Восхождение. Сага «Исповедь». Книга третья

Натали Бизанс

Бывший католический священник Эрик Вишневский покинул служение в Церкви ради любви. Но найти себя в обычной жизни ему непросто. Впереди новый период становления, поиски ответов на вечные вопросы, зов призвания. Не избежать искушений, труден и тернист путь души, жаждущей реализовать заложенные в ней уникальные способности, быть полезной людям, дарить счастье своим близким. Внезапно в нём открывается память прошлого, с которой нужно научиться жить, вопреки всем прописным постулатам религии.

Часть 3. Глава 6

Я разлил вино по бокалам, оценивая ситуацию: малейшей искры хватит для взрыва. Один Бог знает, чем это всё закончиться. Агнешка держалась. Марик напротив подливал масла в огонь, словно ему хотелось разобраться со всем этим раз и навсегда.

Помолился, мысленно попросив Бога сделать вино напитком примирения для супругов.

— Друзья мои, мне вас так не хватало! Спасибо, что вы приехали. За нашу встречу!

Бокалы зазвенели, ударяясь, мы встретились с Агнешкой взглядом. Я уже позабыл, насколько удивительные у неё глаза. Нить, связующая нас, натянулась до предела. Это был всего лишь миг, я тут же взял себя в руки, но кажется и этого было достаточно, чтобы Марик заметил.

Вино оказалось вкусным: достаточно мягкое, с богатым фруктовым букетом, в меру терпкое, как раз для мясного рагу.

Марик осушил бокал залпом, явно решив набраться храбрости, чтобы выяснить отношения с нами обоими. Стоило ли ради этого лететь в Париж?

Агнешка лишь пригубила вино, но продолжала держать бокал в руке, согревая его ладонями.

Затишье перед бурей. Чёрные тучи сгущались в тесном пространстве. Всё замерло, образовалась такая тишина, что стало слышно, как в баре, в самом низу, переговариваются люди.

Я прикоснулся рукой к плечу Марика, он сбросил её словно капризный ребёнок:

— Не надо меня успокаивать! Надоело, что все меня жалеют, как маленького!

— Тогда не веди себя, подобно мальчишке! — голос Агнешки был холодным, даже до меня дошла волна её отчуждения.

Он налил ещё один полный до краёв бокал и, молча, выпил его до дна.

— Пойду пройдусь, оставлю вас, так сказать, наедине! Не сдерживайте себя, ведь в конце концов, вы оба этого хотите! — хлопнув дверью, ушёл.

Я бросился было догнать его, но Агнешка остановила.

— Не беспокойся за него, Эрик. Всё будет хорошо.

— Ты слышала это?!

— Оставь всё, как есть, это я внушила ему уйти.

Рука легла мне на грудь, прожигая кожу и сердце. Тонкие длинные пальцы, с миндалевидной формой ногтей, достойные быть запечатлёнными на века.

— Ты не знаешь этот район Парижа, ночью здесь ходить опасно!

— Отдай его в руки Божьи. Бог знает, что делает! Пусть выпустит пар, — она потянула меня встать и обняла так, будто мы прощаемся. — Дай мне всего одно мгновение, я больше ничего не прошу.

Стоял, как вкопанный, все силы куда-то исчезли. Не было ни малейшего желания больше сопротивляться. Агнешка замерла, подобно изваянию, закрыв глаза. Это была та капля, которую я мог ей позволить, а она — принять. Сколько мы так отстояли, я не знаю. Время перестало существовать. Она слушала как бьётся моё сердце, а я читал её, как открытую книгу.

Именно эта неразделённая гамма чувств и переживаний делает Агнешку исключительной, почти совершенной, как ювелир, вытачивая из камня ослепительные грани нового шедевра. Рубин, кроваво-красный, вот, с чем я бы сравнил её. Как много она могла б, если бы только захотела. Уникальная, одарённая душа! Но любящее сердце не позволяет ей воспользоваться своими способностями. Она сложила передо мною крылья, немощно, словно раненная птица, глядящая с мольбой о милосердии. Но образ Наташи, моего Ангела-Хранителя, незримо стоит между нами. Я не предаю его, даже в мыслях. Моя любовь к Агнешке совсем другая. Так отец может прижать к груди любимое страдающее дитя.

Ради этого она и приехала. Без этой святой чистоты и тепла она задыхалась. Марик эгоистично хочет присвоить её себе одному. Я не держу, не требую, не прогоняю. Она так ясно дала мне увидеть эту разницу.

— Ты для меня — всё! — то ли выдохнула, то ли произнесла вслух Агнешка, но так, что слова сии пронзили меня, как стрелы святого Себастьяна. — Я не оскорблю тебя своими низменными желаниями, только позволь быть рядом, ещё немножечко, ещё совсем чуть-чуть…

Сердце мощными толчками перекачивало по венам кровь, приближая к точке взлёта моё сознание. Это помешательство, я сейчас упаду.

— Что ты делаешь?

— Ничего, — она отступила на шаг назад. — Ты в порядке?

— Пока живой… — еле выговариваю я, пытаясь восстановить душевное равновесие. — Что это?

— Не знаю. Видит Бог, я не внушаю тебе ничего. Это происходит само собой. Память. Она у нас общая!

Средние века. Всё те же красные волосы и удивительного цвета глаза… Она пылко целует меня, больше чем целует, мы предаёмся страстной любви, безудержно, дико, словно в последний раз… Так и есть. Врываются какие-то страшные люди, хватают нас, словно преступников.

«Прелюбодеи! Смерть блуднице! Ведьму на костёр!» Её обнажённой стаскивают с постели, кидают на пол, смеются над её красотой, тыча в живот оружием. Безуспешно пытаюсь освободиться от крепких рук, гнев переполнят, что есть мочи ору, чтобы её немедленно отпустили:

— Я барон Гриманни, ублюдки, вы за всё заплатите! С каждого из вас сдерут кожу и подвесят на площади!..

— Молчи сопляк и не лезь, отцу своему жалуйся! Может, он поможет! — опять издеваются. Бьют её, а меня просто держат. Вырываюсь, но тут же сбивают с ног, заламывают руки, придавливая спину коленями.

В лицо моей женщине бросают старое, потрёпанное нищенское тряпьё,

— Оденься, дьяволица!

Последний взгляд обречённых каре-зелёных глаз. Такое чувство, что она обо всём знала и даже не пытается избежать своей участи. Её вытаскивают во двор.

Удар в затылок. Очнулся, уже никого. Оделся, голова трещит, панический ужас, а вдруг уже поздно? Бегу, бегу спотыкаясь, из последних сил, дыхания не хватает, режет в боку. Народ движется к площади.

«Нет, только не это!»

Она, вся избитая, уже привязана к столбу. Кровь, стекая по голым ногам, капает на разложенный под ногами хворост. Пробиваюсь ближе, кричу ей, но возбуждённая толпа голосит: «Сжечь ведьму!..»

Меня не слышно, пробиваюсь, распихивая зевак локтями.

Я должен её спасти!

Аббат в чёрной рясе монотонным голосом дочитывает приговор. Палач подносит огонь.

— Нет!!!

На ней вспыхивает порванное платье, последний взгляд, она находит меня глазами. Истошный крик разрывает мою грудь, сливаясь с её предсмертными воплями. Костёр разгорается, захватывая её всё больше в адский плен. Вспыхивают волосы. Я падаю на землю, раздирая ногтями себе лицо, корчусь в агонии отчаяния. Темнота.

Когда опомнились, нас била нервная дрожь. Мы смотрели друг на друга так, словно не виделись тысячи лет.

— Теперь понимаешь?!

Я не мог ответить, просто прижал её к сердцу, поглаживая ладонью жесткие, как лён, локоны. Перед глазами застыла ужасающая картина.

— Прости… — не знаю, что сказать, земля уходит из-под ног.

Снова убеждаюсь в том, что ни один человек не выдержал бы памяти прошлых воплощений, но подсознание их бережно хранит.

Агнешка дрожит всем телом, словно продолжая пылать на костре.

Беру её на руки, несу в постель, укрываю одеялом. По щекам у обоих катятся слёзы, голос охрип. Опускаюсь перед ней на колени, молю Бога о милосердии, до тех пор, пока она не перестаёт трястись и успокаивается.

Осознание пережитого не отпускает. Не нужно слов. Каждый из нас понимает, что они уже ни к чему.

— Его убили…

— Кого?

— Нашего ребёнка, ещё до того, как сожгли меня.

Бордовая кровь, стекающая по белым ногам, вновь появляется у меня перед глазами. Этого уже не забыть. Инквизитор проклял её когда-то. Я должен был стать священником, чтобы это исправить…