Разные судьбы. Рассказы

Наталья Бушнева, 2020

Рассказы объединены темой Великой Отечественной войны. Они будут посвящены описанию быта, жизненных проблем мирных людей того времени, которые в силу обстоятельств оказались или глубоко в тылу, или на оккупированной фашистами территории. И война будет незримо влиять на бытие людей и их дальнейшую судьбу и после её окончания. А жизненные пути наших героев, такие разные и в то же время чем-то похожие, будут магически пересекаться, несмотря на годы и расстояния.

Рассказ 2. Александра. Между жизнью и смертью

В то время, время жестоких испытаний, которые выпали народам страны Советов, ещё одна русская женщина, Александра, поднимала на ноги своего сыночка. И какое совпадение: его тоже звали Вовкой, как сына Юлии и Алексея!

Семья Александры перед самой войной переехала в совхоз Первомайский Запорожской области Украины. До этого они жили в городе Парижская Коммуна в Ворошиловоградской области, где и родился Вовка. После переезда хозяин семьи Емельян Бушнев был призван в армию. Службу он проходил в Дербенте и в Махачкале на Каспийском море, а с началом войны был переведён в действующую армию. Он принимал участие в боях на Северном Кавказе, освобождал Ставропольский и Краснодарский край от фашистов. Где-то рядом с ним воевал его старший брат Демьян. А средний брат Яков перед войной был назначен управляющим шахт г. Парижская Коммуна. С началом войны ему пришлось заниматься эвакуацией оборудования шахт, части специалистов в восточные районы страны.

Емельяна забрали на службу в армию, а его жена Александра или по-простому Шура осталась одна с малолетним сынишкой. Тогда Вовке было годика три. Вместе с семьёй Емельяна в совхоз переехала и Шурина сестра Нюра Резцова с дочкой Лидой. Эти две сестры, так же как и сёстры Юлия и Антонина, неразлучно шли по жизни вместе. Куда одна, туда и другая.

Фашисты были остановлены под Москвой, но восточная линия фронта всё дальше расползалась вглубь страны. Были оккупированы огромные территории: Прибалтика, Белоруссия, Украина, Крым. Неприятельские войска рвались к Волге, к Каспийскому морю. И в 1942 году немцы заняли Запорожье. Квартировали они и в совхозе Первомайский, хотя этот населённый пункт не имел для них особого стратегического значения. Сначала оккупанты активно вывезли из совхоза всё, что только можно было, то есть разграбили его полностью, угнали скот, а также часть молодёжи на работы в Германию и только после этого как-то немного успокоились. В совхозе оставались, в основном, женщины с маленькими детьми да дряхлые старики и старухи. Изредка немцы устраивали облавы на партизан. А мирное население было предоставлено самим себе: выживай, если сможешь.

Старожилы совхоза ещё как-то существовали за счет приусадебных участков и припрятанных продуктов. А у сестёр Резцовых ничего не было. Жили они, как и все приезжие рабочие, в длинном бараке, каждая из них занимала по одной маленькой комнатушке с глиняным полом. Для рабочих была отведена одна половина барака, а в другой его половине размещались служебные помещения совхоза. И там во время войны квартировали то немцы, то советские солдаты в зависимости от того, где была линия фронта. Самой главной задачей всех жителей совхоза в то время было — раздобыть хоть какое-нибудь пропитание. Скот и зерно, орудия производства и самое работоспособное население были вывезены — всё в Германию, всё только для немцев.

Шура была женщина достаточно смелая, проворная, и бог её не обидел некоторыми способностями. Она умела шить! Правда, это довольно громко сказано. Шура нигде не училась этому мастерству, но у неё была старенькая ручная швейная машинка «Зингер» и прирождённая интуиция портнихи. Она, к примеру, просто обворачивала материалом клиентку, намечала дырки для рукавов и ворота. Потом всё смело резала, собирала в складочки, пришивала рукава и воротнички. Ещё лучше получалось, если клиентка отдавала ей своё старое платье. Тогда Шура его разрезала на части — вот и готовая выкройка. И благодаря непривередливости сельских модниц у Шуры не было отбоя в заказах. Кому юбку, кому блузку или штанишки для ребёнка, а кому и платье с оборками. Таким образом, она помимо работы в совхозе потихоньку шила, но это было до войны. Потом стало не до заказов. Но машинку свою она никому не давала и прятала её от немцев во время облав.

Привели к ней как-то раз дамочку, любовницу какого-то немецкого чина. Пришлось что-то шить и этой немецкой «подстилке», как тихо, шёпотом называли такого рода женщин в то время. И старенькая машинка снова её выручала, была её кормилицей и не давала умереть с голода. Иногда бывало и невмоготу.

Помнится… была сильная бомбежка. Кто на кого наступал — в этой круговерти и не понять. Авиабомба угодила в сельскую школу, расположенную совсем рядом с их бараком. Вместо школы осталась только одна глубокая воронка. Жителям барака прятаться от бомб и пуль было негде, им оставалось лежать в своих комнатушках, прижавшись к полу, и ждать смерти.

Сразу после бомбёжки в барак прибежали возбуждённые соседки, схватили тазики, ножи и снова на улицу. В этом же направлении торопились и другие женщины из близлежащих домов. Оказалось, недалеко снарядом убило лошадь. Её тут же разделали со всех сторон. Вскоре от лошади ничего не осталось, даже хвоста. Этим небольшим запасом мяса все были сыты несколько дней. А потом опять жили тем, что бог пошлёт. Иногда немцы угощали детишек галетами или шоколадками. Оказывается, и среди врагов были люди!

После освобождения Запорожья в конце 43 года от захватчиков, жизнь долго не могла войти в нормальную колею. Всё было разрушено. Сеять было нечем и не на чем. Вся домашняя живность была вывезена в Германию. Весною и летом ели лебеду, крапиву, благо они на пожарищах росли как никогда. Если становилось очень голодно, Шура собирала котомки со своими вещами, брала швейную машинку и со своей сестрой Нюрой уходила на несколько дней странствовать по близлежащим посёлкам и деревням с надеждой хоть что-то обменять на продукты: картошку, свёклу, семечки, кукурузу. Детей: Вовку и Лиду — приходилось оставлять одних. Уходя, матери со страхом думали: вернутся ли они назад, увидят ли ещё раз своих детей. Уходили, чтобы детей можно было хоть чем-нибудь накормить. Уходили, чтобы вернуться назад, несмотря ни на что.

А Шуре не везло с детишками. Все они после рождения, не прожив и нескольких месяцев, умирали от кишечной инфекции. Вовка был у неё четвёртый и единственный оставшийся в живых ребёнок. Да и тот в годик чуть не помер. Заболел он дизентерией. Мать выхаживала его, как могла, но имеющиеся в то время лекарства не помогали. Ребёнок ничего не ел, слабел с каждым днём, а несло его как утёнка. Шура уже тайком молилась по вечерам под образами: «Боженька, забери его к себе скорее, чтобы не мучился».

И вот в один из таких беспросветных и безрадостных дней она варила чечевицу. Вовочка лежал без движения на кровати, и вдруг он увидел круглые зёрнышки. Шура заметила, как он слабо сжимал и разжимал кулачок вытянутой руки, будто просил: «Дай… Дай…». Подумала Шура и решила, что хуже уже не будет. Подошла, положила в детскую ладошку несколько разваренных зернышек. Отвернулась со слезами на глазах: была уверена, что такая еда ничего хорошего не принесёт больному ребёнку. Ведь это же не лекарство, а еда! Но через некоторое время она увидела, что ладошка сынишки уже пустая и опять требовательно сжимается. Дала ещё немного чечевицы, перекрестилась на образа: «Боженька, пожалей ребёночка!» Вовка после такой еды заснул, а вскоре у него прекратился понос, и он пошёл на поправку. Вот тебе и чечевица! А говорят, что еда — не лекарство! Кто так думает, наверное, не знает истинного порядка вещей в Природе и говорит такие глупости из-за своей непросвещённости!

А Шура тогда подумала, что недаром она родила сына 25 апреля, как раз на Святую Пасху. Вероятно, Бог внял её молитвам, сжалился над нею и оставил ей вот этого единственного ребёночка. Нужно отметить, что Шура не была слишком набожной, в церковь ходила редко, но иконы всегда висели в «красном» углу её комнаты. Но, когда в жизни случались тяжёлые дни, она всегда обращалась за помощью к Богу. Так и в этом случае Бог не отказал ей в помощи. А может, просто Природа и здоровая пища сделали своё дело?

… Так вот, Шура с сестрой, оставив своих детей, ушли на добычу хоть какой-нибудь еды. И образ умирающего от голода и болезни сынишки с протянутой ручонкой с несколькими зернышками чечевицы преследовал Шуру всё время их странствий. Мотаясь по проселочным дорогам с котомками в руках и со швейной машинкой в вещмешке за плечами, она думала только о сыне: дай бог, чтобы он только дождался её возвращения, чтобы с ним ничего не случилось.

…Ноги не слушались, расползались по жирной грязи, плечи и руки оттягивала ноша, а в голове была одна мысль: «Надо идти дальше. Не раскисать! Дома дети одни… Их необходимо накормить. Нужно… нужно вернуться. Надо… должна… обязана… вернуться!».

А в это время дети фактически оставались дома одни без присмотра. И было им всего-то по 6 и 8 лет. Лида была старше Вовки на целых два года и считалась за старшую. Когда оставленные запасы еды заканчивались, а матери задерживались на своём промысле, иногда до трёх недель, Лида брала Вовку за руку, и они ходили по совхозу с протянутыми ручонками и громко распевали в два голоса украинские народные песни. Кое-что из еды в эти ладошки перепадало, только и ходить иногда приходилось весь день, и петь до хрипоты. Но ведь недаром говорится: «Под лежачий камень вода не течёт».

Во время своих скитаний по Запорожью в поисках еды, сёстры случайно встретились со своей дальней родственницей Катериной из города Паркоммуна, где Шура и Нюра жили до войны. Они очень обрадовались этой встрече, так как долгие два года ничего не знали о судьбе близких им людей. Катерина ездила в одно из сёл Запорожья, чтобы выяснить судьбу своей старшей сестры после ухода немцев. Она и сообщила все последние новости о родственниках из Паркоммуны.

Так, стало известно, что старший брат Шуриного мужа, Демьян, в самом начале войны был тяжело ранен. Его едва живого родные буквально из-под носа наступающих фашистов успели забрать из разбитого снарядами госпиталя, и все годы оккупации его прятали в землянке в подполье. Средний брат Емельяна, Яков, вернулся в Паркоммуну после её освобождения. Сейчас живет с семьёй и как управляющий шахтами руководит их восстановлением. На ряде шахт уже началась добыча угля. Жизнь в городе постепенно налаживается, но рабочих рук не хватает.

И, наконец, самое главное. Катерина рассказала, что до родственников дошёл слух о том, что Емельян был тяжело ранен в боях за освобождение Краснодарского края. После госпиталя его по состоянию здоровья комиссовали. К Шуре с ребёнком он не смог сразу вернуться, так как они ещё находились под немцем, но и к себе на родину в село Жуковку или в Паркоммуну к брату он не приехал. Потом стало известно, что Емельян в госпитале близко сошёлся с одной санитаркой, которая его выхаживала после ранения. Поправившись, он, якобы, остался у неё жить.

— А адресок этого госпиталя я тебе могу дать, там у моей соседки находится муж на длительном излечении, — сказала на прощанье Катерина.

Женщины еще немного поговорили и разошлись каждая в свою сторону. Шура поспешила домой, всю дорогу она охала и вздыхала: вот чем обернулось её долгое ожидание весточки от мужа. И её сестра Нюра тоже почём свет бранила своего свояка. Сама она была не замужем. Отец Лидки вскоре после её рождения развёлся с женой и исчез из их жизни навсегда. Этим, наверное, и объяснялась Нюркина ненависть к мужскому полу и то, что она за всю свою долгую жизнь так и не вышла второй раз замуж.

Дома Шура, недолго думая, стала собираться в дальнюю дорогу.

— Я не верю тому, что эта Катька наговорила. Пока сама своими глазами не увижу, не поверю! Неужели и война не помеха «кобеляке» проклятому!

Шура решила взять с собой сына, невзирая на возможные трудности в пути, да ещё с маленьким ребёнком. Она надеялась, что его присутствие поможет восстановить семью. Но, все вышло наоборот. Как только она говорила, что с сыном едет разыскивать тяжело раненного мужа, ей все сочувствовали и помогали, кто, чем мог. Давали ночлег, сажали на попутные машины. И где на грузовой машине, а где и на крестьянской телеге добрались они до места. А дальше присутствие сына ей никак не помогло…

Госпиталь находился в небольшом посёлке городского типа, в бывшем доме культуры, который чудом остался целым. Оставив Вовку на улице, Шура вошла в здание, притворилась ничего не знающей дальней родственницей Емельяна. И стала выяснять, лечится ли сейчас в данном месте Емельян Бушнев.

— Лечился… — просматривая журнал регистрации больных, поправила её дежурившая в приёмном покое медсестра. — Его уже выписали.

— А вы не знаете, на какой фронт его направили? Куда он мог уехать?

— Да какой там фронт! Его комиссовали, у него было сложное ранение в живот. Да он никуда и не уезжал, живёт здесь у одной из наших, Раей зовут. Сказывал, что вся его семья погибла под немцем, — увидев побелевшее лицо Шуры, участливо спросила. — Это правда, что вся его семья погибла?

— Правда… А где его все-таки можно найти? Хотя бы приветы от родственников передать.

— Да тут недалеко. Обойди госпиталь, и там во дворе увидишь длинный барак — в нём мы все и живём.

Выйдя на улицу, Шура взяла Вовку за руку и торопливо пошла в указанном направлении. В голове все мутилось от несправедливости, от обмана. Её всю знобило, но глаза были сухими.

— Ишь ты! Все погибли!.. Я покажу тебе твою погибель, «паршивец окаянный»!

Действительно, обогнув госпиталь, она увидела длинный барак, стоящий на пустыре. Маленькие окошки были занавешены, чем придётся: где простынями, а где и газетками. На верёвках полоскалось от ветра чьё-то бельё. У входа в барак на скамеечке сидели две старухи. То ли бельё сторожили, то ли на солнышке грелись. Сначала Шура спросила о Раисе у проходившей по пустырю женщины, но та никого не знала. Потом Шура подошла к старушкам, вежливо поздоровалась и, стараясь сдержать дрожь в голосе, спросила:

— Скажите, здесь живет Райя, она в госпитале работает?

— Да, здесь живёт…

— А не знаете ли вы, живёт с ней мужчина. Зовут его Емельяном, сам он из бывших раненых.

Старушки переглянулись между собой и чуть ли не в один голос спросили:

— А кем ты ему будешь?

— Я… — его жена, а это его сын. Мы приехали из Запорожья.

— А он всем говорит, что его жена и ребёнок погибли! Так значит это неправда!? Да здесь он, здесь! Недавно видели и Раису. Она домой пришла после дежурства. Пошли, милая, мы тебе покажем их дверь.

Старухи, забыв о своём белье, заковыляли внутрь барака. Подошли к одной из дверей и молча показали на неё — мол, здесь они. Шура оглянулась на Вовку и каким-то внутренним чутьём поняла, что он ей здесь вряд ли чем-либо поможет. Она вывела его на улицу, посадила на скамеечку и строго-настрого наказала никуда не уходить. Вернулась в барак. Старушки в сладостном предвкушении семейной разборки замерли около указанной ими двери. Когда ещё такую трагикомедию увидишь?

Шура постучала в указанную дверь. За ней тут же послышался шорох, а потом тихий женский голос спросил:

— Вам кого?

— Мне нужен Бушнев Емельян!

За дверью опять какой-то шорох, шёпот, потом тот же голос ответил: «А такие здесь не живут!».

— Не живут!? — Шура недоумённо оглянулась на стоящих поодаль старушек, но те знаками дали ей понять, что это неправда. — Не обманывайте меня, я всё знаю! А ну, «х-х-х-х…», отворяй дверь скорее, а не то я её выломаю!

Шура из поведения стоящих за дверью и их ответов поняла, что её уже видели через окно, когда она шла к бараку с Вовкой, что муж её находится там за дверью и там же — её разлучница. И такая ярость обуяла всю её сущность до кончиков ногтей, что дальнейшее она потом вспоминала с трудом. Она двигалась как в дурмане или как в тяжёлом сне.

В широком коридоре барака, как и во всех коммунальных структурах того времени, царил беспорядок. Стояли умывальники, вёдра с помоями, углём (вероятно, им топили в комнатах печки); тазы и корыта висели по стенам, чтобы не очень мешали; сюда же все складывали ненужное барахло. На глаза Шуры попалась кочерга. Она схватила её и, что было силы, стала молотить ею по двери. Дверь была тонкая с фанерными вставками вверху (вероятно, там когда-то были стёкла), и такая дверь, конечно, не смогла выдержать ударов рассвирепевшей женщины. Через образовавшуюся дыру в двери Шура кочергой скинула крючок и ворвалась в комнату как ураган.

А там были чистота и порядок. На столе, расположенном посередине комнаты и застеленном чистой скатертью, стояла банка с полевыми цветами, на окнах висели беленькие занавесочки, в углу комнаты стояла кровать с никелированными спинками. Около кровати стояла женщина с побелевшим от страха лицом. И больше в комнате никого не было. На кровати громоздилась куча одеял, прикрытая покрывалом, а сверху — гора подушек и подушечек. И вот эта кровать в первую очередь привлекла Шурино внимание своей какой-то неестественной высотой и пышностью. Догадка, как молния, пронеслась в её возбуждённом мозгу. Она подбежала к кровати и стала двумя руками сбрасывать на пол все эти атрибуты семейного благополучия. И вот под последним одеялом на матрасе она увидела своего мужа. Он лежал, вжавшись в кровать, расплющившись в лепёшку, глаза его с ужасом взирали на свою разъярённую супругу.

— Ах ты, гад! Ты ещё и прячешься!

Шура схватила со стола банку с цветами. Букетом нахлестала ему лицо, а воду выплеснула на его причинное место. Но этого Шуре показалось мало. Её постоянно раздражала хозяйка квартиры, которая всё время мешала ей совершать правосудие и умоляюще о чём-то её просила, хватала за руки. Шура толком не рассмотрела её и даже после этого события, никак не могла вспомнить её лицо. Вспоминался только её округлившийся живот.

Жена, оскорблённая изменой мужа, выскочила в коридор, схватила чьё-то ведро с помоями, забежала снова в комнату и расплескала все эти отходы человеческого бытия по кровати вместе с её мужем, занавескам на окнах, обуви, стоящей в углу у двери. Затем она бросила пустое ведро и выбежала из барака. Её сопровождал одобрительный гул выглядывающих из всех дверей женщин. Этому способствовал шум семейной ссоры, да и бабушки — старушки, вероятно, подсуетились и всех собрали на бесплатное представление.

Шура взяла Вовку за руку и почти бегом поспешила подальше от того места, где были растоптаны её мечты о семейном счастье. Вот ведь как несправедливо устроена жизнь, что соединила её Александру с таким непутёвым мужиком. А ведь как всё хорошо начиналось.

Братья Бушневы: Демьян, Яков и Емельян, жившие в селе Жуковка Курской области, очень часто ходили на посиделки в соседнее село. Там они и приглядели себе жён: Демьян женился на Софье, Яков — на Полине, а Емельян — на ней, на Александре. И вот теперь жизнь их всех раскидала. Демьян с семьёй — в Черкесске, Яков с семьёй — в Паркоммуне, и вот только она, Шура, осталась одна-одинёшенька при живом муже. И где? Далеко от родных мест, в разорённом войной чужом совхозе… Но нет! Она не одинока: у неё есть сын, есть и сестра, с которой она в самые трудные годы делила и радость, и горе. Да и дети их: Вовка и Лидочка, как родные брат и сестра. Нет, она не одинока!

Вернувшись к себе в совхоз, Шура старалась больше не вспоминать о происшедшем. Нюре она, конечно, всё рассказала, ведь она привыкла всегда советоваться со своей старшей сестрой, и она доверяла ей свои тайны. Поговорили они, поплакались друг дружке и решили, как говорится: «С глаз долой, из сердца вон!».

Сёстры устроились в совхозе рабочими: там начались пахотные работы, строительство и ремонт разрушенного жилья. В совхоз откуда-то пригнали небольшое стадо коров и пару бычков для возрождения совхозного стада. Жизнь потихоньку стала налаживаться. К тому времени была освобождена вся территория Советского Союза. Бои шли уже за его пределами, но враг был ещё силён, и почти все мужчины страны воевали. В совхозе приходилось работать одним женщинам и старикам. Изредка домой возвращались покалеченные и списанные с ратной службы фронтовики. Тем не менее, приближение конца войны чувствовалось во всём.

И вот, наконец, наступило это долгожданное событие — май 1945 года. 2 мая был взят Берлин. «Советские солдаты в самом центре фашистского логова, на руинах рейхстага! «Ура»! «Победа»! Над куполом рейхстага развевается красный флаг страны Советов. И оставшиеся в автоматах пули летят в небо…» И такой сюжет в фильмах о войне всегда вызывал у советских людей вполне законную гордость за своих солдат. Без преувеличения они спасли мир от фашистской чумы!

Однако после падения Берлина тяжёлые бои шли ещё в Чехословакии, где действовала почти миллионная группировка противника. И вот, наконец, советские войска при активной поддержке местного населения полностью очистили Чехословакию от гитлеровцев, а 9 мая 1945 года освободили Прагу. Всё: Война закончилась! Победа!

В Москве и во всех городах-героях гремели салюты, проходили митинги, вспоминали погибших. Все ликовали и все плакали одновременно. Позднее, в честь дня Победы будет написана песня, в которой очень тонко подмечена эта особенность всенародного праздника.

Этот День Победы порохом пропах.

Это праздник с сединою на висках.

Это радость со слезами на глазах,

День Победы! День Победы! День Победы!

В совхозе тоже устроили митинг перед правлением, т. е. на пустыре перед бараком, где жили наши сёстры. Говорили речи, плакали, кричали: «Ура!», «Победа!». Через час все разошлись по своим рабочим местам: полям, скотным дворам, мастерским… Время не ждало, нужно было возрождать жизнь на порушенной земле, сеять хлеб, строить дома, школу. Женщины стали ждать возвращения своих мужей с фронта. А Шуре уже некого было ждать. В своей семейной жизни она поставила жирную точку. А зря! Ведь поспешила, однако.

Примерно через год проездом к ним в совхоз заглянула Катерина из Паркоммуны и сообщила последние новости: Емельянова зазноба родила в прошлом году мальчонку. Емельян и второго своего сына назвал Вовкой. Но женщина не выдержала родов и вскоре умерла. Емельян остался с мальцом один. Пытался он пристроить его к своей новой родне, да что-то там не склеилось. Рассказала Катерина, что кто-то из Паркоммуны ездил к Емельяну и видел этого малыша. Уж очень он в плохом состоянии: весь в болячках, цыпках, одежонка грязная, какой-то больной, едва-едва стоит на ножках.

— Вот что, Шура, тут все родственники перед моим отъездом собрались и обсудили такое положение. Мне поручили сказать тебе: ты одна здесь с сыном мучаешься, мужской руки дома нет, а там Емельян тоже один с малышом. А мальцу материнская ласка нужна, уход, иначе не выживет он. Ну, чего вы будете вспоминать то, что уже прошло. Другим-то ещё хуже, чем вам живётся. Бабы по ночам плачут в подушку, оплакивают похоронки, а осиротевшие дети маются по детским домам… — женщины всплакнули, помолчали.

— Вы оба ещё молодые, у вас ещё дети могут быть, — продолжала Катерина. — Миритесь и живите вместе. Вот и Яков, он сейчас большой начальник, зовёт вас к себе и готов вам отдать под жильё времянку в своём саду. А там и свой дом построите. Ну, чего вы тут с Нюрой мучаетесь на чужбине? Так и будете жить в этом бараке, где даже пола настоящего нет… Подумай о Вовке, ведь он подрастает, ему мужская рука нужна. А в Паркоммуне — всё-таки родня…

И в том же духе без перерыва Катерина щебетала около сестёр почти весь вечер. Вначале Шура возмущённо её перебивала, потом слушала молча, вздыхала. Под конец сказала:

— Ненавижу я его! Не могу через себя переступить! Ну а малыша мне жалко. Вон сколько сирот осталось после войны… — помолчала, встала решительно. — Уже поздно, пойдём спать, Катюша. Завтра утром договорим. Я тебе постелю на лавке, не обессудь.

Наутро, попив горячего кипяточку, заваренного сушёной морковкой, Катя тронулась в путь. Ей ещё предстояло заехать за своей сестрой и забрать её к себе в Паркоммуну. Ещё в тот свой первый приезд она хотела это сделать, но сестра воспротивилась: всё ждала весточки с фронта от мужа. Ну и дождалась похоронки. Теперь её ничто не удерживало в Запорожье. Прощаясь с Шурой, Катя снова спросила:

— Так что мне ответить Якову?

— Скажи ему спасибо за его желание помочь мне. Действительно, тяжело нам здесь с Нюрой. Но, если я и вернусь, то только вместе с ней. Вместе при немцах лебеду ели, вместе и новую жизнь будем строить. А Емельяну пусть передадут: я на него зла уже не держу, перегорело всё. Сынишку его я ему помогу поднять, он всё-таки моему Вовке братик. Ну, а ко мне пусть близко не подходит! Не-на-вижу!

Через некоторое время с дипломатической миссией и повинною головою приехал Емельян. Долго не объяснялись, и так всё было ясно. Шура и Нюра уволились из совхоза, собрали вещички, и вернулись они все в Паркоммуну, в свой родной город.