Мечты не сбываются

Надежда Дубоносова

Вера живет обычной жизнью: заканчивает девятый класс и встречается с классным парнем. В день шестнадцатилетия все меняется. После крупной ссоры с теткой она уходит из дома, а на следующий день узнает о зверском убийстве. Тетка и ее дети мертвы.Отныне на страдания обречен каждый, кто вызовет ее гнев. Сможет ли Вера найти в себе достаточно сострадания, чтобы не превратить все вокруг в хаос и перестать сеять смерть?Ответы знает ее новый знакомый, но он не заговорит, пока не появится новая жертва…

Глава 3

Если кто-то задастся вопросом, злой он или добрый, праведный, порочный, да хоть святой — придется признать, что в каждом из нас есть всего понемногу. Абсолютного зла и добра не существует, как не существует абсолютных тьмы или света. По крайней мере так я тогда думала, и потому мысль, будто я со своей черной душой могу погубить полмира, показалась мне абсурдной.

Нашли тоже исчадие ада. Оценки у меня так себе, талантов никаких, внешность непримечательная. Я круглый год ношу рваные джинсы, туфлям предпочитаю кеды, волосы убираю в косу до плеч. Фигура у меня обычная: никакого пятого размера и женственных изгибов. Понятия не имею, стал бы Дима со мной встречаться, будь я при всей своей непримечательности девушкой глубоко пуританских взглядов. Может, его заводила сама мысль, что в свои двадцать он спит с пятнадцатилетней? Точнее, спал до вчерашнего дня. Теперь ситуация не такая щекотливая: он спит с практически взрослым человеком.

В свои шестнадцать этот человек намеревался окончить девятый класс, сдать экзамены и поступить в колледж. Юридический меня бы вполне устроил, раз уж у нас в стране все равно не учат на писателей. Стать писателем я мечтала с того момента, как начала записывать маленькие отрывки в конце школьных тетрадей. Постепенно они складывались в рассказы. Я никому их не показывала, прекрасно сознавая, насколько они далеки от идеала. Даже сейчас я пишу и постоянно думаю, как все это неуклюже и путано, и что можно было бы лучше.

И ведь я точно знаю, что права. Я теперь так много знаю, что от этого сдохнуть хочется.

После разговора с Лестером я поспешила домой. Родители уже вернулись с работы и сидели в гостиной. Там же за письменным столом разместился следователь, на этот раз самый настоящий — грузный краснощекий мужчина в очках, одетый во все черное. Он без особого интереса спросил, где я была вчера вечером, взял у папы номера наших мобильных, попросил не уезжать из города и ушел. Кажется, собирался поговорить с последним мужем Ульяны о ее крайне неустойчивом психическом состоянии. Бьюсь об заклад, Лестер устроит так, что убийство чудесным образом свяжут именно с ним, и дело закроют.

Когда мы остались одни, мама крепко обняла меня.

— Слава Богу тебя здесь не было, дочка!

— Угу.

— У меня в голове не укладывается, как это могло случиться… Ужас!

— Да уж.

— Если бы ты была здесь, когда все это…

«То со мной ничегошеньки бы не случилось», — отстраненно подумала я и погладила маму по спине.

— Меня тут не было. Не переживай. Никто не пострадал.

Поняв, как это прозвучало — вроде бы я Ульяну и за человека не считаю, — я осторожно взглянула на папу. Выглядел он неважно.

— Пап…

— Ты вчера самовольно ушла из дома, ты это помнишь? — мрачно спросил он.

— Помню.

— И считаешь в порядке вещей?

— Нет.

— В другой ситуации тебя ждал бы домашний арест минимум на месяц.

— По-моему, мы и так под домашним арестом, — пробормотала я.

Он нахмурился еще больше.

— Это временно.

Я кивнула, рассматривая свои босые ноги.

— И необоснованно.

— Да.

— Но это никаким образом не относится к твоему поведению.

— Извини, — тихо сказала я.

— Ты не только передо мной должна извиниться.

— Мам… — я повернулась к маме, думая о том, как бы скорее покончить с этим и заглянуть в гостиную.

После тотальной уборки там стоял такой едкий запах, что слышно было даже из коридора. Но меня разбирало любопытство.

Мама похлопала меня по плечу. Папа упрямо молчал. Так быстро он меня не простит, хотя бы для вида. Я решила зайти с другой стороны.

— У вас с Ульяной были близкие отношения?

— С тетей, Вера, она твоя тетя.

— Саша! — вскинулась мама. — Ну теперь-то не начинай, она ее почти никогда не видела!

— Она ее тетя, — повторил папа и опустил глаза. — Даже если это уже не важно.

Я видела, как он расстроен, и изо всех сил делала вид, что мне жаль. Может, я просто не понимала, что Ульяны больше нет. Или не хотела понимать. Я никогда раньше не сталкивалась со смертью.

— Ты сможешь спать в своей комнате? — мама решила сменить тему. Она всегда так делала, когда папа упирался и гнул свое.

— А что с ней не так?

— Ну… там ночью спала Ульяна.

Вот так сюрприз. Хотя где бы ей еще спать при наличии троих детей и всего одного свободного дивана в квартире.

— А где, позволь спросить, спала ты? — встрял папа.

— У Димы.

— Опять?!

— Он мой парень.

— Ты забыла, сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

Папа хмыкнул. Каждая моя ночевка у Димы заканчивалась скандалом. Не будь мои родители столь консервативными… Впрочем, они придумали бы что-нибудь другое.

— С сегодняшнего дня ты ночуешь в этой квартире. Всегда, — отрезал папа и ушел на кухню, демонстрируя, что разговор окончен.

Мама дотронулась до моего плеча.

— Ты точно в порядке, дочка? — она хотела снова обнять меня, но я отстранилась.

— Ага. Все нормально, мам.

В кармане зазвонил мобильный. Я с опозданием вспомнила, как по-свински обошлась утром с Димой. На экране высветился незнакомый номер.

— Алло?

— Верни мне, пожалуйста, мой проездной.

Голос у Димы был абсолютно нейтральным. Таким голосом он говорил, когда был смертельно обижен.

Ну нет, второй раз за пять минут я извиняться не буду.

— Хорошо. Где встретимся?

— Там же, где вчера. Откуда я тебя забрал.

Последняя фраза прозвучала как упрек.

— Хорошо.

— И привези мне, пожалуйста, мой телефон.

— Окей.

Он отключился.

Я постояла в коридоре, соображая, какое из дел более срочное: принять душ или заглянуть, наконец, в гостиную. Любопытство победило. Проигнорировав слабые мамины протесты, я босиком прошла в злополучную комнату и замерла на пороге. Прислушалась к себе — никакой гнетущей атмосферы, никаких следов крови на стенах. Я простояла там не меньше минуты, пытаясь представить спящих на диване детей и саму Ульяну где-нибудь… ну, скажем, в кресле. Вот Зоя подходит к ней, вот заносит руку — резкий удар, вскрик, на диване потихоньку начинает хныкать проснувшийся младенец…

— Вера!

Я вздрогнула. Рядом стояла мама, зажимая нос двумя пальцами.

— Закрой дверь, запах просто невыносимый! Вся квартира хлоркой провоняет!

— Прости.

— Стой! — мама вдруг застыла, прижав руки к груди. — Слышишь?

— Что?

— Как будто ребенок плачет… Слышала? Вот только что?

— Чего-о-о? — я даже отступила от нее на шаг.

— Свят, свят, свят, — мама, обычно далекая от религиозности, перекрестилась. — Будут теперь по квартире неупокоенные души завывать. Надо батюшку звать, пусть тут все хорошенько… — она обвела гостиную озабоченным взглядом. — Вот ведь не было печали!

Я украдкой покосилась на нее. Похоже, смерть Ульяны расстраивала ее меньше, чем предстоящие расходы на священника. Не желая продолжать тему, я захлопнула дверь в гостиную.

— Я в душ.

— Ты точно не…

— Мам, тебе показалось.

— Ну да, наверно. Но вот послушай!

— Я в душ, — громко повторила я и направилась в ванную, постоянно прислушиваясь. Не может быть, чтобы нам обеим показалось. Показалось же, да — или я себе это только что придумала?

Наспех высушив волосы и натянув чистую футболку и джинсы, я поехала на встречу с Димой.

При свете дня парк, откуда он вчера забрал меня, вовсе не казался таким большим. Аллеи, редко засаженные молодыми деревьями, пустующие в середине рабочего дня лавочки и маленький пруд с мутной водой являли собой плачевную картину. Это место даже парком было не назвать — так, небольшой сквер с водохранилищем.

Дима ждал меня у той самой лавки, где я готовилась вчера ночевать. Я молча протянула ему мобильный.

— Ничего не хочешь сказать? — спросил он, глядя куда-то в сторону.

Я замерла. Что он успел узнать? И что я могу ему рассказать, не рискуя сойти за сумасшедшую?

Вспомнилась манера Лестера отвечать вопросом на вопрос.

— О чем?

— Что вчера произошло на самом деле?

— С предками поссорилась.

Я сунула руки поглубже в карманы джинсов. Как рассказать ему о том, что случилось утром? Как описать Лестера, который идеально подходит для того, чтобы его выдумал какой-нибудь чокнутый любитель аниме, и совсем не подходит для реального мира?

— И все?

— Нет.

Дима упер руки в бока — еще один жест, которого он за собой не замечает, когда недоволен. Потом вдруг притянул меня к себе. Я прижалась щекой к серебряному пентаклю на его груди. От него пахло туалетной водой и кожей — Дима был в своей неизменной косухе.

— У меня тетка умерла сегодня утром, — пробормотала я в его куртку. — Дома.

Дима крепче прижал меня к себе, точно собирался защитить от всего мира.

— Ты как?

— Нормально.

— Точно?

— Хм… — еще немного, и изображение пентакля впечатается мне в щеку навечно. — Ты меня задушишь.

— Извини, — он чуть ослабил объятья, — хочешь мороженого? Или прогуляться?

— Давай.

Возле киоска с мороженым он погладил меня по плечу так же сочувственно, как мама пару часов назад.

— Ты поэтому вчера ушла из дома?

— Нет. Я ушла, потому что она притащилась к нам.

— Значит, вчера она чувствовала себя нормально?

— Да.

— А когда она?..

— Я же сказала, сегодня утром у нас дома.

Он снова обнял меня — я еле успела отвести руку с мороженым.

— Да со мной все в порядке! И я не плюшевый мишка! Почему все жалеют меня, хотя умерла она? И ее дети, — уже тише добавила я.

— Что? Дети?

— Да.

— Поэтому ты выглядишь растерянной?

— Из-за детей, которых я видела один раз в жизни?

— Ну да, — Дима мягко развернул меня за плечи в сторону одной из затененных аллей.

Я растерянно поплелась за ним.

— Ну окей. Допустим. Растерянной. Потому что, знаешь… — «ее убили по моей вине». Нет. «Потому что существует человек, который щелчком пальцев запирает двери». Не так. Может, «потому что мир перевернулся с ног на голову, а я этого вроде как всю жизнь ждала и оказалась не готова». Да, пожалуй, это оно. — Потому что я была к этому не готова, — я шагала, задумчиво облизывая пальцы, на которых мороженого было больше, чем в стаканчике.

— К этому никогда не бываешь готов. Знаешь, когда я был маленьким, лет в семь или восемь, у меня умер дед, — начал Дима. — А сразу за ним моя любимая бабушка. Мне тогда сказали, что они уехали на небо, и я плакал три дня от обиды, что они не взяли меня с собой.

Он продолжал говорить, но я не вслушивалась. Мы брели по аллее пустого парка, Дима обнимал меня за плечи, а я спрашивала себя: что я вообще здесь делаю? Что случилось утром, и что мне обо всем этом думать? Может, просто убедить себя, что все это мне приснилось? Или что я слишком устала. Что такого не бывает. Но разве не я без конца выводила в дневнике одну и ту же фразу: «Мне душно, мне тесно в этой реальности, я задыхаюсь… точно знаю, что есть другая, а нет, значит, я вправе создать её, выдумать в своей голове»?

Раньше я страдала от того, что каждый день похож на предыдущий, и ничего вокруг не меняется — ни мир, ни люди вокруг. Говорят, каждый человек уникален — но вот они, люди, одинаково озабоченные, сосредоточенные, вечно куда-то спешат, идут мне навстречу, радуются, что закончился очередной рабочий день. Разве они не стремятся к одному и тому же — успешной учебе, успешной карьере, крепкой семье? И разве так уж плохо верить в существование иных людей, тех, кто способен щелчком пальцев запирать не запирающиеся двери, — раз остальные мне все равно не нравятся?

— Может, все это и к лучшему, — пробормотала я.

— К лучшему? Что люди умирают?

— А?

— Ты вообще слушала, что я говорил?

— Да.

Дима покачал головой.

— Вера, Вера… Что у тебя в голове?

— Видимо, что-то странное.

— Вот именно. Ты иногда самый странный человек из всех, кого я знаю. А потом раз — и снова нормальная. А потом опять что-то пишешь в своем блокнотике, и не дай Бог к тебе подойти в этот момент.

— Я, между прочим, давно уже ничего не писала, — призналась я, чувствуя, что это расстраивает меня чуть ли не больше всего, что произошло со вчерашнего дня. — Когда не пишу, мне кажется, будто я вообще ничего стоящего не делаю. Ничего по-настоящему важного. И сама ничего не стою, просто дышу воздухом вместе с другими.

Дима остановился и поцеловал меня в лоб.

— Еще напишешь. Обязательно.

— Да.

— А потом станешь великой писательницей, — он улыбнулся. — И я буду тобой гордиться.

Я почувствовала себя ребенком, которому дали конфетку, лишь бы не ревел.

— Спасибо.

— Все уже позади, — Дима обнял меня. — И скоро забудется, вот увидишь. Учебный год закончился, лафа…

— Я не хочу это забывать, — тихо возразила я. Только не Лестера. Благодаря ему впервые ирреальность оказалась так близко, и впервые ее придумала не я.

— Все плохое быстро забывается, — сказал Дима с видом умудренного жизнью профессора. — Зажжешь пару раз как надо, развеешься. У нас в универе туса на следующей неделе. Приходи.

— Ладно.

Мы помолчали еще немного.

— Если захочешь поговорить об этом, просто знай, что я рядом, — добавил он.

— Неа, — я отстранилась и быстро поцеловала его. — Не захочу.

Солнце поднялось так высоко, что слепило глаза. Погода стояла летняя. Учебный год закончился. Я должна была чувствовать себя счастливой.

Мы прошлись еще немного. У выхода из парка Дима сказал:

— Береги себя.

— Обязательно.

— Созвонимся.

— Ага. Кстати, спасибо, что забрал меня вчера, — мне казалось, я должна сказать это. Все-таки я его была его девушкой.

— Не за что.

Он легко коснулся губами моей щеки и зашагал по направлению к метро. Даже на таком расстоянии я угадывала долгие взгляды, которые девушки бросали на него. Высокий, крепкий, в черной косухе поверх черной футболки в обтяг. Идеальный парень, который совсем меня не понимал. Да и как он мог понять, если я даже толком не объяснила, что произошло?

Я постоянно твердила себе, что скоро все и впрямь забудется — и сама в это не верила.

Остановлюсь здесь. Мне холодно. Окоченевшие пальцы почти не слушаются. Кажется, сама кровь в жилах остыла, пока я пишу здесь при свете единственной свечи. От каменных стен, стремительно остывающих после долгого дня, веет холодом. От них — и от страха перед тем, что должно произойти.

Скоро он придет, и я больше не останусь одна.