Глава 1.
Не зря говорят, что ожидание гораздо страшнее самой казни. Глаза мне предусмотрительно завязали, видимо, боясь, что заставлю инквизитора отпустить меня. Ах, если бы все было так просто! Руки и ноги тоже стянули плотными жгутами, больно врезавшимися в кожу. Мокрые, безуспешно пытавшиеся разгореться поленья чадили так, что едкий дым проникал даже под плотно прилегающую к лицу ткань, заставляя зажмуренные глаза истекать слезами.
Не рыдай, наслаждайся последними минутами жизни, что же ты! Вряд ли дальше ожидает что-то приятное. Хорошо бы надышаться дымом и отключиться, не хочу гореть заживо. Кажется, это самая мучительная смерть. Ну и поделом тебе, ведьма!
Вот и тепло начинает подниматься — скоро языки пламени достанут до ног, а я все еще соображаю. К черту, к черту вас всех! А главное — я же ничего не сделала! Могла, но не сделала…
Что-то острое, как лезвие бритвы, коснулось ноги — я попыталась отдернуться, но ноги оказались плотно зафиксированы. Лезвие впивалось все глубже, а к нему присоединялись и другие, усиливая нажатие и разрывая кожу в клочья. Вместе с лезвиями по телу поднималось тепло, разливаясь по искромсанным ногам и подбираясь к рукам, лицу… Да о чем я вообще? Какие лезвия? Это же огонь! Я горю! Твою мать, я горю!
Собственный вопль, раскатившийся на километры вокруг, врезался в мозг, выворачивая наизнанку каждую нервную клетку, но казался чужим и далеким, словно это кричала не я, а кто-то другой, отделившийся от тела обреченной на смерть ведьмы. И как бы я ни пыталась собраться с силами и остановить его, рвущаяся наружу мощь оказалась неподвластна. Я орала и орала, не в силах унять раздирающую боль.
***
Я открыла глаза и только спустя секунду осознала, что все еще кричу. Волосы сбились в колтун, а челка приклеилась к липкому от пота лицу. Меня било крупной дрожью, а ноги ощущали языки пламени и не хотели слушаться. Какое чудесное спасение от костра инквизиции — я проснулась в своей спальне в двадцать первом веке в Москве. Первые рассветные лучи пытались просочиться сквозь плотно занавешенные шторы, но их идеально ровные складки не позволяли переменчивой природе нарушить четко выверенный геометрический распорядок квартиры.
Первым, что я увидела, когда пришла в себя от слишком реалистичного кошмара, уже который раз засасывающего меня в свои сонные сети, были налившиеся кровью глаза разъяренного мужа, грузной тушей нависшего надо мной.
— Еще раз разбудишь меня своими воплями, задушу подушкой! — прошипел он сквозь зубы.
Привычно не ответив ни слова на его выпад, я выбралась из кровати, ускользнув от ежедневного выяснения отношений, заменявшего нам «доброе утро», и отправилась в ванную. Струи холодной воды полились прямо на макушку, освежая мысли, смывая едкий пот и остужая поджарившиеся где-то в другой реальности щиколотки.
Этот ужасающе реалистичный сон преследовал меня уже несколько лет, и наверное поэтому я изо всех сил избегала каминов, свечей и прочих источников огня. Даже торты на день рождения предпочитала без воспламеняющихся элементов, чем, кстати, жутко раздражала мужа. Хотя раздражала я его одним лишь своим существованием. Но в последний и без того непростой год кошмар стал возникать чуть ли не каждую ночь, не давая высыпаться и истощая меня морально и физически.
Смыв с себя первый ужас огня, я выдохнула и переключила воду на теплую, наслаждаясь ее ласковыми прикосновениями. Каждое утро я мечтала остаться под водой навсегда — здесь тихо и спокойно, никакого крика, никаких претензий, только пар поднимается к потолку, утекая в вентиляцию. Я вылезла из разогретой душевой кабины и взглянула в зеркало. Мне немного лукаво улыбалась юная девушка с уже появившимися морщинками вокруг глаз от слишком активной мимики. Мокрые рыжие от природы волосы выгодно оттеняли яркие зеленые глаза и светлую кожу. «Точно ведьма!» — подмигнула я отражению. Я покрутилась, находя себя достаточно привлекательной, чтобы этот день продолжился лучше, чем начался.
На цыпочках выбравшись из ванной комнаты, чтобы создавать как можно меньше звуков, я через длинный коридор прокралась в кухню. Бесцветную бежевую кухню, всегда идеально чистую, которую я не выбирала. Высыпав ароматные зерна кофе в ручную кофемолку, я принялась остервенело накручивать ручку, растирая их керамическими жерновами в пыль. Конечно, аромат потрясающий, но, боже, как я ненавижу это делать! Разведусь и куплю себе нормальную кофемолку, электрическую! Чертов эстет…
Эта мысль грела мне душу вот уже несколько месяцев, с тех самых пор, как я наконец смогла четко сформулировать собственные желания: моральное облегчение эта идея мне принесла, но вот решимости не добавила. И я все оттягивала и оттягивала неминуемый разговор, с каждым днем утопая все глубже в трясине криков, претензий и ссор.
Высыпав получившийся порошок в рожок, я как следует утрамбовала его, как требовала того технология, нажала кнопку на кофемашине, упала в мягкое кресло в углу и закрыла глаза, наслаждаясь мерным жужжанием старушки, с усилием выдавливающей мне эспрессо.
Из-за двери высунулось круглое лицо с самым виноватым выражением, какое только может изобразить человек, не ощущающий вины, чтобы добиться своего:
— Любимая, сделаешь мне тоже кофе?
— Любимая? — у меня вырвался нервный смешок. — Ты меня вроде придушить собирался.
— Ну прости! — на пол возле меня на колени плюхнулось тело. — Я просто не выспался. Прости, прости, прости! Я так больше никогда не буду! Хочешь, сходим в ресторан? — Антон протянул ко мне руки в попытках обнять.
Я метнулась в сторону, забившись как можно глубже в кресло, лишь бы избежать отвратительного телесного контакта. Он сделал вид, что не заметил. Ха, если бы перед этим не орал, то сейчас бы уже зашелся в истерике.
— Ну и куда? — ради приличия и с целью подколоть поинтересовалась я. — В какую-нибудь пивнуху? Нет уж, иди сам!
— Что ты, любимая! Выбирай сама! Пойдем, куда захочешь!
— Допустим, — я перебирала в уме варианты, которые точно не придутся ему по вкусу, — в итальянскую кафешку на углу у метро, я уже давно хочу в нее сходить.
— Сколько раз повторять: не говори «давно хочу»! Как будто я тебя никуда не вожу! — лицо Антона снова вспыхнуло яростью.
— Все ясно, иди сам, куда хочешь.
— Нет-не-нет, извини! Я погорячился! Говорю же — не выспался… — Он наконец-то отодвинулся, и я начала нормально дышать, осознавая, что снова инстинктивно задержала дыхание при приближении врага. Он тяжело плюхнулся на свой жесткий табурет, которому никогда не изменял по утрам и заискивающе взглянул на меня. — Ты сделаешь завтрак?
Мне ужасно хотелось послать своего законного супруга ко всем чертям, а потом запустить тарелку ему в голову, но я только улыбнулась и принялась варить кашу. Выверенный рецепт: пять ложек крупы на два стакана молока и две столовых ложки сахара — по-другому он не ест. А я люблю послаще. Замерев с ложкой в руке, я украдкой взглянула на Антона, с головой зарывшегося в макбук и не воспринимавшего окружающую реальность, и всыпала четыре полных ложки сахара, тихонько улыбаясь себе под нос. Жалкое, должно быть, зрелище; но ведь должна я хоть как-то держаться на плаву в этом болоте.
Разваренная овсянка с кусочками яблока выглядела настолько эстетично, насколько вообще может выглядеть каша. Эспрессо в прозрачных чашках притягательно дымился, и со стороны можно было подумать, что на кухне царят любовь и идиллия. Что-что, а создавать иллюзию идеального мира Антон умел как никто другой.
Я исподтишка следила за его реакцией, когда он наконец-то оторвется от компьютера. Если верить часам, оставалась еще пара минут до момента, когда муж захлопнет крышку и примется завтракать. Промедления быть не могло — жизнь, выстроенная по минутам и скрупулезно записанная в ежедневник ухоженными, почти женскими пальцами, ежедневно сводилась к набору стандартных ритуалов.
И вот он — момент истины: Антон поднес ложку ко рту и принялся тщательно пережевывать кашу, будто бы разваренная овсянка в этом нуждалась. Доля секунды, и его лицо изменилось от блаженно довольного до припадочного: глаза налились кровью, рот перекосило, а между густых бровей пролегла глубокая складка. Он выплюнул кашу обратно в тарелку. Руки собрались в кулаки, и я невольно вздрогнула. Уж не перегнула ли я?
— Что это? — голос Антона больше походил на срывающийся женский визг.
— Ты о чем? — я напустила на себя небрежность, хотя сердце так и норовило выпрыгнуть из груди и скрыться как можно дальше от этого человека.
— Что с кашей? — он вкрадчиво, но с истерическими нотками повторил вопрос.
Я зачерпнула ложку овсянки и, показательно наслаждаясь, проглотила:
— По-моему, даже вкуснее, чем обычно.
— Сколько ложек сахара?
— Не знаю, не считала.
— Сколько ложек сахара, я спрашиваю? — он привстал и теперь снова нависал надо мной всей стокилограммовой массой.
— Четыре, — произнесла я шепотом, словно извиняясь, не переставая корить себя за эту реакцию. Как бы я ни хотела в такие моменты дать сдачи, закричать, кинуть чем-нибудь и сбежать, прихватив только паспорт, все мое нутро сжималось, ожидая принять удар.
— Зачем ты положила четыре? — Антон отошел, разглядывая меня со стороны и продолжая размеренно чеканить слова. Он должен был взорваться криком с минуты на минуту, и я терпеливо ждала сцену.
— Захотела послаще.
— Вот и жри свое послаще сама! — В последний момент я увернулась от летящей в меня тарелки с еще не успевшей остыть кашей, и она липким пятном размазалась по бесцветному кухонному гарнитуру.
Антон кинул на меня злобный взгляд и, буркнув себе под нос что-то вроде: «Совсем охерела, поем в кафе», удалился в спальню. Я так и замерла в кресле, с одной стороны довольная произведенным эффектом, а с другой, все внутри переворачивалось и молило меня прекратить самоистязание, именуемое в моем случае браком, и бежать как можно быстрее.
