Постепенное приближение. Хроники четвёртой власти

Наталья Богатырёва, 2021

Встать в конце 90-х годов на дороге у правящей верхушки – всё равно что сунуть голову в пасть льва. Неважно, что это всего лишь региональный лев, и рулит он в зауральской глубинке. Но набирающий силу газетный журналист Лариса Лебедева пытается на собственном опыте убедиться, можно ли при этом остаться живой или хотя бы невредимой. Вопреки увещеваниям друзей и возлюбленных, она выступает с хлипким копьецом справедливости против сил, разоряющих родной город. Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Редкое дело схоже по интенсивности и напряжённости с производством средств массовой информации, будь то газета, радио или телевидение. Ежедневно и даже ежеминутно оно требует заброса в свою топку всё новых порций корреспонденции: новостей, репортажей, интервью, исследований, расследований, а также огромного иллюстративного ряда. Умерить аппетиты этот жерла нет никакой возможности: давай! давай! давай! В шальном ритме, жизни скачут информационные монстры, закручивая тугой спиралью существование всех, кто оказался на их орбите. Ни остановиться, ни отдышаться, ни одуматься… Давай! Давай! Давай! Работа всегда, без разбора на день и ночь, на то, здоров ты или болен, сыт или голоден, хочешь или не желаешь. Взялся тянуть журналистскую лямку, значит — давай! давай! давай!!!

Как и предполагала Лариса, ответственный секретарь редакции Елизавета Григорьевна Вешкина, за глаза именуемая Лизеттой, поджала и без того тонкие губы:

— Что-то ты, Ларочка, грозилась завалить нас материалами, а сдаешь всего ничего: четырёх тысяч знаков не наберётся. И это за целый день отсутствия! А где обещанный шедевр о туалетах? Я ведь, дорогуша, под него целый подвал на третьей полосе зарезервировала. Что теперь туда прикажешь ставить?

Врёшь, — про себя прокомментировала Лизеттин спич Лариса. — У тебя этот подвал давно уже забит какой-нибудь Тришевской политической тягомотиной.

Вслух же, сладко улыбаясь и щуря свои медовые глаза, проворковала:

— Ну что вы Елизавета Григорьевна, о подвале этом так печётесь! У вас же в заделе давно лежит куча других материалов, ребята просят-не допросятся протолкнуть их в номер. Поди, и без моих сортиров как-нибудь прорвётесь? Вы же так умеете это делать…

Губы Лизетты слегка разгладились, — кто же не любит лести? — но она всё же пробурчала:

— С твоими этими бесконечными срывами прямо хоть к Тришу иди…

Лариса с облегчением поняла, что по текущему номеру Лизетта от неё отвязалась. Вихрем развернувшись на одной пятке, она покинула секретариат и направилась на третий этаж к начальственным кабинетам. Перед табличкой «Заместитель главного редактора А. Р. Сокольский» убавила прыть, постояла с полминуты, взвешивая, идти, или нет. Наконец, тряхнув гривой распущенных тёмно-рыжих волос, напористо толкнула дверь:

— Разрешите, Андрей Романович?

— Для тебя, Лорик, мои двери всегда открыты! — поднялся навстречу подтянутый 42-летний атлет в мятеньком пиджачке: Андрей никак не мог научиться носить что-нибудь, кроме спортивной одежды.

Лариса прошла к громаде руководящего рабочего места и уселась у малюсенького приставного столика для посетителей.

— С чем пожаловала? Что новенького в вашем королевстве?

— В нашем королевстве без перемен, жуём друг друга, а Лизетта — всех нас, скопом или по очереди.

— Уж эта наша Лизетта, у неё не забалуешь; я её побаиваюсь, да и сам Триш. Чем сегодня ты ей не угодила?

— Как всегда: мало знаков, квасить у себя в загашнике нечего. Вынь да положь ей сортиры, которые чёрт меня дёрнул заявить. А я не успела…

Романыч хитренько глянул на Ларису. Перед ним сидела совсем молодая женщина, почти девчонка, с горящими от возбуждения глазами цвета настоявшегося мёда. Модель для портрета шамаханской царицы. Никогда не подумаешь, что ей немногим меньше лет, чем ему. Чертики плясали в этих глазах, норовя брызнуть наружу. Что она там задумала?

— А чем таким было занято в отписной день Ваше Величество? — шутливо поинтересовался он. Лариса огляделась по сторонам, как проверяющийся от хвостов киношный шпион, приподнялась на локтях, чтобы быть ближе к Сокольскому, и зачастила полушёпотом:

— Слушай, Романыч, тут ко мне одна тётка приходила, Кротова.

— Кротова… Кротова…Крота?…

— Ну да, жена того самого Крота, правда, бывшая! Такого про него и про их семейку нарассказала, что я до сих пор обтекаю. Просит, чтобы мы написали, как он их детушек морально разлагает. Материальчик, должна заметить, редкой остроты. Если его как следует подать, да рисунки, да какие-нибудь комментарии… Бомба!

— Подожди-подожди! Прежде комментариев дай глянуть, что там за бомба. Где этот материал?

— Где материал! Здесь пока! — Лариса постучала пальцем по своему гладкому смуглому лбу. — Мы вчера с Еленой Николаевной часа три, не меньше, проговорили. Вернее, она говорила, а я, рот раскрыв, икала да писАла. Потом сразу села расшифровывать. Потом мелочёвку для Лизетты катала. Заполночь только освободилась, даже к Сашке сбегать не успела. Нет ещё материала. Но всё равно — как думаешь: пойдёт такое?

— В принципе, в нашей газете жареное бывает не так уж и часто, тем более эксклюзив. Но Лора, ты же знаешь мой порядок: не видя текста, я ничего обещать не могу. Ты напиши сначала, а там и поговорим. К завтрашнему дню успеешь что-то сделать?

— Успела бы, да ты сам меня опять в этот нудный банк посылаешь — ликбезом про их крЕдиты-дЕбиты народ морочить. Может, договоришься, что я в другое время подъеду, а я тогда про Крота сяду писать, а?

— Хорошо, банк на сегодня отложи, хотя Ольга Ивановна задаст концерт. Но и не сачкуй — знаю я тебя. Сиди в редакции и пиши. Чтоб завтра с утра у меня на столе лежала твоя взрывная тётка!

Ларисе этого и нужно было. Перехватив в буфете пару бутербродов на обед, она уединилась в закреплённом за ней кабинетике, и с головой ушла в писанину.

***

Изложение рассказа Кротовой растягивалось и растягивалось. Богатой фактуры было так много, а Ларисе так хотелось всю её втиснуть в будущую публикацию, что она совсем забыла о золотом правиле корреспондента: не выкладывать главные козыри, то-бишь факты, они должны оставаться у тебя в запасе. На тот случай, если кто вздумает усомниться в достоверности обнародованного. Придёт такой несогласный в редакцию или в суд, станет утверждать, что всё было не так, а наоборот, — а ты тут ему свой заветный документик или запись и выложишь. На это-де, уважаемый друг, что скажете? А ему и крыть нечем, пофырчит-пофырчит, да и сядет на ту же задницу. С тех пор, как приняли Закон о печати, желающих пободаться в судах со СМИ развелось немало. Ларисе уже не раз приходилось отбрёхиваться от таковых. Пока Бог миловал, все процессы по её публикациям «Вечернее обозрение» выигрывало. Но это — она знала — было хождение по лезвию бритвы.

Наконец, собрав в кучу разрозненные эпизоды, она раз за разом стала перечитывать и шлифовать написанное. С точки зрения построения материала, подачи и стилистики всё, вроде, было в допустимых пределах. Мелкие огрехи — это потом, «блох» редакторы и корректоры выловят. Однако спокойная усталая удовлетворённость от результата не приходила. Что-то зудело в подкорке, какая-то неоформленная мысль билась в толще только что выплеснутых слов.

Устала — решила Лариса, надо переключиться, отдохнуть, отстраниться от саднящей в душе темы. Она надела шубейку и вышла из редакции.

Лиловый февраль дохнул в лицо сырой позёмкой, освежая щёки, обдавая микроскопическими снежными зарядами усталые веки. Решив во время творческого перерыва сбегать к маме — проведать, как живут они с сыном — Лариса прыгнула в подошедший троллейбус. Остановка — и она уже у дома, в котором выросла сама, и в котором теперь подрастает её мальчик.

Мама, хотя и пожурила за неожиданный визит, была очень довольна. Сашка повис на шее. Ей кажется, или на самом деле за ту неделю, что они не виделись, пацан вытянулся, и стали коротковаты недавно купленные брюки? Растёт ребёнок, как на дрожжах поднимается… Ещё немного, и надо будет решать, куда определять его с дальнейшим образованием….

Радостно попив бабушкиного знаменитого травяного чая, повозившись с мытьём знакомых с детства цветастых чашек, чуточку посидев за просмотром мультиков в обнимку со своим воробышком и выслушав материнское наставление относительно её голой шеи и рук, Лариса с витающей на губах улыбкой вернулась на работу к своей жареной теме.

Смена обстановки помогла: она вдруг ясно поняла, что её тревожит. Исповедь Кротовой вылился в монолог, хотя и разбавленный дополнениями-врезками. Единственная точка зрения, единственное действующее лицо на фоне большого семейного полотна. А как же главный закон журналистики, требующий от автора беспристрастности зеркала? Где препарирование жизненной коллизии со всех сторон? Где объективность мнений разных респондентов?

Ну да ладно. Других желающих высказаться о жизненном пути Крота у неё на сегодня нет. Придётся плясать от того, что имеется. Завтра посмотрит Романыч, он мужик умный и бывалый, присоветует, как быть с этой однобокостью.

Так решила Лариса, выключая комп.

Поднимаясь из-за стола, за которым она просидела почти десять часов кряду, вдруг ощутила, что неимоверно устала. Даже двигаться было трудно. Будто не по клавишам стучала, а мешки с песком ворочала. Вот вам и ненапряжный интеллектуальный труд!..

***

На следующий день спозаранку (что за ней отродясь не водилось) Лебедева топталась под дверями у Сокольского. Ей не терпелось выслушать мнение о своём новоиспечённом детище.

Однако Андрей Романович, вернувшийся, наконец, от шефа с внеочередной планёрки, вместо привычного прочтения текста в присутствии автора велел Ларисе сначала двигать в банк: там уже хвостом бьют, ожидаючи. Но обещал посмотреть материал, как только разгребётся со срочными делами.

На никчёмную с точки зрения Ларисы банковскую публикацию ушло полдня. Вообще-то платные заказы она обычно выполняла если не с жаром, то без неприязни: любая тема имеет право на отражение в газете, тем паче — подкреплённая чистоганом. Но сегодня эта неизбежная проволочка её сильно злила, она слушала пресс-секретаря банка вполуха и раздражала его своей несобранностью. Вадим даже нашёл нужным выразить неудовольствие:

— Лариса Петровна, неужели вам совсем не интересно, что такое транзакции по пластиковым картам? За ними ведь будущее, через год-два вся страна перейдет на карты.

Ага, а первой — деревенская тётка Маня. Как только поставите в её северной глухомани свои дурацкие банкоматы, а главное — погасите многомесячные задержки по зарплате, тут же и побежит карточки получать, без них в урманах никуда — подумала с издёвкой Лариса.

Заметив сарказм, промелькнувший на её лице, Вадим скривился ещё кислее:

— Что, тема лично для вас не близкая? Или вам не нравится с нами сотрудничать? А может, хотите, чтобы передали подготовку наших статей другому корреспонденту?

У Ларисы не было ни банковского счёта, ни только-только входивших в оборот пластиковых карт. Да и простых замусленных бумажных купюр частенько не хватало. Поэтому она и на самом деле была далека от того, о чём ей предстояло распинаться перед читателями. Но работа есть работа. Хотя она бы и не прочь скинуть с плеч эту малопонятную обязаловку, но очень не хочется очередной головомойки от начальства. Изобразив на лице святую обиду, Лебедева извинилась перед напыщенным банкирчиком и принялась всеми силами, на которые сегодня была способна, вникать в пластиковые технологии.

От рекламной нудятины Лариса освободилась лишь после обеда, и тут же прискакала в кабинет к Сокольскому. Андрей уже был готов к разговору.

Как человек мягкий и интеллигентный, он сперва погладил самолюбие автора по шёрстке:

— Ты молодец, такую глыбу нарыла. И выплеснулась так живо, так подробненько. Я очень хорошо въехал. Но:…

Этого-то «но» больше всего ждала и боялась Лариса.

— Но! Не мне, дорогая Ларочка, в тысяча первый раз напоминать тебе, что газета — не роман, странички у неё не резиновые. Сколько текста, пусть набранного даже самым мелким кеглем, на одну полосу входит? То-то! А у тебя знаков как раз в два раза больше.

Сокращай!

Заголовок нужен? Иллюстрации нужны? Значит, ещё режь свой шедевр.

Это во-первых. И с этим ты легко сама справишься. Режь больше. Не факт, что Лизетта отдаст под твою самую бомбовую бомбу целую полосу. Обязательно найдёт, какую ещё заметочку к твоему материалу присобачить.

Лариса хотела было возразить, что под убойный материал и разворота не жалко, другие газеты же отдают, но Романыч поднял палец, прося его не перебивать.

— Во-вторых — самое плохое — продолжил он. — Выдать рассказ, по которому бери и прямо сейчас тащи в товарищеский суд этого Крота, не имея дополнительных свидетельств или документов — как такое называется? Правильно, беззаконие. Клевета, порочащая честь и достоинство положительнейшего гражданина. Да этот Крот со сворой своих адвокатов нас с тобой и со всей газетой в придачу на клочки порвёт. Врёт, скажет, моя дура, мстит за то, что я её бросил. А коли не врёт, так вы, господа газетчики, докажите, что так именно всё и было. Ах, Ленкина подпись есть? Так подпись ещё не документ, может, вы в своих целях на неё давили!

И куда тогда нам с тобой?

— Так я же…

— Так ты же! — взгляд первого зама стал суровым и недовольным. — В общем, сейчас берёшь свою потрясающую сагу и делаешь из неё просто рассказ, отвлечённое повествование, этакий сюжет наших читателей. У нас же есть рубрика читательских писем? Вот и оформляй дело в виде анонимного послания. И чтобы без намёка даже на мало-мальскую конкретику! Без имён и всего, что указывало бы на реальных персонажей. Уверен: и того, что останется, хватит, чтобы обыватель стал рвать наш «Обоз» друг у друга из рук.

— Романыч, ты представляешь, как мне обидно этакое богатство холостить? — убито прошептала Лариса.

— Ещё как представляю! Сам сколько лет в твоей шкуре проходил! Да я-то с тобой, милая моя, всё-таки по-божески: самой доверяю кромсать. А вот в мою корреспондентскую бытность редакторы, когда приносил им подобные кирпичи, меня не спросясь, дербанили их до неузнаваемости. Матерился, водку хлестал, да куда попрёшь? Журналисту журналистово, а барин — редактор.

Лариса сидела с потухшим видом. Что толку рассказывать о вопиющих подлостях, если на подлеца указать нельзя?

Андрей Романович видел её неподдельное расстройство. Он встал, подошёл к сейфу, достал початую бутылку коньяка и два крутобоких бокала, налил.

— Давай выпьем за твой, Лора, большой труд и за неравнодушное сердце. Она, эта Кротова, не зря же именно к тебе пришла. Сделаем материал! Пусть и не совсем такой, как хотелось бы, но сделаем. Давай, подруга, пей, и шагай до дома. Отдохни, выспись, подтяни хвосты свои, сдай Лизетте долги. С сыном побольше пообщайся, а то совсем парень позаброшен. Словом, постарайся забыться и переключиться. Пусть история эта отлежится, мозги встанут на место. Вот тогда, со свежей головой, и иди на второй круг. Ну, будем!

Жаркая терпкая жидкость приятно обожгла гортань. Этот бокал оказался сейчас для Ларисы очень кстати: дал силы удержать готовые брызнуть слёзы. Прав Романыч,… или всё же она права? Но об этом потом, когда буйный объем будет впихнут в газетное прокрустово ложе.

Праздники дали Ларисе возможность собраться с мыслями. По совету Сокольского она быстро отписалась по долгам, и устроила себе мини-отпуск. Мысли о работе, как бродячие псы, отгонялись подальше, в самый глухой угол. Она предавалось пустякам: что купить в подарок Сашке ко Дню защитника отечества, в чем пойти на редакционный междусобойчик.

Со времени разрыва с Олегом постоянного бой-френда у Ларисы не было. И она порой с тревогой посматривала на своё отражение в зеркале: если ещё не стареешь, то тускнеешь, Ларочка; скоро мужички будут проходить мимо тебя, как мимо стенки. А ОН на белом лимузине всё не едет… Вот и к очередному Мужскому дню ей не о ком позаботиться.

Поэтому и расточительно посвятила целый день шопингу, без особой цели шляясь по магазинам, вертя в руках, примеряя и прикидывая на себя разные тряпочки и безделушки. Сделала приборку в доме, навестила давнюю подругу, даже в кино с сыном побывала. И, конечно же, сам праздник провела в обществе мамы, к её немалому удовольствию: после кончины отца в красные даты та чувствовала себя особенно одиноко. Ларочка ела любимые домашние пироги, разглядывала старые, дореволюционные ещё, но до сих пор не пожелтевшие фото прабабушек и прадедушек. Мечтала, что когда-нибудь соберёт родословную своей семьи и напишет её добротным профессиональным письмом.

Но в первый же послепраздничный день, словно гонимая чьим-то повелительным окриком, Лариса с самого утра засела за компьютер — оттачивать потенциальную сенсацию.

***

Честно сказать, корреспондент по социальным вопросам Лебедева впервые делала материал такого эмоционального напряга. Несмотря на внушительный стаж работы в газете, до сих пор ей доводилось сталкиваться с куда менее глубокими проблемами. До перестройки, как и большинство коллег, успела, пока не прикрыли, поосвещать мирную производственную жизнь закрытого «почтового ящика». Теперь в «Вечернем обозрении» писала то о муниципальном театрике, которому помещения не выделяют, то о разрушенных пришкольных спортплощадках, то о коммунальных авариях, которым нет числа на прогнивших городских теплотрассах. Темы, конечно, для читателей злободневные, но быстро преходящие; долго копаться в таких нужды не было. Другие газеты, при либерализации во множестве вставшие на крыло, наперебой показывали срезы чего-нибудь невиданно острого — то трудовые будни рэкитиров с проститутками, то межпартийную грызню. Она вместе с коллегами только вздыхала: умеют же люди читабельные вещи находить! В их «Обозе» жареным, тем паче с перчиком, пахло редко: сенсации обходили еженедельник стороной.

И вот теперь и она держит в руках сверкающую жар-птицу журналистской удачи!

А давний её друг, до тошноты умненький-благоразумненький Романыч, предлагает повыдергать из этой звёздной залёточки самые огнедышащие перья!

Изрядно поколебавшись, Лариса приняла соломоново решение. Она, как и велел Сокольский, максимально, до требуемых стандартов, ужала проклятый объем. Но, имея реальную возможность вывести человеческую дрянь на чистую воду, не смогла этим не воспользоваться. И как работник газеты, как простой честный журналяга, но и как мать, совесть которой после визита Елены Николаевны упорно противилась профессиональному прагматизму. Поэтому всё же сделала не безликий сюжетец, а животрепещущее, почти криминальное чтиво, с именами и местами действия.

С этим и отправилась к руководству.

Но на этот раз пошла уже не к Андрею Романовичу — его точку зрения она уже знала, как и то, что менять своего мнения Сокольский не станет. Направилась прямо к главному редактору «Обоза» Борису Ильичу Тришу.

Тот встретил хмуро: Лизетта, несмотря на сданные хвосты, всё же накапала на неё за разгильдяйство. Лариса без лишних слов положила перед главным распечатанный текст.

— Что это? — недовольно-брезгливо, как часто разговаривал с подчинёнными, спросил Триш.

— Думаю, бомба. Прочтите, пожалуйста.

— Что, Сокольский не мог прочитать?

— Читал. Хочу, чтобы и вы посмотрели.

— Господи, Лебедева, всё у тебя какие-то выверты — пробурчал Триш, двумя пальцами ухватывая стопку листов. Лариса, всё ещё стоя, наблюдала за ним. Постепенно лицо главного менялось. Надутое недовольство сменила сосредоточенность, потом — заинтересованное напряжение; щёки залил румянец возбуждения. Он уже сверлил взглядом бумагу, иногда возвращался к началу или к середине, сравнивая факты, потом опять продолжал, внимательно следя за нитью повествования. Красная ручка, которую он взял было для редакторских пометок, вертелась без дела между пальцами.

Закончив читать Борис Ильич перевернул листы и углубился в текст снова, проглядывая его вторично. Наконец, отложил и поднял глаза на Ларису:

— Откуда это у тебя?

— Елена Кротова сама принесла.

— Как это сама?

— Напросилась на встречу и обо всём этом рассказала.

Триш недоверчиво хмыкнул. Поинтересовался:

— А что Соколский говорит?

— Говорит, что в таком виде судов не оберёмся. Надо подачу менять, делать анонимную публикацию. Выхолостить, одним словом, вместо бомбы пукалку изобразить.

— А от меня чего хочешь?

— Чтобы разрешили публиковаться с именами. Кротова божилась, что материал подпишет. Она мне уже два раза звонила, интересовалась, печатаемся, или нет. У нас будет прикрытие. Будет!

Триш, продолжая крутить в пальцах красную ручку — символ редакторской власти, подошёл к окну, долго высматривал что-то за февральским туманом. Потом сказал:

— Я подумаю, что с этим сделать. Оставь текст у меня. Ясненько?

Лариса вышла от главного с искрой хотя и малой, но всё же надежды. Интересно, сколько он будет эту гайку жевать?

Но, вопреки растущему скепсису, после обеда секретарша Триша Ниночка позвала Лебедеву на ковёр. В кабинете уже расположились Сокольский и Лизетта. Ещё маячил Владимир Натанович Ниткин, при коммунистах спец по партийной жизни, а ныне — политический обозреватель. Впрочем, всем было известно, что главная «должность» Ниткина — соглядатай и доносчик Виталия Курилова, начальника по городским СМИ мэрии. Чтобы не нарываться на вопросы Курилова, главный редактор «Обоза» проводил почти все совещания в присутствии этого фискала.

На руках у пристутсвующих были копии Ларисиного сочинения.

— Все читали, что Лебедева наваяла? — взял быка за рога Борис Ильич. — Что скажете по перспективам публикации?

Сокольский, как Лариса и ожидала, высказал уже известную точку зрения. Во время его выступления Ниткин то и дело с ехидцей покачивал головой то «за», то «против». Не успел Андрей Романович закончить, Ниткин подскочил, как ужаленный.

— Да вы все здесь в своём ли уме? Известно ли вам, с какими фигурами общается Валера Кротов, в каких политических раскладах участвует? Ему сам Мурин, депутат Госдумы и едва ли не третий человек в государстве, доверяет, как себе! Крот с городским главой на охоту ездит! В управе в любом кабинете гость дорогой! А вы хотите вытащить на свет божий измышления его полоумной отставной бабы! Как вообще можно всуе поминать фамилию Кротова…

–…на божничку лучше его поставить! — язвительно ввернула Лариса.

— Лебедева, не ёрничай, тебе слова не давали! — зашипела злая на неё Лизетта.

Ниткин ещё некоторое время рассуждал о политическом чутье газетчиков, которое, по его мнению, окончательно притупилось в редакции «Обоза», и о возможных адских последствиях для их общего дела конкретно данной публикации.

— Итого, Натаныч, что в сухом остатке? — прервал затянувшийся монолог Триш. — Публикуемся или нет? И в каком виде?

— Однозначно нет, никогда, ни в каком виде! — подытожил партийный последыш.

— Теперь давай ты, Лебедева, свои соображения!

Лариса была готова: она долго обдумывала доводы. И сказала она не про то, что материал стопроцентно будет прикрыт подписью Кротовой, и не о том, что нужно давать ход столь редким в их еженедельнике сенсациям. Она нашла другой болевой узел, на который вернее всего стоило давить:

— Чего не хватает нашему изданию? Правильно, остроты. Из-за этого его плоховато раскупают, обходят стороной влиятельные рекламодатели. Репутация у нас беззубой собаки, которая только и может, что брехать по пустякам. Выйдем мы в кастрированном варианте — ничего не изменится. Не выйдем — тем более будем всё на том же болтаться. А вот если выйдем в моём варианте, то покажем серьёзные замашки. Ещё не факт, что Кротов станет с нами в судах бодаться. А станет, так это будет повод для продолжения темы, тоже острого и привлекательного для обывателя. Ведь любому маркетологу известно, что лучший способ достижения известности — скандал, по возможности громкий. А этот скандал нас очень приподнимет в городе. Надо публиковаться без купюр!

— Ой, Зин, гляди, какой маркетинг тут — дурашливо перефразировал Высоцкого Ниткин. — Заварит Лорка кашу, а расхлёбывать другим…

— Уж не тебе ли, господин политолог? — тихий Ларисин голос, казалось, гремел на весь кабинет. — Тут ведь речь идёт не о партийных шашнях — о реальном спасении семьи. Хотя твоей печали в том сроду не было. Так и молчал бы уж, трусливый ты наш!

— Кто? Я? Трус? Борис Ильич, будьте свидетелем, она меня оскорбляет! — взвился Ниткин, беспардонно тыча пальцем в сторону Ларисы.

— Эй, деятель, с женщиной будь поаккуратнее! — встрял в разгорающуюся ссору Сокольский. — А то не посмотрю, что ты партийный, научу свободу любить!

— Пре-кра-тить! — проревел тоже взбеленивший Триш. — Или я быстренько вас всех по-своему обтешу!

Спорщики затихли. Наконец, спокойным уже голосом главный спросил последнего участника совещания:

— Елизавета Григорьевна, вы, конечно, как Ниткин?

— Что сказать, Боря (Лизетта по праву старейшего работника, в своё время выпестовавшего Триша, имела привилегию обращаться к нему без отчества)… Нет, я — как… — Лизетта помедлила, обвела собрание взглядом — … как Лебедева! Пора бы и нам рискнуть, получив на руки такие карты!

В кабинете повисло недоумённое молчание. Такое решение ответсека явилось полной неожиданностью: всем было хорошо известно, что Лизетта вовсе не празднует Ларису.

— Значит, так… — выдержав паузу, заговорил главный редактор. — Я тоже подумал, кое с кем посоветовался, юристов послушал… Будем готовить полноценную публикацию. Елизавета Григорьевна, резервируйте разворот под Крота! За тобой, Лебедева, подпись твоей респондентки. И не тянуть! Ясненко?

Коллеги покинули кабинет в некоторой прострации.