Убийство на улице Дюма

Мэри Лу Лонгворт, 2012

Одно из самых интересных дел Верлака и Бонне – дело об убийстве руководителя кафедры теологии местного университета Жоржа Мута. Мут собирался назвать имя своего преемника, которому предстояло получить высокую должность и апартаменты семнадцатого века. Но его заставили замолчать навсегда… Конечно, у каждого человека есть враги. Однако Верлак и Бонне сомневаются, что мелкие интриги, без которых не обходится ни одно научное сообщество, могут стать мотивом для жестокого преступления. Они начинают собственное расследование и приходят к весьма неожиданному выводу…

Глава 12. Бедный старый Жорж

Присядьте, прошу вас, — сказал Верлак, указывая рукой на стул, но не отвечая на деланую улыбку мадам Бонне. — Это комиссар Бруно Полик.

Флоранс Бонне села на предложенный стул, поправила очки, глянув на Полика, будто чтобы лучше его видеть. Улыбнулась.

— Мы, факультет теологии, — команда пестрая, не правда ли?

Верлак скрыл улыбку, но мадам Бонне стала ему нравиться чуть больше.

— У нас действительно сложилось впечатление, что многие теологи не очень друг с другом ладят, — ответил он. — По крайней мере, из тех, что сейчас высказывались.

Мадам Бонне, не подтверждая намека судьи, продолжила свою речь:

— Это вина Жоржа Мута. — Судья и комиссар заинтересованно подались вперед. — Со своими преподавателями он играл как кошка с мышью. Меня он не трогал — думаю, слегка побаивался. — На этой фразе она широко улыбнулась. — И Леонетти, и Родье испытали сильный стресс, — добавила она. — Жорж собирался уйти в отставку в конце учебного года, и Анни с Бернаром были готовы занять его пост. Но Жорж постоянно стравливал между собой преподавателей — например, пообещает профессорскую должность одному, а потом отдаст другому. Он даже с аспирантами так поступал, тряся у них перед носом стипендией Дюма, давая смутные намеки насчет того, кому она достанется.

— Стипендия Дюма настолько престижна? — спросил Полик.

Он не добавил вслух: «Настолько престижна, что ради нее стоит убить?»

Мадам Бонне приподняла брови, посмотрела сперва на Полика, потом на Верлака.

— Вы слышали о Большой римской премии?

Верлак кивнул, но ответил Полик:

— Та, которую дают художникам и архитекторам на обучение в Риме?

— Да. Стипендия Дюма почти столь же престижна. Денежная премия в пятьдесят тысяч евро, дающая возможность учиться, квартира в Эксе — прямо под апартаментами дуайена, оплата дорожных расходов, если тема исследования уводит в Иерусалим или в Дублин, и пункт в резюме, неоценимый никакими деньгами.

— Почти наверняка обеспечивающий хорошую работу в будущем, — добавил Верлак.

— Почти наверняка.

— И с каких пор существует эта стипендия? — поинтересовался Верлак.

— С тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда отец Жюль Дюма оставил нам все свое состояние.

— Объясните, как французский университет смог сохранить работающий факультет теологии после тысяча девятьсот пятого года?

Мадам Бонне пристально посмотрела на судью и дважды подумала перед ответом. Не потому, что она его не знала, а потому, что не услышала слова «пожалуйста».

— В тысяча девятьсот пятом году, как вам известно, было провозглашено отделение церкви от государства. По всей Франции закрывались теологические факультеты — кроме Эльзаса, потому что тогда это была Германия, и вот этого маленького факультета в Эксе — благодаря действиям умелого доктора Ролана Дюма, дяди Жюля. Желающие изучать теологию должны были это делать на историческом, а то и на юридическом факультете. К счастью, семья Дюма была неимоверно богата, а деньги и в тысяча девятьсот пятом году имели вес. Не помешало и то, что один дядя являлся кардиналом, а другой политиком. Факультету предоставили автономию при условии, что он докажет государству свою полную самофинансируемость. У семьи было достаточно денег и удачных инвестиций, чтобы это оказалось возможным. Факультет предоставлял стипендию с двадцать восьмого года с перерывом на оккупацию юга Франции с сорок второго по сорок пятый.

— И сколько это еще будет продолжаться? — спросил Верлак.

Флоранс Бонне пожала плечами.

— На все Божья воля… еще много лет, наверное…

Верлак перебил:

— То есть денег остается еще прилично?

— Достаточно, — ответила мадам Бонне и прокашлялась.

— Вы — казначей комиссии Дюма, — поднажал Полик, глядя в свои заметки.

— Да. У нас в конце недели будет совещание.

Верлак понимал, что Флоранс Бонне что-то скрывает, но хотел вернуть разговор к убитому Жоржу Муту.

— Вы сказали, что ненавидели дуайена, — напомнил он.

— Ну… «ненавидела» — пожалуй, слишком сильное слово. Он не справлялся со своей работой и, мне кажется, знал это. Поэтому не гнушался манипуляциями и лживыми обещаниями, и вот это я в нем не любила. Как ученого я его тоже высоко не ставила… он публиковался редко, был специалистом по Клюни, но когда туда ездил, мне кажется, его больше интересовала не работа, а бургундское вино. Но ненавидеть — нет, пожалуй, не ненавидела.

— У него должно быть много врагов, раз он так обращался с людьми, — заметил Верлак. — Но настолько ли он был невыносим, чтобы его за это убили?

При слове «убили» мадам Бонне напряглась. Разгладились морщины на идеально загорелом лице: родители Марин любили ходьбу и обожали солнце — в отличие от своей дочери.

— В припадке ярости? — предположила она. — Вы же полицейские, вы должны знать, способны ли люди на такое.

— В припадке ярости — бывает, — ответил Полик.

— Бернар Родье на приеме был в ярости, конечно, но до припадка далеко, — сообщила мадам Бонне.

— Расскажите подробнее об этом приеме, доктор Бонне, — попросил комиссар.

— Я не знаю, о чем говорили Жорж и Бернар, мне мешала музыка. Все слышали, как Жорж кричал Бернару: «И мое решение окончательно!» — а потом Бернар ушел, хлопнув дверью. Но каждому из нас случалось хлопнуть дверью после разговора с Жоржем Мутом, и мне тоже. Потом Жорж сделал заявление, что не собирается уходить в отставку ни сейчас, ни в ближайшее время. Видимо, это он и сказал Бернару, и вот почему, как мы все решили, Бернар хлопнул дверью. Но об этом лучше спросить самого доктора Родье.

— В котором часу вы ушли с приема? — спросил Верлак.

Мадам Бонне приподняла брови, удивленная тем, что от нее требуют алиби.

— Рано, сразу после Бернара. Я была дома в половине одиннадцатого, а мой муж — отец Марин, — добавила она, будто желая напомнить судье о его связи с семьей Бонне, — уже меня ждал. Мы выпили травяного чаю, почитали еще около часа, потом потушили свет и спали до восьми утра.

— Не кажется ли вам странным, что профессор Мут покинул свою квартиру так поздно, после приема, и через весь город пошел на работу?

Флоранс Бонне скрестила руки на груди, задумалась на миг, опустив глаза к кремовой юбке.

Конец ознакомительного фрагмента.