы! — возразила партнёрша. — Вы танцуете как светский человек.

Ржевскому невольно вспомнился вечер у соседа в имении, состоявшийся месяц назад. Там собралось несколько семейств с жёнами и дочками.

Под звуки дребезжащего фортепиано поручик танцевал со всеми дамами и девицами, а они говорили: «Вы танцуете прекрасно». Но объяснить эти похвалы было очень просто — мужская часть собрания, рассевшаяся по креслам и диванам, предпочитала седалищ не поднимать.

Лишь одному юноше, младшему сыну хозяина, всё не сиделось, но танцевать он не умел, а только скакал и прыгал возле партнёрши. С такими-то соперниками любой покажется умелым танцором! И даже в Твери вряд ли было лучше.

Среди чиновников и помещиков в губерниях всё сильнее укоренялось мнение, что хорошо танцевать положено светским хлыщам и гусарам, а серьёзному человеку довольно, если он танцует хоть как-нибудь. К чему эта наука, если танцы полезны только девицам на выданье, которым надо себя показывать! И пусть многие дамы думали иначе и всячески старались тянуться за высшим светом, общего положения дел они изменить не могли, так что Ржевскому, два года не имевшему достойной практики в танцах, всё равно не удалось бы осрамиться.

— Дядюшка мне говорил, что вы два года не просто жили в деревне, а стали затворником и выезжали только во Ржев, — подала голос Тасенька, заметив, что кавалер опять витает в облаках.

Поручик молчал, изображая из себя деревенщину. Будь с ним сейчас другая дама, он бы наговорил целый ворох комплиментов, но воображаемый свадебный венец по-прежнему висел над головой, а поручику вовсе не хотелось, чтобы венец стал настоящим.

— Отчего же вы за два года ни разу не приехали в Тверь? — допытывалась Тасенька.

«Денег не было», — мысленно ответил Ржевский, но вслух лишь вздохнул — скорбно и многозначительно.

Наконец вальс окончился, а это значило, что поручик может быть свободен, как только пристроит куда-нибудь свою недавнюю партнёршу. Но куда? Вести её обратно к дядюшке-губернатору? Опасно.

— А где же ваши родители, Таисия Ивановна? — спросил Ржевский. — Они здесь, на балу?

Когда он вёл Тасеньку под руку, ему казалось, что окружающие дамы смотрят на него чуть не со слезами, искренне сострадая его печальной участи.

— Нет, они в имении, — меж тем последовал ответ. — А я гощу у дядюшки.

«Проклятье!» — подумал Ржевский, но тут Фортуна, недавно потешавшаяся над ним, сама пришла ему на помощь.

— Тасенька, — донеслось откуда-то сбоку. Там в углу, возле высокого окна, в котором уже ничего не было видно кроме ночной темноты, сидели на банкетке две старушки.

Поручик тут же развернулся в их сторону, а старушки продолжали:

— Смотри, какого кавалера себе нашла… Кто он?

— Ржевский Александр Аполлонович, поручик в отставке, — отрекомендовался кавалер, коротко поклонившись и прищёлкнув каблуком.

Старушки что-то ответили, а в это время к ним подошёл официант, которого Ржевский успел подозвать до того, как начал представляться.

На подносе у официанта красовались бокалы с игристым вином и креманки с мороженым. В обычных условиях поручик предложил бы своей даме шампанского, но Тасеньке…

— Мороженого? — спросил он.

— Да, — ответила та, и в её голосе явно послышалось что-то от ребёнка, услышавшего про любимое лакомство.

Получив из рук поручика креманку, она на мгновение опустила взгляд, чтобы взять торчащую из креманки серебряную ложечку… и этого мгновения Ржевскому хватило, чтобы бесследно исчезнуть в толпе.

* * *

Оркестр играл галоп, но красавица-брюнетка, недавно замеченная Ржевским, в этот раз не танцевала — наверное, чтобы перевести дух. Вокруг неё могло бы собраться много кавалеров, развлекающих прелестницу разговорами о местном театре, столичных новостях и прочей ерунде, но всех отпугивал мрачный субъект в тёмно-зелёном мундире губернского чиновника. Судя по всему, муж. Склонившись к уху дамы, он что-то весьма строго ей шептал.

Ничто не мешало поручику приблизиться к этой паре и представиться. Правда, представляться самому считалось не слишком вежливым, однако Ржевского это обстоятельство не смущало, как и мрачный спутник брюнетки. Тем более что она опять бросила на Ржевского благосклонный взгляд.

Муж — не мальчишка, которого всегда можно отослать с поручением, потому что «дама желает» шампанского, фруктов, мороженого или сладостей. Но на случай, если придётся иметь дело с подобными церберами, у поручика Ржевского имелось две стратегии. И обе беспроигрышные!

Если спутник красавицы — военный, следовало представиться и затем спросить его: «Не встречались ли мы случайно перед битвой при Бородине?» и добавить: «Вижу в вас как будто знакомые черты». До Бородина Ржевский ещё не обрёл свою громкую славу, поэтому собеседник запросто мог поверить, что уже видел «того самого Ржевского», но не запомнил.

Если же спутник красавицы — штатский, следовало спросить: «Не доводилось ли нам видеться на вечере у великой княгини Екатерины Павловны?» Ведь все знали, что когда-то она была замужем за одним из прежних тверских генерал-губернаторов и часто устраивала вечера, собирая множество гостей. Это происходило задолго до Отечественной войны и Бородина, поэтому стать заметным гостем Ржевский не сумел бы, но теперь это играло ему на руку.

Знаменитые вечера Екатерины Павловны проводились в этом самом дворце, где теперь шумел бал, а больше о тех временах никто ничего достоверно не помнил, ведь прошло уже тринадцать лет. С тех пор Екатерина Павловна успела овдоветь, навсегда покинуть Тверскую губернию и даже обзавестись новым супругом, так что поручик, который лишь однажды случайно попал в гости к великой княгине, мог смело привирать для пользы дела.

Ржевский представился церберу, стерегущему очаровательную брюнетку, а в ответ услышал фамилию, совершенно не знакомую — Тутышкин, но притворяться давним знакомцем это обстоятельство, конечно, не мешало.

— Моя жена — Софья Петровна, — сказал цербер после того, как представился сам.

— Счастлив видеть вас, — ответил поручик, прикладываясь к ручке дамы, и теперь настало время спросить: — Не доводилось ли нам с вами, господин Тутышкин, видеться на вечере у великой княгини Екатерины Павловны?

— Не припомню, — сухо ответил тот.

— Но как же! — нарочито удивился поручик. — Вы же были в тот вечер, когда Карамзин читал своё сочинение? Как бишь оно называлось?

— «История государства Российского».

— Вот-вот. Оно!

— В тот вечер я приглашён не был, — всё так же сухо произнёс Тутышкин.

— Тогда откуда знаете, что там читалось?

— Других сочинений Карамзина не помню.

— Но мне кажется, я видел вас! — не отставал поручик: — И, полагаю, что если бы рассказал вам о событиях того вечера, вы бы хлопнули себя по лбу и сказали: «Конечно же, я там был».

— Не стану хлопать себя по лбу, — сказал Тутышкин, но Ржевский как будто не слышал:

— У Карамзина в сочинении было кое-что про Рюрика, и вот когда чтение дошло до того отрывка, я объявил всем собравшимся, что Ржевские ведут свой род прямо от Рюрика.

— Не присутствовал, к сожалению, на том вечере, — повторил собеседник, а Софья Петровна, явно подстреленная Амуром, в очередной раз бросила на поручика одобрительный взгляд.

— Великая княгиня, — продолжал болтать Ржевский, — тогда улыбнулась мне и сказала: «Историю вашего рода мы в другой раз послушаем».

— Очень интересно, — произнёс Тутышкин, — но моя жена устала и как раз перед вашим приходом просила меня отвести её в буфет.

— О! Я сам принесу Софье Петровне из буфета всё, что она пожелает.

— Можете не утруждаться.

— Но я ещё не рассказал вам историю своего рода!

Отставать от этой пары поручик не собирался, так что, следуя за ними в сторону буфета, болтал без умолку:

— У Рюрика было двое братьев. Один с синими усами…

— С синими усами? — удивлённо переспросила Софья Петровна.

— Да, сударыня, — тут же кивнул Ржевский, довольный, что смог увлечь даму беседой. — Его же так и звали — Синеус. А другой Рюриков брат имел усы самые обычные… но был он, правду сказать, плохо воспитан и вообще свинья.

Поручик выразительно посмотрел в сторону мужа Софьи Петровны, давая понять, что о плохих манерах заговорил не случайно, и Тутышкин, кажется, понял. И даже предпринял контратаку.

— А какого же цвета были его «самые обычные» усы? — спросил он, приглядываясь к усам поручика. — Может, рыжие?

— Нет, совершенно точно не рыжие, — возразил Ржевский. — Светлые… или тёмные, — поправился он, глядя на усики своего собеседника. — И был этот брат не только свинья, но и вор!

— Да отчего же вор? — Тутышкин явно не ожидал такой дерзости. Мгновение назад он решительно шествовал с женой в сторону буфета, а теперь резко остановился. — Объяснитесь, поручик.

— Да оттого, что имя у него такое было, — непринуждённо отвечал Ржевский.

— Не понимаю вас.

— Так звали же его Фрувор, — улыбнулся поручик. — Только вслушайтесь в это имя: Фру-вор.

Тутышкин, судя по всему, решил сделать вид, что не понял прозрачного намёка:

— Вы как-то странно выговариваете звук «т». Насколько мне известно, второго Рюрикова брата звали Трувор.

— Нет, Фрувор! — настаивал Ржевский.

— У Карамзина так написано.

— А откуда вы знаете, если сами говорили, что на том вечере, когда Карамзин читал своё сочинение, вас не было?

— Я книгу купил. Вот и знаю.

— То есть вы утверждаете, что история моих предков вам известна лучше, чем мне? — нарочито рассердился Ржевский. — Нет, милостивый государь. Мне лучше знать! Фрувор — так звали этого мерзавца! Потому что на любые слова он презрительную рожу корчил. Вот как вы сейчас. И отвечал так, знаете, недовольно, с фырканьем: «фру-фру-фру». Как свинья! И руки имел загребущие. Вор, короче говоря. Но, слава Богу, род Ржевских не от него произошёл, а от Рюрика, который был человеком во всех отношениях порядочным.

Тутышкин, кажется, дар речи потерял — настолько поразился наглостью собеседника. Поэтому Ржевский решил, что сейчас самое время нанести решающий удар:

— Господин, Фруфрышкин, позвольте пригласить вашу супругу на следующий танец.

И в этот самый миг Фортуна, незримо присутствующая при разговоре, снова рассмеялась, потому что из толпы вынырнул какой-то хлыщ в чёрном фраке, пошитом весьма недурно.

— Ах, вот вы где! — воскликнул хлыщ, обращаясь к Софье Петровне. — Надеюсь, вы помните, о прекраснейшая из всех замужних фей, что обещали мне эту кадриль?

Заиграл оркестр, а значит, всем, кто собирался сейчас танцевать, не следовало мешкать.

Брюнетка виновато посмотрела на поручика и с нарочито приветливой улыбкой подала руку хлыщу, однако Ржевский, конечно же, не думал сдаваться:

— А на следующую мазурку я могу вас пригласить? — спросил он.

Брюнетка печально покачала головой.

— Увы, поручик. Этот танец уже обещан.

— А на котильон¹?

Карие глаза дамы, казалось, умоляли о прощении:

— Этот танец я тоже обещала.

— Но я продолжаю надеяться, что свободно хоть что-то! — Ржевский заслонял хлыщу дорогу, не давая увести даму.

— Оставьте надежду, поручик. — Софья Петровна достала из ридикюля записную книжку и открыла, а Ржевский впился взглядом в строчки, изучая имена своих врагов.

Правда, всё прочесть не успел, да и почерк у дамы был не слишком разборчивый, поэтому, когда книжка захлопнулась и отправилась обратно в ридикюль, в памяти осталось немногое:

«Кадриль — Петушкевич Александр. Вот как зовут этого хлыща во фраке!

Гавот — Ру… может, Русинов, а может, Русаков.

Снежная буря — чёрт его знает, кто там был записан.

Кадриль — Замовский Иван… а может, Зимовский.

Менуэт — опять Петушкевич!

Галоп — кто-то там на букву «Н» или «В». Неверов… или Веверов. Ну и почерк!

Вальс — не успел прочитать.

Кадриль — не успел прочитать.

Мазурка — Никодимов Пётр.

Котильон — Бенский Сергей».

И всё же этими обрывочными сведениями, добытыми с боем, Ржевский остался доволен и потому без сожаления смотрел, как Софья Петровна удаляется под руку с хлыщом, щеголяющим в чёрном фраке. Если узнал, с кем дама танцует мазурку и котильон, то можно действовать!

Баталия разворачивалась интересная. Крепость Софья издали постреливала глазами в осаждающего, метя в самое сердце, но не с целью убить — она лишь дразнила. А поручику, чтобы ворваться в эту крепость, следовало преодолеть неприятельский заслон. С одной стороны находился Тутышкин, а с другой… Как там было в предпоследней строчке Софьиных записей? Никодимов!

Обдумывая ход будущей баталии, Ржевский решил, что сначала надо атаковать именно того, кто застолбил себе мазурку, то есть Никодимова. После мазурки бал всегда прерывается банкетом, а кто танцевал с дамой мазурку, тот имеет право сопроводить прелестницу к столу и во всё время банкета сидеть рядом с ней. А муж… Муж — не воз груш, можно и подвинуть.

Вот почему, составляя план баталии, Ржевский мысленно обозвал Тутышкина пехотой, ведь она не считается большим препятствием для гусарской кавалерии. Зато Никодимов, пригласивший крепость Софью на мазурку, особенно если он офицер, да ещё танцует недурно, мог считаться вражеской конницей, с которой придётся схлестнуться.

Главное — в пылу боя не попасть в засаду, устроенную губернатором. Всеволожский, которого следовало отнести к необученным ополченцам, засаду организовал плохо. Но тем досаднее было бы в неё угодить! Участь губернаторского пленника незавидная — передадут Тасеньке, и из этого плена придётся бежать, чтобы вернуться на поле боя.

В общем, если первый бой окажется проигранным, второе наступление следовало вести на позиции Бенского, танцующего с Софьей котильон. Этот танец, который обычно начинается сразу после банкета, тоже сулил многие выгоды, ведь он самый долгий — более часа, и всё это время дама полностью принадлежит кавалеру.

* * *

Ржевский уже начал представлять себя победителем, но пришлось вынырнуть из мира грёз. Чтобы грёза стала явью, следовало выяснить, как же выглядят соперники: Никодимов и Бенский.

Самый простой способ — самый надёжный, поэтому Ржевский подошёл к одному из помощников распорядителя бала:

— Любезный, а скажите, где сейчас господин Никодимов Пётр… забыл, как по отчеству. Кажется, что мы с ним когда-то виделись у великой княгини Екатерины Павловны.

Конечно, могло статься, что Никодимов был сильно моложе поручика и во времена Екатерины Павловны посещал лишь детские балы, но тогда помощник распорядителя сказал бы об этом. Вот почему Ржевский, изложив просьбу, затаил дыхание: повезёт — не повезёт.

К счастью, просьба не показалась странной и Ржевского повели в соседний зал, обитый деревом на английский манер, где за ломберными столиками уже вовсю шла игра «в дурачки» и гораздо более азартные игры.

«Эх, Фортунушка, как ты пригодилась бы сейчас», — подумал поручик, глядя на метание карт, но Фортуна молчала. Очевидно, была очень занята, ведь её призывали почти все из присутствовавших: кто-то уже сидел за столами, а кто-то пока стоял в толпе наблюдателей, но выказывал намерение присоединиться к игре.

Возле одного из столов толпа особенно сгустилась.

— И где же он? — нарочито сощурился Ржевский, оглядывая собравшихся. Он делал вид, что представляет, как выглядит «старый знакомец» Никодимов даже спустя тринадцать лет, и что просто не может его найти.

— Да вот же, — тихо сказал помощник распорядителя, указав на высокого круглолицего брюнета в маленьких круглых очках, одетого в тёмно-коричневый фрак, пошитый даже лучше, чем у Петушкевича. То есть это была светская птица более высокого полёта!

Ржевский испытал некоторую робость — словно провинциал, вдруг оказавшийся в Петербурге и стыдящийся своего немодного вида, но тут же сказал себе: «Мой мундир пошит не хуже».

— Пётр! — тихо воскликнул поручик, подступив к Никодимову, и панибратски толкнул его в бок. — Не узнаёшь?

— Нет, простите… — озадаченно пробормотал собеседник.

— Но как же! — всё так же тихо продолжал Ржевский. — Мы же виделись в этом же дворце на вечере у великой княгини Екатерины Павловны. Дело давнее, но вечер удался на славу.

— Который именно вечер? — осведомился Никодимов.

— Да тот, где Карамзин читал свою «Историю». — Поручик начал говорить громче. — Там было про Рюрика, а ведь я, Александр Ржевский, веду свой род прямо от Рюрика! Я так и объявил всем, а великая княгиня улыбнулась и сказала: «Историю вашего рода мы в другой раз послушаем».

— Ржевский… — задумчиво повторил Никодимов. — Тот самый поручик?

— Ну вот! Вспоминаешь! — радостно подхватил Ржевский, а со всех сторон на него уставились недовольные взгляды, ведь последние слова он произнёс настолько громко, что мешал игре. — Эх, дружище, как же я рад тебя видеть! — продолжал Ржевский во весь голос, будто отдавал приказы на поле сражения. И плевать на всех недовольных.

Зато Никодимов явно смутился оттого, что заодно с поручиком привлёк к себе внимание:

— Пойдёмте, выберем более удобное место для беседы, — сказал он, выбираясь из толпы.

— Охотно! — всё так же громко отозвался Ржевский, следуя за своей жертвой. План его был прост: сперва притвориться лучшим другом, а затем непоправимо испортить белый шёлковый жилет соперника, и белые панталоны — тоже. Залить их красными вином, коньяком или чем-нибудь в этом роде, что оставляет заметные пятна.

Никодимов с Ржевским пересекли бальный зал и направились в комнату, отведённую для желающих выкурить трубку и побыть в тишине. Комната привлекала ещё и тем, что в углу на столике, крашенном под белый мрамор, стоял узкогорлый графин с неким тёмно-красным напитком и бокалы на подносе.

Поручик, взглянув на графин, сразу подумал: «Годится!» Но тут обратил внимание на ещё одну вещь — светлая «мраморная» столешница опиралась на позолоченную ножку с любопытной деталью в виде трёх престранных существ, которые сидели вокруг ножки лицом к зрителю. Что-то вроде крылатых кошек с головами и грудями девиц.

— Так вы говорите, что были в тот раз на вечере у Екатерины Павловны? — спросил Никодимов, присаживаясь на стул возле того самого столика с графином, а Ржевский всё смотрел на ножку.

Груди у странных существ выпирали прямо под подбородком — вовсе не на животе, как у кошек, — а позолота подчёркивала приятную округлость. До выпирающих частей хотелось дотронуться, но поручик, немного подумав, решил, что это, пожалуй, неприлично.

— Да, был-с, — немного запоздало ответил он и присел на другой стул, напротив собеседника. — Но отчего мы не на «ты»?

— В самом деле! Оставим церемонии, — Никодимов расслабился и даже расплылся в улыбке, отчего лицо у него стало ещё круглее. — По правде говоря, я впервые встречаю здесь человека, который помнит Карамзина.

— Да как же не помнить, если он про Рюрика говорил! — ответил поручик.

— Никому сейчас нет дела до Карамзина, — вздохнул собеседник. — И до всей русской литературы. Куда она движется, здесь никого не заботит. Читают французов, а вот по-русски — нет. Только газетёнки всякие, да изредка — журналы.

— А есть, что читать? — спросил Ржевский, пытаясь вспомнить, когда в последний раз видел книгу. Кажется, как раз перед Отечественной войной.

Он тогда ухаживал за одной барышней, красавицей-брюнеткой, которая любила читать в саду. Стояли чудесные июньские погоды. Она ежедневно выходила с книгой в сад, но из-за настойчивости Ржевского за весь месяц прочла страницы три. Уж точно не больше пяти!

Затем Ржевский отбыл на войну, а барышня книжку вряд ли дочитала, если, конечно, сдержала обещание проливать слёзы каждую минуту до конца своих дней.

— А ты разве не читал Грибоедова «Горе от ума»? — спросил Никодимов.

— Что? — не расслышал Ржевский, увлекшись воспоминаниями. — Горе? От ума? Кажется, читал. — Это была ложь. — И согласен.

— С чем согласен?

— Что горе — оно от ума… А точнее — от излишних раздумий. Вот я, знаешь ли, много думать и рассуждать не люблю. Надо действовать!

В случае с барышней, любившей чтение, это и впрямь оказалось очень правильно. Пусть она поначалу говорила: «Поручик, уйдите, вы мне мешаете», но Ржевский не отступал. Чего ждать? Пока она всю домашнюю библиотеку перечитает? Действовать!

А на Никодимова слово «действовать» произвело просто волшебный эффект.

— И я того же мнения, — доверительно сообщил он, понизив голос и наклоняясь через стол к собеседнику. — Литературу русскую не спасёшь слезами. Да, действовать надо. И не только литературы нашей это касается, но и всего русского. Судьбу России надобно в свои руки брать.

Это он произнёс совсем тихим шёпотом, одними губами, будто заговорщик, а Ржевский никак не мог понять, о чём собеседник толкует. При чём тут судьба России?

Чтобы скрыть недоумение, поручик нахмурился:

— Я судьбу России держал в руках, когда воевал при Аустерлице, и во время Отечественной войны, и в Заграничном походе. А теперь — нет. Я в отставке.

— Отставка — не причина, чтобы перестать думать о благе Родины, — всё так же тихо, доверительно сказал Никодимов. — Взять того же Чацкого…

— Кого?

— Чацкого из «Горя от ума».

— А! Ну, разумеется!

— Вот он нигде не служит, но полон думами о России. А вокруг — чинуши и служаки, которые о России не думают, заботятся лишь о собственном благополучии. Чацкий пытается им объяснить, в чём истинная цель служения, но остаётся непонятым. И даже Софья, которая когда-то любила его всем сердцем, не понимает его…

Ржевский опять нахмурился. Что за Софья? Уж не намекает ли этот Никодимов на Софью Тутышкину, охраняемую мужем-цербером, которую сам пригласил на мазурку?

–…Совсем не понимает, — меж тем повторил Никодимов. Увлекшись рассуждениями, он откинулся на спинку стула, а при слове «совсем» досадливо взмахнул рукой и едва не задел графин, стоявший на столе.

Ржевский положил ладонь на столешницу и незаметно подвинул графин к собеседнику. Однако обсуждение следовало поддерживать: пускай этот дурак дальше руками машет.

— Если женщина тебя не понимает, так и нечего на неё время тратить, — уверенно произнёс поручик. — Лучше избрать другую цель.

Если бы Софья не бросала на Ржевского такие красноречивые взгляды, он бы однозначно избрал другую цель и не слушал бы сейчас этого болвана.

— Именно! — воскликнул Никодимов, резко повернувшись к собеседнику. — Другую цель! Забота о благе России и народа — вот истинная цель! Цель для всякого мыслящего человека в отечестве нашем! — Он, кажется, не понял, о чём ему говорят. И вообще поведение этого господина не поддавалось никакому объяснению: то шептал о судьбе России, а теперь кричит.

Он ещё пару раз взмахнул руками и даже вскочил, а Ржевский ещё подвинул графин в его сторону, рассчитывая, что собеседник рано или поздно присядет на тот же стул, продолжит размахивать руками и…

Однако Никодимов никак не садился, начал мерить шагами комнату и счастливо улыбался:

— Как я рад, Александр! Как рад, что ты меня понимаешь. Это такое счастье — найти истинно мыслящего человека в этой толпе Фамусовых и Скалозубов.

Ржевский поспешил улыбнуться. Но из сказанного понял только, что роды Фамусовых и Скалозубов весьма многочисленны, если на губернский бал явились аж по несколько представителей от каждой из фамилий.

— Да ты сядь, братец, — сказал поручик. — Лучше расскажи мне, давно ли прибыл из Петербурга.

— А как ты догадался, что я прибыл оттуда? — спросил Никодимов, но присел не на стул, а рядом, на диванчик, оформленный в том же стиле, что и ножка стола — каждый подлокотник как будто держала на своих плечах крылатая кошка с женскими грудями.

Опершись на подлокотник, Никодимов словно невзначай скользнул краем ладони по округлым прелестям крылатого существа и Ржевский сразу забыл, о чём идёт разговор. «Да что здесь за мебель! Невозможно сосредоточиться!» — подумал поручик.

Меж тем Никодимов ждал ответа:

— Так как ты догадался?

— О чём?

— Что я только из Петербурга.

Ржевский наконец пришёл в себя:

— По фраку — уж больно искусно пошит. В нашей губернии так шить не умеют.

— И то верно, — кивнул собеседник.

— Так какие новости в Петербурге? — повторил Ржевский.

Взгляд Никодимова сделался загадочным, как и тон:

— Много разных новостей. — Он снова пересел за стол, поближе к Ржевскому и добавил. — Но об этом лучше говорить не здесь, а у меня на квартире. Приглашаю тебя завтра к себе. К полудню. А? Как? Придёшь?

— Охотно. — Ржевский всё так же улыбался, а про себя думал, о чём бы ещё спросить собеседника, чтобы снова разгорячился и начал махать руками.

Графин был уже почти на самом краю стола, но в голову, как назло, не приходило ни одного вопроса!

И тут Фортуна снова пришла на помощь — Никодимов, который только что смотрел прямо на поручика, вдруг взглянул ему за спину, куда-то вдаль. Главное, что больше не смотрел ни на Ржевского, ни на его руку, двигавшую графин.

Ещё немного, почти…

— Ах, вот вы где, поручик! — послышался за спиной знакомый голос. — А вы, господин Никодимов, как я вижу, совсем не думаете о наших дамах. Увели от нас поручика, занимаете его серьёзными беседами, а дамы в это время скучают, потому что желают танцевать с ним.

На плечо Ржевского легла рука, показавшаяся весьма тяжёлой, как если бы её обладатель сказал: «Вот ты и попался!» Графин уже не мог упасть на колени Никодимову, поднявшемуся, чтобы поприветствовать того, кто пришёл. Цель, такая близкая, теперь стала недостижимой, поэтому поручик оставил графин в покое и оглянулся.

Голос и рука, как и следовало ожидать, принадлежали князю Всеволожскому. Губернатор прямо-таки вцепился в плечо своему пленнику, чтобы препроводить обратно в зал и передать своей племяннице Тасеньке.

* * *

Мазурку Ржевский танцевал с Тасенькой. В предыдущих трёх танцах — галопе, вальсе и кадрили — его партнёршами стали весьма приятные особы, но это не могло облегчить нынешних страданий. Опять появилось глупейшее ощущение, что танцуешь один. Поручик пытался смотреть на Тасеньку, но взгляд не мог ни за что зацепиться, да и на ощупь было не лучше. То ли дело другие партнёрши!

Обычно, когда Ржевский, танцуя с очередной прелестницей, касался её спины на самой границе выреза платья, то чувствовал, как по телу дамы разбегаются мурашки, словно торопятся сообщить всем органам и частям: «Ржевский здесь! Ржевский здесь!»

Мурашки чувствовались даже через перчатку, поэтому невольно возникала мысль: «Вот бы проделать то же самое без перчатки…» Конечно, всякому кавалеру во время танца полагалось быть в перчатках и не снимать их, но если незаметно снять хотя бы одну…

В общем, если бы не обязанность уделять внимание Тасеньке, поручик мог бы заниматься куда более приятными делами. К тому же среди дам успели распространиться слухи, что причиной его отставки стала несчастная любовь. И якобы по той же причине он безвыездно прожил два года в деревне, не бывая даже в Твери. Дамы весьма чувствительны к таким историям, и из этого можно было извлечь немалую выгоду.

— Я слышала, что вы безнадёжно влюблены. Это правда? — недавно спрашивала ясноглазая шатенка, когда Ржевский отплясывал с ней галоп.

Поручик, притворяясь растерянным, потупил глаза, невольно уставившись даме в декольте.

— А откуда у вас такие сведения, сударыня? Последнее время я никому не открывал своего сердца.

— В начале бала с вами танцевала одна девушка. — Шатенка смущённо улыбнулась. — Она спросила вас, почему вы два года никуда не выезжали. А вы так выразительно вздохнули… Значит, причина в сердечных делах! Когда девушка передала мне вашу с ней беседу, я сразу так решила.

— Сударыня, вы столь же проницательны, сколь и прекрасны, — ответил Ржевский. — А когда вы на меня так смотрите, я чувствую, что моё сердце понемногу исцеляется… Если бы вы подарили мне ещё один танец…

— Это невозможно, поручик. — Дама ещё больше смутилась, а глаза ещё больше заблестели. — На все другие танцы я уже приглашена. Всё расписано до конца бала.

— А если бы мы с вами уединились в дальней комнате…

— Это невозможно, поручик.

— Вас и туда кто-то пригласил раньше меня? — удивился Ржевский.

Дама звонко рассмеялась:

— А вы шутник, — но так ничего и не ответила.

Во время вальса другая дама, блондинка с нежным личиком, тоже расспрашивала Ржевского о сердечной ране:

— Поручик, до меня дошли слухи, что вы жестоко страдаете.

— Страдаю, сударыня, — отвечал Ржевский. — Но когда вы рядом, мне делается легче.

— Отчего же?

— Возможно, оттого, что дама, из-за которой страдает моё сердце, блондинка, как и вы, — сказал поручик. Разумеется, если б его партнёрша по танцу оказалась брюнеткой, он и причину своих страданий назвал бы брюнеткой.

— О! — оживилась дама. — Значит, вы любите блондинок, поручик?

— А вы рыжих мужчин любите, сударыня? — спросил Ржевский, тряхнув рыжими кудрями.

— На что вы намекаете? — замялась блондинка.

— На то же, на что и вы, — ответил поручик.

— Я не на это намекала, — решительно произнесла дама.

— А на что?

— Сама не знаю.

— А откуда тогда знаете, на что намекал я?

Блондинка наморщила носик:

— Поручик, догадаться не сложно: вся Россия знает, что вы всегда намекаете на одно и то же!

На кадриль Ржевский пригласил даму с рыжеватыми волосами и прелестными веснушками, просвечивавшими сквозь пудру.

— Поручик, я о вас наслышана, — сказала рыжая прелестница.

— О том, что я жестоко страдаю? — спросил Ржевский.

— А также о том, что вы известный пошляк, — улыбнулась дама. — Поэтому со мной воздержитесь от пошлостей.

— Это как?

— Никоим образом не упоминаем пошлые предметы.

— А про предметы гардероба говорить можно?

— Про те, которые скрыты от глаз? Разумеется, нет.

— А про такие непошлые, как шляпа или перчатки?

— Ну, если про них…

— Тогда, — начал поручик, — признаюсь, как мне жаль, что кавалерам нельзя танцевать с дамами, не надевая перчаток.

— Ох, поручик! Вы даже из разговора о перчатках сделаете пошлость, — заметила дама. — Танцевать без перчаток — неприлично.

— Всё познаётся в сравнении, — возразил Ржевский. — Вот если б я танцевал ещё и без верхней части мундира, в одних рейтузах…

Рейтузы не являлись скрытой частью гардероба, поэтому дама не могла упрекнуть поручика в нарушении запретов:

— В одних рейтузах это уж совсем неприлично, — ответила она.

— А если бы дама танцевала без платья, только в белье и корсете?

— Поручик! Вы нарушили запрет.

— И всё же ответьте.

— Это совсем-совсем неприлично!

— А если бы я танцевал вообще нагишом?

— Это совсем-совсем-совсем неприлично!

— А если ещё и дама начнёт нагишом танцевать?

— Это так неприлично, что дальше некуда!

— Как это некуда? — удивился Ржевский. — Когда я рейтузы снимаю, и дама голая, то самое интересное начинается…

Но сейчас, во время танца с Тасенькой поручику не то что рейтузы, а даже перчатки снимать не хотелось. Мало того, что вид у неё — смотреть не на что, так и характер не слишком приятный. На поверку она оказалась любительницей лезть в чужие дела.

Судя по всему, слух о «разбитом сердце» Ржевского распространила именно эта девица, за что её можно было бы благодарить… если б теперь она не вздумала лезть в его дела с Софьей!

— Поручик, я должна вам кое-что сообщить о госпоже Тутышкиной. Обещайте, что никому не скажете о нашей беседе, — сказала Тасенька, как и в прошлый раз, во время другого танца, начав разговор первой.

Ржевский снисходительно усмехнулся:

— Да бог с вами, Таисия Ивановна! Вы как будто собрались открыть страшную тайну.

— Она не страшная, но важная, — приглушённо произнесла Тасенька и продолжала: — Госпожа Тутышкина изменяет мужу.

«Это же превосходная новость!» — подумал Ржевский. Ему опять захотелось выразить благодарность собеседнице, но это желание почти сразу исчезло.

— Поручик, зря вы хотели ухаживать за ней, — всё так же тихо говорила Тасенька.

— Не понимаю вас.

— Она изменяет мужу, но изменяет не с вами. А значит, вам придётся подождать, пока прежний любовник ей наскучит.

— Таисия Ивановна, вы как будто любовных романов начитались, — сказал Ржевский.

— Госпожа Тутышкина уже не первый год изменяет мужу с одним и тем же любовником, — не унималась сплетница. — Вы будете лишний.

«Интересный поворот, — подумал Ржевский. — Но почему же тогда Софья смотрела на меня так завлекательно?»

Примечания

1

Котильон — танец продолжительностью 1-2 часа, состоящий из элементов вальса, кадрили и польки. Исполнялся в конце бала.