Мечты не сбываются

Надежда Дубоносова

Вера живет обычной жизнью: заканчивает девятый класс и встречается с классным парнем. В день шестнадцатилетия все меняется. После крупной ссоры с теткой она уходит из дома, а на следующий день узнает о зверском убийстве. Тетка и ее дети мертвы.Отныне на страдания обречен каждый, кто вызовет ее гнев. Сможет ли Вера найти в себе достаточно сострадания, чтобы не превратить все вокруг в хаос и перестать сеять смерть?Ответы знает ее новый знакомый, но он не заговорит, пока не появится новая жертва…

которая познакомила меня с собой.

Дизайнер обложки Мария Ковалева

Фотограф Кася Мельник

Корректор Ирина Усова

© Надежда Дубоносова, 2019

© Мария Ковалева, дизайн обложки, 2019

© Кася Мельник, фотографии, 2019

ISBN 978-5-4496-8077-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

За окном сгущаются сумерки, окутывают верхушки деревьев, что видны из моего окна, разводами ложатся на клочок тяжелого синего неба. Скоро разразится буря. Ветер крепчает, солнце поблекло и медленно катится за горизонт — или за грани разумного, не все ли равно.

Мне зябко, даже холодно — слабый огонек свечи не согревает медленно коченеющие пальцы. Толку от него никакого, я едва вижу собственные неуверенно выведенные буквы. Пишу и понимаю, что слово за словом, вместе с остатками тепла улетучивается моя решимость. Сил и времени рассказать эту историю у меня все меньше, надежды, что выйдет складно, немного, но я попробую. Я должна успеть — это все, что сейчас важно. Быть может, кто-то когда-то прочтет эту рукопись, и тогда все не напрасно.

История, о которой пойдет речь, началась двадцать шестого мая две тысячи восьмого года. В тот день мне исполнилось шестнадцать лет, и ровным счетом ничего не изменилось. Солнце не стало ярче, люди добрее, а я умнее или красивее.

Все меня поздравляли. Поздравления дома и в школе сливались в эдакий воздушный шарик, вместо воздуха наполненный однообразными фразами. Счастья, здоровья, удачи, успехов в учебе, всего самого наилучшего… Выпусти из шарика воздух, и пустые слова со свистом вылетят наружу. В поздравлениях мне виделась фальшь, в глазах одноклассников и даже собственных родителей — равнодушие.

Поздравления сыпались всю первую половину дня. После третьего урока позвонил Дима.

— Привет, Вера, — тихо сказал он в трубку. От его голоса, глуховатого и прокуренного, у меня всегда мурашки по коже.

Я прошмыгнула в женский туалет подальше от гула школьного коридора.

— Привет.

— Пойдем вечером в кино?

— Сегодня?

— Да.

— Почему сегодня?

— Думаешь, я забыл? — я прикрыла глаза и представила, как он лукаво улыбнулся одними глазами.

Глаза Димы, карие с зелеными крапинками у самого зрачка, редко вторили его словам. Когда он старался выглядеть серьезно, глаза его задорно блестели.

— О чем?

— Вера!

— Что? Погоди секунду.

Я заткнула одно ухо пальцем. В туалет просачивался топот, вой и победные визги — все, чем наполнена самая обычная перемена самой обычной школы.

— Я люблю тебя, — вдруг сказал Дима.

Шум из-за неплотно прикрытой двери почти заглушил его слова.

— Что?

— Я люблю тебя.

Я прислонилась спиной к прохладной кафельной стене.

— Правда?

— Да.

Это было, наверное, двадцатое его признание в любви. К тому времени эти признания, такие легкие и привычные, что я перестала воспринимать их всерьез, успели мне наскучить. Нет, Дима не лгал, просто я не ценила его любовь, уже не детскую и не подростковую, но еще не взрослую.

— Докажи! — потребовала я, чтобы не признаваться в ответ.

— Сегодня докажу. Ну что, пойдем?

— Ладно.

— У тебя какой-то невеселый голос.

— У меня скучный школьный голос.

Я посмотрела в окно туалета. На фоне сочной зелени пестрела и переливалась всеми оттенками лилового, синего и голубого душистая сирень. Солнце жгло, как лампой накаливания. Учиться не было уже никаких сил, но учеба тянулась и тянулась. За двадцать третьим следовало двадцать четвертое, потом двадцать пятое мая. Вот уже наступил мой день рождения, почти всегда выпадающий на начало летних каникул, а мы по-прежнему делаем вид, что учимся, просиживая штаны и юбки в душных классах.

— Подумаешь, пара дней всего осталась. И вообще, имей в виду: у именинников всегда хорошее настроение.

— Угу…

— Да брось. Шестнадцать лет — прекрасный возраст.

— Чем ты занимался в свои шестнадцать?

— Пил, курил и был абсолютно счастлив.

Я хмыкнула. Потом неожиданно для себя рассмеялась.

— В таком случае я сегодня же куплю сигареты и бутылку виски.

— Тебе не продадут.

— Я выгляжу старше.

— Вот уж нет!

— Вот уж да, — я снова засмеялась, хотя смешно мне уже не было.

— Вера…

— Что?

— Я правда люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно.

Звонок заглушил его последние слова. Дима редко говорил мне эту фразу при встрече, зато постоянно в смс-ках и электронных письмах, которые периодически слал на почту. Два, три слова, предложение встретиться завтра или обещание присниться мне ночью — и в конце обязательно: «Люблю тебя. Ты даже не представляешь, как сильно».

— Конечно, не представляю. Слушай, у меня урок начинается. Пока.

— До встречи. Позвоню тебе вечером.

Вспоминаю сейчас тот день и понимаю: я все равно не смогла бы так дальше. То, что случилось, должно было случиться. Пожалуй, я даже благодарна за это.

В шестнадцать лет нет ничего более нудного, чем отмечать день рождения дома в кругу семьи. Все меня раздражало: одинаковые, из года в год повторяющиеся поздравления, мамино коронное блюдо — цыпленок с запеченым картофелем — и даже мой любимый карамельный торт-безе.

Когда папа вернулся с работы, мы сели за праздничный стол. Выпили по бокалу игристого вина. Папа сказал, что я должна стать человеком с большой буквы. Он всегда так говорил в мой день рождения и на Новый год. Мама сказала, что я обязательно буду счастлива, иначе и быть не может.

Я улыбалась и думала о том, что должна быть искренне благодарна за все это: стол, маму с папой и наскучившее постоянство. Чуть ли не каждый день я повторяла себе, что уже счастлива. У меня есть то, чего нет у сирот или детей с пьющими родителями, детей из бедных семей, да у кого угодно. Убеждать себя получалось не очень. В душе тлела и томилась тоска, больше похожая на тупое болотное безразличие. Иногда в этой тоске мне хотелось ущипнуть себя — проверить, что я все еще живая, а не плод собственной фантазии.

Мы сидели за маленьким круглым столом, пили чай вприкуску с воздушным тортом-безе и говорили о школе и о моем будущем, когда раздался звонок в дверь.

— Наверное, телеграмма пришла, — рассеянно сказал папа и пошел открывать.

Я хотела спросить, какая может быть телеграмма в двадцать первом веке, но не успела. Папа открыл входную дверь, даже не глянув в глазок.

Это была не телеграмма и даже не письмо. На пороге стояла полная женщина лет сорока с белым свертком в руках. Из-за ее спины выглядывали двое детей: угрюмый мальчик в очках и хрупкая девочка неопределенного возраста, юркая, с мелкими чертами лица и хитрыми маленькими глазками. Некоторое время все молчали. Внезапно сверток в руках женщины пискнул, всхлипнул, и снова все стихло.

— Ульяна? — недоверчиво спросил папа. Не верил он скорее собственным глазам, чем тому, что женщину на пороге зовут Ульяна.

— Муж выгнал меня из дома, — загробным голосом отозвалась та.

Лицо её с крупным носом и полными губами перекосилось, губы задрожали. Сверток пискнул громче. Прежде, чем папа успел опомниться, пищащее существо уже копошилось в его руках, а необъятная женщина суетливо затаскивала внутрь прихожей чемоданы. Дети жались к стене и с любопытством озирались по сторонам.

— Он даже не дал мне времени собрать вещи! — сообщила женщина и втащила в нашу узкую прихожую третий по счету чемодан.

— Кто? Миша?

— Нет! Миша был таким хорошим, он бы никогда… о Боже, — она всхлипнула. — Он умер в прошлом году.

— Мне жаль, — отозвался папа, подозрительно принюхиваясь к свертку в руках.

— Ах! — женщина всплеснула руками. Удивительно, что кто-то еще умеет изображать этот жест в духе тургеневских барышень. — Это было так давно… Теперь вот, представляешь? Выгнал! С тремя детьми. С младенцем!

Сверток пищал все более настойчиво. Мама аккуратно забрала ребенка у папы. На лице ее отразилась вселенская нежность, которая всегда появляется при виде детей и маленьких собачек.

Тетку Ульяну я видела всего пару раз в жизни, но оба раза была такой маленькой, что почти ничего не запомнила — разве что ее громогласный голос и постоянно меняющихся спутников.

Я молча следила за попытками женщины впихнуть себя, чемоданы и своих отпрысков в нашу прихожую. Ее темные волосы выбились из толстой косы, щеки раскраснелись. Несмотря на впечатление, которое старалась произвести, женщина была совсем не так проста. Её цепкий взгляд ощупывал собеседника за доли секунды, оставляя после себя желание окунуться в чистую ледяную воду. Движения ее были проворнее, чем можно было ожидать от столь грузной особы, одежда буквально вопила об отсутствии вкуса: красная блузка с желтыми цветочками обтягивала внушительный бюст, синяя юбка — не менее внушительный зад. Рукава были закатаны до локтей, на левой руке красовался массивный браслет с крупными стразами.

Ульяна подтолкнула детей вперед.

— Это Антон и Катя.

— Ты… Хм, останешься на ночь? — осторожно спросил папа.

Губы Ульяны предательски задрожали.

— Если уж родной брат гонит меня, то, конечно, я не могу рассчитывать на чью-либо помощь в этом мире…

Я покосилась на маму. Молча покачивая младенца, она прислонилась к стене прихожей, словно та была последней опорой в мире, который вот-вот обрушится ей на плечи.

— Конечно, ты можешь остаться, Ульяна, — сказал папа. — Я рад видеть тебя спустя столько…

Он не успел договорить — рев младенца заглушил его голос. Ульяна проворно выхватила ребенка из рук мамы и, сильно покачивая, понесла в гостиную. Из коридора я видела, как она удобно устроилась на нашем диване, и, обложившись подушками, вывалила рыхлую грудь прямо в его чмокающие губы.

В одно мгновение это семейство заглушило тихое празднование моего шестнадцатилетия.

Мама с обреченным видом оторвалась от стены и повела остальных детей в гостиную. Я не выдержала:

— Пап, можно тебя на секунду?

Папа молча кивнул. Выглядел он так, словно не я, а он стал старше. Причем не на год, а минимум на три.

Мы закрылись в кладовке.

— Она останется здесь? — спросила я.

— Видимо да. На какое-то время.

— А почему она пришла именно сегодня?

— Не знаю, Вера. Ты же сама все слышала. Так сложилось.

— Так сложилось? И все?

— А что тебе еще сказать? — сердито ответил папа. — Это моя сестра. И твоя тетя, если ты забыла. Сейчас ей с детьми идти некуда.

— А почему мы раньше не виделись? Где она была все это время?

Папа вздохнул.

— Все тебе надо знать, — уклончиво ответил он. — Она недавно только освободилась.

Я шагнула к нему. Роста мы были почти одинакового, и теперь я смотрела ему прямо в глаза.

— За что?..

— Мошенничество. Но она говорит, что ее подставили.

— А если она у нас что-нибудь украдет?

— Она моя сестра, — с нажимом повторил папа. — И пока еще я в этом доме принимаю решения, она останется здесь.

Мы постояли еще с полминуты, хмуро глядя друг на друга. Квартиру заливал детский рев, ему вторили громогласные причитания Ульяны: «Ну что ты, сыночка, ну покушай, покушай, шшш».

— Хорошо.

Я вышла из кладовки и направилась в гостиную. Мама с вежливым вниманием слушала Ульяну, которая успевала между возгласами младенца рассказывать, как тяжело ей стало управляться с годовалым ребенком. Одной рукой она придерживала его, другую отвела далеко назад — показать, каким крупным он родился.

Они не сразу обратили на меня внимание.

— Если отсюда не уйдете вы, уйду я, — тихо сказала я.

Какую-то долю секунды я наслаждалась этим моментом. Правда, длился он недолго. Ульяна пристально посмотрела на меня, губы ее изогнулись в приторной улыбке.

— Верунчик, зря ты так. Родные все-таки люди. Я поживу тут немного, пока муженек мой образумится.

Я молчала. Ульяна продолжила еще более слащаво:

— В тесноте да не в обиде, как говорится… Уж поместимся как-нибудь. Уж потесним вас немножко… Ладненько?

— Да.

Не глядя на папу, который наблюдал за нами, я вышла в коридор. Когда до меня донеслось его подозрительное «Ты куда это собралась?», входная дверь захлопнулась за моей спиной.

Погода в тот майский вечер стояла жарче, чем летом в разгар дня. Я ушла из дома, в чем была, джинсах и футболке, сменив только домашние тапочки на босоножки, и теперь шагала по улице, сунув руки в карманы и уткнувшись взглядом в нагретый за день асфальт. Ни сожалений, ни угрызений совести я в себе не ощущала. Вопросов о том, правильно ли поступила, тоже не было. Возможно, я могла бы присмотреться к тетке, ее детям, познакомился с ними получше…

Может, и глупо получилось. Как теперь вернуться домой, не уронив достоинства, я не представляла. Ну и пусть. Все лучше, чем делать вид, что рада ее видеть.

Солнце медленно катилось за каменные дома. Сумерки постепенно приглушали те немногие краски, что остались летом в мегаполисе, ровняя их с дымчато-серым асфальтом. Весна в этом году пришла поздно, погостила с месяц и сразу обернулась летом. После первой радости от долгожданного тепла в людях зародилось ленивое ожидание предстоящей жары. Пока я брела, не разбирая дороги, незаметно стемнело, и улицы зажглись вспышки афиш. В наступившей прохладе пешеходы оживились и словно бы прибавили шагу. Одна я не вписывалась в это всеобщее оживление, все также неспешно шагая сквозь толпу. В кармане футболки поминутно звонил мобильный телефон. Я не отвечала.

— Вера?

Я вздрогнула. Голос прозвучал прямо за моей спиной. Обернувшись, я увидела девочку примерно моего возраста, такую тонкую и хрупкую, что она казалась почти прозрачной. Я узнала её. Это была Зоя — новенькая, поступившая в нашу школу в начале четверти. До сих пор я говорила с ней не больше трех раз. Училась она посредственно, вела себя тихо и особыми талантами не отличалась. Кроме приятного нежного голоса и внимательного взгляда темных глаз мне ничего не вспоминается. Я даже не могу сказать, во что она была одета в тот вечер. Не сыграй эта девочка роковую роль в моей истории, я вряд ли бы вспомнила, как ее зовут.

— Она самая. Привет, — сказала я не слишком приветливо, чтобы сомнений у нее не осталось: «Привет» в данном случае значит «Пока».

Но Зоя нагнала меня и пошла рядом, примериваясь к шагам.

— Как дела? — робко поинтересовалась она.

Я вздохнула. Зоя производила впечатление скромного и тактичного человека. Ответить ей грубо было все равно, что пнуть котенка.

— Хорошо, — коротко ответила я, не поднимая головы.

— Ты чем-то расстроена?

— Все нормально.

Я даже постаралась дружески ей улыбнуться. Наверное, получилось не слишком удачно, потому что глаза её вдруг испуганно расширились. Зоя нерешительно дотронулась пальцами до моего плеча и тут же опустила руку.

— У тебя правда все нормально?

— Конечно.

— Что ж… тогда пока, — грустно произнесла она.

— Пока.

Уже после того, как она исчезла за спиной какого-то мужчины, я подумала, что нужно было спросить, как у нее дела и что она вообще здесь делает. Искреннее сопереживание, которое на мгновение отразилось в ее лице, зародило во мне угрызения совести. Зоя промелькнула и исчезла подобно видению, — только едва уловимый цветочный аромат её духов некоторое время сопровождал меня, будто защищая от спешащих, что-то непрерывно говорящих и на ходу жующих людей вокруг. Мобильный в кармане футболки вздрагивал все реже. Родители, должно быть, были в ужасе. Впрочем, мне ведь уже шестнадцать — иду, куда хочу. Взрослая.

Когда я наконец остановилась, оказалось, что ушла я недалеко и стою прямо возле соседней станции метро. Это было похоже на намек: садись да поезжай назад. Я постояла возле станции с полминуты и, развернувшись, решительно пошла в прямо противоположном направлении вглубь какого-то парка. В конце слабо освещенной дорожки обнаружились две свободные лавки. Я уселась на одну из них и обхватила себя за плечи. С наступлением вечера температура резко упала, и у меня мерзли руки.

Росло ощущение полной беспомощности. Я сидела, не шевелясь и не отрывая взгляда от темного куста по другую сторону дорожки, и искренне желала, чтобы все случившееся: и Ульяна, и нарочито громко хлопнувшая дверь за моей спиной, — оказалось сном, а уже в следующую секунду я проснулась в своей кровати. Или на худой конец в кровати Димы.

Телефон зазвонил снова. Я негнущимися пальцами вытащила его из кармана.

— Привет, Дима, — собственный голос показался мне чужим и чересчур громким в пустом темном парке.

— Ты где?! — требовательно рявкнул Дима. О да. Он злился. — Мы же собирались в кино! Или по твоим меркам еще не вечер?

— Вечер, — я покрутила головой в разные стороны. — Не знаю, где я.

Голос у меня был на удивление спокойным. Особенно по сравнению с его.

— Почему ты не отвечала? Как ты можешь не знать, где находишься? Что происходит, Вера? С кем ты?

— Я сижу на лавке в каком-то парке. Здесь совсем темно, — я помолчала. — И мне ужасно холодно.

— Что случилось?

— Я ушла из дома.

Дима на время замолчал. Видимо, пытался решить, что ему делать.

— И ты не можешь вернуться домой? — уже мягче спросил он.

— Могу, наверное. Только не сегодня.

Дима снова замолчал. Я слушала его ровное дыхание и думала, что отдала бы все на свете, лишь бы увидеть его прямо в эту минуту.

— Ты можешь узнать, где сейчас находишься?

— Где-то недалеко от дома.

— Как долго ты шла?

— Может, полчаса… или меньше. Не знаю. Не волнуйся, я в порядке.

Голос Димы потеплел:

— Конечно. Все обязательно будет в порядке. Только скажи мне, где ты. Ты видишь кого-нибудь?

— Нет… Правда, я слышу чьи-то голоса. По-моему, мужские.

— Отлично. А еще что-нибудь?

— Нет.

Дима помедлил.

— Ладно… Не клади трубку. Попробуй спросить у них.

Какое-то время я чувствовала себя не в силах не то, что встать, а даже просто пошевелиться. Дима несколько раз повторил моё имя, но потом замолчал. Он просто был там, на том конце провода, и ждал. Безграничное терпение — еще одна причина любить его.

Обладатели голосов, двое пьяных мужчин, сами подошли ко мне — кажется, они искали свободную лавку. Пошатываясь и подбадривая друг друга, они разом повалились на соседнюю. Я повернулась к ним, прижав трубку к животу.

— Простите, вы не могли бы мне помочь?

— Дддаа..

— Где вы находитесь?

Я могла бы спросить, где нахожусь я, но запас вредности у меня к тому моменту еще не иссяк.

— Ты дддумаешь, я даже не знаю, где нахожусь? — возмущенно протянул мужчина. — Я прекрасно знаю, где я… В Марьино! В парке. Вот тут река еще… на набережной. Что непонятного?!

— Большое спасибо.

Я прислушалась к протяжным гудкам почти полностью разряженного мобильника. Дима наверняка уже мчал сюда. Если он решил поиграть в героя, то впервые в жизни я была этому рада.

Оставалось ждать. Я забралась на скамейку с ногами и, обхватив колени, размышляла о том, что сейчас делают родители, Ульяна и ее дети — и о том, как хорошо, что у меня в мои шестнадцать уже есть Дима. Изредка с соседней лавки доносились посвистывания и призывные восклицания, но я не реагировала. Очень хотелось спать и наконец согреться. Глаза медленно закрывались.

Дима появился, когда я уже почти вырубилась. Бог знает, как он нашел меня в этом парке. Он наклонился и положил широкую ладонь мне на затылок. Коснулся лба обветренными губами.

— Просыпайся. Идем домой.

С трудом разлепив глаза, я поднялась. Тело била мелкая дрожь. Не говоря ни слова, Дима накинул мне на плечи свою куртку и повел сквозь темноту назад к ночным огням, афишам и витринам. Яркий свет резал мне глаза.

— Твоя мама звонила. Она с ума сходит. Все тебя ищут. Что случилось?

— Долгая история.

— Так расскажи, пока идем, — его рука мягко легла на мою талию.

— Нечего рассказывать.

— Из-за «нечего» из дома не уходят.

Я молча разглядывала черный асфальт под ногами, считая шаги. Клянусь, если он начнет читать мораль или учить меня, я вернусь на лавку.

Телефон у меня в кармане грустно пискнул, сообщая, что батарея полностью разряжена.

— Позвони маме с моего. Скажи, что все в порядке.

Я также молча продолжала ковылять за ним.

— Вера.

Молчание.

— Так не делается, в конце концов.

Я остановилась.

— Не надо, Дима.

— Что не надо?

— Вот это все. Не надо.

Он тоже остановился и заставил меня посмотреть ему в глаза — карие с зелеными крапинками, которые всегда оказывали на девушек магическое воздействие. Потом кивнул и дальше просто шел рядом. Больше он не обнимал меня до самого дома.

Иногда я думаю: Дима был со мной только потому, что на меня не действовали его чары. Он обладал всеми достоинствами, какие могут быть у двадцатилетнего парня: длинноволосый, вечно слегка небритый, с низким прокуренным голосом и пламенной любовью к рок-музыке. Большую часть года он носил косуху и кожаные штаны и раньше по праву считался главным секс-символом нашей школы.

Будь я, как другие девочки, без памяти влюблена в его длинные волосы и кожаную куртку, вряд ли он приехал бы за мной ночью в парк.

Родители его давно спали. Мы умудрились бесшумно пройти по темному коридору, не задев ни один из многочисленных ящиков, которые остались после недавнего переезда.

— Устала? — Дима неслышно открыл передо мной дверь в свою комнату.

Я на ощупь прошла знакомым маршрутом: не задеть шкаф, не стукнуться коленкой об угол кровати, добраться до глубокого кресла, заваленного подушками, и рухнуть в него без сил.

— Не знаю. Немного, — я пожала плечами, чувствуя, как в тепле расслабляется продрогшее тело.

Я действительно не знала, устала ли я, хочу ли спать или вернуться домой — или остаться там, в той комнате, ожидая, пока Дима обнимет меня и, как пишут в романах, «покроет поцелуями каждую клеточку моего тела».

Он опустился передо мной на корточки. Взял за руки и заглянул в глаза.

— Домой? — шепнул он.

Я покачала головой. Ком подступил к горлу, но плакать рядом с ним не хотелось. Я так и не научилась толком доверять ему ничего, кроме собственного тела.

Впервые это случилось, когда мне только-только исполнилось пятнадцать. Страшно не было, больно тоже. Я думала, что любила его, и просто позволила делать то, что, не сомневаюсь, делать ему приходилось не раз. Это было странно, больно, горячо, влажно — и лишь потом немного приятно.

Я видела, что он снова хотел меня, хоть и сдерживался. Глубоко вздохнула, улыбнулась и погладила его по щеке. Дима поднялся и снял с меня футболку. От джинсов я избавилась сама.

Кровать его была узкая и жесткая, потолок над кроватью — идеально белый, без единого пятнышка. Ночью на этом потолке причудливо играл тенями лунный свет, рисуя картины, в которых моё воображение растворялось также, как Дима во мне.

— С днем рожденья, Вера, — шепнул он, оказавшись внутри.

Его дыхание обожгло щеку.

— Спасибо.

— Я люблю тебя.

Комната тонула в темноте, и я не различала даже очертаний его лица. Минуту спустя он с тяжким вздохом опустился на меня, всем весом прижав к кровати. Я погладила его намокшие от пота волосы.

Дима встал, походил по комнате. Ему наверняка хотелось курить, но курить в квартире родители запрещали. Наконец он тихо лег рядом со мной, обнял одной рукой и прижал к себе.

Вскоре послышалось негромкое сопение. Дима заснул.