Рассказы озера Леман

Наталья Беглова

Озеро Леман – французское название Женевского озера, на берегах которого происходит действие нескольких рассказов. Сюжет других перенесет вас в Швейцарские и Итальянские Альпы, в Тоскану, в Женеву и Париж. Все рассказы – о любви, иногда счастливой, но чаще – драматичной.Сборник включает ранее опубликованную повесть «Ледяной человек Отци».

Алека и Алекс

В тот сентябрьский день он приехал на пляж Таннэ довольно поздно. Часов в шесть вечера. Начинало смеркаться. Обычно в это время там уже никого не было. Погода была еще довольно теплой, но купальный сезон давно закончился. Алекс подошел к лавочке, на которой любил иногда сидеть и смотреть на озеро. Лавочка стояла под огромной раскидистой ивой, ветви которой ниспадали к самой воде. Алекс увидел, что на ней кто-то сидит, хотел повернуться и уйти. Но что-то заставило его подойти поближе. Он уже потом понял что. Поза женщины. Удивительно красивая и в то же время очень естественная. Женщина полулежала на скамейке, опершись полусогнутой рукой о ее спинку. Как на оттоманке. Ее длинные черные волосы почти закрывали лицо. Эта изящная женская фигура под водопадом зеленых веток ивы была настолько живописна, что просилась на полотно художника-романтика.

Алексу очень захотелось увидеть лицо незнакомки. Он почему-то был уверен, что оно должно быть интересным. Когда, услышав его шаги, женщина обернулась, он понял, что не ошибся. Лицо было под стать позе и фигуре — ярким и запоминающимся. Как у мадонны с картины Мунка из музея в Женжене, где он проработал столько лет. Только, пожалуй, женщина на лавочке была моложе. И главное, выражение лица у мадонны было страдающее, а у незнакомки — искаженное страхом. А тут еще Барди — подбежал к лавочке и давай тереться о нее боком. Была у него такая манера. Алекс решил, что девушка испугалась собаки. Все-таки Барди — пес здоровый. Не все же знают, что колли чаще всего совсем не злые, даже наоборот — ласковые.

— Не бойтесь, он совсем безобидный, старый. Расчесываю его редко, вот он и чешется обо что ни попадя, — неловко начал он извиняться.

Видя, что девушка вскочила и собирается уйти, Алекс попытался ее остановить.

— Что вы, что вы, я сейчас уйду, сидите.

Алекс увидел, что она едва сдерживает слезы. Он совсем растерялся и попытался преградить ей дорогу.

— Стойте, куда же вы? И извините ради бога, что я вас так напугал, — от неловкости он стал многословным и говорил первое, что приходило в голову.

— Пропустите меня! — сказала девушка и вдруг разрыдалась.

Алекс не знал, что делать. Они стояли друг против друга. Девушка даже не делала никаких попыток перестать плакать. Наоборот. Ее плач все больше напоминал истерику. Алекс взял ее за руку, подвел к скамейке, усадил и, достав из кармана платок, протянул ей. Она долго еще не могла успокоиться, а когда затихли рыдания, Алекс увидел, что ее всю трясет, как от холода. «Вот разнервничалась, видно, парень не пришел на свидание. И пожалуйста — уже трагедия», — подумал Алекс. А вслух сказал:

— Вы замерзли? Разрешите предложить вам чашку чая. Здесь рядом, в двух шагах кафе. Пожалуйста, не отказывайтесь. Я чувствую себя виноватым. Я так вас напугал. Очень прошу, пойдемте… — настаивал Алекс, сам удивляясь, зачем он это делает.

Он думал, что девушка откажется или, во всяком случае, ее придется долго уговаривать. Но, к его удивлению, она сначала внимательно посмотрела на него, как будто пытаясь что-то понять, а потом утвердительно кивнула.

В кафе, находившемся прямо на берегу озера, они сели не в павильоне, а за столик на улице, подальше от яркого света. Алекс решил, что так лучше, ведь лицо у девушки было заплаканное. Пока ждали официанта, он исподтишка рассматривал незнакомку. «Цыганка! — осенило Алекса. — Конечно. Вон и одежда у нее какая-то помятая и несвежая. А потом эти длинные черные волосы… Конечно, цыганка. Может, она на лавке спать собиралась. От табора отбилась, что ли…» В это время девушка буквально впилась взглядом в соседний столик, заставленный тарелками. «Голодная!» — понял Алекс.

— Не знаю, как вы, а я проголодался что-то. Сейчас самое время поужинать. Раз уж мы здесь, не откажитесь составить мне компанию, — как ему показалось, он удачно замаскировал предложение накормить ее.

— Хорошо, я согласна. Только вы сами закажите что-нибудь, на ваш вкус, — впервые с момента встречи девушка заговорила.

Голос у нее был сильный, низкий, немного гортанный. Говорила она по-французски неплохо, но с явным акцентом.

— Кстати, давайте познакомимся, — и Алекс назвал свою фамилию.

— Алека, — ответила девушка.

— Вы знаете, а ведь мы с вами тезки. Потому что мое имя Александр. Ну, на французский манер — Алекс. А у вас интересное имя, я никогда такого не слышал, — удивился он.

Алекс надеялся, что девушка скажет, откуда она. Хотя после того, как она назвала свое имя, у него почти не оставалось сомнений в том, что перед ним цыганка. Но Алека промолчала. Тогда он попытался поддержать наконец-то начавшийся разговор.

— Знаю, что есть мужское имя — Алеко. В детстве мне дед читал одну поэму, в которой так зовут главного героя.

— Да, у Пушкина в его «Цыганах».

— Надо же, вы знаете. Вы что, русская? А я, честно говоря, думал, что цыганка.

— Да нет. Я из Сербии. Просто мой отец преподавал литературу в школе и очень любил Пушкина. Когда мама ждала ребенка, он надеялся, что будет сын, и решил назвать его Алеко. Ну а когда родилась я, мама уговорила его назвать меня Алека, ведь это похоже. Такое женское имя есть в Греции. Происходит от имени Александра. А вы откуда про «Цыган» Пушкина знаете?

— Мне дед рассказал. А сам я, каюсь, не только о Пушкине, но и вообще о России мало что знаю. Разве что вот русский язык до сих пор немного помню. Хотя это тоже не моя заслуга, а деда. Он всю жизнь со мной только по-русски говорил… Дед был русским. Но он еще молодым уехал из России.

— А почему? Из-за революции?

— Нет, это было еще до того. Он изучал химию. И решил продолжить образование в Германии, в Гейдельберге. Там тогда много русских училось. Ну а когда война началась, Первая мировая, он как раз у своих знакомых гостил в Париже. В общем, не смог он тогда в Россию выехать, а потом революция… Семья его вся погибла, денег у него не было. Хорошо еще, что он в Гейдельберге увлекся стекольным делом, даже научился стекло выдувать. Пришлось ему всерьез освоить профессию стеклодува. У него к тому же руки золотые оказались. Но что-то я заболтался. Вам все это, наверное, и неинтересно вовсе… А вот и еду несут.

Больше за время ужина не было не произнесено ни слова. Да он и не хотел отвлекать девушку от еды, которая поглотила ее целиком. Если сначала она еще пыталась делать вид, что ест лишь за компанию, то очень быстро перестала его стесняться. Глядя на нее, Алекс вдруг вспомнил совершенно забытое, как ему казалось, русское выражение, которому его научил дед: уплетать за обе щеки. Было такое впечатление, что девушка изголодалась. «Странно, только что рыдала, наверняка, из-за несостоявшегося свидания, но это не отбило у нее аппетита. Да, вот она изменчивая женская натура», — с невольным осуждением подумал он.

Когда они вышли из кафе, было уже совсем темно. Алекс направился к парковке. Девушка шла рядом, но как-то неуверенно. Ему вдруг пришло в голову, что, возможно, она приехала с другом, поссорилась с ним, тот уехал, бросив ее одну, и теперь она не знает, как отсюда выбраться. Оттого и сидела на берегу такая расстроенная. Правда, он тут же отбросил эту версию как маловероятную. Надо быть уж совсем негодяем, чтобы бросить вот так свою девушку одну и уехать.

— Я с удовольствием вас подвезу, — предложил он, подходя к своей машине.

Алека остановилась, посмотрела на него внимательно. Потом как-то странно улыбнулась и кивнула головой.

— Вы где живете? В Женеве? Куда вас отвезти? — спросил Алекс, когда они выехали на шоссе.

— А нигде, — в ее голосе слышался явный вызов.

— Как нигде? Не в Женеве?

— Нигде! Я, кажется, ясно сказала! Вот сегодня рассчитываю у вас переночевать, — резко ответил Алека.

— У меня? — растерялся Алекс.

— Да, а что нельзя? У вас семья или как?

— Нет, я один живу…

— Я так и подумала. Так в чем же проблема? Ты меня поил, кормил, — перешла Алека вдруг на «ты», — давай и дальше занимайся благотворительностью. Да не бойся, за мной дело не станет…

Последнюю фразу девушка произнесла с какой-то деланой улыбкой и совершенно фальшивым, так не идущим к ее страдальческим глазам голосом. Алекс еще больше растерялся. Что делать?

Встретив девушку на пляже и пригласив ее в кафе, он делал все не задумываясь. Каждое последующее действие естественным образом вытекало из предыдущего. Но сейчас ситуация поменялась. Все то, что на пляже выглядело небольшим довольно забавным приключением, грозило превратиться в нечто большее, явно совсем ему ненужное. Происходившее начинало раздражать его, тем более, что пора было принимать решение.

Везти ее домой? Не бросать же ее одну ночью на обочине загородной и пустынной дороги. Всего полчаса назад, предположив такое, он сам назвал подобный поступок подлостью. Ну что же, ничего страшного. Переночует, комнат у него достаточно. А завтра отвезет ее, куда скажет. Наверняка она где-то живет, просто сегодня почему-то не хочет туда возвращаться.

Приняв решение, он больше не колебался. Вскоре они были в Женжене. Молча вошли в дом. Алекс отвел девушку в бывшую спальню Марты, дал комплект постельного белья, показал, где ванная, пожелал спокойной ночи и пошел к себе. Ему хотелось побыстрее очутиться вновь одному, успокоиться. Он покормил Барди, подлил кошке молока в миску и лег. Но спать не хотелось. Он так привык быть в доме один, что присутствие постороннего не давало расслабиться. Он поневоле прислушивался к тому, что происходило там, за стеной.

Алека сидела на кровати в раздумье. Решимость, пришедшая к ней, когда они вышли из кафе, таяла на глазах. Неужели начинать все сначала? Ведь от этого она бежала из Парижа. Ну а какой выход? Она уже две недели в Женеве, и что? На работу никто не берет. Вот и в этой захудалой деревушке — опять прокол. Пообещали, а не взяли. Да и кто возьмет? У нее же никаких документов. Паспорт остался у Зденко. А без документов — ни работы, ни жилья. А деньги все вышли, хорошо хоть что-то смогла тогда с собой прихватить.

Господи, как же повезло, что удалось вырваться из этого ада, пока ее окончательно не сломали и не довели до состояния, когда уже все равно. Как? Ну, они нашли бы способ. Кого не удается деньгами соблазнить, того угрозами и побоями ломают. А еще проще на иглу посадить.

Она до конца верила, что Зденко с ней так не поступит. Неужели он таким и раньше был? Она столько лет его знала. Конечно, ему всегда нравилось верховодить. И деньги любил. Но чтобы до такой степени… Нет, просто когда случаются такие трагедии, как у них в Косово, ни для кого это даром не проходит. Люди страдают. И страдания их меняют. Кто-то человечнее, добрее становится. А большинство, как это ни печально, звереет. Как Зденко. А ведь она этого сразу и не заметила. Почувствовала, что он жестче стал, замкнулся еще больше, но решила, что это естественно в той ситуации. Даже жалела его еще сильнее. Ведь у него одного из первых в Джаковице албанцы дом сожгли. И брат его старший тогда исчез. Все думали, что его убили, и переживали за Зденко. Он ведь один остался. Их родители давно погибли, разбились на машине, возвращаясь с моря. Так что они оба сироты. Может, поэтому они еще со Зденко и сошлись.

Когда он ей предложил уехать за границу, она обрадовалась, дура. Так он ей все расписал. Едем в Париж. Язык не проблема, ты его знаешь. Там есть друзья. Они давно в Париже живут, документы сделают. И работу помогут найти. Все у него было продумано и организовано. Она поедет не с ним, а с группой из трех девушек. Якобы, на гастроли, ансамбль танцевальный. Так вернее. Их даже обучили на скорую руку нескольким танцам. Они еще веселились во время репетиций, идиотки. Смешно им, видите ли, было. Да, посмеялись они потом в Париже. Так посмеялись над своей глупостью, что все глаза выплакали. Но деваться было уже некуда. Документы у них сразу же отобрали, якобы, для оформления новых, французских. Потом отвезли куда-то за город, поселили в доме, из которого до ближайшей дороги топать и топать. Ну, и начали обрабатывать…

Ей все-таки не так тяжело было. Зденко поначалу ее только сам пользовал, ну и еще с братом делился. Брат его, Иван, оказывается, давно уже в Париж перебрался и весь это бизнес по вывозу девушек из Косово наладил. Он в Париже, а Зденко в Джаковице. Так на пару и работали. Ну, конечно, не без подручных. Здорово у них там все было организовано, ничего не скажешь. Девушек они так вымуштровали, что все были как шелковые. А что, интересное сравнение. Шелковый бизнес. Девушки в роли шелкопрядов. Главная сложность — найти и завезти. А потом сиди и присматривай, как они для тебя шелковую нить прядут. Скорее даже золотую, судя по тому, как шикарно жил Зденко со своим братом на вилле под Парижем.

Именно там Алека случайно услышала разговор, который и заставил ее бежать. Она готовила обед на кухне, и ей понадобилось что-то спросить у Зденко. Уже подходя к гостиной, услышала, что братья говорят на повышенных тонах. Хотела было уйти, как вдруг услышала свое имя.

— Ты долго еще собираешься Алеку при себе держать? Сколько можно! Не надоело? Девок других, что ли, не хватает? — Иван, старший брат, был явно раздражен.

— А тебе что, бабла мало? Тебе надо и ее на панель пустить? — Зденко, вроде бы, возмущался, но голос его звучал не очень убедительно.

— И не в деньгах дело. Ты что, не видишь, каким она зверем смотрит. Того и гляди укусит. А еще хуже — сбежит и донесет куда надо. А уж она-то немало чего знает.

— Да никуда она не сбежит. Любит она меня.

— Как был ты придурком, так и остался. Любит она его. Может и любила. А теперь, когда здесь всего насмотрелась… Ты что, совсем идиот? Ты думаешь, французы тебе спасибо скажут, если узнают, каких танцовщиц и певичек ты из Косово поставляешь?

— Ну, хорошо, хорошо, я согласен, делай как знаешь. Только чтобы я ее больше не видел. Отправь ее куда-нибудь. Пусть это будет не в Париже.

— Ладно, подумаю. Вчера мне Богдан звонил, у них там в Марселе девиц не хватает. Уступлю ему, пожалуй, твою красотку. Богдан ее быстро приструнит. Вот где бизнес так бизнес. Портовый город. Матросов полно…

Из гостиной раздался гогот. Алеке пришлось закрыть рот рукой, чтобы удержать поневоле вырвавшийся вскрик. Хорошо, что братья смеялись. А то бы услышали, не дай бог. Чем бы это все кончилось… А так она успела вернуться на кухню, собраться с силами. Что-то, конечно, братья все-таки заметили. Да и не такая она актриса, чтобы суметь веселиться как ни в чем не бывало. Попробуй делать вид, что ничего не случилось, когда ненависть к ним просто перехватывала горло, не давала вздохнуть.

— Ты чего такая сердитая, — внимательно посмотрев на нее, спросил Зденко.

— Да не сердитая, а голова с утра болит, — удалось выдавить ей из себя.

— Устала ты. Поедешь на днях в Марсель, отдохнуть тебе надо. Я все устрою, — и он взглянул на Ивана, который улыбнулся ему одобрительно.

Вот во время этой поездки в Марсель она и сбежала. На какой-то станции, когда парень, которого приставили ее сопровождать, отлучился, чтобы купить сигарет, рванула из вагона. Подбежав к зданию вокзала, поняла, что выход в город для нее закрыт. Ее провожатый как раз там расплачивался у киоска за сигареты, он увидел бы ее. Единственное, что ей оставалось — это вскочить в поезд, стоящий у перрона с другой стороны. Поезд, как выяснилось, шел в Женеву…

И что теперь? Делать то, от чего она сбежала. Ублажать этого швейцарского старика. Конечно, это лучше, чем обслуживать матросов в марсельском порту. А другой выход есть? Опять завтра оказаться на улице, а дальше что? Ну, положим, ей повезет, и она раздобудет денег на проезд до Косово. Доберется до Джаковицы. Ну, и что ее ждет там? Дом родительский она продала перед отъездом. Документами обзавестись — тоже проблема.

Алека вспомнила свою предотъездную эпопею. Собираясь в Париж, она решила восстановить утерянное свидетельство о рождении. Казалось бы, чего проще? Пойди в церковь, где тебя когда-то крестили, найди книгу регистрации и получи справку. Но не тут-то было. Книги албанцы сожгли. Подумали и решили — чего мелочиться: сожгли и церковь. А потом, чтобы уж совсем невозможно было доказать, что здесь издавна жили сербы, уничтожили на кладбище и все сербские могилы. Вот и получилось, что следов ее самой и ее родных в Джаковице не осталось. А была когда-то известная семья. Ее дед был очень уважаемым человеком в городе. Его несколько лет мэром выбирали. Улица была названа его именем. Но название улицы давно изменили. Если кто будет лет этак через сто писать историю Джаковицы, то, пожалуй, напишет, что там испокон веков только албанцы и жили. Чужая она теперь на своей родине, не более желанная визитерша, чем здесь, в Швейцарии.

Что же ей остается? Надеяться на чудо? Но сегодня ей и так крупно повезло. Встретила этого старика. В Женеве никто ни на кого внимания не обращает. Все замкнутые, холодные. Как и сам город, а вернее снежные вершины, которые его окружают. А старик, по всему видно, добрый. И внешне ничего. К тому же кровь в нем есть славянская, родная. И живет один. Чего ей еще надо? Может, он приютит на время, а там видно будет. Алека вздохнула, а потом собралась с силами, встала с постели и пошла в соседнюю комнату.

Когда она вошла, ей показалось, что старик спит. Во всяком случае, он не пошевелился. Но лишь она приблизилась к кровати, он резко приподнялся.

— Вам что-то надо?

Алека, ничего не отвечая, медленно стала раздеваться.

— Вы что? — голос звучал испуганно.

— Ну как же! Скажи еще, что ты меня к себе просто так притащил! — нарочито грубо ответила Алека.

— Не надо! Идите, пожалуйста, к себе. Я вас очень прошу. Ничего этого не надо.

Войдя в свою комнату, Алека с силой захлопнула за собой дверь. Ничего себе! Да он выгнал ее! И чего он о себе воображает. Нужен он ей, как же! Хотела ему же услужить, а ее выгнали как собаку. Собака… Он ведь сам похож на собаку. На свою. Когда она увидела их на берегу озера — большую худую лохматую колли и старика — ее сразу поразило, как они похожи. Старик тоже высокий, худой, костистый, с вытянутым, очень узким лицом, вдоль которого свисают седые вьющиеся волосы. Хотя не такой уж он и старик. Просто немного горбится и лицо какое-то нерадостное. Это его и старит. А потом, он только кажется суровым. Когда там, на пляже, она заплакала и он приобнял ее, ей так хорошо стало, спокойно. Ладно, будь что будет, пусть он ее опять выгонит, но она здесь сидеть одна не может.

Когда Алека опять зашла к нему в комнату, Алекс сделал вид, что спит. Девушка тихо постояла около кровати. Сначала он услышал, как она раздевается. Потом почувствовал, как скрипнул матрас, а затем ощутил за своей спиной тепло чужого тела. Алекс напрягся, но девушка лишь придвинулась чуть-чуть поближе и замерла. Так они и лежали довольно долго, напряженные и прислушивающиеся друг к другу. Но постепенно напряжение исчезло, стало легко и уютно. Потом Алекс, услышав ее ровное дыхание, понял, что Алека заснула. А он еще долго лежал, прислушиваясь к тишине, наполненной ее тихими вздохами, и ни о чем не думал. Под утро заснул и он.

С тех пор так и повелось. Утром они что-то делали по дому, ездили вместе за продуктами. Днем много гуляли. Дом Алекса был одним из последних на улице, которая вела прямо на поля за Женженом. Они проходили мимо соседней виллы, на воротах которой ее владельцы почему-то посадили большого, почти в натуральную величину, муравьеда, сделанного из металла. Этот муравьед очень нравился Алеке, она всегда подходила и гладила его по черному, отполированному до блеска панцирю. Потом они еще немного шли по улице и выходили к ферме. Там их всегда встречала огромная лохматая собака, больше похожая на снежного человека, каким его изображают в детских книгах.

На лугу перед фермой важно прогуливались три ламы. Они прекрасно чувствовали себя в компании лошадей, разведением которых занимался хозяин. Когда-то он поехал по делам в Перу — надеялся отыскать там какую-то особую породу лошадей. Лошадей он действительно купил там редчайшей породы — перуанских пасо. Но заодно прихватил и жену — коренастую черноволосую круглолицую женщину, удивительно молчаливую и работящую. Она прожила в Женжене уже много лет, но все еще очень скучала по родине. Наверное, поэтому муж и привез ей в подарок из Перу нескольких лам, которые стали местной достопримечательностью. Иногда Алекс и Алека заходили на ферму. Алекс выпивал рюмочку вина с хозяином, а Алека шла покормить лам, которые стали совсем ручными и брали еду прямо из рук.

Алекс по-прежнему часто заходил в музей Женжена, где находилась знаменитая коллекция произведений ар-нуво Нейманов. Он столько лет там проработал, что это старинное поместье стало его вторым домом. Алека также полюбила там бывать. Алекс с наслаждением рассказывал ей историю каждой вазы.

Он показал ей и картину Мунка «Мадонна». Когда-то эта работа вызвала настоящий скандал. Критики писали, что Мунк показал женщину в момент пика чувственных наслаждений. И назвать это «Мадонной»! Да это же глумление над христианскими ценностями!

Алексу же всегда казалось: женщина изображена здесь не в миг наслаждения, а в момент прощания с жизнью. На многих картинах Мунка любовь и страдание, а порой и смерть, идут рука об руку. Сам Мунк, отбиваясь от негодовавшей публики, писал, что любовь — это божественное чувство, поэтому каждая влюбленная женщина — Мадонна. И не просто Мадонна, а Мадонна Страдающая. Почему? Любовь — это источник и новой жизни. А в момент зарождения жизни женщина олицетворяет святость мира и его страдания и страхи.

Теперь Алексу уже не казалось, что Алека похожа на женщину с картины Мунка. Она все чаще улыбалась, это преображало ее лицо, делало его еще более молодым, почти совсем детским. Да и радоваться она умела всему, как ребенок, — хорошей погоде, вкусным круассанам, новой розе в саду, вылезшей утром из бутона, упавшему с дерева красно-оранжевому листу клена.

Наступавшая осень дарила им неповторимые по красочности пейзажи. Чаще всего они просто садились на скамеечку, стоявшую за полем с пожухлыми подсолнухами, которые уже не поворачивали почерневшие головки к солнцу. Оттуда открывался чудесный вид на городок, почти весь укрытый кронами огромных столетних развесистых лип. Весной их медовый запах наполнял весь город, а сейчас их кроны цвета расплавленного золота, сверкавшие под лучами все еще щедрого солнца, придавали пейзажу неповторимое очарование. А за липами виднелось озеро и цепочка гор за ним. В ясные дни была прекрасно видна и снежная громада Монблана.

Иногда они ездили проветриться в Женеву, но никогда долго там не задерживалась. Вечерами читали, смотрели телевизор.

А ночью она приходила к нему и ложилась рядом. Расстояние между ними все сокращалось и сокращалось, и вскоре они уже засыпали, тесно прижавшись друг к другу. Но обычно Алекс долго не мог заснуть, но не потому, что испытывал возбуждение, как это случалось раньше, когда он оказывался в постели с женщиной. Нет, просто каждая клеточка его тела от соприкосновения с ее кожей ощущала тепло, негу и, пожалуй, радость. Может ли тело радоваться? Наверное, нет. Возможно, это радовалась его душа, но ощущал он это кожей. Только сейчас он понял смысл выражения, которое всегда казалось ему очень странным: «Avoir quelqu’un dans le peau»¹. «Интересно, а как же это выражение переводится на русский? — подумал Алекс. — Вроде бы ничего похожего нет. Въелась в кожу? Так не говорят. Есть только что-то про печенку. По-моему, въесться в печенку? Но это ведь означает что-то плохое. Надоел человек, что ли. Надо будет посмотреть в словаре». Подумав, он решил, что переводить французское выражение надо так: запала в душу. Правда, при чем здесь душа? Но чего удивляться. У русских душа всегда при чем. Без нее ни шагу. И не только они сами в это верят, но и других убедили в том же. Не случайно даже иностранцы, говоря о русских, вечно вздыхают: «Ах, эта загадочная русская душа!»

А что же его душа? Она была полна нежности и счастья. Алекс и не помнил, когда еще он был так счастлив, как в эти минуты, слагавшиеся в часы, в дни, в недели. Вновь и вновь он пытался понять, а был ли он когда-либо счастлив с женщиной? И не мог ответить утвердительно на этот вопрос. Алекс точно знал, что был счастлив, когда работал. Он даже не воспринимал это как работу. Сам процесс создания ваз всегда делал его счастливым. Как это ни банально звучит, он жил работой. Хотя почему банально. Не так уж много людей могут похвастаться тем, что живут на работе, а не пережидают часы, которые вынуждены там проводить. Да, это редкость и большое счастье. И, наверное, справедливо, что у него не было другого — счастья любить и быть любимым. Слишком много было бы для одного. А что же с ним происходит сейчас? Разве он любит Алеку или она его? С Алекой все понятно. Она просто устала от нелюбви, страха, несчастий, чуть-чуть успокоилась и пригрелась около него. Что же нашел в ней он? Разве это можно объяснить? Скорее всего нет. А если попытаться? Какая-то химия. Последнее время об этом много писали. О притяжении и отталкивании магнитных полей людей. О совпадении или несовпадении химических компонентов…

Насчет загадок химии он и сам может порассказать немало. Сколько раз бывало, начинаешь окрашивать стекло, сделаешь все по науке, а выходит не стекло, а скучная серая глина. А иногда вдруг случайно добавишь что-то — и вдруг все ожило, заиграло, засветилось. Сам стоишь и удивляешься — надо же, как здорово получилось!

Наверное, нечто похожее случается и у людей. Вот ведь с Мартой они прожили вместе столько лет, а чуда так и не произошло. Когда-то он, наверное, любил ее. Наверное… Странно, разве он сомневается в этом? Нет, конечно. Но это было так давно, что осталось только в памяти ума, но не в памяти сердца. Его пленило в ней то, что в молодости она светилась и переливалась всеми оттенками белого: белокурые волосы, кожа цвета чайной розы, нежная розоватость губ. Даже глаза, будто лишенные зрачков, смотрелись как две огромных отливающих серым жемчужины. Она вся была похожа на стеклянную статуэтку, но сделанную не из хрупкого и прозрачного хрусталя, который ему никогда не нравился, а из матово-перламутрового стекла Лалика, так восхищавшего его тогда. Но она была и холодна, как это стекло. Их так называемая супружеская жизнь была удовлетворением изредка возникавшей физической потребности и сводилась к пятиминутному сеансу быстрых соприкосновений двух скорее отталкивающих, чем притягивающих друг друга тел. Да и то происходило это раз в месяц, не чаще.

С Алекой все по-другому. Иногда они лежали, обнявшись, часами. И не спали, а разговаривали о чем-то. Или просто молчали. Отогревали друг друга. Он — ее замерзшее от невзгод тело и уставшую от несчастий душу. А ей удалось разморозить его сердце. В ней столько тепла и жизненной силы, что небольшая их часть перелилась в его сердце и разбудила его. Конечно, так оно и есть. Ведь в свою работу он вкладывал душу и ум. Но сердце его никогда ничем и никем не было затронуто. Даже дети были ему в общем-то безразличны. Он умудрился не заметить, как они выросли и разъехались кто куда. Теперь от них лишь приходили открытки на Рождество и Пасху.

Он очень удивился, когда однажды понял, что она пробудила не только его сердце. Почувствовал себя страшно неловко и резко отодвинулся. Побоялся испугать и оттолкнуть ее. Но Алека уже догадалась, что произошло, прижалась к нему и начала ласкать его. Он пытался остановить ее, но она просто закрыла его рот поцелуем. Первый поцелуй в его жизни, от которого так сладко напряглось все тело и закружилась голова, что уже не хотелось ни о чем думать.

На следующий день она предложила ему поехать в Женеву. Они несколько раз выбирались туда вместе. Но он побоялся растерять в городской толпе и суете то удивительное чувство, которое поселилось в его душе. И потом ему казалось, что он просто светится от радости, и это невозможно не заметить. А в его возрасте такое свечение просто неприлично. И еще ему хотелось побыть наедине со своим счастьем, похолить его и полелеять. Вот и отпустил ее одну, правда, очень неохотно…

Вернулась она домой очень скоро, и он сразу же понял: что-то произошло. Но попытался сделать вид, что не заметил ее необычного возбуждения, и не стал ни о чем расспрашивать. Она сама заговорила об этом.

— Я встретила в городе Анну.

— А кто это?

— Девушка из Косово. Она работает на Зденко и его брата. Раньше — в Париже, а теперь вот в Женеве. Рассказала, что Зденко меня повсюду ищет и страшно зол на меня.

— Ну и что? Что из того, что она тебя встретила? Ты же ей не сказала, где ты живешь?

— Нет, но все равно. Это конец, — на лице Алеки вновь появилось то выражение страха, которое так поразило его тогда на пляже в Таннэ.

— Зачем пугаться раньше времени. Это же твоя знакомая. Разве она плохо к тебе относится? Почему ты считаешь, что Анна расскажет Зденко о тебе?

— Анна всегда меня ненавидела и не скрывала этого. Завидовала тому, что я со Зденко. Она мечтала занять мое место, он ей очень нравился. Так что у нее теперь прямой шанс со мной расквитаться, — от волнения Алека говорила с трудом, и он едва разбирал ее речь.

— Это еще ничего не значит. Ведь она не знает, где ты живешь. Надеюсь, после встречи с этой своей знакомой ты была внимательна? Она за тобой не могла проследить?

— Не знаю…

— А как ты добралась до вокзала? На автобусе?

— Нет, я была недалеко от вокзала, пешком дошла. А что, неправильно?

— Да нет, ничего страшного… А на вокзале ты ее не видела?

— Я не знаю… Как ты не понимаешь, я была так расстроена и напугана, что думала лишь об одном — быстрее добраться домой. Боже мой, какая же я дура! Ты думаешь, она следила за мной?

— Да нет, успокойся. Вряд ли… Это не так просто. Ты бы ее заметила. А потом, для нее главное — это доложить Зденко или его подручным, показать, как она ему предана. А заниматься слежкой — это уж не ее дело.

Алека успокоилась, и больше за весь день о происшествии не было сказано ни слова. После ужина Алекс сказал, что хочет написать пару писем, и отправился в свой кабинет. Надо было обдумать ситуацию. Хотя он и успокоил Алеку, ему самому было ясно, что нельзя исключать и худшего варианта: Анна проследила за подругой. Если ей действительно не терпелось выслужиться перед Зденко, то в голову вполне могла прийти такая мысль. И сделать это было нетрудно: дойти следом за Алекой до вокзала, сесть на тот же поезд и посмотреть, где выйдет Алека. А найти ее в Женжене совсем не сложно, городок маленький, и все на виду. Тем более, что народ давно уже насчет них языки чешет. Следовало что-то предпринять. И срочно. Решение пришло довольно быстро.

Весь следующий день ушел на подготовку задуманного: надо было дозвониться до Франца и договориться обо всем. Его не пришлось долго уговаривать. Слишком многим он был обязан Алексу. Франц пришел к нему в подмастерья совсем мальчишкой. И всем, чему он научился и чего достиг, он был обязан старшему другу.

Было решено, что Франц приедет за Алекой завтра же — нечего рисковать и откладывать. Франц теперь жил в своем родном городе на юге Баварии. Езды от его городишка до Алекса всего-то часа четыре, от силы пять. Через границу он Алеку перевезет, в этом можно не сомневаться, теперь на границе между Швейцарией и Германией редко где проверяют документы. А потом Франц обещал сделать ей вид на жительство. И ему можно верить. Его старый приятель никогда не любил слов на ветер бросать. К тому же у него полгорода родни. Его семья там испокон веков живет.

Вечером Алекс обо всем рассказал Алеке. Сначала она и слышать не хотела, чтобы без него ехать в Германию к незнакомым людям. Но он убедил ее, что ему нельзя уезжать. Во-первых, так он сможет узнать, разыскивает ли ее кто-то или нет. Во-вторых, если ее разыскивают, а они уедут оба, то легче будет узнать, куда они отправились, так как Алекса в этих местах все знают и он не сможет уехать незамеченным. Они договорились: если все будет в порядке и их тревога окажется ложной, то через пару недель он приедет и заберет ее.

А потом была еще одна ночь. Ночь, когда они не только согревали, но и любили друг друга. Вторая и последняя. Хотя тогда еще ни он, ни она не знали об этом, но словно предчувствовали. И не столько любили друг друга, сколько прощались друг с другом. Может быть, так всегда любят перед расставанием? Он не мог ответить на этот вопрос. Он слишком мало знал о любви. Но этой ночью он понял, как бывает трудно, почти невозможно, разжать объятия. И еще узнал, что такое страх потерять человека, которого ты любишь. «Какое счастье, что я узнал этот страх так поздно», — подумал он. Наверное, лишь великий писатель может описать, что ты чувствуешь, когда понимаешь: скорее всего ты обнимаешь любимую последний раз. Алекс не был писателем. Поэтому в эту ночь он просто подумал: если ее не будет рядом с ним, как жить дальше?

После ее отъезда Алекс каждый день ездил на пляж в Таннэ. Приезжал, ставил машину на маленькой стоянке около кафе, шел к той скамейке, стоящей у самой воды, где он тогда увидел ее первый раз, садился, смотрел на озеро и вспоминал.

Тогда, когда он увидел здесь Алеку, вода была почти настоящего антрацитного цвета. Не глубокого черного, а с легким налетом голубизны и серебра. Именно такие оттенки антрацита были и у одной из его самых удачных ваз. Франц тогда еще удивился.

— Ты чего это такую траурную вещь сделал? Кто ее купит?

Франц все правильно понял, Алекс как раз и хотел сделать траурную вазу. В память о недавно умершем деде.

Он долго бился над секретом этого стекла. Похожего на драгоценный жемчуг южных морей. Пожалуй, впервые в жизни практичный Франц оказался неправ. Вещи из этого стекла имели огромный успех. Именно Алекс и ввел моду на черное стекло. Как позднее ювелир Мовад — на черные бриллианты. Он мог бы тогда здорово разбогатеть. Но ему это было неинтересно. Он был мастером, а не подельщиком, настоящим художником по стеклу. Так же как его отец и дед. Они жили в Нанси — городе, история которого связана со стеклом. По вечерам дед любил потягивать зеленоватый абсент — привычка, от которой он не отказался до самых последних дней, — и рассказывать о тех временах, когда Нанси воистину был столицей стекла.

Дед работал у Огюста Дома, которого боготворил. Он и сам был Мастером с большой буквы. И мог бы встать вровень с теми, кто создал славу стилю ар-нуво и ар-деко. Но его погубил абсент, который он где-то доставал, хотя его уже давно запретили продавать во Франции.

Своему пороку дед умудрился найти философское объяснение. Он заявлял, что это единственный напиток, достойный художника. И действительно, если вспомнить картины Домье, Эдуарда Мане, Тулуз-Лотрека, Пикассо и многих других живописцев, можно подумать, что они сговорились прославлять «зеленую фею» — так в свое время называли абсент.

Алекс возразил деду, что, изображая любителей абсента, сами художники вовсе не обязательно следовали их примеру. Но куда там! У деда в запасе оказалось множество историй о том, кто и как из прославленных живописцев пил абсент. Алекс узнал, что им особенно злоупотреблял Тулуз-Лотрек. Дед сам с ним никогда не встречался, но в Париже бывал в компании его близких друзей. Они и поведали деду о знаменитой «абсентовой трости» художника, с которой тот не расставался. Трость была с секретом, внутри хранилось пол-литра особого напитка, который Тулуз-Лотрек нарек «Землетрясением». Это была убийственная смесь абсента и бренди. Тулуз-Лотрек пристрастил к «зеленой фее» и Ван Гога, с которым они поначалу были довольно близки. В общем, если верить деду, без полынного напитка не обходился ни один стоящий художник Парижа!

Дед и Алекса пытался пристрастить к абсенту. Но тот заявил, что не может пить напиток, больше напоминающий расплавленную вазу Леца. И правда, у Леца зелень стекла может быть то желтовато-болотистой, то — бутылочно-изумрудной. И абсент, в зависимости от того, какие травы добавят в него, а добавляют туда не только полынь, но и кориандр, ромашку, петрушку и даже шпинат, тоже меняет цвет. А когда дед уж совсем его доставал, он говорил, что название напитка происходит не от латинского названия полыни — artemisia absinthium, а от греческого же слова apsinthion, что означает «непригодный для питья». После этого дед на некоторое время оставлял внука в покое. «Надо будет все-таки попробовать дедовский напиток, — подумал Алекс. — «Его вроде бы уже реабилитировали. Доказали, что он не так вреден, как считали раньше. Может зря и не попробовал, вдруг и вправду у меня открылся бы третий глаз и я бы создал нечто невероятное…»

Про Алекса говорили, что он делал вещи не хуже деда. Может быть, смог бы сделать и лучше. Если бы не та дурацкая история. Почему это произошло? Чья вина? Наверное, его. Но что теперь гадать. Спасибо, еще легко отделался. Лишь пальцы после того ожога потеряли гибкость и чувствительность. Это произошло вскоре после гибели отца. Наверное, Алекс тогда и на работе был рассеян, потому и обжегся паяльником. Все не мог успокоиться после такой нелепой гибели отца. Надо же, утонул, купаясь в реке. Странная история. Мозель не такая бурная река, чтобы вот так запросто утонуть. Возможно, сердце прихватило, его врачи предупреждали, что надо подлечиться и вина пить меньше. Дед абсентом злоупотреблял, а отец вино уважал, особенно местное белое, мозельское. Дед даже грустно так пошутил, что отец утонул не в Мозеле, а в мозельском…

Работать после несчастного случая Алексу было сложно. А тут как раз Лотар Нейман позвал его в Женжен. Коллекция стекла, которую он собирал много лет, так разрослась, что ему нужен был помощник. Алекс с ним познакомился, когда тот со своей женой Верой приезжал к ним в мастерские по каким-то делам. Алекса им представили как лучшего специалиста по многослойному стеклу. Выяснилось, что Нейманы и отца его знали, и о деде наслышаны были. Они и уговорили его сюда в Швейцарию перебраться, им помогать. Позже, когда Лотар умер и Вера в память о муже музей открыла, он в музее начал работать.

Когда же это было? Лет пятнадцать назад. Ему тогда как раз пятьдесят исполнилось. Отпраздновал он свой юбилей в Нанси, а потом они с Мартой все распродали — только коллекцию ваз он сам лично упаковал — и налегке сюда перебрались. Сначала квартиру недалеко от музея снимали. А вскоре и дом купили. Тогда ведь большая семья была. Даже дед с ними в Женжен перебрался. А потом? Дед умер, дети разъехались, а вскоре и Марта умерла. Один он остался, ну и вазы, конечно…

Их еще дед начал собирать. В те времена можно было купить по-настоящему прекрасные вещи. Ажиотажа никакого не было. А сейчас все с ума посходили: «Ар-нуво! Ах ты! Ох ты!» Разохались. Деньги какие-то безумные платят за фальшивки. Бедный Эмиль Галле! Видел бы он, в каком количестве штампуют безликие подделки, на которых ставят его имя!

Сейчас от их коллекции уже мало что и осталось. Большая ее часть в том же музее Нейманов, а кое-что и в Женеве, в музее Арианы. Когда ему поначалу деньги нужны были — на дом, на обзаведение — он многое продал, особенно Лотару. Наверное, Нейманы и сюда, в Женжен, позвали его работать, надеясь потом уговорить коллекцию продать. Они ведь давно о ней знали. Еще в Нанси приходили смотреть, все восхищались. Так что его коллекция, возможно, тогда помогла ему работу найти.

Алекс не знал, что его коллекции предстоит сыграть еще одну, очень важную, роль в его жизни.

Они пришли через три дня после отъезда Алеки. Ему надо было давно еще одну собаку завести. Помоложе и позлее. От Барди все равно никакого толка нет. Он и молодым-то был совсем ласковым. Никогда на чужих не лаял. Так, иногда, чтобы лакомство получить. Но Алекс боялся брать еще одну собаку: а вдруг та с кошкой не уживется? Барди с кошкой всегда прекрасно ладили. Кошка — это наследство Марты. После ее смерти Алекс хотел от нее избавиться, отдать кому-нибудь, но не смог. Уж больно красива. Сибирская порода. Глаза зеленые. Только цвет не желтоватый, как у многих кошек, а салатовый, когда она в хорошем настроении, и цвета морской волны, когда в плохом. А шерсть… Она вообще переливалась всеми цветами радуги. Палевый, бежевый, оранжевый — каких только тонов там нет.

Похожую кошку дед изобразил когда-то в начале века на вазе, которая сделала ему имя. Ее так и назвали «Кошка». Дед получил за нее одну из высших наград Парижского салона. С чем только ее не сравнивали. Писали, что по тональности она напоминает палитру знаменитой серии Моне «Лондонские туманы». Она действительно переливается всеми цветами радуги, а в центре морда кошки, смотрящей на вас такими вот удивительными зелеными глазами.

Алекс как раз вытирал пыль наверху, в шкафу, где эта ваза стоит, когда раздался звонок в дверь. Он спокойно открыл дверь — дело утром было, соседка должна была зайти по делам. За дверью стояли двое. Вели себя сначала вежливо, Извинились за беспокойство, представились друзьями Алеки, сказали, что хотят с ней поговорить.

— К сожалению, Алеки здесь нет, — стараясь не показать своего волнения, ответил Алекс.

— А где же она?

— Представления не имею. Она человек независимый. Сегодня здесь, завтра там. Пожила у меня и уехала, — он все еще надеялся, что ему удастся отделаться от незваных визитеров.

Но он явно недооценивал приехавших за Алекой. Оттолкнув его, они вошли в дом. Алекс, воспользовавшись тем, что они разошлись по комнатам, проверяя, не прячется ли где-то Алека, подошел к телефону и набрал номер полиции. Раздались гудки, но потом они резко оборвались. Алекс повернулся и увидел, что один из бандитов перерезал шнур. В это время в гостиную спустился и второй парень.

— Так, значит, не знаешь где она, — процедил сквозь зубы, переходя на «ты», тот, что был постарше и посолиднее. — Ну что же, придется вспомнить. Мы так отсюда не уйдем, не надейся.

Алексу он почему-то сразу же показался похожим на жирного наглого ворона, как тот, которого он когда-то увидел во дворе лондонского Тауэра. У него были темные зачесанные назад напомаженные волосы, длинный острый нос, а тело с выпирающим пузом было затянуто в черный облегающий свитер. «Типичный мафиози из плохого американского боевика», — подумал о нем Алекс.

— Ну, что будем с ним делать? — спросил мафиози Ворон, обращаясь к тому, что явно ходил у него в подручных. — Бить? Так он сразу душу богу отдаст. Хиловат, больно.

— А где его жена, дети? — спросил второй. — С ними надо пообщаться… Тогда, небось, сразу заговорит.

— Да у него никого нет. Кому он нужен, пенек гнилой. Поэтому он и змеюку эту пригрел.

Ворон даже не подозревал, насколько близко было то, что он сказал, к истине. «Только еще неизвестно, кто кого больше согревал», — подумал Алекс. И вдруг спазмом сжало сердце: ему померещилось, что этот вот жуткий тип подсматривал за ними. Может быть и ночью. «Да нет, не может быть, — тут же успокоил он себя, — тогда бы они ее сейчас не разыскивали. Господи, о чем я волнуюсь! — удивился он. — Меня сейчас пристукнуть собираются, а я переживаю, видел ли кто, чем мы тут занимались».

— Слушай, давай-ка его дом спалим, — предложил помощник.

— А что? Неплохая мысль, — одобрил Ворон. — Уж дом-то тебе дороже какой-то девки? — не столько спросил, сколько констатировал он, обращаясь к Алексу. — Не захочешь же ты всего своего добра лишиться!

И вот тут Алекс совершил ошибку. Он невольно взглянул в сторону шкафа, стоявшего в гостиной, за стеклами которого переливались, светились, сверкали, истекали красотой остатки коллекции — три вазы. Но какие! Все три — уникальны. Он не смог расстаться с ними, решил, что пока жив, еще на них полюбуется, а уж музею оставит их в дар, по завещанию. Вот этот его взгляд и перехватил Ворон.

— Ах, вот оно что… — ухмыльнулся он. — Мы, оказывается, коллекционеры.

Продолжая издевательски улыбаться, он подошел к шкафу, открыл его дверцы, поцокал языком и взял самую большую. Она была создана в мастерской братьев Дом, у которых осваивал профессию стеклодува отец.

— Ну так как, будем вспоминать, где Алека? — спросил Ворон и небрежно повертел вазу в руках.

У Алекса перехватило горло. Он невольно протянул руки к вазе и шагнул вперед, пытаясь схватить ее. Но тут подручный подставил ему ногу. Алекс упал и, падая, зацепил вазу. Он наблюдал — это было замедленное, как при специальных съемках, — падение вазы: вот она в воздухе, вот, сделав красивую дугу, соприкасается с полом, а вот уже весь пол усеян разноцветной мозаикой. У самого лица он увидел большой кусок стекла, на котором светился, переливался всеми оттенками красного цветок мака.

— Ну что? Вспомнил? Или тебе еще помочь? — раздраженно спросил Ворон и пнул его ботинком в бок. — А ну вставай! Нечего разлеживаться. Будешь говорить?! Ах, так… А ну открой глаза, сволочь! Смотри сюда!

Он взял вторую вазу. Галле. Ее купил еще дед. Она положила начало коллекции и была необыкновенно хороша. Огромная коричневая стрекоза с зелеными вытаращенными глазами как будто присела на минутку отдохнуть. Стрекоза полетела в стену.

— Будешь говорить, ублюдок!? — Ворон явно впадал в раж.

— Да я же правду вам говорю, я не знаю где она!

— Ну, негодяй, ну падла. Ты так, а я тогда вот так!

И об стол была разбита и третья ваза. Рассказывают, что идея посадить на стекло улиток пришла в голову Антонину Дому, когда он увидел, как живая улитка, почему-то оказавшаяся в ателье, залезла на дожидавшийся обжига кувшин. В детстве Алекс был уверен, что на вазе, стоящей у них в шкафу дома, сидят настоящие улитки. Ему стоило большого труда удержаться и не сделать того, что хотелось: открыть дверцы, вытащить вазу, отковырнуть улиток и выпустить их на волю.

Алекс чувствовал, как помимо его воли из глаз текут слезы. На полу валялись осколки таких дорогих для него вещей. Нет, не вещей, а осколки жизни деда, отца и его самого. И с удивившей его самого злостью он сказал еще раз.

— Не знаю я, где она, и знать не желаю.

После этого он уже мало что помнил. Вернее помнил, что оказался на полу и его начали колошматить ногами. А потом, как сквозь туман, услышал: кто-то звонит в дверь. Когда он очнулся, было уже темно. Шевелиться было тяжело, каждое движение отдавалось болью во всем теле. Он кое-как встал. Зажег свет. В комнате был разгром. Пол был весь в осколках разноцветного стекла. «Как панно Тиффани, — пришло на ум сравнение. — Можно собрать все осколки, склеить, и действительно получится удивительная картина». Он наклонился и поднял с пола маленький коричневый комочек. Это была одна из улиток. Она оказалась совсем не поврежденной. «Надо же. Вот и осуществилась моя детская мечта. Остается только пойти и выпустить ее в сад», — подумал Алекс.

И тут он увидел на столе большой лист бумаги. Большими буквами — так, что он смог прочитать даже без очков, — было написано: «Поживи. Пока. И вспомни. За тобой следят, так что не вздумай дергаться. Все равно достанем. Ты уже убедился. Мы так просто не отпускаем. Ни друзей, ни врагов».

«Так, значит они вернутся. Наверное, их звонок спугнул. Это всего лишь отсрочка», — понял Алекс, прочитав записку. С трудом передвигая налитые свинцом ноги, он добрался до кресла и рухнул в него. «Сколько же у меня времени? Я думаю, немного. Дадут очухаться, а завтра возьмутся за меня снова. Да, наверняка завтра. Им же не терпится ее разыскать: боятся, вдруг она кому-то все расскажет. Нет, им растягивать удовольствие не резон».

И тут он вспомнил надпись на одном старом здании Женжена. На его башне находились солнечные часы. Над ними по-латыни было написано: «Ultima latet». Алекс часто раздумывал, как лучше перевести эту надпись, и сейчас вдруг понял: она может означать только одно: «Последний час сокрыт от нас». Конечно! Так оно и есть! Тогда становилась понятной и вторая фраза под часами по-французски: «Il est plus tard que tu le crois»². Прямо про него. Разве он мог предполагать еще несколько месяцев назад, что таков будет конец его жизни. А теперь, когда он знает, уже поздно что-либо предпринимать. Или не поздно…

С колокольни церкви, находившейся рядом с музеем, донеслись удары. «Так, семь часов. Не так уж много времени осталось. Ночь. Надо собраться с мыслями и решить, что делать». Но мысли собираться не хотели, а разбегались во все стороны. А скорее всего их и не было вовсе. Была лишь боль, тоже разбегавшаяся, растекавшаяся по всему телу — от головы до кончиков пальцев на ногах. «Эх, взять бы и помереть вот сейчас. И все. Какой тогда с меня спрос. Но ведь не помрешь. Они знали, что делали. А вдруг будет еще больнее… Тогда не выдержу. Что же делать?» Алексу показалось, что он отключился лишь на мгновение, но очнулся от того, что на колокольне пробило восемь раз.

Звон… Колокольня… Церковь… Эти три слова вновь и вновь возникали в голове. Он вспомнил сеанс гипноза, в котором когда-то участвовал. Там, гипнотизер держал в руках металлических шарик, раскачивавшийся на нитке, и заставлял смотреть на него. Так вот. Эти три слова, как тот блестящий шарик, качавшийся туда-сюда перед глазами, помогли сосредоточиться. Возможно потому, что все три напоминали об одном и том же — об Алеке. Она всегда замолкала, когда слышала звон колоколов. Она говорила, что он ее успокаивает. Объяснила, что последние годы в ее городе почти не звонили колокола. Их разбили. Или, хуже того, сравняли с землей сами церкви. В лучшем случае переделали их под мечети. В этом не было почти ничего странного. Так делали иноверцы всех эпох во время вторжений в города христианской веры. Правда, его слова были слабым утешением для Алеки. Но он и не пытался ее утешать. Сначала он хотел просто ее накормить и дать возможность поспать в нормальных условиях.

И еще было желание защитить ее. Ну, конечно, именно это желание возникло у него тогда на пляже. Наверное, поэтому все так просто и ясно для него теперь. Ведь если его не будет, как они узнают, где Алека? Никак. Он обязан защитить ее. И имя у него такое, что обязывает. Еще дед говорил, что Александр означает «защитник». Так что ничего не поделаешь…

Телефонный шнур бандиты перерезали, дозвониться Франц не сможет. Может начать беспокоиться и приехать сюда узнать, что с ним случилось. Да еще, не дай бог, с Алекой. Как же этому помешать?

Поможет ваза. Ведь у него наверху в спальне осталась еще одна. Та самая «Кошка». Франц, тоже собиравший стекло, всю жизнь восхищался ею. Один раз, после того несчастного случая, когда он руку обжег, Алексу пришлось много потратить на лечение, у него возникли проблемы с деньгами, и он рассказал об этом Францу. Они сидели тогда в маленьком уютном баре в Нанси.

— Послушай, я знаю, ты не захочешь взять у меня деньги просто так. Давай сделаем вот что. Я куплю у тебя твою «Кошку». Я давно все думаю, как предложить тебе это. Готов заплатить любую сумму, — предложил вдруг Франц.

— Ну уж с «Кошкой» я не расстанусь никогда, — категорически отверг его предложение Алекс. — Разве что после смерти. Давай сделаем так. Я завещаю ее тебе.

— Да ты что, я готов заплатить, — пытался возразить Франц.

— Нет, решено. Все равно мои дети в этом ни черта не смыслят. Уж пусть лучше она достанется тебе. Ты-то хоть понимаешь, чего она стоит. Так что придется тебе теперь ждать моей смерти, — рассмеялся тогда Алекс.

— Хватит, пошутили и довольно, — оборвал его Франц. — Может, я раньше тебя умру. Не настолько ты старше. И вообще, хватит об этом.

Но Алексу страшно понравилась мысль завещать вазу Францу. Может быть, конечно, сказывались три кружки пива, которые он к тому моменту выпил.

— Решено и обжалованию не подлежит. Когда получишь «Кошку», знай, что это мой тебе прощальный привет с того света.

Алекс не сомневался: получив «Кошку», Франц поймет, что с ним произошло. Сейчас он вазу упакует и попросит соседку ее отправить. Она часто для него разные поручения выполняла, так что его просьба удивления не вызовет. А ее кто же заподозрит…

Через час, когда церковный колокол пробил девять раз, все дела были сделаны. Ваза тщательно упакована и отнесена соседке, которая обещала завтра с утра первым делом отправиться на почту и сделать все, как просил сосед.

Алекс вернулся в дом, взял на кухне упаковку снотворного, оставшегося еще от Марты, и поднялся к себе в спальню. Но когда он лег на кровать, вдруг понял, что не сможет сделать этого здесь, что-то мешало… А ведь было бы вполне в духе романтических историй умереть на этой кровати. «На ложе любви», если выражаться романтическим стилем. Жена обожала романы о любви, пыталась подсовывать и ему. Но он их никогда не читал. А вот сопровождать Марту в театр ему приходилось. Выбор пьес она всегда оставляла за собой, и все они тоже были о любви. Последний раз в каком-то провинциальном театре они смотрели греческую трагедию «Алькеста» Еврипида. Как созвучно: Алькеста, Алека, Алекс… Странно… И даже действие античной драмы перекликается с тем, что происходит с ним сегодня. Только там женщина — Алькеста — приносит себя в жертву во имя любви.

До чего он договорился! Видите ли, в жертву он себя приносит! Да никакой здесь жертвы нет. Просто трусость. Не хочет он мучиться. Ни от боли. Ни от жизни без Алеки. Был бы он посильнее или поумнее, а главное помоложе, возможно, придумал бы что-то пооригинальнее. А так собирается сделать именно то, что совершали герои, над которыми он всю жизнь подсмеивался. Смеялся, смеялся — вот и досмеялся…

Господи, о чем он думает! О какой-то ерунде. А о чем он еще должен думать? Об Алеке? Но ведь о чем бы он ни размышлял, он на самом деле думает только о ней. Она присутствует во всех его мыслях и рассуждениях. Он даже постоянно видит ее. Он может смотреть вокруг и видеть сад, шкаф — да что угодно, — она все равно где-то здесь. Ее лицо — перед его глазами. Он постоянно чувствует ее рядом с собой и говорит он именно с ней. Это так странно. Такое ощущение, будто Алека была в его жизни всегда. А не вошла в нее три месяца назад осенним вечером, встав со скамейки на берегу озера.

И тут Алекс понял, что ему делать. Он встал, оделся потеплее, ночи уже по-настоящему холодные. Сунул снотворное в карман, а заодно прихватил маленькую бутылочку воды — надо же будет чем-то запить таблетки. Тщательно запер дверь дома. Вывел машину из гаража, выехал за ворота. Остановился. Запер ворота. Постоял несколько минут молча, снова сел за руль, выехал из города и на перекрестке свернул в сторону указателя, на котором было написано «Таннэ».

Примечания

1

Буквально: «иметь кого-либо под кожей». Переводится как «очень любить кого-либо» (фр.)

2

У тебя меньше времени, чем ты думаешь. (фр.)