Двенадцать прикосновений к горизонту

Михаил Самарский, 2018

«Друзья, ни в коем случае не повторяйте то, что я совершил на прошедших новогодних каникулах. Это очень опасно! Если бы мне сейчас предложили снова проделать автостопом путь из Москвы в Ростов-на-Дону, то вряд ли бы я рискнул и согласился повторить… Стоп! Конечно же, я вру. Повторил бы! Причём повторил бы не задумываясь. Я почему поехал в этот… Ростов? Не ради каких-то дурацких приключений. Девчонка моя, Маша, живёт там. Соскучился я по ней жутко, вот и рванул. Понимаете? Вы никогда об этой истории и не узнали бы, но она оказалась настолько сумасшедшей, что не расскажи её вам – я бы чувствовал себя мошенником. Серьёзно говорю: такие истории скрывать нельзя».

Прикосновение первое

До трассы «Дон» я добрался без проблем — общественного транспорта полно: маршрутки, электрички, автобусы. Разыскал придорожное кафе и стал присматривать машины с номерами, на которых регион обозначен числами 61 или 161 — это Ростовская область. Первые две попытки уехать оказались неудачными. В первой машине просто не было места. Второй водитель оказался на редкость подозрительным и ворчливым. Если честно, я, ещё не заговорив с ним, знал, что тут голый номер. Не знаю, то ли это интуиция, то ли я и впрямь взрослею и набираюсь жизненного опыта. Харя у него была такая… знаете… вот даже слова не подберу… или вот, вспомнил: ехидная. Прежде чем задать мне вопрос, он покрыл своей нижней губой верхнюю так, что усы его стали похожи на старую и заезженную сапожную щётку.

— Кто ты такой? — освободив верхнюю губу, спросил дядька.

— Ну как это кто? — Пожал я плечами и хмыкнул: — Человек…

— Вижу, что не обезьяна, — буркнул водитель. — Куда едешь и зачем?

— К родственникам, — отвечаю.

— А почему сам? Почему на попутках? Где твои родители? — Мужчина нахмурил брови и, скривившись, зачем-то стал теребить свой подбородок.

— Понимаете, родители уехали в отпуск, а я… это…

— Тайком, что ли, лыжи навострил?

— В смысле? — спрашиваю.

— В прямом! — повысил голос водитель. — Тайком от родителей едешь?

— Ну, в общем-то, да, — признался я.

— Это плохо. Не возьму я тебя, — отрезал мужчина.

— Ну почему, дядь? — попытался я его разжалобить. — Пожалуйста. Понимаете… понимаете…

— Ничего я не понимаю. Ремня бы тебе всыпать, чтобы ерундой всякой не страдал. У меня двое таких, как ты. Вот если бы они так поступили, точно получили бы ремня. Понял? Так что иди, парень, не пудри мне мозги. А лучше сразу поезжай домой. Не ищи на свою… задницу приключений.

Я отошёл в сторону, не стал больше его уговаривать. Понял, что бесполезно. Мой дед в подобных случаях шутит: «Поливай, не поливай — не растут зимой опята!».

«Что же за невезуха такая? — думаю я. — И сегодня уехать не удастся, что ли? Всё-таки как в этом отношении хорошо быть взрослым. Сунул голову в окошечко кассы, внятно произнёс название пункта назначения, выложил денежку, получил билет и поехал, куда твоя душа желает. А здесь ходишь, унижаешься, пресмыкаешься: дяденька-тётенька, возьмите, пожалуйста, я хороший, я пригожий… Тьфу, как всё это надоело! Прямо начинаешь ненавидеть свои «детство, отрочество, юность», вместе взятые.

И тут из кафе вышел ещё один водитель. Что ни говорите, а в который раз убеждаюсь, что доброго человека видно издалека. У него и лицо по-другому слеплено. Эдакое, знаете, морщинисто-лучистое. Серьёзно говорю. Морщины, они ведь разные бывают. Есть такие, что взглянешь на лицо, и сердце не то что в пятки уходит, а проваливается сквозь землю. А есть вот такие, как у этого мужика: пока он шёл к автомобилю, я заметил, как его морщины излучают свет. Лицо у него было добрым и, я сказал бы, реально сияющим. Он подошёл вразвалку к грузовику, на лобовом стекле которого была прикреплена большая табличка с надписью «ПУСТОЙ», а на носовой части кабины вместо марки автомобиля Кам АЗ красовалась аббревиатура неведомого никому автозавода «КАЗАК». Водитель нажал на кнопку сигнализации. Я не удивился, когда шофёр сразу согласился взять меня, настолько это было естественным. Чуть погодя выяснилось, что с ним должен был ехать ещё кто-то, но он то ли заболел, то ли остался в Москве на новогодние праздники. Получается, водитель ехал один. И, как мне показалось, он даже обрадовался, что у него теперь появился неожиданный попутчик.

— А сколько вы с меня возьмёте? — робко спросил я.

— А сколько есть? — прищурился водитель.

— Ну, тыща, — говорю.

— Маловато, — отвечает водитель и улыбается.

— А сколько вы хотите? — опешил я.

— Миллион! — громко рассмеялся мужчина, но тут же, похлопав меня по плечу, добавил: — Ты что, пацан, таксиста во мне увидел? Так вроде шашечек на двери нету. Давай залазь в кабину, миллионер! Поехали!

Как я обрадовался! Ловко запрыгнул вовнутрь. В кабине было тепло и уютно. Не кабина, а маленькая квартирка. Серьёзно, чего там только нет. За сиденьем — «спальник»: настоящая кровать с подушкой и одеялом. И шторки, одни — на окне, другие отделяют «спальню» от «рабочего кабинета». В «кабинете» на лобовом стекле, в левом углу от водителя, я заметил фотку девушки. Ну, там, где обычно шофёры талон техосмотра вставляют. Знаете? «Наверное, дочка», — подумал я. Посередине стекла болтался на прыткой резинке крошечный смешной гномик. Внизу с моей стороны — упомянутая табличка. В верхнем правом углу лобового стекла — блестящий «паучок» с множеством лап, но одна из них, слишком длинная и вертлявая, касалась нижней кромки. Я пощупал указательным пальцем «брюшко паука» и вопросительно взглянул на водителя.

— Камень прилетел, — вздохнул водитель. — Приеду домой, нужно будет стекло менять. Иначе техосмотр не пройти.

— А это кто у вас на фотке? — спросил я.

— Дочка, — ласково произнёс водитель. — Лапушка моя.

— Я так и подумал, — говорю. — Красивая.

— Догадливый ты, хлопец. Тебя как зовут-то? — спросил водитель.

— Миша, — отвечаю.

— А меня Фёдором. Захочешь вздремнуть, — кивнул он назад, — пожалуйста! Только ласты снимай.

Я рассмеялся:

— Какие же это ласты, дядь Федь? Это угги.

— Да мне побоку, — махнул он рукой и завёл двигатель, — я любую обувь ластами называю. Ну что? С Богом?

— Угу, — закивал я. — С Богом!

Шофёр перекрестился, включил передачу, и сзади нас протяжно скрипнул полуприцеп. Водитель ловко объехал стоящий на обочине напротив кафе самосвал и вырулил на дорогу. Я обратил внимание на его левую руку. Средний и указательный пальцы с внутренней стороны были коричнево-жёлтыми от табака. «Наверное, левша», — подумал я, но ошибся. Позже я понял, почему Фёдор держит всегда папиросы в левой руке: во время езды удобнее стряхивать пепел в окно. А пепельницей в машине он не пользовался. Остальные пальцы на его руках были испещрены тёмными узорами. Я не раз замечал, что у водителей большегрузных машин именно такие пальцы, словно разрисованные чёрной краской.

— Музыку любишь? — спросил он.

— Люблю, — отвечаю.

— Какую?

— Да разную, — говорю, — мне всё равно.

— Хорошо. В дороге послушаем. Ты хоть расскажи о себе. Да, кстати, у тебя документы какие-нибудь есть? — вдруг спохватился водитель.

— Есть, — похлопал я себя по груди в том месте, где находился внутренний карман куртки, и добавил: — Ксерокопия свидетельства о рождении.

— А паспорт? — удивился он. — Паспорта нет, что ли?

— Мне ещё рано, — расплылся я в улыбке. — Паспорт в четырнадцать выдают. А мне только тринадцать…

— Опана, — вздёрнул брови водитель и нажал на тормоза, — э-э-э, парень, это другой коленкор…

— Что значит другой? — испугался я. — Разве это важно?

— Да мне-то всё равно, — ухмыльнулся Фёдор, остановив грузовик на обочине, — а менты проверят, что будешь говорить?

— Ну-у, — я замялся, — как что? Скажу: еду к родственникам в Ростов-на-Дону Новый год встречать. А что, нельзя?

— Встречать Новый год? Можно! А вот ехать в такую даль одному тебе нельзя, тем более в тринадцать лет. Что будем делать?

— Дядь Федь, — взмолился я. — Ну что мы, не объясним им? Они тоже люди. Придумаем что-нибудь. Меня же там ждут, понимаете. Хотите, дам эсэмэски почитать?

— Да что мне твои эсэмэски, Миха? Если хочешь что-то придумать, так придумывай сейчас, а не тогда, когда тебя загребут. Что замолчал? Давай-давай!

— Что давать-то? — не понял я.

— Ну ты кадр, Миша, — рассмеялся водитель. — Легенду, говорю, давай. Кино видел, как разведчиков в тыл к врагу забрасывают? Там у каждого своя легенда. Вот и ты соображай свою легенду.

— Я же не к врагам в тыл еду, — возразил я.

Но шофёр, посерьёзнев, прикрикнул:

— Ты давай не спорь со мной. Придумывай легенду или дуй обратно в кафе. Я тебе объясняю: если менты что-то заподозрят, они тебя арестуют и переправят домой. Дома-то знают, где ты путешествуешь?

— Нет, — говорю. — Думают, что я у друга на даче.

— Ну вот видишь, ещё и меня могут напрячь за то, что вывез тебя за пределы Московской области.

— А может, мне в спальнике спрятаться и носа не показывать? — предложил я.

— Не пойдёт, — замотал головой Фёдор, — если обнаружат тебя в кабине, ещё хуже будет. Могут такого нагородить, что будешь потом век оправдываться. Они же спрашивают, с кем еду. Ты что предлагаешь, врать им? Нет, это не вариант. Ты это… лучше скажи так: живёшь в Ростове, у тебя же в свидетельстве о рождении штампа прописки нет, дескать, сейчас каникулы, приезжал в Москву к другу. Не один, а, допустим, с бабушкой или дедушкой. Далее так: тебя оставили в Москве на праздники, ну там, на ёлку сходить, туда-сюда, а бабушка уехала. Должна была приехать, забрать после Нового года. А тут, мол, соседи позвонили, бабушке плохо, вызвали скорую, увезли в больницу, ну, типа боты уже надувает…

— Что надувает? — округлил я глаза. — Не понял. Какие боты?

— Вот тормоз, — ухмыльнулся он, — ну, я к тому, что бабушка умирает в больнице…

— Моя?

— Ну не моя же! Ты что, Михаил, так притормаживаешь? Чтобы тебя не задержали, нужно ментам рассказывать что-нибудь жалостливое и правдоподобное.

— Вы считаете, что бабушка умирает — это правдоподобно? — усомнился я.

— Конечно, — хмыкнул Фёдор, — бабушки все рано или поздно боты… в смысле умирают.

— Не накликать бы беду, — тихо сказал я. — Как-то страшно мне говорить такое о своей бабушке.

— Ты ещё и суеверный? — рассмеялся шофёр. — Ну ты даёшь! Да речь-то идёт не о твоей бабушке, а о вымышленной старухе. Твоя бабка где живёт?

— В Подмосковье, — отвечаю.

— Ну вот, — смеётся он. — А бабушка из легенды — в Ростове. У тебя есть бабушка в Ростове?

— Нет, — замотал я головой.

— Ну вот и всё, — хлопнул меня по плечу Фёдор, — значит, ни на кого не накликаешь. Понял?

— Понял, — отвечаю.

— Ну-ка повтори, — потребовал он. — Только с выражением, так, словно ментам рассказываешь…

Я, нахмурившись, повторил легенду и тяжело вздохнул.

— Ладно, пойдёт, — махнул рукой водитель и, тронувшись, добавил: — Только, когда будешь говорить, морду покислее делай. А то будто стихотворение под ёлкой рассказываешь.

— Хорошо, — буркнул я.

— Так, ну что? Врубай музон, что ли, — предложил Фёдор.

— Радио? — спрашиваю.

— Ну да, пока от Москвы далеко не отъехали, можно что-нибудь найти. Там в бардачке и диски есть, но меня уже от них тошнит. Всё на сто рядов переслушал. Наизусть знаю…

— А у меня тоже диски есть! — вспомнил я и полез в рюкзак.

— О! — обрадовался Федя. — А ну покажи, что там молодёжь сейчас слушает?

— Да это не молодёжь, — рассмеялся я. — Это дед мне купил. Он слушал лет, наверное, сорок назад. Прикольная музыка.

— Серьёзно? — удивился он. — Дай-ка взгляну.

— Вот, смотрите, — я протянул ему три диска Pink Floyd, Deep Purple и Uriah Heep.

— Ни фига себе, — присвистнул водитель. — Здорово! Мы тоже в молодости это любили. И как тебе? Нравится?

— Угу, — кивнул я.

— Но ты знаешь, Михаил, такую музыку нужно не за рулём, конечно, слушать. Согласен?

— Согласен, — кивнул я и, протягивая ещё один диск, добавил: — У меня вот что ещё есть.

— О! А это кто? — Федя прочитал вслух. — Юрий Купер, «Я помню…». Что-то я такого певца ни разу не слышал. Новый, что ли?

— Это не певец, — говорю. — Это художник. Очень известный.

— Ничего не понимаю, — нахмурил брови шофёр. — Художник? Но это же музыкальный диск?

— Ну да, — улыбнулся я. — Просто он любит петь, ну и записал диск. Юрий Леонидович дружит с Александром Маршалом, а у того своя студия. Вот они и записали двенадцать песен. Это некоммерческий проект. Читайте, что здесь написано: «Только для друзей, не для продажи».

— Ясно, — кивнул Федя, — как красиво оформлено. Прямо загляденье…

— Ну так художник же, — говорю.

— Слушай, — воскликнул он — а ты откуда всё это знаешь?

— Юрий Леонидович — друг нашей семьи. Он у нас бывает в гостях, а мы — у него.

— Тогда понятно. А ну-ка поставь диск. Песни-то хоть классные?

— Старинные, — говорю.

— Романсы?

— Нет, — рассмеялся я. — Такие, военные, что-то типа шансона.

— Давай послушаем. Любопытно очень. Сколько ему лет?

— Под семьдесят, — отвечаю. — Он на моего деда похож.

— Ха! — хмыкнул Фёдор. — Деды все друг на друга похожи… Ну, врубай. Послушаем.

Я включил проигрыватель. Может, вам повезёт и вы когда-нибудь станете счастливым обладателем такого уникального диска. Когда услышите голос Юрия Леонидовича, вы согласитесь со мной: такой голос может принадлежать только художнику. Ни певцу, ни актёру, ни… словом, только художнику.

«В ту ночь я почему-то вспомнил деда. Дед, который казался мне волшебником. Но почему-то он умер. И соседи поручили мне нести венок на кладбище. Я шёл впереди процессии обитателей коммуналки и плакал. Мне не верилось, что я больше не увижу этот серебристый, пепельный, волшебный конус. В ту ночь я вдруг вспомнил и открыл для себя мой мир — мир, от которого мне уже не уйти. Надо созерцать, думал я, то есть смотреть долго-долго, всматриваясь в почти невидимое… За окном светало, и всё становилось более ясным и очерченным. Мне было страшно, что скоро наступит утро. Я закрыл глаза и лежал, прислушиваясь к тихому и ровному дыханию…»

Тёплый ветер дует, развезло дороги,

И на южном фронте оттепель опять.

Тает снег в Ростове, тает в Таганроге,

Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.

Об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах

Где-нибудь когда-нибудь мы будем говорить.

Вспомню я пехоту и родную роту

И тебя за то, что ты дал мне закурить.

Давай закурим, товарищ, по одной,

Давай закурим, товарищ мой…

Взглянув на своего спутника, я вдруг увидел, что по его щеке катится слеза. Я сделал вид, что не заметил. Не всегда можно и должно смущать беззащитных взрослых. Им лишь кажется, что они хозяева жизни и знают больше нас, своих детей. Но это не так; на самом деле взрослые — просто выросшие дети. Они точно такие же, как и мы, только у них проблем больше.

Я: Как ты там, милая?

Маша: Всё хорошо. Как ты?

Я: Уже еду.

Маша: На чём?

Я: Большой грузовик. Водитель — ростовчанин.

Маша: Долго ехать?

Я: Не знаю. Но говорит: утром по-любому будем в Ростове.

Маша: Очень переживаю.

Я::)

Маша: Жду:)

— Эсэмэски строчишь? — спросил Фёдор, дослушав песню.

— Угу, — кивнул я.

— Любовь-морковь? — рассмеялся он.

— Ну… типа, — уклончиво ответил я.

— У меня тоже в молодости как-то эсэмэски приключились. В армии, 1978 год.

— Шутите, — не поверил я. — Разве в 1978 году были эсэмэски?

— У меня были, — уверенно сказал водитель. — Не веришь?

— Ну, — пожал я плечами, — как-то… это…

— Что «ну», что «ну»? — рассмеялся он. — Слушай, салага.

— Как вы сказали? — насторожился я.

— Салага! — повторил он. — Не обижайся, это не обидное слово. Так обычно молодых в армии называют, но без злобы, любя, по-дружески.

— Понятно, — кивнул я и подумал: «Чую, с дядей Федей мой лексикон расширится основательно».

— Ну так вот, — продолжил мой спутник, — слушай: нас после учебки (это в армии типа школы) откомандировали в другую часть. Сутки ехать в поезде. Плацкарта. Народу как селёдки в бочке. А напротив меня ехала очень симпатичная девчонка. Я к ней и так и этак, а она ноль внимания. Всё косится на какую-то старуху. Как потом оказалось, это её бабка. Думаю: как же мне познакомиться с девушкой? Красивая. Думал, думал и придумал. У меня в вещмешке лежал блокнот. Чистый, ни одной записи — друг перед расставанием в учебке подарил на память. Ну, я достаю блокнот и пишу в нём: «Ты мне нравишься. Давай знакомиться. Фёдор». Старуха носом куняет, то есть дремлет. Я подвинул блокнот девушке. Та, видя, что старушка посапывает, пишет мне в ответ: «Я с бабушкой. Лариса» — и подвигает мне блокнот. Ну и понеслось. Блокнот туда-сюда, туда-сюда… Чем не эсэмэски?

— Да, — согласился я, — очень похоже.

— Ну а я тебе что говорю? Слушай дальше.

«Куда едешь?»

«В Свердловск» (это бывший Екатеринбург).

«Лора, сколько тебе лет?»

«Семнадцать. Только не называй меня Лорой. Терпеть не могу».

«Хорошо. А как тебе нравится?»

«Просто Лариса…»

«Лариса, у тебя парень есть?»

«Был, да сплыл».

«Что случилось?»

«Поссорились».

«Бывает, но ещё помиритесь».

«Нет. Уже не помиримся».

«Всё так серьёзно?»

«Да…»

«А со мной хочешь дружить?»

«Федя, какой ты быстрый!»

«Так я же солдат. Некогда тары-бары разводить. Я тебе нравлюсь?»

«Не знаю».

«А ты мне очень нравишься. Я о такой девчонке мечтал».

— Это вы что? — спрашиваю я у дяди Феди. — В смысле по уху ей решили проехать?

— Миха, ты что? — Водитель даже на мгновение оторвал взгляд от дороги. — Ну ты даёшь. Понравилась она мне. Врубаешься?

— Ой, извините, — смутился я. — Думал, что просто прикалываетесь. А разве вас никто в армию не провожал?

— Почему провожал-то? — передразнил он меня. — Провожала…

— Ну да, извините, оговорился.

Я так понимаю, с этим дядей Федей ухо нужно держать востро. Ничего не пропустит, обязательно передразнит, подколет.

— Провожала, только я и учебку не успел окончить, как она замуж вышла. Мать приезжала ко мне в часть. Говорит: сынок, крепись, Наташка твоя замуж выскочила. А что мне крепиться? Я в армию уходил, знал, что она не дождётся.

— Почему? — удивился я.

— Ну, знал… Рано тебе ещё об этом рассуждать.

— Хм, рано, — усмехнулся я. — Это ещё почему?

— Так, Миха, дальше мои эсэмэски слушаешь или нет?

— Слушаю, слушаю, — спохватился я, испугавшись, что Федя прекратит рассказ. А ведь интересно — жуть! Вы когда-нибудь читали эсэмэски семидесятых годов прошлого века? Читайте дальше.

«Ой, хватит врать-то!»

«Серьёзно, Лариса!»

«Ещё расскажи мне сказку про любовь с первого взгляда».

«Лариса, ты целоваться умеешь?»

«Ты на что намекаешь?»

«Не намекаю, просто спрашиваю».

«Ой-ой! Хитренький какой!»

«Смотрю на твои губы, и аж сердце останавливается».

«Фёдор, прекращай!»

«Пойдём в тамбур».

«Зачем?»

«Поцелуемся».

«Нет».

«Лариса, можно ещё разок спросить: я тебе нравлюсь?»

«Ну, да…»

«Я жду тебя в тамбуре…»

— В общем, пришла Лариска.

— И что? — замер я. — Дальше что? Вы хоть поцеловались-то?

Фёдор громко рассмеялся. Долго утирал слёзы. Потом, откашлявшись в кулак, сказал:

— А дальше, Миха, мы целуемся с ней уже тридцать два года.

— Ни фига себе, — я от неожиданности даже подпрыгнул. — Так, значит, вы поженились?

— Нет, — съязвил он. — Всё по тамбурам прячемся.

— Круто, — облегчённо вздохнул я. — Приеду, Машке расскажу. Потрясная история. Потрясная и трогательная очень…

— Слушай, Михаил, — водитель вдруг резко сменил тему. — А ты ведь так и не рассказал мне ничего. Кто, откуда, куда едешь, к кому. Или это секрет?

— Да никакого секрета нет, — отвечаю. — Что рассказывать? Живу и учусь в Москве. В Ростове у меня девчонка живёт. Последний раз виделись летом, вот и решил, пока каникулы, съездить в гости.

— А родителям почему не сказал? — удивился Федя.

— А что я им скажу? Влюбился? — ухмыльнулся я.

— Да хоть бы и так. А что тут такого?

— Да ничего, но… — Я задумался.

— А что «но»? Родителям нужно правду говорить, — вздохнул он и мельком взглянул на портрет девчонки. Видимо, не всё так радужно у него с дочкой.

— Могут же быть и секреты? — возразил я.

— Да какие, на хрен, секреты могут быть от родителей? Вы одного не можете понять, — Фёдор постучал себя пальцем по лбу, — родители всё это давно прошли и… Как бы тебе доходчивее объяснить? Вот смотри: бывает, ты принял решение, а потом выясняется, что ошибся? Решение оказалось неправильным или не совсем верным. Бывает?

— Бывает, конечно, — кивнул я.

— А если бы ты посоветовался с родителями или, допустим, с дедом, бабкой, то мог бы и не ошибиться. Но тут другая загвоздка. Вы, даже когда советуетесь, иногда не всё говорите. То есть и совет хотите получить, и ещё приврать слегонца. А чтобы правильный совет дать, я как отец должен знать правду, а не фантазию. Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул я и, набравшись смелости, спросил: — Вы дочку вспомнили?

— Ну а кого же? Нетрудно догадаться. Такая врунья стала, уму непостижимо. И, главное, врёт даже тогда, когда врать-то вовсе и не нужно, то есть так, по инерции. Скажи, ты часто врёшь родителям?

— Бывает, — признался я.

— А зачем?

— Разные ситуации бывают, — отвечаю я уклончиво.

— А не пробовал вообще не врать?

— Пробовал, — говорю.

— И что?

— Хотите откровенно, дядь Федь? — улыбнулся я.

— Хочу! — воскликнул водитель. — Хочу, Миха.

— Понимаете… — начал я, но осёкся: — Только без обид, ладно?

— Договорились! — сказал Фёдор и протянул мне руку.

— Конечно, — продолжил я, пожав руку водителю, — взрослые хотят слышать от нас всю правду. Но, во-первых, взрослые и сами иногда привирают, а во-вторых, чтобы мы говорили вам стопроцентную правду, мы должны быть уверены, что не сделаем себе хуже.

— Это ещё как? — удивился он.

— Недавно один мой знакомый из нашей школы признался родителям, что несколько раз пробовал курить травку…

— И что?

— Все осенние каникулы дома просидел. Ни в кино, ни гулять, ни даже к девчонке не отпустили. Вот и говори правду после этого. А ведь родители сами и не догадывались, что он уже курил с пацанами. Понимаете?

— Строгие, наверное, родители? — спросил Федя.

— Слишком строгие, — поправил я. — Так нельзя. Он же больше им ничего не скажет. А вы бы что сделали?

— Блин, — тяжело вздохнул он, — вопрос непростой. Если бы только покурил, это одно. Но тут… эта гадость… Это же… это трагедия для родителей.

— Какая трагедия? Он же сам признался… Зачем было его унижать после этого? Ну, поговорите с ним, объясните, что почём. Мы не тупицы… Мы всё понимаем. Вы что, думаете, я не знаю, что это такое? Или не понимаю, что это может привести к тяжёлым последствиям? Понимаю. И приятель мой понимал. Но ошибся. Кто не ошибается? Так он сам пришёл и во всём сознался. В результате чуть со своей девчонкой не поругался.

— А девчонка тоже курила? — вздёрнул брови Федя, да так смешно, что я не сдержался и прыснул в кулак.

— Ну при чём тут «курила»? — говорю. — Она на все каникулы осталась одна. Подружки с пацанами, а она, как вдова, ходит одна. Ни в кино, ни потусоваться.

— А-а, ты в этом смысле. Ну да, это не совсем «гуд». Тут я с тобой согласен. Хорошо. А вот ты что бы сделал на месте родителей своего приятеля?

— Если честно, ничего.

— Нет, ну это не разговор, — махнул рукой мой спутник. — Как это ничего? Может, ещё по головке его погладить?

— Да, — решительно ответил я. — Погладить! Ну, дядя Федя, как вы не поймёте? Он сам рассказал! Понимаете? Сам пришёл и всё выложил. Если говорить по справедливости, то родители не имели права его наказывать. Потому что ничего не знали. А потому должны были похвалить или, как вы говорите, по головке погладить за правду, а потом читать лекции. В самом деле, я по себе знаю: лучше с меня слово взять, что я больше не сделаю то или иное, чем ругать и наказывать.

— Ты смотри, — хмыкнул он, — а ты гусь не простой.

— Ну вот, — нахмурился я, — и откровенничай с вами после этого…

— Обиделся, что ли? — Водитель слегка толкнул меня в плечо. — Ладно, чего ты. Я шутя. Не дуйся, больше не буду обзываться.

Немного помолчав, я спросил:

— А вы как поступаете с дочерью? Как её зовут?

— Светка, — сказал Фёдор и, почесав макушку, добавил: — Тоже иногда гулять не отпускаю. Но ей скоро шестнадцать. Как её накажешь? Не ремнём же… Да и девка всё-таки. Чёрт его знает, как правильно… Да… Но я с тобой согласен, Миха, что за правду наказывать нельзя. На сто процентов согласен.

Какое-то время мы ехали молча. Фёдор о чём-то крепко задумался, а потом вдруг сказал:

— Ладно, Миха, откровенно, так откровенно. А как ты относишься к наказанию, допустим, ремнём? То есть к физическому наказанию?

— Плохо, — ответил я. — Очень плохо.

— А как же Библия?

— А что, в Библии рекомендуют лупить детей ремнём? — удивился я.

— Ну, образно. Там вроде как пишется: мол, не хочешь потерять сына своего — не жалей розг для него.

— Не знаю, — продолжил я. — Вы хотели услышать моё мнение? Я лично против такого наказания. Мне кажется, взрослые должны уметь объяснять словами.

— Ну а если дитя слов не понимает? — насупился Федя. — Вот тебя наказывали ремнём?

— Было пару раз, — признался я. — Но… сдаётся, отец сам потом сильно жалел об этом. Я пришёл к такому выводу: если ребёнок не понимает слов, значит, либо взрослые не те слова говорят, либо сами не знают, чего хотят от ребёнка.

— Это ещё как? — вздёрнул брови мой собеседник.

— Я пока не могу это объяснить, — честно сказал я. — Эта мысль у меня где-то внутри сидит. У меня есть знакомые сверстники, которых родители постоянно наказывают физически.

— И что они, твои сверстники, говорят? Помогает?

— Не-а. Некоторые даже назло что-то не так делают. Так и говорят: если бы попросили по-доброму, я бы послушался.

— Но ведь не все такие, верно? Кто-то же делает выводы? Понимает, что, если что-то не так, получит. А как ещё добиться послушания?

— Какие выводы, дядь Федь, — возразил я. — Это послушание вынужденное. Лупить ребёнка ремнём — это значит унижать его. Понимаете?

— Ну, это ты лишка хватил. При чём тут унижение?

— Самое настоящее унижение. Взрослый просто сильнее, вот и машет ремнём. А представьте ситуацию, когда силы равны. Стал бы отец бить ребёнка? Почему взрослых детей не лупят? Потому что можно и сдачи получить. Правильно? А слабого можно наказывать и не бояться последствий. Да, пацан или девчонка, конечно, сделают вид, что послушались, и будут стараться соблюдать указания, но это не из-за того, что они стали лучше и сознательнее. Нет. Просто они боятся. То есть родители делают из них трусов. Но, извините, уважения ремнём вы всё равно не добьётесь. Вы знаете, что я заметил? Те дети, которых наказывают физически, они какие-то не такие…

— В смысле? — перебил он меня. — Что значит не такие?

— Ну как бы вам правильно сказать. Хитрые, что ли. И подленькие, изворотливые. Они никогда не говорят прямо, всегда намёками. А если что-то натворят, начинают валить на других. То есть они правды боятся как огня.

— Правды, говоришь, боятся, — усмехнулся он. — Ну а ты вот зачем наврал своим, что поехал к другу? Ты правильно поступил?

— Неправильно, — согласился я. — Но я по приезде всё равно расскажу своим, что ездил в Ростов. Не стану врать. А наврал потому, что никто меня не отпустил бы.

— Ну, и ты считаешь это нормальным? — язвительно спросил Фёдор.

— Нет, конечно, — нахмурился я. — Но… так вот вышло. Что теперь делать? Приеду, покаюсь.

— А не боишься, что отец всыпет? — спросил он.

— Ну, за такое может, наверное, и всыпать. Но вряд ли. Я думаю, отец поймёт меня. Нет, точно не всыпет. Я уверен. Но разговор, конечно, будет тяжёлым. — Я вдруг рассмеялся.

Шофёр посмотрел на меня изумлённо и сказал:

— Вот дурачок. Ну что с вами делать? Говорит, что будет разговор тяжёлым, а сам хохочет.

— Ну а что мне теперь делать? — развёл я руками. — Плакать? Мне сейчас главное — Машку увидеть. А потом будь что будет. В любом случае я не жалею, что поехал.

Шофёр, потянувшись за пачкой сигарет, спросил:

— Не балуешься?

— Нет, что вы, — смутился я.

— И не пробовал ни разу?

— Пробовал, но мне не понравилось.

— И правильно, — подмигнул мне водитель, — лучше и не начинай. Такая зараза, хрен потом отвяжешься.

— А вы зачем начали? — спросил я.

— Потому что дураком был, — хмыкнул Фёдор. — Всё скорее хотелось стать взрослым. И вот уже тридцать пять лет дымлю. Сам ненавижу эту гадость.

— Так, если ненавидите, бросьте, — рассмеялся я.

— Э-э-э, братко, было бы так просто, давно бы уже бросил. А тут ещё работа такая. Не будешь курить — уснёшь за рулём и нырнёшь в кювет.

— Это правда, что водитель может за рулём уснуть? — спросил я с удивлением. — Я слышал об этом, но думал, что это шутка.

— Правда, правда, Миха, — тяжело вздохнул он, видимо, что-то вспомнив. — Чистейшая правда.

Конец ознакомительного фрагмента.