КОраблЕкрушение

Настя Сафронова

Рассказ повествует о семнадцатилетней девушке, которая болезненно травит себя мыслями о любви к священнику. Героиня испытывает себя, совершая безумные поступки в отступлении от чувств. Сможет ли она преодолеть все душевные терзания? Обретёт ли своё счастье? Или может убьёт ради жизни?

Глава 3

Утро наше обычно собиралось лениво после хорошей перебранки с Глашкой, ей не удавалась с первого раза выкрикнуть понятные требования с просьбой, а я с трудом могла оторваться от Стивена Кинга «Нужные Вещи», которой упивалась взахлёб, с желанием овладеть очередным ощущением героя, а тот ловко справлялся со своей задачей: оставлять интригу до концах своих страниц (звучало, как обещание). В такие моменты я испытывала злость от неравенства того, что я знала своего героя, а он меня нет. Я впадала в эмоциональную кому, пережив законченное знакомство истории, и от обиды начинала читать следующею книгу.

В промежуток словесного неповиновения я всё же стояла в кухонном проёме, опираясь о дверной косяк плечом. Изворотливая бабка поспевала за всем своим занятым процессом. Кухня кипела, дышала, шумела, будто какой-то агрегат. Глашка метилась на ней, словно бывалый вояка, где надо подмешивала, подливала, убирала, ставила, повторялась в своих движениях, и механизм продолжал работать под дирижированием Глашки. Я прищурила правый глаз и мысленно дорисовала бабки усяки с кепариком, чуть сбитым вперед, для прикрытия лицевого горизонт, папиросу во рту, которую перекидывала она туда-сюда, зажимая крепко в зубах, с уверенностью в своём деле, а мощной хваткой руки твёрдо упиралась в пол, котловой рогатулиной. При этом ещё могла выдерживать жизненные фразочки, «Эге-ге! Так держать!» Я оглядела остальное пространство, которое за четыре сезона не менялось. В углу, что потерял цвет дерева, на толстых палках — коромыслах висели соцветия трав задушенные ручной петлёй у корневища и отнянченные на бабкиных коленях. Гибли юные дарования природы. Эти пучки походили на маленькие тушки зверьков с перевёрнутыми вниз головами, и с содранными шкурками до шейного отдела, неподвижно сыпали сухую кровь лепестков. Вся колония находилась под потолком, где больше всего солнце накаляло воздух. Мне казалось всё здесь ужасным, даже еда была приправлена некой горечью полыни, запахам гари, удушающей вони желтизны, что выплёскивалась через край чугунных котлов на раскаленные пластины печи. Мне не нравилось воспитание кухни, вся её чернота и смертность достались моей душе, и некая часть гари осела где-то глубоко внутри меня, от счастья она и породила мою половину.

— И шо мы там встали со своим прищуром? Совсем ослепла от своих книжонок?

Бабка отвлеклась от суетливых дел, уперев руки в бока пристально посмотрела на меня.

— Звала?

— Не, ты шо, это я так, вдруг поорать захотелось, тихо, глухо, думаю, дай вскрикну.

И взглядом удивления приподняла свои брови, оголив тонкую кожицу морщинистых век.

— Хм, ладо, тогда не буду мешать.

— Ты постой, постой, гадюка моя, а потом поди вон туды.

Она указала жестом вождя в сторону печи. Я повернулась на указывающий ориентир без особого интереса и заглянула за запечную стенку, увидев таз с уткой, я устало вздохнула, будто уже сделала, то что собиралась.

— Серьёзно? Теперь ещё и утка?

— Давай… Давай меньше язви, да бери таз и вперед! Можешь с песней, можешь с плясом, главное продуктивно! Шевелись! Не всё книжонки листать!

— Ох уж это разнообразие твоих просьб, будто, отмщение за мое личное время.

На выносе мой голос вытошнило, при виде заполненного таза с водой, в которой плавало и воняло что-то плавучее и вонючее с названием «Птицы». Я чувствовала себя принужденной, в безобразной фигуре образованной от тяжести в руках с патологическим накоплением.

— Твоё время — это безделье!

Бабка продолжала вальсировать вокруг печи, нарабатывая румянец щек. Стояла невыносимая летняя жара, которая врывалась в распахнутое окно в пол. Первые лучи солнца по шпионски проникали к нам в кухню, находили яблочные банки, насыщали их янтарным цветом, после, отражались от остальных стекляшек, падали и разбиваясь на множество осколков, звеня легким звучанием. Глядя на весь световой сумбур, становилось тесно в резиденции света, как в переполненном помещении, где едва двигались люди, но с комфортом проживало солнце. Я часто поглядывала на окно, через которое можно было выскочит наружу, и бежать без оглядки, прячась в густых деревьях, защищая свою жажду в прохладной тени сплошного леса….

— Давай, будь леди с этим вкусным существом. Пусть в последние минуты не живой жизни она насладиться вежливостью моего великодушия.

Я похлопывающими движениями успокаивала лежачего, которого не следовало бы трогать, если только отвратительно.

— Она тебя не слышит, а вот я — да!

Мы быстро переглянулись интересными взглядами собеседников. Каждый утаил постороннюю мыслишку.

— Ну…Ну что тебе сказать? Ты старая женщина, которая слышит. Будь ты помоложе, пропускала бы все мои сумасбродства мимо ушей.

— Мирка, ты замуж-то собираешься?

Вдруг нахмурилась бабка; в очаровательном недоумении, обращаясь ко мне со своим профилем и кокетливо улыбаясь.

— Замуж — не на войну, быстрых сборов не требует! Ну, вот, и готово, мой командир! Никакого сопротивления оказано не было.

Бабка всё поглядывала на меня с врачебным интересом

Следующий процесс, вмешательство в приготовление птицы, был мало понятен мне. Мы вышли через окно (что уже не совсем правильно), я расправила утку в разные стороны, растопырив ей крылья, бабка знала толк в подобных вещах, скомандовав переворачивать в нужный момент, я доверительно кивнула. Она окатила её пламенем горелки, которое вырвалось не сдержанно. Через секунду запахло палёным, утка, покрылась копатью, мы искупали её в бочке подобно шаловливому ребенку, после обсушили.

— Теперь на вот, натри её.

Глашка обратилась ко мне, вручая пряный порошок с полки.

— Вот еще!

Лицо мое покрылось возмущением. Я отклонилась на оклик вытянутой руки.

— Ох, Мирка! Всё то, тебе наперекор выходит, какая же из тебя хозяйка будет: не умелая, неохотная.

Бабка вымахивала счётные движения, жонглируя пальцами, будто кухня огромная арена представлений, и уместно демонстрировала громкость голоса, доносящиеся до последних рядов зала (будь это действительно так).

— Кому нужны хозяйки в наше время? Скорее, добровольное согласие на рабство, за якобы живые чувства кликая на любовь при очередном блюде.

Я покривлялась.

— Так и люди тебя не поймут. Шо сотворила с тобой твоя немая наука? Сидишь там, на чердаке, шебуршишься, словно мышь какая, да? Кому это нужно…

Недоговорив, она отмахнулась.

Я писала от непонимания себя в жизненной принадлежности. Моя головоломка не складывалась в какую-то отрасль знаний, я не сворачивала, меня нигде не ждали. За всё время отсыла сюда я попробовала плести макраме, неумелыми руками и кривым негнущимся крючком. Я создала ни один мрачный альбом увядающих цветов, коллекцию прибрежных камней, о которые спотыкалась ни раз, и даже картины, временно интересовали меня. Гостиный шкаф бережно хранил забытые шедевры поиска. С буквами я чувствовала, свой язык, не выраженный многоточием, а доведенный до окончания мыслей. Начались долгие проводы в изгнание тишины. Я вышла на террасу со стороны моря. Надо сказать, наш дом имел два выхода. Именно выхода, так как, выйти всегда сложнее чем войти, тот, что приводил к отчаянью и тот, что безоговорочно помогал справляться с внедренными последствия. Я предложила миру навыки приобретенной грусти. Спросить бы себя прежде, чем услышать других «От чего и как происходит мгновенная трансформация состояния в один миг».