Мелодия для саксофона

Наталия Антонова, 2020

В квартире дочери убита теща известного в городе саксофониста. Некто ударил женщину молотом. Полиция утверждает, что замок на входной двери не взломан. Получается, женщина сама открыла дверь убийце? Значит, она его знала и доверяла ему? Следователь Наполеонов подозревает двоих, в том числе бывшего парня внучки убитой – художника Дорина. Соседи слышали, как убитая и художник повздорили некоторое время назад. Внучка Инесса решает привлечь к расследованию детективное агентство «Мирослава». И результат шокирует не только Инессу, но и самих детективов…

Глава 4

Лимонный свет октябрьского рассвета лился сквозь ветви ещё не только не сбросивших листву, но и не пожелтевших пирамидальных китайских тополей. И если бы не эта бледная лимонность, перешедшая в серебро, можно было бы подумать, что в наших краях задержалось лето. Но, увы…

Оперуполномоченный Аветик Григорян очень любил лето, но и не особо расстраивался, если на улице было другое время года. Тем более что рутинной работы каждый день было так много, что времени на переживания практически не оставалось. А то, что оставалось, он в основном тратил на своё хобби — разгадывания кроссвордов.

Вот и сегодня сразу после завтрака, набросив ветровку, Аветик поспешил в почтовое отделение, благо оно открывалось рано.

Заведующая отделением внимательно выслушала его, посмотрела график и пригласила к себе полную пожилую женщину с круглым лицом и очками на носу.

— Людмила Ивановна, вот молодой человек из полиции интересуется…

— Наверное, товарищ из полиции хочет узнать, — перебила женщина своего начальника, — не видела ли я чего-нибудь подозрительного в доме, где убили Самсонову?

— Вы её знали? — быстро спросил Аветик.

— Да, Екатерина Терентьевна часто бывала у дочери, брала почту и заказные письма я ей под роспись оставляла.

— Так вы заметили что-нибудь подозрительное в то утро?

— К сожалению, нет. Но там перед домом на площадке играли мальчики, может, они что-то заметили?

— Они заметили вас, — вздохнул Аветик.

— Но вы ведь не думаете, что это я убила Екатерину Терентьевну?

— К сожалению, нет, — вырвалось у Аветика.

— Почему же, к сожалению? — удивилась почтальон.

— Это я так, к слову, — смутился оперативник, — спасибо вам, Людмила Ивановна.

— Не за что, — ответила женщина.

И тут Аветик заметил её сильно отекшие ноги. Теперь он понял, почему женщина даже на низком каблуке передвигалась тяжёлой походкой.

Проследив за взглядом оперативника, заведующая после ухода почтальона пояснила:

— Варикоз у неё. А тут ещё больше чем полдня на ногах.

Аветик сочувственно кивнул и покинул помещение почты.

До пиццерии он проехал две остановки на автобусе и, зайдя в кабинет к администратору, попытался выяснить, кто в тот день разносил пиццу.

Сделать ему это, несмотря на предъявление удостоверения, удалось далеко не сразу.

Администратор отправил его в отдел приёма заказов.

Молодой человек встретил Аветика нерадостно, буркнув:

— Жаловаться пришли?

Григорян сунул ему под нос удостоверение и объяснил, что хочет поговорить с разносчиком, который работал, он назвал число и район.

— Ну, Лёнька Симонов работал. Он сегодня отдыхает.

— Дайте мне его адрес, — попросил оперативник.

— Это ещё с какого перепуга я буду раздавать адреса наших сотрудников налево и направо, — огрызнулся парень.

— Хорошо, — сказал Аветик, которому надоело препираться попусту, — вы задерживаетесь за оказание препятствий полиции при расследовании преступления.

— Каких ещё препятствий?! — возмутился парень, — да дам я вам адрес Симонова, только отстаньте от меня.

Он вытащил из кипы наваленных на столе бумаг чистый листок и что-то там нацарапал, после чего протянул его Григоряну:

— Вот, пожалуйста.

— Спасибо, — сказал Аветик и, не прощаясь, покинул тесный кабинетик грубияна.

Приехав по нужному адресу, Григорян поднялся на четвёртый этаж старого дома и оказался перед обшарпанной дверью. Он уже догадался, что разносчик пиццы живёт на съёмной квартире.

Нажав на кнопку звонка, Аветик прислушался. Из квартиры не донеслось ни звука.

«Неужели никого нет дома?» — подумал Григорян и ещё раз нажал на звонок, на этот раз дольше не отрывая от него палец.

Наконец за дверью раздались шаги, и сонный голос спросил:

— Ну, кого там ещё принесло?

— Полиция! — Григорян приложил к глазку удостоверение, — мне нужен Леонид Симонов…

— Но я никого не вызывал, — нерешительно ответили ему из-за закрытой двери.

— Я сам пришёл! — сказал Аветик. — Откройте, пожалуйста.

Дверь открылась, на пороге стоял высокий тощий блондин в майке и трусах. Тапочек у него на ногах не было.

— Извините, что разбудил, — невольно улыбнулся Аветик.

— Ладно, чего уж там, — пробормотал блондин, — приходи, раз пришёл, я сейчас хоть штаны натяну.

Григорян быстро прикинул, что комната здесь одна и именно в ней Симонов будет надевать свои штаны, поэтому прямиком направился на кухню, выдвинул из-за стола, покрытого местами порванной клеенкой, табуретку, осмотрел её на предмет чистоты и сел.

Вскоре появился сам хозяин квартиры и спросил:

— Ну, и чего надобно нашей доблестной полиции от бедного гастарбайтера?

— Значит, ты приезжий? — спросил оперативник.

— А ты нет? — хмыкнул в ответ Симонов.

— Я местный, — гордо ответил Григорян.

— А я из деревни год назад приехал, — пожал плечами Леонид.

— Квартиру снимаешь?

— Нет, бабкина. Мы с ней как бы поменялись. Она уехала в деревню, там мои родичи за ней ухаживать будут. А я вот — сюда.

— Выходит, бабушка тебе не родная?

— Почему не родная? — удивился Симонов и пояснил: — Она по отцовской линии. А в деревне мать с отчимом и сёстрами. Родители развелись, когда я был совсем маленьким, мать вернулась в деревню и там вышла замуж, а отец на Север завербовался и там осел.

— Выходит, он не захотел взять к себе свою мать?

— Почему сразу не захотел, — возмутился Симонов, — я же говорю, он на Север уехал и там женился. А бабке оно надо катить на старости лет в Мурманск?

— Пожалуй, нежелательно, — подумав, ответил Григорян.

— Вот и я про то же. А в деревне она будет как у Христа за пазухой. Тем более что мать моя бывшую свекровь не бросала, продукты ей привозила и на лето брала отдыхать.

— Это хорошо, — одобрил Григорян, — но вот квартира у тебя запущенная. Ей ремонт требуется.

— Сам знаю, что требуется, но денег пока не накопил, а из родителей тащить не собираюсь. Они у меня всё-таки не нефтяные магнаты.

Григорян посмотрел на парня с уважением и решил, что пора переходить к делу. Он назвал число и номер дома:

— Ты носил туда пиццу?

— Носил, — сразу признался Симонов и вдруг забеспокоился: — Что, жалоба поступила?

— Я из Убойного, — пояснил Григорян.

— Не понял, — сказал Леонид, а потом округлил глаза от ужаса: — Ты хочешь сказать, что отравились доставленной мною пиццей?

— Да нет же! Ты что, газет не читаешь?

— Каких газет?

— Местных!

— Я вообще-то никакие газеты не читаю, — вздохнул Леонид, — я больше люблю фильмы приключенческие смотреть.

— Дожили, — пробурчал Григорян.

— Что?

— Ничего! В подъезде, куда ты приносил пиццу, в этот день убили женщину.

— Я не убивал, — быстро сказал Симонов.

— Я и не говорю, что ты убил!

— И вообще, когда я уходил, она была жива-живёхонька! И не одна!

— А с кем?

— С женихом, наверное, или с парнем со своим, — пожал плечами Леонид.

— Ты имеешь в виду женщину из той квартиры, в которую ты доставил пиццу?

— Ну.

— Убили женщину из другой квартиры.

— Ну, слава тебе, господи! — вырвалось у Симонова. Но встретив осуждающий взгляд оперативника, сразу принялся оправдываться: — Я не в том смысле!

— А в каком?

— Испугался, что они пиццей отравились.

— Понятно. Когда ты поднимался на этаж, встретил кого-нибудь?

— По-моему, нет… Точно, нет.

— А когда спускался вниз?

— Меня обогнал какой-то парень, вернее, подросток, он бегом сбежал по лестнице вниз. А навстречу поднималась какая-то тётка.

— Какая тётка?

— А я знаю? Может, живёт в этом подъезде.

— Как она выглядела?

— Она показалась мне отёчной… и шла тяжело.

— Ноги отёкшие? — быстро спросил Григорян.

— Ну, ты даёшь! — искренне восхитился Симонов, — я что, на ноги, что ли, ей смотрел?

— А на что ты смотрел?

— Если честно, ни на что, просто бросил взгляд и всё.

— Что же у неё было отёкшее?

— Лицо! Ясный перец!

— Какого она была роста?

— Высокая, но полная.

— А волосы?

— Вроде тёмные, может, каштановые.

— А глаза?

— Не рассмотрел, — покачал головой Симонов.

— На какой этаж она шла?

— Не знаю, она мне в самом низу попалась.

— Значит, ты не слышал, звонила она в дверь или открывала своим ключом?

— Не слышал.

— А узнать ты её смог бы, если бы увидел снова?

— Не уверен. Я же её видел одно мгновение, да и света там было мало.

— Понятно. Ладно, спасибо, извини, что разбудил.

— Ты расстроился, что ли? — спросил Леонид в прихожей.

— Есть немного, — улыбнулся Григорян одними губами.

— Ты, брат, не отчаивайся, — Леонид хлопнул Григоряна по плечу, — если найдёшь эту тётку, позови меня, я на неё посмотрю и постараюсь сказать, она это или нет.

Аветик усмехнулся, не думая укорять разносчика пиццы за панибратство:

— Хороший ты человек, Симонов!

— Так ведь люди должны помогать друг другу. Не зря же умные люди говорят, что человек человеку — брат.

— Ты, Лёня, видно, из заповедника прибыл и даже год жизни в городе не сумел испортить тебя.

— Почему из заповедника? Я ж говорил тебе, из деревни.

— Хорошая, видать, у вас деревня.

— Конечно, хорошая, — и внезапно предложил: — А хочешь, я тебя летом с собой возьму? За грибами сходим, за малиной, порыбачим на зорьке. А, поедешь?

— Может, и поеду, — неожиданно для себя ответил Григорян.

— Ну, так если что, ты знаешь, где меня найти. Прощевай, пока! — и он протянул оперативнику сильную мозолистую руку, и тот с удовольствием пожал её.

А потом подумал: «Ему бы не пиццу разносить, а дома строить или ещё что-нибудь солидное».

* * *

Заря на востоке трепетала розовым лоскутным одеялом. Ничто не предвещало неприятных неожиданностей.

За завтраком Ринат старался не думать о работе, полностью сосредоточившись на вкусной еде, приготовленной женой, и коротким общением со своими девочками.

— Папа, а кто такой Гегель? — спросила совершенно неожиданно Гуля, дочка Рината Ахметова.

Ринат поперхнулся чаем и чуть было совсем не выпустил из рук чашку.

— Это такой дядя, — выдавил он, бросив умоляющий взгляд в сторону жены.

Но Гузель только улыбнулась.

— Я понимаю, что дядя, а не тётя, — тёмные глаза дочери внимательно смотрели на отца.

— Гегель — это немецкий философ, — пришёл к Ринату спасительный ответ. И он быстро спросил: — А почему ты им интересуешься?

— Я видела у мамы на столе книжку о нём.

— Вот у мамы и спрашивай. — Ринат сердито покосился на жену.

— Но ведь мужчина у нас в доме ты! — парировала дочь.

Ринат уже ждал продолжения: «…и значит, за всё в ответе». Но Гуля просто смотрела на него пытливыми глазами.

— Да, мужчина в доме я, — важно ответил Ринат, — и поэтому занимаюсь мужским делом, ловлю преступников. А по вопросам Гегелей и прочих обращайся к маме!

— Почему?

— Потому что это её епархия.

Жена Рената была специалистом по романо-германским языкам и читала лекции студентам в университете.

— Папа, а что такое епархия? — оживилась Гуля.

— Фух! — вырвалось у отца, но, взглянув на часы, Ринат радостно сказал: — Гуленька, допивай быстро свой чай! Мы в детский садик опаздываем.

На что дочь ответила:

— Папа, ты зря радуешься, до садика нам идти и идти, и ты успеешь мне всё рассказать.

— Умна не по годам, — вырвалось у Рината.

А жена его прыснула со смеху. И потом, став серьёзной, сказала:

— Гуленька, не приставай с вопросами к папе, а то ты собьёшь его с рабочего ритма. Ты же сама знаешь, какая у него сложная и ответственная работа, — при этом Гузель не сводила с дочери строгого взгляда.

— А как же Гегель и епархия? — спросила та.

— Я сама тебе вечером всё расскажу.

— Точно расскажешь?

— Разве я тебя когда-нибудь обманывала? — спросила Гузель.

— Нет, никогда, — не раздумывая, ответила Гуля.

Ринат перевёл дыхание, радуясь тому, что всё благополучно разрешилось. И дал себе слово побольше читать и расспросить об этом Гегеле поподробнее жену.

Но, увы, никогда нельзя быть уверенным в том, что же заинтересует пытливую девочку на следующий раз.

До детского садика они в это утро добрались без приключений.

Гуля была серьёзной и задумчивой. На всём протяжении пути она молчала, только крепко сжимала руку отца.

Уже чмокнув её в голову на прощание, Ринат не выдержал и спросил:

— Гуленька, а почему ты всё время молчала?

— Я боялась сбить тебя с рабочего ритма, — серьёзно ответил ребёнок.

И Ринат, стараясь не улыбаться, прижал одну ладонь к другой и сказал:

— Спасибо тебе, родная.

Оказавшись за дверью детского садика, Ринат улыбнулся. Дошёл до автобусной остановки и, запрыгнув в автобус, стал думать о гражданине Галушкине Михаиле Тимофеевиче, разработку которого ему поручил вчера вечером следователь Наполеонов.

Михаил Тимофеевич Галушкин был в это утро трезв. Он не пил уже четвёртый день. Но на душе у него, как он сам выражался, было пакостно. И тут пожаловал гость нежданный и незваный, который, как известно хуже татарина. Но мало того, он им и оказался! Кем же ещё может быть человек, представившийся Ринатом Ахметовым?!

Галушкин стоял на пороге и, раскачиваясь с носка на пятку и обратно, исподлобья смотрел на оперативника.

— Мы на пороге будем разговаривать или всё-таки пройдём в квартиру? — дружелюбно спросил Ринат.

— А чего в неё проходить-то? — сердито ответил Галушкин.

— Ну, что ж, тогда мне придётся забрать вас в отделение.

— Это ещё зачем? — ещё сильнее набычился Галушкин.

— Затем, что разговаривать на лестничной клетке и неудобно, и неприлично. Разве вас этому не учили в детстве родители?

— Учили, учили, — пробурчал Галушкин и неожиданно смилостивился: — Ладно уж, проходите, но у меня там не прибрано.

Однако когда Ринат зашёл в квартиру, то не удержался и присвистнул:

— Не прибрано это мягко сказано, у тебя тут, как Мамай прошёл.

— Вот-вот, — процедил сквозь зубы Галушкин и обвиняюще уставился на Рината.

Тот проигнорировал его взгляд, сбросил со стула какое-то шмотьё и сел.

— И вы присаживайтесь, гражданин Галушкин.

— Я не гражданин, а господин, — взъерепенился тот.

— Прямо так уж и господин, — усмехнулся Ринат.

— А чем я хуже этих?! — Галушкин качнул головой в сторону.

Ринат не понял, кого он именно имел в виду, но спорить с нервным типом не стал.

— Ладно, господин, так господин, — сказал он. — Вы мне лучше расскажите, где вы были утром, — он назвал дату убийства Самсоновой, — вернее, с утра и до обеда?

— В церкви! — прозвучал ответ.

— Где-где? — недоверчиво переспросил оперативник.

— В церкви я был!

— И зачем вы туда ходили?

— Как зачем? Хотя вам, басурманам…

— За оскорбление полицейского при исполнении, — равнодушно начал Ахметов.

— К куме я ходил! — выпалил Галушкин.

— Так к куме или в церковь? — всё тем же ровным голосом уточнил Ахметов.

— Так кума у меня в церкви служит!

— И зачем же вы, господин Галушкин, ходили в тот день к куме?

— Да я бы и не пошёл к ней, — махнул Галушкин рукой, — но она мне с вечера позвонила и строго так сказала: «Миша! Чтобы завтра утром пришёл ко мне в церковь!»

— И вы не посмели ослушаться? — не удержался от усмешки Ринат.

Галушкин покосился на оперативника и, поняв, что тот не отстанет от него, пока не узнает правду, решил признаться:

— Обносился я…

— Что?

— Ну, пропил свою одежду! Почти всю! И костюм, и пальто, и…

— Трусы хотя бы оставили?

— Трусы оставил, — вздохнул сокрушённо Галушкин и начал перечислять: — Рубашку старую, штаны и сандалии. Их у меня никто не купил.

— И кума обещала вам купить новый гардероб? Правильно я вас понял, господин Галушкин?

— Неправильно! — обиделся Михаил Тимофеевич, но потом смягчился и растолковал: — В церковь прихожане приносят поношенные вещи. Часто очень даже приличные. И церковь раздаёт их неимущим.

— Значит, вы приехали к куме, чтобы приодеться?

Галушкин печально кивнул.

— Кто может подтвердить, что вы были там с утра до обеда?

— Да кто угодно! Кума же там не одна была! — и вдруг забеспокоился: — А вы что же, проверять будете?

— А как вы думали, господин Галушкин?

— Так неудобно мне будет перед людьми, — вздохнул тот.

— А портки пропивать вам удобно? — спросил не улыбнувшись Ринат.

— Портки я не пропивал! — возмутился Галушкин.

— Ладно, ладно. Лучше расскажите мне, зачем вы грозили Аркадию Бессонову?

— Трубачу, что ли, этому? — опять набычился Галушкин.

— Саксофонисту.

— Нам без разницы!

— Так зачем вы ему грозили?

— Я не всерьёз! Просто обиделся я на него.

— И за что же вы, господин Галушкин, изволили обидеться на Аркадия Бессонова?

— Да вы сами подумайте! Эти артисты, как сыр в масле, на наши денежки катаются! Каждый день показывают их виллы и замки! А тут всю жизнь бьёшься, как хрен об кочку! — праведный гнев буквально распирал Галушкина.

— А вы бы, Михаил Тимофеевич, пили поменьше, — заметил грустно Ринат.

— Значит, по-вашему, если бы я не пил, то у меня бы замок был?

— Замка бы не было, но вы не разбили бы свою машину, и вам не понадобилось бы вымогать деньги у Аркадия Бессонова.

— Ничего я у него не вымогал, — обиделся Галушкин.

— И должен вам сказать, что у Бессоновых тоже нет замка.

— Зато у них денег куры не клюют!

— Кто же это вам сказал?

— Да сама покойная Екатерина Терентьевна и проговорилась.

— И, тем не менее, вы сделали неправильный вывод из её слов. Они всего лишь копили деньги дочери на свадьбу.

— У них родственники живут на курорте, и Бессоновы туда всей семейкой мотаются, а Аркашка так вообще с югов не вылезает.

— Аркадий Бессонов ездит на гастроли.

— Знаем мы эти гастроли! Дадут несколько концертов, набьют карманы деньгами и в загул!

— В отличие от вас Бессонов не пьёт, машин не бьёт и соседям не угрожает.

— Так ему нельзя пить! Он язвенник! — расхохотался Галушкин, — было у него две язвы, а теперь осталась одна!

— То есть?

— От тёщи его кто-то избавил.

— Может, вы и избавили?

— У меня стопроцентное алиби! — гордо заявил Галушкин.

— Проверим.

— Валяйте, проверяйте!

— Кстати, Михаил Тимофеевич, а где ваша семья?

— Какая ещё семья? — насторожился Галушкин.

— Жена, дети. Лет-то вам ведь уже много…

— Нечего мои года считать! А жена была, а теперь нету, — он развёл руками.

— Что же случилось с вашей женой?

— Ничего с ней не случилось! Зараза она неблагодарная!

— А за что же интересно, она должна вас благодарить?

— Я её на вокзале подобрал!

— Прямо так уж и на вокзале? — не поверил оперативник.

— Ну, не совсем на вокзале, — нехотя признался Галушкин, — в общежитии она жила. Мы оба тогда на хлебозаводе работали.

— Ваша жена из другого города?

— Из посёлка городского типа.

— Надо думать, что, когда вы познакомились со своей женой, вы, господин Галушкин, за воротник ещё не закладывали?

— Не закладывал, — вздохнул Галушкин.

— И долго вы прожили вместе?

— Восемь лет.

— У вас есть дети?

— Есть, мальчик и девочка.

— Где же они теперь?

— Так эта зараза! Мать их, жена моя бывшая, бросила меня и детей забрала!

— Они живут в общежитии?

— Нет, она обратно к родителям уехала.

— Жалко, что она у вас квартиру не отсудила!

— Ещё чего! — ощетинился Галушкин.

— Имела на это полное право. А вы алименты платите?

— Это вот не вашего ума дело!

— Ведь вы нигде не работаете…

— С завтрашнего дня я выхожу на работу!

— Куда же вы устроились?

— Кума меня пристроила на рынок грузчиком.

— Опять кума?

— А что?

— Ничего, вы своей куме ноги должны мыть и воду пить.

— Ещё чего!

— Неблагодарный вы человек.

— Нечего меня учить! Узнали всё, что хотели, и катитесь!

— Аркадий Бессонов, между прочим, Михаил Тимофеевич, может подать на вас заявление.

— За что?

— За угрозы в его адрес. А соседи, вон, свидетелями пойдут.

— За что заявление? — снова повторил Галушкин, — я к Аркадию как к человеку! Он же саксофонист — человек богатый, и как сосед должен был выручить меня. А он свиньёй оказался!

— И вы грозились ему это припомнить.

— Так я же пьяный был!

— Это только усугубляет ваше положение, — сказал Ахметов и направился к выходу.

— Эй, вы куда, погодите!

— Чего?

— Это дело же можно миром решить!

— Каким образом?

— У меня деньги есть!

— Откуда?

Галушкин вздохнул:

— Часть вещей, что мне кума раньше давала, я продал, деньги заныкал. Пьяный был, искал, искал и не нашёл. А вчера полез под ванну убираться, а они лежат в слесарном ящике.

— Нет у вас совести совсем, господин Галушкин, — вздохнул Ринат и ушёл.

— Совести у меня нет, — бормотал ему вслед Галушкин, — ишь, совестливый нашёлся! Только бы на безвинного человека все грехи навесить.