КОраблЕкрушение

Настя Сафронова

Рассказ повествует о семнадцатилетней девушке, которая болезненно травит себя мыслями о любви к священнику. Героиня испытывает себя, совершая безумные поступки в отступлении от чувств. Сможет ли она преодолеть все душевные терзания? Обретёт ли своё счастье? Или может убьёт ради жизни?

Глава 5

Впереди в черной мантии выдвигался представитель от небесной службы, смело вышагивая широкими шагами. Святой отец всегда больше радовал своим отсутствием. Присутствие же его состоялось годами раньше, пытаясь втюхать свою веру, как назойливые обвинители осуждаемого. Он убеждал в надежности искренних вложений в бога. Мол, душа за каменной стеной лишена уязвимости к искушению из порочного круга, а это — то к чему должен стремиться каждый человек или, что там они обычно говорят? Развивающаяся у подножья ряса, от шагов издавала звук запутавшегося ветра у ступней, белый ворот на шее удушливо томил его закрытую плоть. Я смотрела сквозь него, думая о его безумии, что приходит быстро при взгляде на женщину: обнажить её, но он лишь оттягивал свою шею в бок, словно тугой ошейник сдавливал сдержанные привычки своего неосуществимого желания. С приближением его крупной фигуры, которая отчетливо выделяла совершенные параметры тела, как правило, чужаки в зажатых ртах молчаливо хвалили в величии спины, сопровождая завистливыми перешёптываниями, мол, «на таких обычно шьют фраки». Чёртов ублюдок вышагивал так, словно на пьедестал почета, возносил свою вырывающую изнутри, скрытую натуру. Он не позволял чужим языкам говорить о себе раскрепощёно, разглядывая, все его «вкусные места», касаться его кожи в жадности речевой откровенности, и мысленно доводить в любовных деяниях. Я могла видеть, как за ним позади, стояла целая толпа юных разрумянившихся девственниц их первого греха, и как они желали, чтобы именно он впустит их в чистый мир раскаяние. Его образ напоминал игральную карту, что выщелкивала, бросаясь на стол покрыть слабого, от силы масти. Даже все его изъяны для соблазна женщин были четко расставлены по телу: шрам, чуть заметный на верхней губе, ближе к левому краю, (склонял к поцелуям невзначай, но нарочно для искушения), его кожные сгибаемые надломы, которые совершенствовались прочностью, закрепившейся замятостью кожи: у рта, шеи, глаз, кисти рук. Он весь был расчерчен возрастными линиями, указывающие на ориентиры близости. Я заворожено с расширенными зрачками могла мгновенно улавливать образец заинтересованности, хватая его разные куски тела. В его голосе присутствовала влага слюны, как сегмент склеивающихся налаженных мотивов, долгих, тянущих не выпускающих объятий, обволакивающие душным послевкусием, как будто сладость вишневого вечера. Мужественный проросший щетинками подбородок придавал стойкости сформированной харизме. Длинные карие волосы были опрятно прибраны назад и касались мощного щита для слабого пола. Выбивались лишь единицы, поджав закругленные концы. Зеркало души достаточно глубоко располагалась от костных глазниц, и для их цвета пришлось бы продолжительно вглядываться, что было не уместно в его положение. Из оставшихся особенностей для наблюдения людей, были жесты рук, прикасавшиеся исключительно к нему самому, легкая ухмылка краем губ, крупные замеченные вены, уходящие вглубь черной ткани. Шейное отклонение имело постоянное напряжение, выделяло протяженность жил. Он подошел ближе и сразу выказал своим видом презрения к моим задранным ногам, что тут же перешли в геометрическую фигуру бесконечности, поджатую друг под друга. Подол моего длинного платья растянулся парашютом в стороны. Заговорить хотелось без ограничения слов и присутствующего на нём титула. О чём, спросить? Чтобы не доставлять удовольствие, а прервать понятный круг взаимодействия. Не всегда работало замысловато. Импровизация выходила глупее примитивного.

— Неужели такое возможно? Ты что, сначала стал священником? А потом вырос? Ну и угораздило же тебя.

Я вмешалась в беседу вне очереди в своей язвительной манере, и тут же выругалась «черт» во мне сыграла не зрелость, в детской форме — забавы.

— Почему?

Он смутился.

— Ты красивый!? — помедлила я

— И идти в женские массы распространяется, куда приятней, чем в вашей божественной теории.

Я смотрела на него снизу вверх, щуря глаза от солнца. Он повёл мышцами рта. На его лице промелькнул интерес.

— Услышав такое от незнакомки, забудешь не сразу. Я всё же советую вам проявить больше уважения юная леди к моему достоинству, перед вами всё-таки священник.

— Достоинства?

Я не вольно хихикнула.

— Вроде как мужское?

— Вы себе позволяете довольно многое в разговоре.

Достаточно сурово произнёс он.

— О, спасибо, что поинтересовались! На самом деле, не так много, как хотелось бы, но если нарушить привычный порядок, последовательности, то получается достаточно разнообразно. Священник глянул на меня с замешательством.

— Чем же ты тут занимаешься? Когда не расхищаешь мужчин откровениями.

Он смягчил голос, уловив всю иронию.

— Трачу, нервы людей! Приобретая бесценный опыт!

Священник Яков Лукич сдерживал свои интересы в беседе, стискивая скулы.

— А Бог входит в твои познания?

— Мне бы не хотелось разрушать ваш дух оптимизма, но знаете, Бог самый худший герой, о котором мне доводилось читать, но лучший из злодеев, да и в наше время Бог, скорее народная достопримечательность

— От чего такое мнение?

Яков удивился. Я затянула ответ.

— Он бездействует, остается всегда в стороне, не знаешь от чего спасаться, когда зло очевидно, от него можно как минимум вымыслить щит.

— А каким героем хочешь стать ты?

Яков нахмурился в любопытстве, сохранял голову в одном положении, будто выслушивать меня собирался один раз и внятно.

— Я хочу стать защитником воображаемых мыслей, всё то, что недооценивают.

Я поджала губы, опустила глаза, заметив за собой глупость, выданную вслух.

— Больше похоже на бездействие.

И священник от самоуверенности сунул руки в карманы. Этот жест, звук по одежде, шорох по ткани, врезался в мою голову, как нужный момент из будущего, словно «дежавю». Моя кардиограмма нервного мышления задребезжала, и вся система внутри меня раскололась. Ну как так случилось, что моё сердце вдруг по-предательски стало подавать импульсивные маяки, прыгая в груди подобно бую, что на воде. Зачем эти карманы в рясе? Зачем? Перебивала я своё состояния, взяв фразу в квадрат, и циклично, снова и снова убеждала организм в ошибочных ощущениях. Разве рясу не носят одной сплошной накидкой? Что он тут вообще делает?

— Это я выделил основу из твоих слов.

В продолжении он чуть наклонился, вглядываясь в мое затихшее лицо.

— Я не бездействую! Я в запасе! А вы, настолько отчаявшийся человек, что не способны думать иначе?

Обидчиво буркнула я.

— И я не пойму, у нас какой характер у спора?

— Дружелюбный.

— Уверены?

— Если отследить путь увлечённости, параллель высказываний, сравнить весь реквизит к диалогу, вложенный в каждое слово, говорящий взгляд эмоциями за нас…

— Достаточно! На самом деле, одной библией тут не обошлось, — перебила я его.

Священник кивнул, выполнив при этом какой-то жест во рту, при котором челюсть его скривилась в сторону, а щеки втянулись, после продолжил.

— Почему ты здесь? Никогда не задумывалась о совершённом, неведении, повлёкшее ужасное обстоятельство, оставить тебя тут?

Он всё поглядывал на дверь, будто хотел удержать свой визит дольше. Я оглянулась вслед за ним.

— Что бы то ни было, чужой поступок оказался не гуманнее моего. С лёгкой краткостью я опубликовала свой ответ.

— И к тому же этой истории не будет!

— Ты будто охладела.

Подметил он, уловив мою торопливость.

Он был из тех, кто также как и я мог улавливать малейшие вибрации поведения по одной лишь интонации, мне надо быть осторожней, подумала я тише, хотя уже поздно мы с первого взгляда разгадали друг друга. Мне тут же захотелось прописать нашу разницу в разговоре с прояснением.

Конец ознакомительного фрагмента.