Восхождение. Сага «Исповедь». Книга третья

Натали Бизанс

Бывший католический священник Эрик Вишневский покинул служение в Церкви ради любви. Но найти себя в обычной жизни ему непросто. Впереди новый период становления, поиски ответов на вечные вопросы, зов призвания. Не избежать искушений, труден и тернист путь души, жаждущей реализовать заложенные в ней уникальные способности, быть полезной людям, дарить счастье своим близким. Внезапно в нём открывается память прошлого, с которой нужно научиться жить, вопреки всем прописным постулатам религии.

Часть 3. Глава 5

Вечером возвращался с занятий домой, и внезапно сердце так радостно забилось в груди, я почувствовал, что они уже здесь, мои родные, любимые люди! Пробегая мимо траурных цветов и свечей на станции метро, я впервые не ощутил леденящего душу страха, кровь пульсировала в висках, в предчувствии скорой встречи. Они здесь, рядом, Марик и Агнешка, я чувствовал и не мог ошибиться.

Увидел их ещё издалека, они сидели на скамейке возле парка, где мы как-то раз общались с Мариком, благодаря его способностям перемещать в пространстве духовное тело. С таким даром не заблудишься и не нужен спутниковый навигатор. Я бросился их обнимать, и на радостях даже не заметил, что у моих польских друзей обречённо-потерянный вид. Они, конечно, счастливы были меня видеть, но какая-то тёмная тень пролегла между ними.

Когда мы вошли в мою каморку, я обратил внимание, с какой любовью Агнешка прикасается к предметам, словно собирая с них отпечатки моей жизни, чувств и переживаний, особенно у стола, с которого я предусмотрительно убрал её дневник и спрятал в свой учебный портфель.

— Да, квартирка-то явно на гостей не рассчитана, Ойтец, — протянул на польском Марик, — раньше мне она такой маленькой не казалась.

— Ничего, привыкнете. Да и грех сидеть в четырёх стенах, когда кругом Париж! Больше будете гулять, — отшутился я.

Агнешка кисло улыбнулась.

Марик повзрослел и ещё больше возмужал за то время, пока мы не виделись. Уже не мальчик, но мужчина, семьянин, которому нелегко живётся: напряжённый, потрёпанный, нервный. Готовый тут же ответить, потому что его всё достало. Читать его легко, словно открытую книгу. Агнешка бледна, молчалива, в глубине колдовских глаз плещется неизбывная нежность, нерастраченная любовь, переполняющая, не находящая выхода. Она готова вылить её на меня, подобно океанской волне, при этом умирающему от жажды мужу не даёт напиться. Тяжёлое бремя неразделённых чувств давит обоим на плечи. И Марику всё труднее этого не замечать. Я пытался отвлечь их разговорами о завтрашнем дне, обещаниями показать жемчужины Парижа. Марика уже трудно чем-то удивить, он побывал везде, где только хотел: его удивительная способность позволяет ему моментальные путешествия на любые расстояния, через любые стены. Агнешка кивала головой, но ничего не слышала, её единственным желанием было приблизиться ко мне, как можно ближе, излить своё страдание от разлуки, избавиться от того, что скопилось внутри. Её мысли и чувства занимали всё пространство вокруг, и она еле сдерживалась, чтобы не выплеснуть свою любовь наружу.

Наконец, я усадил за стол своих долгожданных гостей, заказав у Конни то, что у них было в меню на сегодня.

Никто из нас не решался затрагивать болезненную тему, которая послужила причиной их внезапного приезда: все об этом думали, но оттягивали неизбежный момент выяснения отношений.

— Расскажите, как там мои, что дома? — заполнил я неловкую паузу, образовавшуюся за ужином.

— Всё хорошо, не волнуйся, Добрый отец, дети растут, Наташа ждёт тебя. Ей помогают родители. Дом в деревне уже продали, так что они окончательно перебрались к вам.

Марик даже не смотрел на жену.

— Вы часто видитесь?

— Я много работаю…

— Когда ж ей? Она занята, ойтец, делает всё, чтобы дома бывать как можно реже и недолго. Это у меня куча свободного времени, вот и хожу, докучаю всем то тут, то там.

Он ковырнул вилкой рататуй*, и как ни в чём не бывало, стал спокойно жевать. Агнешка приняла укол, но не ответила. Я физически чувствовал, как их распирает и может разразиться буря.

— Без тебя, ойтец, всё рушится, — Марик провёл по огненным волосам жены тяжёлой ладонью, и этот жест не был проявлением нежности, скорее, он говорил о том, как она его замучила.

Внутренне похолодел, ожидая неминуемого взрыва, но Агнешка и на этот раз сдержалась, просто бросила в его сторону надменно-холодный взгляд.

— Марик, не спустишься со мною в бар? По-моему, в честь встречи нам нужно что-то выпить, — я не придумал ничего лучшего, чтобы вытащить его из квартиры и не дать конфликту разыграться прямо здесь и сейчас. — Ты что предпочитаешь, Агнешка?

— Во Франции, конечно, вино. На твой вкус Эрик, ты наверняка уже лучше нас разбираешься в этом.

Марик охотно согласился, и даже как-то облегчённо вздохнул. Мы собрали тарелки на поднос и спустились на нижний этаж, оставив Агнешку одну. В баре сидело несколько человек, Кати обслуживала за стойкой посетителей. Соседок лёгкого поведения ещё не было, для них рановато. Поблагодарив за вкусный ужин, я заплатил за него и попросил на вынос бутылку хорошего красного вина. Кати предложила Каберне Совиньон, я рассчитался за всё и потянул Марика за собой на улицу. Вечер был тихий и тёплый, где-то в ветвях, близ растущего дерева, пела какая-то ночная птаха.

— Давай, выкладывай! — я чувствовал, как меня пробирает нервный озноб. — Что между вами происходит?

Марик и не скрывал насколько раздосадован:

— А что рассказывать, Эрик, когда и так всё понятно. Не семья мы, и никогда ею не станем. Я ей не нужен. То так, то этак пытался, как ты говорил, но стало ещё только хуже.

— Если ты так будешь думать и говорить, всё именно этим и закончится.

— Я испробовал всё, что мог. Она не любит меня. Даже мои прикосновения скорее терпит, они начинают её раздражать. Я же вижу, Агнешка, конечно, старается, но мне этого слишком мало.

— Мы всегда мерим своей мерой: много нам, мало или в самый раз, хотя в реальности всё может быть иначе.

— Легко говорить, когда твоя жена души в тебе не чает, — он криво усмехнулся, впрочем, как и моя… — обида всколыхнулась со дна его души до самого верха.

— Марик, если бы я только мог развязать этот кармический узел, давно бы сделал это. Сколько я молился за вас…

— Прости, в том нет твоей вины.

— Это хорошо, что ты понимаешь. Мы оба знаем, что сердцу не прикажешь. Но ведь ты любишь Агнешку!

— Не могу сказать, чего больше во мне стало: любви или ненависти. Я начал озлобляться, мне надоело биться башкой об стену. Мы стараемся… но нам от этого не легче! Может нужно просто расстаться, и всё станет на свои места? Но мне не хватает сил, жизнь без неё теряет смысл.

— Подожди-ка, друг мой, а кто ещё какой-то год назад давал клятву при свидетелях, что будет любить и беречь её в горе и в радости, в болезни и в здравии?

— Она любит тебя! Только тебя, Эрик! — он стукнул мне сжатым кулаком в грудь, не причиняя боли, но дав почувствовать всю мощь своих переживаний. — Она дышать без тебя не может и задыхается. А когда я пытаюсь её утешить, отталкивает меня. Это сильнее нас и наших стараний. С этим ничего не поделать!.. Я готов убить кого-нибудь, но что это исправит?

Я обнял его с ударной дозой успокоения. Через мгновение он смог говорить менее эмоционально:

— Прости, и спасибо, мне стало легче.

— Ты прав, Марик, мы ничего с этим не можем поделать, кроме того, чтобы жить дальше, и вам лучше быть рядом, — я искал нужные слова и не находил, — придётся учить французский.

— Я это уже понял, не проблема сменить ещё одну страну, без тебя нам не справиться, вот это уже проблема… Как будем жить?

— Всё будет хорошо, Марик! И это пройдёт, и всё утрясётся, вот увидишь!.. Но негоже оставлять даму в одиночестве так надолго.

В коридоре мы встретили Констанс, я ещё раз поблагодарил её, сказав, как всё было вкусно приготовлено. На ней теперь столько забот, бедняжке, что мы редко встречаемся. Новая стратегия Конни заключалась в том, чтобы бар переделать в элитный ресторанчик, и первые попытки увенчались успехом, народа стало меньше, но те кто приходил, не скупились.

— Ко мне приехали друзья из Латвии, — я представил их друг другу.

— Я очень рада, — Конни, как это принято во Франции, несколько раз поцеловала моего гостя в щёку.

— Подождите, я сейчас вернусь! — она вскоре вернулась. — Я вчера перебирала тётушкины вещи, и нашла это… — девушка была явно взволнованна. Думаю, что Маргарет, купила это для тебя! — она раскрыла ладонь, на ней было массивное серебряное кольцо в виде плетёной косы с каким-то более жёлтым сплавом внутри, возможно даже из золота.

— Почему ты так решила, Конни?

— Много лет она никого не любила, пока не встретила тебя. Именно тогда она и купила это кольцо. Мне кажется, ты понимаешь… Это просто дружеский жест на память. Для меня оно слишком большое. Прими от чистого сердца!

На кольце ещё была бирка, но цена оторвана. Я взял его в руку и зажал ладонь, тепло ласковых рук Маргарет, гладивших меня по волосам, вернулось в душу. У меня даже слёзы появились на глазах, я обнял взволнованную девушку, не придумав ничего лучшего.

— Спасибо, Конни! Это безумно дорого для меня! Спасибо!

— Я рада, что ты принял подарок.

— Буду хранить его, как память, до конца своих дней!

Мы стали подниматься наверх.

— Какая симпатичная мулатка! И часто тебе здесь дарят кольца? — изумился Марик

Я вкратце поведал ему печальную историю Маргарет.

— Похоже, в тебя влюбляются все женщины вне зависимости от возраста и цвета кожи! — сострил он в ответ.

— Не преувеличивай, Марик! Конни тут ни при чём, она просто добрая и внимательная девушка, решившая исполнить волю усопшей.

— А то я не видел, какими глазами она на тебя смотрит!

— Это паранойя, Марик…

— Ты слепой, если не замечаешь.

Мы вошли в квартиру, Агнешка стояла у открытого окна, и я подумал, что она вполне могла слышать наш разговор, хотя зачем ей это, когда считать информацию и так не составляет труда. Марик тяжело вздохнул, поставив на стол бутылку:

— До скольки бар здесь открыт?

— До последнего клиента.

— Значит, ещё будет время сходить за второй!

Агнешка обернулась и подняла на него задумчивый взгляд.

— Боюсь, одной мне будет мало! — провоцирующе повторил Марик.

Я нашёл штопор и открыл бутылку, запрятав кольцо в карман брюк. «Выходные будут непростыми, — пронеслось у меня в голове, — думай, священник, думай!»