Зимняя месть

Наталия Антонова, 2021

Провести новогоднюю ночь на даче, у горящего камина – что может быть лучше?! Так думала Виола, когда отправлялась в свой загородный дом вместе с женихом… Зимняя сказка закончилась печально: в доме нашли труп девушки. Ею оказалась красавица Виола. У таких, как она, часто бывают враги, особенно среди конкуренток женского пола. Вот подозрение и падает на ее бывшую подругу, Марию, с которой они не поделили жениха. Но в вину несчастной Маши не верят ни ее друзья, ни проницательная сыщица Мирослава Волгина, которая берется найти настоящего убийцу.

Глава 2

К середине ночи снегопад прекратился. Выглянула луна и сразу принялась соперничать с фонарями в освещении девственно-белого снега, засыпавшего сад. Фонари тактично отошли в тень…

На следующее утро Мирослава проснулась оттого, что кто-то стаскивал с неё одеяло. Она попыталась натянуть его обратно, но не тут-то было. Мирослава открыла глаза. Над ней стоял Шура и ворчал сердито:

— Вставай давай, ишь, заспалась.

— Ты что, с ума сошёл? — спросила она. — Будишь меня ни свет ни заря!

— Вставай немедленно!

— Отстань! Я спать хочу!

— Если ты не встанешь, я оболью тебя холодной водой!

— И зачем я вчера изнутри от тебя не закрылась?! — с явным сожалением в голосе проговорила она.

— А я бы влез в окно, — ухмыльнулся он.

— Шур, ну отстань, — попросила она жалобно.

— Не отстану! У нас дел невпроворот!

— Ну какие у нас могут быть дела?!

— Дорожки расчищать! Ёлку наряжать! Блюда для новогоднего стола готовить!

— Какие ещё блюда?

— Как какие? Традиционные! — Он начал загибать пальцы: — Салат оливье, селёдку под шубой, холодец…

— С ума сошёл!

— Ничего подобного. Праздник есть праздник! Говорят же, как встретишь Новый год, так его и проведёшь.

— Ничего я готовить не буду! — заявила Мирослава категорично.

— Лентяйка! — Шура отбросил одеяло на кресло.

Мирослава села на постели и сердито уставилась на него.

— Ну чего уставилась? Одевайся, а я пойду завтрак сварганю.

— Тиран! — Мирослава запустила в друга тапочек.

Наполеонов увернулся, дошёл до двери и поглядел на неё:

— Кстати, надо ещё уборку провести.

— Какую ещё уборку?

— Генеральную. Ты Рукавишникову отпустила на новогодние каникулы?

— Отпустила.

— Значит, убираться придётся самим.

— У нас и так чисто!

— Новый год нужно встречать в идеально убранном доме, — наставительно проговорил Наполеонов. И, прежде чем в него полетела вторая тапочка, успел скрыться за дверью.

Мирослава тяжело вздохнула, взлохматила себе волосы, а потом шерсть Дону.

— И чего ты мне посоветуешь? — спросила она кота.

Тот встряхнулся, коротко мяукнул, спрыгнул с кровати и скрылся за дверью.

— Ага, — сказала Мирослава, — и ты туда же.

Умывшись и причесавшись, она спустилась вниз.

Накормив её завтраком, Шура подвёл детектива к раковине.

— Что это? — спросила она удивлённо.

— Куриные лапки, — пояснил ей Наполеонов тоном, с которым взрослые объясняют малому ребёнку очевидные вещи.

— А что они здесь делают?!

— Мокнут. Мы будем использовать их при варке холодца вместо желатина.

— С ума сошёл! — воскликнула Мирослава, рассматривая когти на куриных лапах.

— Не спорь. Моя мама всегда так делает.

— А Морис…

— Вот и не надо было мужика под Новый год выпихивать из дома! — укорил её Наполеонов уже в который раз.

— Я уже сто раз тебе говорила!

— Слышал.

— И что я должна с ними делать? — вздохнула Мирослава.

— Очистить от чешуи и когтей.

— А ты?

— А я пойду ногу распилю.

Через некоторое время Мирослава выглянула в окно. Шура пилил ножовкой на куски говяжьи ноги.

«И за что мне это наказанье?» — подумала она и занялась куриными лапами.

От вернувшегося с улицы Наполеонова пахло свежестью и чистотой.

— Красота! — воскликнул он бодро.

Мирослава, глядя на него, подобрела и не стала спорить с Наполеоновым, который, вероятно, вообразив себя барином, хозяином усадьбы, отправил её, как крестьянку-подёнщицу, на уборку дома. Правда, барин и сам трудился в поте лица. Пока Мирослава, неприлично ругаясь себе под нос, намывала лестницу, Наполеонов пылесосил во всех комнатах всё подряд. Теперь его весёлое посвистывание доносилось со второго этажа.

— Не свисти тут! Деньги из дома выгонишь, — крикнула она, но за шумом пылесоса он её не услышал. И Мирослава стала мстительно представлять, как она хватает Наполеонова за шиворот и выбрасывает со второго этажа в сугроб. Она так увлеклась воображением картины мщения, что не заметила, как он появился наверху лестницы.

— Всё ещё возишься? — крикнул он.

— Заканчиваю, — ответила она.

— Вот и прекрасно. Я помою пол, а ты нашинкуешь овощи, которые я сварил утром.

— Во сколько ты встал?

— Это неважно. А потом мы будем наряжать ёлку.

— Мы наряжаем ёлку на улице.

— Значит, будем наряжать на улице, — покладисто согласился Шура, а потом заметил: — Но хоть одну веточку для запаха надо принести в дом.

Они нарядили ёлочку, что росла недалеко от дома, всевозможными игрушками и гирляндами. Она была не очень высокой, но, чтобы украсить верхушку, всё равно пришлось приставить лестницу.

— А где срежем веточку? — спросил Наполеонов, когда они закончили украшать дерево.

Мирослава опустилась на колени в снег и стала что-то шептать.

Шура догадывался, что она просит у дерева разрешения срезать веточку, а потом прощения, но всё равно проворчал:

— Начинается шаманство.

А Мирослава взяла острый нож и отрезала наискосок совсем небольшую ветку в самом низу. Потом поклонилась дереву:

— Спасибо тебе.

Ветку они поставили в столовой в большую хрустальную вазу, нарядили небольшими шариками, барабанчиками, колокольчиками и обвили мишурой. Отошли от стола подальше и полюбовались своей работой.

— Хорошо, — сказала Мирослава.

— Хорошо, — подтвердил Шура.

Дон запрыгнул на стул, посмотрел и одобрительно мяукнул.

— Шур, — неожиданно спросила Мирослава, — а Софья Марковна не звала тебя с собой в Питер?

— Звала, конечно.

— А почему же ты не поехал?

— Как же я мог оставить тебя одну? — искренне удивился он.

— Шура! Ты просто сокровище! — Мирослава наклонилась и чмокнула его в нос. — Что бы я без тебя делала?!

— Так цени! — гордо выпятил он грудь.

— Я ценю, дорогой, очень ценю, — заверила она и расцеловала его в обе щёки.

После обеда они долго возились с салатом и селёдкой под шубой. Потом дошла очередь до холодца.

— Шура! Я уже вся липкая, — пожаловалась Мирослава.

— Ничего, потом отмоешься, — не принял он близко к сердцу её жалобу.

Некоторое время они работали молча. Потом Наполеонов шлёпнул себя по лбу тыльной стороной ладони:

— Совсем забыл! Ещё морковь надо натереть!

— Зачем? — спросила она.

— Как зачем? Остренькое блюдо «морковь с чесноком» для аппетита!

— У тебя и так без аппетита всё улетает!

— Всё равно надо! Так положено.

— И кто всё это положил? — ехидно спросила она.

Наполеонов не удостоил её ответом.

Минут через десять она снова спросила:

— А почему мы готовим еду сегодня?

— Потому, что завтра тебя вообще ничего заставить делать будет невозможно. Да и мне перед празднованием нужно набраться сил.

— Понятно.

— Салат и морковь заправлять сегодня майонезом не будем. Утром встану и сам заправлю.

— Делай что хочешь, — отмахнулась от него Мирослава. Она подумала о том, что лучше бы раскрыла десять преступлений и задержала несколько особо опасных преступников, чем занималась уборкой и готовкой.

«И как только женщины добровольно соглашаются на эту каторгу? Это просто уму непостижимо! Им всем нужно давать орден Героя Труда».

«А Морису нравится готовить, — пришло ей на ум через некоторое время, — он даже получает от этого удовольствие. Он что, мазохист?» — засомневалась она. Но потом, отбросив эту крамольную мысль, пришла к выводу, что Миндаугас всё-таки герой-доброволец. И заслуживает почёта и уважения. Она снова тихо вздохнула.

Шура истолковал её вздох по-своему и приободрил:

— Крепись, подруга, ещё немного осталось.

Сам он тем временем тёр морковь на тёрке, а когда от морковки оставалась примерно четвёртая часть, с хрустом догрызал её.

— Шур, ты знаешь, я вчера была не права, — проговорила Мирослава, пряча улыбку в уголках губ.

— В чём именно? — поинтересовался он.

— Когда мы говорили о том, идёт тебе твоя пижама или нет.

— И чего?

— Я поняла, что она тебе к лицу.

— Ну, хоть раз призналась в своей неправоте, — не догадался он о подвохе.

И тут Мирослава не выдержала и расхохоталась. Шура промолчал, решив, что перемены в настроении свойственны всем женщинам, даже тем, которые обладают аналитическим умом с примесью интуиции и успешно разоблачают самых изощрённых преступников.

«Такова женская натура, — подумал он, — а мужчинам остаётся только набраться терпения. Тем более что древние говорили, что именно терпеливым покровительствует судьба».

И в это самое время зазвонил колокольчик. Детектив и следователь переглянулись.

«Кто это может быть?» — спрашивали их взгляды, устремлённые друг на друга.

— Пойду посмотрю, — сказала Мирослава, направляясь к камере видеонаблюдения.

— Если это какой-то наглый клиент, заявившийся без предупреждения, гони его прочь! — закричал ей вслед Наполеонов.

Когда Мирослава глянула в камеру, то увидела, как от ворот отъезжает такси. А перед воротами стоит… Морис!

— Это Морис! — вырвалось у неё, и она нажала на устройство, открывающее ворота.

— Ура! — закричал Наполеонов. — Наш Морис вернулся!

Мирославе на мгновение показалось, что она смотрит старый советский мультфильм «Каникулы в Простоквашино» и слышит радостный вопль кота Матроскина: «Ура! Наш дядя Фёдор приехал!»

Шура тем временем уже сбежал с крыльца и повис на шее у Мориса. Миндаугас, не ожидавший такой прыти от друга, не успел увернуться, а теперь никак не мог расцепить объятия Шуры. Наконец он всё-таки снял его со своей шеи.

— Ты приехал? — спросила вышедшая из дома Мирослава.

— Да. — Он не отрывал своих светло-голубых глаз от её серо-зелёных.

— Морис…

— Мирослава…

Шура переводил взгляд с одного на другого.

— Эй! — сказал он. — Ау!

Но его не замечали. Он подёргал Мориса за рукав. Никакой реакции.

— Почему ты не позвонил? — спросила Мирослава. — Я бы приехала в аэропорт и встретила тебя.

— Я до города хорошо добрался на автобусе, а потом взял такси.

— Я думала, что ты приедешь ещё не скоро…

— Я сначала тоже думал, что приеду к 7 января. Но потом сообразил, что для вас важны 31 декабря и 1 января.

Она улыбнулась.

— Вы чего, меня вообще в упор не видите?! — завопил Шура и набросился на Дона, сидевшего на снегу возле ног хозяйки: — А ты чего молчишь, как неживой?! Давай вопи! Тебя они точно заметят. Ты же у нас значимая фигура! Можно сказать, особа, приближённая к императору! Вернее, к императрице. Тьфу ты! К детективу! А это вам не баран начхал!

И, не дождавшись реакции от кота, Наполеонов схватил его и посадил на Мориса. Миндаугас крепко прижал кота к себе, чтобы он не сорвался и не зацепил когтями его пальто.

— Дон, дорогой, — прошептал он. И наконец обратил внимание на Шуру: — А ты какими судьбами здесь, друг мой?

— Здрасте! Я ваша тётя! Я тут подругу утешаю, дом убираю, еду готовлю!

— Он меня эксплуатирует, — пожаловалась притворно горестно Мирослава.

— Тебя поэксплуатируешь, — проворчал Шура и вдруг, опомнившись, набросился на Мориса: — А ты чего стоишь?!

— А что? — растерялся тот.

— Иди в дом! И принимайся за приготовление торта.

Морис с Мирославой переглянулись и захохотали. Шура по-бабьи всплеснул руками и ушёл в дом. Дон медленно последовал за ним.

— Жалко его, — сказал Морис, — я и впрямь ещё успею приготовить торт. Не «Наполеон», конечно, но тоже вкусный.

— А «Наполеон»? — высунулся Шура из окна кухни.

— Нехорошо подслушивать, — укорила его Мирослава.

— «Наполеон» будет тебе на 7 января, — подмигнул Шуре Миндаугас, и тот закрыл окно.

— Идёмте в дом, а то вы замёрзнете. — Морис снял пальто и накинул его на плечи Мирославы.

— Ну что, всё ещё воркуют голубки? — спросил Шура у кота, к тому времени уже сидевшего на подоконнике.

Дон что-то проскрипел в ответ. И Наполеонов, поставив на плиту чайник, стал сервировать стол для позднего ужина.

* * *

31 декабря, 1 и даже 2 января Морису пришлось есть то, что наготовили его друзья. Мирослава заботливо подкладывала ему на тарелку салат оливье, селёдку под шубой, холодец, приговаривая при этом:

— Это всё по Шуриным рецептам.

Морис снисходительно улыбался и покорно жевал. А Наполеонов смотрел на него глазами хлопотливой мамаши и умилялся:

— Хоть раз в жизни мы его кормим, а не он нас.