П – 44

Миша Котин

Москва. Рубеж тысячелетий. Главный герой повести юноша, студент второго курса технического университета, стоит у кромки крыши типовой многоэтажки спального района. В приступах наркотической депрессии он вспоминает ярчайшие события угарной молодости, которые выступают проводниками к самому важному решению в его жизни. Наедине с накатывающими отходняками он поднимается на крышу панельной семнадцатиэтажки. Там наверху, решение уже принято.

Этаж 13. Девять и три четверти

Семь бутылок «Столичной», пять бутылок коньячных изделий, четыре портвяка и три бутылки «Золотого Велеса» на сдачу бережно упакованы для передачи в управление кооператива О. Ибо город держит тебя под капельницей разврата и порока и демоны трущоб пожирают тебя изнутри, накапливая отрицательную энергетику люминесцентных осветительных приборов. И только разряженный елочно-березовый воздух садового товарищества в глухом лесном массиве попускает тебя и способствует плавному очищению сознания и получению нирваны.

На первый взгляд, разницы никакой. Вроде люди те же и напитки идентичные, ну, проехал ты сотню километров от Кремля. А вот в том-то, собственно, и дело. К примеру, Гарри садился в поезд на платформе девять и три четверти и отправлялся в волшебный мир «Хогвартса». Именно так и списывались герои с тех, кто садился на вокзалах Первопрестольной и отправлялся в сказочную страну грез и фантазий. Туда, где герои нашего времени сбрасывали маски и откидывали предрассудки и не жалели себя в поисках философского камня.

Всего двадцать рублей за трансфер в оазис райского наслаждения комфорт-классом с живым музыкальным сопровождением и с ветерком в придачу.

Первый чирик я отдал уже при подъезде к Трехгорке. Взятка должностному лицу при исполнении, да еще и при полном вагоне свидетелей. Принято так: за проезд не заплатил — готовь десятку угрюмому железнодорожнику, нет денег — беги в другой вагон. Бежать на костылях нереспектабельно, поэтому я сразу занял комфортное приоконное место в середине зеленого вагона.

В районе Одинцова мое глубокое забытье прервал сиплый голос. «Сколько чудес за туманами кроется?» — пел импозантный мужчина вида «спасибо, что живой», и я под стук колес электрички задумался над этим вопросом. Сколько неразгаданных тайн и загадок таит в себе бытие человека?

К примеру, выпиваешь сто граммов — и на душе становится радужно, и ты синей птицей улетаешь за горизонт, выпиваешь четыреста — и поток мыслей устремляется в глубокие думы, а ты, как упоротая лошадь, уткнул морду вниз и тянешь свою телегу неизвестно куда. До восьмисот дошел — и грустная лошадь превращается в свиноподобное с низменным мировосприятием. А кто покрепче — тот может и за литр уйти и поползти, подобно гусенице, в земляные хоромы. Вот тебе и реинкарнация, и пространственно-временной континуум.

У меня за вечер два-три переселения всегда происходит. Есть, к примеру, один товарищ, который после пятисот говорит:

— Я, друзья, эстет и дальше употреблять в данной обстановке никак не могу.

Встает из-за стола, находит в квартире хозяйственный инструмент, будь то веник или швабра какая, и приступает к генеральной уборке помещений.

Ему говорят:

— Ты успокойся, вернись к столу, сядь, отдохни, выпей с нами.

А он:

— Наперекор принципам не пойду, нет порядка — нет душевного спокойствия, пить в такой ситуации не могу.

Другой, как через ватерлинию перейдет, встает на путь истинного мазохизма. Отзывает меня в сторону:

— Вдарь мне, товарищ, в челюсть покрепче, ибо цель моя — самопознание, и путь мой через тело мое.

После недолгих уговоров выдаю страждущему легкую пощечину. Отшатнувшись, он поднимает на меня грустные глаза.

— Это так ты меня уважаешь? Это так ты ко мне относишься? А я думал — у нас дружба…

— Конечно, дружба, — в недоумении говорю я.

— Тогда и сделай это равносильно нашим взаимоотношениям, — говорит он, принимая стойку супергероя «Марвел», широко расставив ноги и подняв от локтей крепко сжатые кулаки. Правый боковой приходится по физиономии товарища, который на секунду оседает, а затем резко подскакивает.

— Спасибо, дружище, — держась за перекошенную челюсть, говорит он, — вот теперь пойдем на брудершафт по одной.

И превращаются гордые в смиренных и скромные в развратных, и мизантропы призывают к гуманизму, и атеисты осеняют себя крестным знамением! Вот такие чудеса в густом тумане табачного дыма мы наблюдали долгими кухонными вечерами на заре подъема с колен матушки России.

Визг колесной пары вернул поток мыслей в суровую подмосковную действительность. Интеллигентный мужской голос объявил о завершении легендарного маршрута строго по расписанию, и, отблагодарив артиста десятирублевкой, я двинулся навстречу утренней заре.