Убийство на улице Дюма

Мэри Лу Лонгворт, 2012

Одно из самых интересных дел Верлака и Бонне – дело об убийстве руководителя кафедры теологии местного университета Жоржа Мута. Мут собирался назвать имя своего преемника, которому предстояло получить высокую должность и апартаменты семнадцатого века. Но его заставили замолчать навсегда… Конечно, у каждого человека есть враги. Однако Верлак и Бонне сомневаются, что мелкие интриги, без которых не обходится ни одно научное сообщество, могут стать мотивом для жестокого преступления. Они начинают собственное расследование и приходят к весьма неожиданному выводу…

Глава 5. Один на миллион

Слушай, — произнесла Марин. — «Наполеон однажды сказал, что самый могущественный человек во Франции — это следственный судья».

— Очень мило, — пробурчал Верлак и потянулся через нее за очками для чтения. — Хорошее настроение на целый день.

— Прекрати, я знаю, что ты заметил ошибку!

— Какую ошибку? Что это Бальзак сказал, а не Наполеон?

— Вот именно. И почему эти мои студенты не могут написать нормально? «Однажды сказал!» Он же не сказку рассказывает, а работу пишет по истории! Из каких источников он мог это взять?

— Из Интернета, откуда же еще? — предположил Верлак. — Сейчас дети в библиотеки не ходят и ничего больше не читают. Я это каждый раз вижу, когда езжу на экспрессе в Париж. Сидят и три часа играют в телефоны, потому что читать разучились. — Он отпил кофе и добавил: — А кстати, Бальзак действительно это говорил?

— В смысле?

— В смысле, он это написал? Или кто-то услышал, как он что-то такое буркнул, скажем, в Гранд-опера в мужском туалете? Есть достоверная информация?

— Слушай, ну ты зануда.

Верлак улыбнулся, притянул Марин под одеяло.

— Я есть самий сильный человек во вся Франция, — сказал он по-английски, изображая французский акцент.

Марин засмеялась и сбросила одеяло:

— А я — замученный преподаватель, которому нужно работы проверять.

— Да брось! Ты же знала, что в эти выходные у нас мини-каникулы «Верлак и Бонне». Зачем ты вообще привозила эти работы? Чувствуешь свою вину за десятинедельные летние каникулы, плюс еще десять дней ранней осенью, да две недели на Рождество, две недели на лыжах в феврале и еще две недели отпуска в апреле по причине страшной профессиональной усталости?

Марин вздохнула.

— Ты же знаешь, что я во все эти каникулы работаю, пишу и публикуюсь.

— Это да, но за твоими коллегами я такого не замечал.

Марин рассмеялась:

— А откуда тебе знать? Да вообще, поверить не могу, что мы с тобой в наши, как ты их назвал, мини-каникулы Верлака и Бонне об этом спорим!

Она хотела встать, но Верлак вскочил, схватил ее белую блузку со спинки кресла и стал ею размахивать:

— Сдаюсь! Прошу прощения! Я идиот!

— Точная характеристика, — прыснула Марин.

— Ну, видишь, в чем-то мы уже согласны. Пойдешь сегодня дегустировать вино с идиотом?

— Антуан! — возмутилась она. — Мы уже вчера ходили его дегустировать и купили!

— Но я приобрел ящик белого висанского, и все время только о нем и думаю. Все мои любимые сорта винограда, и все в одном вине — сирах, мурведр, сенсол…

— Да-да. И кариньян, и гренаш.

Верлак перестал размахивать блузкой и заморгал, уставившись на Марин.

— Ты, оказывается, слушала! Иногда мне кажется, что у тебя фотографическая память.

Марин на этот комплимент улыбнулась. Преподаватели в школе и университете ей говорили то же самое, но тут дело было не только в памяти: вино начинало ее интересовать. Ее родители никогда не проявляли интереса к лозам — это хобби у них ассоциировалось с менее интеллектуальной жизнью или же с людьми, голосующими за консерваторов. Марин подумала о «Порше» Верлака и о его крошечном багажнике.

— Ты купил только один ящик, потому что у нас уже было три из Шатонеф-дю-Пап, а машина у тебя маленькая, спортивная. Тебе минивэн нужен.

— Я правильно расслышал? — спросил Верлак, бросая блузку на кровать. — Минивэн? Мне? Клади свои работы и пойдем, а то опять проваляемся в кровати все утро, как вчера. Горничная на нас злилась.

— И куда ты будешь складывать новое вино?

— Куплю с доставкой, моя милая. — Верлак подошел к окну и раздвинул тяжелые полотняные шторы.

— Mon Dieu^[6], — шепнул он.

— Что там?

— Подойди, посмотри на наш Прованс, — ответил он.

Марин слезла с широкой кровати, поежилась от холода, подбегая к Верлаку. Он обнял ее за плечи. Они уставились на пятизвездочный вид Люберонских гор, сверкающих под солнцем снегами выступающих из тумана вершин. Долина, идущая между отелем и горами, рассыпалась на скрытые туманом зеленые полянки — и горизонтальные черты прерывались строгими вертикалями кипарисов.

Прямо за дверью поднимался и танцевал в воздухе пар. Марин с Верлаком не сразу поняли, что он исходит от подогретого бассейна.

Марин взглянула на Верлака и спросила:

— Искупаемся?

— Ноябрь же.

— Но дождя, как вчера, нет. А бассейн с подогревом. Поплаваем, вернемся сюда сам-знаешь-зачем, а потом я согласна ехать с тобой дегустировать вино — если заедем на римские развалины в Весоне.

— Поплавать — да, сам-знаешь-зачем — да, римские развалины — нет.

— Как? Разве тебе не нравятся римские развалины? — спросила Марин.

— На самом деле нет. Меня всегда одолевает зевота, и я чувствую себя виноватым. Я понимаю, что развалины — вещь важная, но я не умею видеть красоту или воображать ее в куче рухнувших колонн.

— А ты мне раньше такого не говорил. Можно я буду смотреть развалины, а ты пойдешь в средневековую церковь? Она в романском стиле, если я правильно помню. Мать о ней работу когда-то писала.

— Романском? Ладно. А потом встречаемся на этой прекрасной площади, пьем кофе и взахлеб рассказываем друг другу о том, что узнали за те два часа, проведенные порознь.

Они медленно завтракали домашними хлебцами с вареньем из ресторана, читая каждый свое. Верлак — Хемингуэя, «Праздник, который всегда с тобой», улыбаясь авторским описаниям несносной Гертруды Стайн — из тех дам средних лет, что он часто видел в магазинах «Монопри» или в почтовых отделениях. Они лезли без очереди или же громко высказывали свое мнение. Его бабушка Эммелин этот тип женщин называла «мисс Доггетс» — по имени персонажа одной из своих любимых книг. Он всегда забывал спросить, что это за книга.

— В который раз уже перечитываешь? — спросила Марин.

Верлак посмотрел поверх очков для чтения.

— Наверное, где-то в двенадцатый. Это новое издание я купил на прошлой неделе, когда был в Париже.

— Кстати, как Париж? Ты был у своих родителей?

— Нет, — ответил Верлак. Марин подумала, что так он закрыл тему, но он добавил: — Я видел Себастьяна.

Марин улыбнулась и кивнула, огорченная, что он навестил своего брата — магната недвижимости, но не нашел времени для стариков-родителей. Она этого не понимала, но по опыту знала, что спрашивать не стоит. Себе она мысленно завязала узелок — навестить сегодня родителей, когда они вернутся из двухнедельного путешествия по Сардинии. Единственная роскошь, которую они себе позволили — ночевать в сельских гостиницах, а не в палатке, как обычно.

Она окинула взглядом столовую отеля — глаженые полотняные скатерти и букеты живых цветов, — зная, что ее родители никогда в такой отель даже не заглядывали.

— Я дочитал главу, а кофе больше пить не в состоянии, — сказал Верлак. — А ты?

Марин сложила «Монд» и убрала в сумку. Верлак наклонился, взял у нее газету, увидев, что она что-то там подчеркнула. Рассмеялся:

— Ты всегда так делаешь?

— Всегда. Это для студентов. Люблю им приносить на занятия какие-нибудь актуальные новости, пусть и не по теме. Считаю, что это входит в обязанности преподавателей университета. Жаль только, что я не умею курить и отпускать на занятиях шуточки, как Ж-П.

Верлак засмеялся, вспомнив, как Марин восхищается Жан-Полем Сартром, но как при этом ненавидит сигареты.

— Таких один на миллион, — сказал Верлак, наклоняясь, чтобы взять ее за руку.

Так, держась за руки, они вышли из ресторана, разминулись на входе в гостиницу с богатым американцем, поздоровались с горничной, которая в ответ застенчиво улыбнулась. Входя в номер, Верлак вдруг почувствовал, что ему хочется сейчас оказаться подальше от отеля — и одному.

Марин тоже вдруг захотела того же. Она испытывала чувство вины, зная, что цена номера здесь равна арендной плате в деревне за месяц. И она чувствовала, что Верлак мысленно тоже не здесь, и несколько на него обиделась. Когда он сказал, что таких, как Сартр, один на миллион, у него была чудесная возможность добавить: «А таких, как ты — еще меньше».

Примечания

6

Боже мой (фр.).