Большая волна любви

Михаил Самарский

Много ли на свете написано хороших историй о первой любви? Конечно! И в этом сборнике только такие. Вы прочитаете две трогательные истории Михаила Самарского о прекрасном чувстве, которое переполняет сердце: «Большая волна в гавани», «#любовь, или Невыдуманная история». В первой повести рассказывается о Михаиле Рассказове, который по настоянию родителей становится студентом факультета японоведения. Учеба не приносит ему удовлетворения, но однажды преподаватель предлагает Михаилу поехать в Японию по программе обмена. Там Михаил встречает Юми – девушку, которая покорила его своим танцем. Это могла бы быть милая история любви, если бы не цунами, в миг разрушившее всё… Во второй истории вы узнаете о том, как Андрей Неверов влюбился в Настю Широкову, и та полюбила его в ответ. Но Света, подруга Насти, тоже оказалась неравнодушна к Андрею. Можно ли влюбить в себя человека или лучше спокойно отпустить его и осознать, что рядом есть именно тот, кто ответит тебе взаимностью?..

Большая волна в гавани © Михаил Самарский, 2021

#любовь, или Невыдуманная история © Михаил Самарский, 2020

© А. Гайворонская, иллюстрация на обложке, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Большая волна в гавани

Оксане Пушкиной посвящаю

Глава 1

Не так уж и редко человек случайно оказывается в нужное время в нужном месте, а тысячи дорог сходятся в одной точке.

Михаил открыл глаза, нащупал под подушкой телефон. На часах было девять утра. Учитывая, что он лег далеко за полночь, он мог бы еще часок-другой смело поспать. Но, увы, привычка вставать рано сделала свое дело. Она плевать хотела на выходной день. Михаил откинул одеяло, сел на кровати и, запустив руки в черные как смоль кудри, взъерошил их. Пол приятно холодил ступни. После сна тело затекло, и Михаил потянулся с наслаждением, до хруста в костях. Разминая шею, он покрутил головой из стороны в сторону. Взгляд упал на блокнот, который лежал на тумбочке. Михаил взял его и принялся листать и рассматривать рисунки. Некоторые вызывали улыбку, другие, наоборот, заставляли хмуриться. Работы вызывали совершенно разные эмоции, ведь каждая была отражением того или иного события, происходившего в жизни Михаила.

«Чистых листов осталось раз-два и обчелся, придется скоро заводить новый блокнот. Интересно, сколько у меня скопилось их за все эти годы? Надо бы посчитать как-нибудь», — подумал Михаил.

Он взял с тумбочки небольшое серебристое ведерко, из которого частоколом торчали карандаши. Вытряхнул содержимое на постель и с трудом отыскал огрызок черного графитового карандаша.

«И он тоже заканчивается», — цыкнул от досады Михаил.

Он выдвинул ящик тумбочки, достал темно-серую коробку. На крышке красовался ярко-красный логотип известной швейцарской марки, выпускающей товары для художников. Михаил открыл ее и с сожалением обнаружил, что она пуста. Хоть он и не был профессионалом, но отдавал предпочтение качественным карандашам, рисовать которыми ему нравилось больше всего.

— Ну что ж, придется снова сделать вылазку в художественный магазин, — сказал он вслух, нарушив тишину.

Рисование было его хобби, без которого Михаил не мыслил своей жизни. Куда бы он ни шел, куда бы ни ехал, его сопровождали блокнот и карандаш, не иначе как Санчо Панса своего рыцаря. Он любил рисовать все, что происходило вокруг, только в своей интерпретации. Порой он забывал взять художественные принадлежности и чувствовал себя так, словно его лишили обеих рук одновременно. Тогда приходилось искать им замену и рисовать чем попало и на чем придется. Иногда в ход шли даже салфетки, а если и их не было под рукой, Михаил делал эскизы позже, восстанавливая в памяти прошедший день.

С того момента, как Михаил увлекся рисованием — а это ни много ни мало десять лет, — таких житейских набросков скопилось великое множество. Его хобби одобряли не все. Например, оно раздражало родителей. И в этом не было ничего удивительного. Кому понравится, когда во время семейного застолья или серьезного разговора сын достает блокнот с карандашом и начинает рисовать. В такие моменты его мать, итальянка по происхождению, выходила из себя и высказывалась с горячностью, присущей ее южному темпераменту. «Ragazzo pazzo», — бранилась она, что в переводе с ее родного языка означало «чокнутый мальчик». В отличие от нее отец, типичный сибиряк, был более сдержан, но, несмотря на это, порой мог рявкнуть. И сыну приходилось прятать подальше свои художества. Слава богу, хоть друзья относились к его увлечению с пониманием. Они давно перестали обращать внимание на товарища, который, находясь с ними в компании, непременно что-то рисовал.

Михаил достал из ящика канцелярский нож и вместе с огрызком направился к рабочему столу. Выудил из-под него урну и, присев на стул, принялся точить то, что осталось от карандаша. Для нашего героя это был целый ритуал, пробуждающий желание творить. Чем острее становился кончик грифеля, тем сильней чесались руки провести первую линию. И как бы Михаилу ни хотелось быстрее приступить к рисованию, он одергивал себя: «Спешка хороша при ловле блох». Подготовка инструмента была процессом тонким и кропотливым, здесь суета неуместна, иначе после заточки карандаш будет напоминать скрюченные пальцы Кощея Бессмертного.

Закончив возиться с грифелем, Михаил внимательно осмотрел результат своего труда и остался им доволен. Теперь изящный кончик огрызка напоминал иглу шприца, а дерево вокруг него было идеально гладким, словно его отполировали пилкой для ногтей. Михаил снова сел на кровать, открыл в телефоне музыкальное приложение, вставил наушники в уши и включил любимый трек рэпера Logic. Уселся поудобнее, опершись на спинку кровати, и закрыл глаза, вспоминая сон. Всю ночь он любовался Юми, которая щедро одаривала его своей божественной улыбкой. Густые темные волосы шелком развевались на ветру, ореховые глаза сияли каким-то неземным светом, безудержной страстью, когда она крутила фуэте в неистовом танце. Ее фигура, обтянутая черной пачкой, была восхитительной: хрупкой, гибкой и удивительно пропорциональной. Никогда в жизни он не встречал девушки красивее. Михаил раскрыл чистый лист блокнота и на долгое время пропал в мире линий, изгибов и теней.

Но вскоре порыв свежего ветра, ворвавшийся в приоткрытое окно, заставил его оторвать взгляд от блокнота. Увидев в дверях соседа по комнате, Михаил выключил музыку и вытащил наушники.

— Эй, русский, ты опять рисуешь? — спросил Тони с типичной улыбкой «what’s up man?».

Он снял бейсболку, взлохматил прилизанные волосы цвета выгоревшей на солнце соломы и ловким движением руки забросил головной убор на крючок вешалки. Следом за ним полетела куртка, но, не достигнув цели, упала на пол — эх, не попал. Он звонко щелкнул пальцами и поднял ее.

— Фиговый из тебя баскетболист, американец, — усмехнулся Михаил. — А ты опять ходил фотографировать достопримечательности? — спросил он, вернувшись к рисованию. — Сдается мне, в Сендае уже не осталось ни одной подворотни, которую бы не запечатлела твоя камера.

— Между прочим, ты зря со мной не поехал, — хмыкнул Тони. Он стянул с шеи фотоаппарат и положил его на свою кровать, туда же кинул рюкзак, а потом и сам завалился на нее, не снимая обуви.

— Спасибо. — Михаил кивнул. — Мне хватило тех двух раз, когда я ездил с тобой. Неужели нельзя фотографировать в другое время? Обязательно нужно переться ни свет ни заря?

— Рембрандт, тебе этого не понять. Это ты любишь рисовать людей, а мне нравится снимать окружающий мир, а он особенно хорош на рассвете, когда вся природа еще спит, — выдвинул веский аргумент Тони. Он закинул руки за голову, скрестил ноги и уставился в окно. — А сегодня еще и погода великолепная. Не слишком тепло, но зато солнечно. То что нужно для съемок. А какой океан был! — восхищенно протянул сосед и бросил взгляд на Михаила. Заметив, что тот на него не смотрит, он снова уставился в окно.

— Какой? — машинально спросил Михаил. Закусив губу, он с усердием выводил изящные линии ножек танцовщицы. — Океан он и в Африке океан, — добавил он.

— Не скажи, — возразил Тони. — Сегодня он был необыкновенный, какой-то непривычно спокойный, будто притих перед бурей. Это ты у нас филолог, а я юрист, так что мне сложно передать словами ту красоту, которую я наблюдал. Это надо было видеть. А хочешь, я тебе сейчас покажу? — Он вскочил с кровати, взял с тумбочки «Макбук». Вернувшись на прежнее место, Тони поставил его на колени и принялся скачивать снимки с фотоаппарата.

— Ну, давай, папарацци, посмотрим, что ты там наснимал, — улыбнулся Михаил.

Пока загружались фотографии, Тони откинулся на стену и с улыбкой посмотрел на товарища.

— Слушай, и долго ты собираешься валяться в общаге? — поинтересовался он.

— А что я, по-твоему, должен делать? — Михаил оторвал взгляд от рисунка, его левая бровь дернулась вверх. — Или ты забыл, что администрация университета устроила нам сегодня выходной?

— Конечно не забыл, — фыркнул Тони. — Все-таки молодцы японцы. Нравится мне их традиция иногда делать дополнительный уикенд.

— Согласен, круто. — Михаил кивнул. — Если бы подобное сделали в России, нам бы точно эта идея пришлась по душе, мы любим отдыхать. Такого количества праздников и выходных дней, как у нас, наверное, нет ни в одной стране мира, — усмехнулся он. — А вот японцам, по-моему, они триста лет не нужны. Я слышал, не так уж и много народа отдыхает в этот день, остальные как пахали, так и продолжают пахать. Они же трудоголики еще те, — со знанием дела заявил Михаил.

— А ты не забыл, что мы сегодня идем к Йоши на вечеринку?

— Да не забыл. — Отмахнулся он рукой с карандашом. — Вот только думаю, стоит идти или нет.

— Майкл, да ты спятил? — воскликнул Тони. — Ты когда последний раз тусил у самураев в гостях?

— Никогда, — усмехнулся Михаил.

Между собой они по-разному называли японцев: и самураями, и панасониками, и джапанами, и нихондзинами. Но эти эпитеты придумывались вовсе не из-за неприязни к местному населению, а всего лишь шутки ради. Парни и друг друга бесконечно подкалывали. Тони, например, иногда называл Михаила Коза ностра или медведем. Он был из того числа американцев, которые до сих пор думают, что в России по улицам разгуливают косолапые, мужики носят шапки-ушанки и сутки напролéт играют на балалайке. Михаил в долгу не остался и тут же записал соседа в вожди краснокожих. Когда бледнолицый светловолосый Тони услышал свое новое прозвище — Чингачгук, — он очень удивился: «Майкл, ты посмотри на меня, я же не имею ничего общего с индейцами, мои предки были ирландцами». Михаил тут же парировал: «То есть ты хочешь сказать, что я похож на медведя?» Тони окинул взглядом высокую мускулистую фигуру товарища и воскликнул: «Конечно похож. Вылитый медведь и такой же здоровый. Гризли!»

Высокий рост и крупное телосложение достались Михаилу от отца, а мать наградила его оливковым цветом кожи, серо-зелеными глазами и волосами цвета воронова крыла. Наш герой был из тех парней, которых обычно называют грозой женских сердец.

— То-то и оно. — Тони многозначительно поднял вверх указательный палец. — Русский, когда еще у нас будет возможность побывать на вечеринке японских студентов? Да я себе вовек не прощу, если вернусь в Орегон, так и не увидев, как веселится местная молодежь. Сдается мне, что там и твоя куколка будет. После того как Йоши вчера свалил из клуба с ее подружкой, он должен их позвать. Так что сегодня вечером идем на тусовку — и точка, — подвел итог Тони.

— Ладно, ладно, — согласно закивал Михаил, — убедил.

— Скачал, — радостно сообщил Тони, он взял «Макбук» и подошел к кровати приятеля. — Подвинься, покажу, какую красоту ты сегодня проспал.

Михаил опустил ноги на пол, Тони присел рядом, поставил «Макбук» на колени и приготовился пролистывать снимки, но тут его взгляд упал на блокнот.

— Майкл, ты опять ее рисуешь? — Тони нахмурился. — Сколько у тебя уже рисунков с ней?

— Не так уж и много, — уклончиво ответил тот.

— Ага. Русский, по-моему, ты серьезно влип, — с усмешкой сказал он. — Хотя, ты знаешь, я тебя прекрасно понимаю. Такую цыпочку грех не рисовать. — Он подмигнул. — Если бы она смотрела на меня так же, как смотрит на тебя, клянусь, я бы научился рисовать только ради одного этого взгляда.

Тони, как и Михаил, тоже не был профессионалом, но он так умело выбирал ракурсы, что его снимки казались шедеврами, которыми можно было любоваться бесконечно. На многих фотографиях красовалась статуя белокаменной богини Каннон, расположенная на территории одноименного храма. Стометровую деву можно было лицезреть практически из любой точки Сендая. Когда парни выбирались на прогулку по городу, Михаил чувствовал себя будто под прицелом. Казалось, что зоркое око божества следило за каждым его шагом, и укрыться от него можно было только в каком-нибудь здании. Это нисколько не смущало местных жителей, наоборот, они очень гордились своей покровительницей. Она не только считалась одной из самых высоких статуй в мире и главной визитной карточкой города, но еще и приносила людям счастье и благополучие. При условии, если они молились в ее храме, конечно.

— А ты знаешь, как называется моя камера? — неожиданно спросил Тони.

Он прекратил листать снимки, на экране застыла богиня, снятая крупным планом. В ее правой руке была отчетливо видна жемчужина желаний, а в левой — небольшой сосуд с водой мудрости.

— Canon. — Михаил бросил взгляд на фотоаппарат, а когда посмотрел на друга, тот хитро улыбнулся. — То есть ты хочешь сказать, что они назвали свою компанию в честь богини?

— Ты смотри, какой догадливый, — усмехнулся Тони. — Если честно, я тоже об этом узнал только сегодня, после того как погуглил картинки с ее изображением в интернете. Молодцы ребята! На фига им молиться, они решили добиться ее расположения, так сказать, кардинально. Надо как-нибудь подняться на статую, говорят, с ее смотровой площадки открывается потрясающий вид на Сендай.

В отличие от друга, в океане Михаил не увидел ничего необычного. В этот день он выглядел как огромная серая лужа, сверкающая в лучах солнца. Хоть Тони и любил снимать окружающий мир, но все же иногда в его объектив попадали люди. Да и как они могли не попадать, когда порой среди них встречались такие экземпляры, мимо которых невозможно было пройти. Японцы сами по себе были народом необыкновенным, но некоторые из них выглядели будто пришельцы с других планет. Что-то в их внешности притягивало взор. Вот одного такого забавного старика Тони снял в автобусе, на котором добирался до побережья океана. Михаил всегда с пониманием относился к различного рода проявлениям человеческой индивидуальности. Но, глядя на седовласого дедулю с бородой, как у Карла Маркса, одетого в ярко-розовое женское пальто, из-под которого виднелось черное платье до пола, с ярко-голубым платком на шее и дамской сумочкой через плечо, Михаил впал в глубокий ступор и несколько минут безмолвно рассматривал чудаковатого пассажира.

— Ты не находишь его очаровательным? — с иронией спросил Тони.

— Да он просто милаха, — бросив взгляд на соседа, рассмеялся Михаил.

— Я точно так же, как ты сейчас, пялился на него в автобусе, — признался Тони. — До тех пор, пока он не подмигнул мне, — хохотнул он. — Ты лучше вот на этого чувака посмотри. — Он открыл следующий снимок. — Я его встретил в метро, пока добирался до станции.

Как и на предыдущей фотографии, на этой тоже был престранный старик. Вокруг его блестящей лысины свисали сосульки седых волос, что делало его похожим на кальмара, а жиденькая бороденка и куцые усики дополняли образ. Дедуля напялил на себя темно-синий костюм морячки: плиссированную короткую юбку и рубаху, большой воротник которой выпустил поверх дутой куртки стального цвета. На ноги он натянул белые гольфы поверх черных колготок и массивные мужские ботинки.

— Да уж, — протяжно произнес Михаил, рассматривая старика. — По-моему, местным пенсионерам нечем заниматься, — заметил он.

— Если бы было чем, они бы не просиживали часами в караоке и у игровых аппаратов, — хмыкнул Тони. — У нас в стране тоже всяких чудиков хватает, но такого количества странных персонажей, как здесь, я не встречал нигде.

— Я даже представить не могу, чтобы в России какой-нибудь дедок так принарядился, а если бы такой смельчак нашелся, думаю, вряд ли он доехал бы до дома. Его бы прямо из метро замели в психушку, — усмехнулся Михаил. — Русским сложно понять подобное проявление индивидуальности, у нас менталитет другой. В нашей стране ты должен быть как все, иначе станешь изгоем.

— Лично мне абсолютно по барабану, как человек выражает себя, — Тони дернул плечами. — Он имеет право быть тем, кем хочет, и носить то, что ему нравится. Но, к сожалению, и в Америке есть люди, которые нетерпимо относятся к тем, кто слишком сильно выделяется.

— Раз японцы смело ходят по улицам в подобных нарядах и не боятся осуждения, значит, они по-настоящему свободные люди. А свобода для человека превыше всего. Жизнь — она одна, и каждый должен прожить ее так, как хочет, а не так, как ему навязывает общество. И эти старые самураи служат тому подтверждением. Захотелось деду надеть костюм морячки — и кто ему запретит? — Михаил снова посмотрел на Тони и продолжил: — Никто. И плевать он хотел на всех с самой высокой точки богини счастья и благополучия.

— Э, брат, да ты еще и философ! — с улыбкой воскликнул Тони. — Хотя разве может художник не быть философом? Вряд ли творчество возможно без какого-либо осмысления. Я прав? — Он по-дружески толкнул Михаила в плечо.

— Сто процентов, — подтвердил тот.

— Тогда поднимай свой зад и пошли подкрепимся. — Тони встал вместе с «Макбуком» и положил его на свою кровать. — Потом досмотрим фотки, а то я голодный, как стая диких койотов.

— Такая же фигня, — согласился Михаил и сунул блокнот с карандашом под подушку. — А что, разве койоты бывают не дикими? — спросил он.

— Не бывают. — Тони мотнул головой. — Но иногда американцы пытаются обмануть природу и приручить их. Берут на воспитание щенков, которые остались без родителей. Правда, не во всех штатах разрешено их держать, в некоторых за это могут оштрафовать или даже арестовать. Говорят, звери неплохо уживаются с людьми, вот только, когда начинают взрослеть, становятся агрессивными и опасными. Койот — тот же волк, только чуть поменьше. Так что если вдруг решишь его завести, лучше откажись от этой идеи, — хохотнул он. — Ты же сам говоришь: зверь он и в Африке зверь.

— Спасибо за совет, Тони, — усмехнулся Михаил и направился в ванную, шлепая босыми ногами. — А то я уже хотел отправляться за зверушкой. Десять минут — и поедем обедать, — сказал он и закрыл за собой дверь.

Вскоре он вернулся из ванны: одно полотенце висело у него на бедрах, а другим он вытирал волосы. Тони сидел за обеденным столом в той части комнаты, которая служила кухней. Хотя ничего сложнее чая, кофе и незамысловатых бутербродов парни не готовили. Они предпочитали либо питаться в университетских кафе, либо встречаться после занятий и обедать где-то в городе.

Парни учились в одном кампусе, но на разных факультетах. Михаил изучал японскую филологию, а Тони — международное право. Пока американец потягивал кофе из своей любимой чашки с надписью: «Если я тебе не нравлюсь — застрелись. Я все равно не изменюсь», Михаил надел джинсы, толстовку и присел на кровать, чтобы зашнуровать кроссовки.

— Я готов. — Он вытащил из-под подушки все необходимое, сунул во внутренний карман куртки и прихватил с тумбочки телефон с наушниками. — Тони, идем уже, потом допьешь свой кофе.

Спустя пару минут они подошли к калитке, ведущей за территорию общежития. Когда Тони приложил пластиковую карточку к замку, Михаил невольно улыбнулся, вспомнив день приезда в Японию. При заселении ему вручили две карточки: одну от комнаты, другую — от этой калитки. Тогда он точно так же приложил карточку к замку и потянул дверь на себя, но та даже не шелохнулась. Он снова приложил карточку и стал толкать калитку от себя. Ничего. Неизвестно, сколько бы еще Михаил предпринял попыток, если бы ему на помощь не подоспела пожилая японка, проходившая мимо. Она объяснила ему, что дверь не открывается, а отъезжает в сторону. Михаил до сих пор помнит, как в тот момент ему стало стыдно, он почувствовал себя пещерным человеком и в который раз понял: Япония — это страна из какого-то другого, параллельного, не известного ему мира.

— В пиццерию? — предложил Михаил, когда молодые люди вышли за территорию и направились по улице в сторону метро.

— Майкл, я понимаю, что в тебе бурлит кровь Коза ностра, — усмехнулся Тони, — но мне твои пицца, паста, впрочем как и все эти рамены, собы и прочая японская еда, уже вот где сидят. — Он провел ребром ладони по горлу и добавил: — Давненько мы с тобой бургеры не ели.

— А ничего, что мы ими вчера ужинали? — напомнил Михаил.

— Так это было вчера. — Тони развел руками. — Ты бы еще вспомнил, что мы с тобой ели в день нашего знакомства. Слушай, а поехали на острова Мацусима сгоняем, — предложил он. — Мы там еще ни разу не были. Мои одногруппники рассказывали, что там классно, да и кафешек всяких полно. Заодно там и поедим. Ты как, не возражаешь? — Он бросил взгляд на товарища.

— Я не против, — согласился Михаил.

Они свернули на оживленную улицу, здесь тянулись сплошные торговые центры, рестораны, кафе, украшенные яркими вывесками, по которым бежали цепочки иероглифов. По проезжей части туда-сюда сновали начищенные до блеска автомобили и мотоциклы. Велосипедисты ехали по специально отведенным дорожкам. Михаил вспомнил, как первое время левостороннее движение резало ему глаза. Труднее всего привыкать к нему пешеходам из других стран.

— Вот скажи мне, русский, что здесь написано? — Тони кивнул на расположенные вертикально большие ярко-красные иероглифы на стене высотного здания.

— Магазин электроники, — ответил Михаил. — Big camera называется.

— До чего же мудреный язык! — воскликнул Тони, всплеснув руками. — В нем, как и в твоем русском, можно голову сломать. Интересно, кто был его родоначальником?

— Китайцы, — пояснил Михаил. — Иероглифы пришли в Японию оттуда, когда у самураев еще не было своей письменности, а китайская уже вовсю развивалась. А позже они превратились в то, что мы с тобой видим сейчас.

— Если бы я здесь учился на их языке, клянусь, я бы уже давно сделал ноги, — признался Тони.

— Но ты же все равно изучаешь японский, — напомнил Михаил.

— Изучаю, но чисто для развития, как в Америке учил немецкий. Я до сих пор не могу разобраться во всех этих азбуках.

— А что в них разбираться? Хирагана — для японских слов, катакана — для заимствованных, а кандзи пользуются при письме. Их частенько используют вместе, так что можно одновременно встретить и хирагану, и катакану, и кандзи в…

— Стоп, стоп, стоп, — перебил Тони и замахал руками. — Майкл, если тебя не остановить, ты будешь полчаса читать лекцию. Говорят, чтобы быть грамотным, нужно знать две-три тысячи иероглифов. Неужели их можно запомнить? — спросил он. — Я уже месяц не могу понять, какой иероглиф означает слово «человек», а какой «входить». Они так похожи, только у одного палочка слева, а у другого — справа. Или, например, «сухой» и «тысяча», «самурай» и «земля» — и таких примеров до фига и больше. Если там и есть различия, то такие, что сразу и не заметишь.

— Вот потому японцы изучают кандзи всю жизнь. Это мы с тобой выучили свои алфавиты, научились складывать буквы в слова, и дело с концом. Мой препод говорит, чтобы более-менее хорошо владеть японским, понадобится не меньше девяти лет.

— С ума сойти, столько лет учиться! — воскликнул Тони и перевернул бейсболку козырьком вперед. — Слушай, Коза ностра, я все хотел спросить, а как тебя занесло на японистику?

— Я и сам не понял, — усмехнулся Михаил. — Все дело в том, что я родился в семье лингвистов. Мать преподает итальянский в универе, отец — англоман, благодаря ему я неплохо знаю английский. Ну а поскольку знатоков европейских языков в семье хватает, меня решили засунуть на Восток.

— Да-а, — протяжно произнес Тони, — честно сказать, я не завидую тебе.

— Я сам себе не завидую, — хмыкнул Михаил и кивнул на подземный переход, на верху которого красовалась заковыристая буква «М» голубого цвета. — Пришли.

Даже в метро у японцев все по-другому. Оно хоть и небольшое по сравнению с московским и не такое помпезное, но зато оснащено по последнему слову техники. Повсюду световые табло указателей и никаких тебе открытых железнодорожных путей. Если вдруг какому-то любителю острых ощущений вздумается прогуляться по рельсам, ему придется постараться перелезть через автоматические платформенные ворота. Больше всего Михаила удивляло, что здесь никогда не было столпотворений, даже в час пик. Японцы любят порядок, и они очень внимательны к окружающим. Поэтому у эскалаторов или на платформе они выстраиваются в ровные аккуратные очереди, и никому в голову не приходит толкаться или обгонять. Довольно необычно для метрополитенов других стран.

Парни прибыли на железнодорожный вокзал Сендая за пятнадцать минут до отправления поезда до Мацусимы. Купили в автоматах билеты, сэндвичи, по бутылке сока — и вскоре заняли свои места в вагоне. Раньше Михаил восхищался «Сапсаном» и гордился, что в России появился такой сверхскоростной поезд. А когда приехал в Японию и увидел, как по всей стране курсируют такие составы, был сильно удивлен. Да что там греха таить, он вообще первое время передвигался по Японии с открытым ртом и не переставал восхищаться невероятной чистотой, технологичностью и современностью. Он до сих пор не мог привыкнуть к японским унитазам, на которых было кнопок больше, чем на его телефоне; к аппаратам, стоящим на каждом углу, — в них продавалось все, начиная от еды и заканчивая одеждой. Они встречались даже в храмах, чтобы каждый желающий мог купить сувенир. Со временем Михаил привык к японской продвинутости, и все эти вещи стали казаться обыденными, будто всю жизнь окружали его. Вот уж действительно, к хорошему привыкаешь не просто быстро, а очень быстро.

— Эх, жаль фотоаппарат не взял с собой. — Тони покачал головой. — Я же не думал, что мы поедем на острова.

Поезд плавно тронулся, отъехал от вокзала и двинулся по эстакаде, стремительно набирая скорость. Сидя у окна, Михаил рассматривал город, оплетенный магистралями, точно паутиной.

— А телефон тебе на что? — бросил он. — На него фотки получаются не хуже, чем на твою камеру.

— Согласен, только когда снимаешь на айфон, чувствуешь себя каким-то блогером-любителем, а когда берешь в руки камеру, ощущаешь себя профессиональным фотографом.

Тони поднялся, снял куртку и кинул ее на сиденье перед собой. Желающих съездить на острова Мацусима в этот день оказалось не так много, в поезде было полно свободных мест.

— Вроде температура в вагоне двадцать два градуса, а такое ощущение, будто все тридцать. — Тони плюхнулся на свое место.

Михаил последовал его примеру, избавился от верхней одежды, предварительно выложив на стол из кармана блокнот и карандаш. Кто-то читал в поездах, кто-то смотрел фильмы, кто-то сидел в соцсетях, а он всегда рисовал. К тому же эскиз остался незаконченным. И как только Михаил оказался в вагоне, все мысли занял набросок.

— Это из-за солнца. — Он кивнул в окно и наполовину прикрыл шторку, чтобы не резало глаза. — Светит как прожектор.

— Слушай, а давай селфи сделаем, — предложил Тони. — У нас с тобой нет ни одной совместной фотки.

Михаил только открыл рот, собираясь отказаться, как фотограф навел на них «Айфон», перевернул бейсболку козырьком назад, изобразил пальцами знак виктории и сделал несколько снимков.

— Русский, я раз в жизни попросил тебя сфоткаться, ты мог хотя бы улыбнуться, — с укором сказал он, рассматривая снимки. — Сидишь как филин.

— Американец, ты же знаешь, я терпеть не могу фотографироваться, — ответил Михаил.

— Знаю, — хмыкнул Тони. — Это было наше первое совместное селфи и, судя по тому, какой ты любитель сниматься, чувствую, что последнее.

Тогда парни даже не могли подумать, насколько пророческими окажутся его слова. Точно так же они не могли предположить, что не попадут на вечеринку. А кофе, оставшийся на столе в общежитии, американец так и не допьет.

— Да ладно, — улыбнулся Михаил и шутя толкнул товарища плечом в плечо. — Обещаю, мы еще непременно сфотографируемся вместе. Когда у меня будет настроение.

— Да ну тебя. — Тони махнул рукой и уткнулся в телефон. — Я так и напишу в социальных сетях, что мой друг, русский Коза ностра, не в духе.

— Пиши что хочешь, — усмехнулся Михаил и раскрыл блокнот на незаконченном рисунке.

Он снял колпачок с карандаша, благодаря которому грифель оставался острым, и мысленно поблагодарил производителей за это ноу-хау.

Еще на перроне Михаил заметил среди японцев молодую пару европейской внешности. Теперь они ехали в соседнем ряду, но чуть впереди. Пока Михаил рисовал, до него то и дело доносился веселый смех девушки и низкий хрипловатый голос парня. Между собой они общались на английском языке, и из их непринужденного разговора Михаил понял, что они недавно познакомились. Они рассказывали друг другу, кто где живет и работает в Сендае. Оказалось, и он, и она преподавали английский язык. Парень обучал детей в школе, а девушка — в детском саду.

«И здесь лингвисты».

Потирая небритый подбородок, Михаил в задумчивости рассматривал законченный эскиз. Ему казалось, чего-то не хватает.

Он, как и многие творческие люди, всегда самокритично относился к своему детищу и очень часто оставался недоволен результатом, а известная фраза «Главное, чтобы автору нравилось» была явно не про него. Он то и дело вспоминал друга их семьи — известного художника. Тот знал об увлечении Михаила, но никогда не видел его рисунков. А однажды приехал к ним в гости и попросил Михаила показать свои шедевры.

«Лев Григорьевич, да там нечего смотреть, — смутился тот и стал всячески отпираться. — Я не знаю, понравятся они вам или нет».

Михаил почему-то стеснялся своих работ, хотя в душе и понимал: это неправильно. Разве можно стесняться того, что сделано своими руками?

«Ты знаешь, когда я пишу свои картины, меньше всего думаю о том, понравятся они моему зрителю или нет. Скажу больше: я плевать хотел на их мнение. Главное, что это нравится мне, а значит, я делаю это от души».

Тогда, после просмотра рисунков, Лев Григорьевич не стал рассыпаться в комплиментах, он лишь удовлетворенно покачал головой, поджав губы, и сказал: «Продолжай в том же духе. У тебя неплохо получается».

Хорошо, что тот разговор состоялся без участия родителей. Если бы они услышали слова друга, съели бы его живьем. Старики спали и видели, чтобы сын бросил свое увлечение, которое, как выражался отец, никуда его не приведет и только отнимет время.

— Круто нарисовал. — Тони заглянул в блокнот.

— Ты так считаешь? — бросив на него взгляд, спросил Михаил.

— Конечно. — Тот пожал плечами. — Юми клево получилась. У меня сразу перед глазами всплыл тот момент, когда я первый раз увидел ее в бильярдном клубе.

Поезд внезапно так резко дернулся, что засвистел металл. Состав начал экстренно тормозить. От неожиданности Михаил уронил карандаш на пол. Представив, что грифель может сломаться, он чуть не взвыл от досады. Нож-то канцелярский он с собой не взял. Мобильный телефон Тони, лежавший рядом на сиденье, улетел под впереди стоящее кресло.

— Черт! — выругался Михаил. — Неужели какой-то идиот сорвал стоп-кран?

Толчок оказался такой силы, что только благодаря столу парни удержались на своих местах, а вот упаковки из-под бутербродов и бутылки с недопитым соком грохнулись на пол. Хорошо, что крышки были закрыты. Тони встал со своего места, собираясь поднять мобильник, но тут же рухнул назад. Пассажиры тоже попытались подобрать сумки, которые попадали с верхних полок в проход. Михаил наклонился, придерживаясь одной рукой за стол, и с трудом отыскал карандаш.

— Блин, я так и знал! — разочарованно воскликнул он и с тоской посмотрел на тупой конец грифеля. — Чем же я теперь буду рисовать?

Михаил закрыл его колпачком, который по счастливой случайности остался на столе только потому, что докатился до края и уперся в бортик, и сунул карандаш во внутренний карман куртки.

— Русский, не расстраивайся, — успокоил его друг. — Ты же не на необитаемый остров едешь.

Фотоаппарат одного из лингвистов, сидевших в соседнем ряду, тоже оказался на полу. От удара крышка, закрывающая объектив, слетела и, пританцовывая, покатилась под кресло. Парень, как и Тони, предпринял попытку встать с места, но был вынужден оставить эту затею.

Вскоре состав полностью остановился. В вагон забежал проводник в синей униформе и белых перчатках. С неуверенной улыбкой, будто это он виновник случившегося, он бормотал под нос извинения и помогал пассажирам поднимать вещи.

— Сэр, что-то случилось? — поинтересовался Михаил, обращаясь к нему на английском.

— No, no, — Он замотал головой. — Не переживайте, все хорошо. Это вынужденная остановка. Пять минут, и поезд снова поедет.

— Ничего себе остановочка, — пробормотал Тони. Стоя на коленях, он доставал из-под сиденья телефон. — Я чуть сам здесь не оказался.

В этот момент механический голос сначала на японском, а затем на английском языке подтвердил слова проводника и принес извинения за причиненные неудобства.

Глава 2

Три месяца назад

— Итак, господа студенты, мы уяснили, что слова, которые звучат одинаково, называются омофонами. Как вы поняли, иногда они имеют еще и схожее значение, — словно с далекой планеты донесся голос преподавателя японского языка, госпожи Кисимото Кей. Михаил оторвал взгляд от блокнота, посмотрел на нее и в который раз поймал себя на мысли: «Если бы не знал, что ей сорок лет, подумал бы, что перед аудиторией стоит молодая девчонка». — В вашем русском языке тоже есть подобные слова, — продолжила она, — например «лук» как овощ и «лук» для стрельбы. «Эффект» и «аффект», «компания» и «кампания». В разговорной речи омофоны не вызовут у вас трудностей, но при чтении и написании текста создадут проблемы, если вы не будете знать, как они пишутся. Для того чтобы вам было понятнее, приведу несколько примеров. — Она подошла к доске и взяла фломастер. — Давайте разберем слово «ака». — Она изобразила иероглиф и, обернувшись, обвела взглядом аудиторию. — Что он означает?

На русском она говорила с забавным японским акцентом тонким голоском, что делало ее еще больше похожей на девчонку.

— Красный, — прозвучало с разных сторон.

— Совершенно верно. — Кей кивнула и нарисовала немного видоизмененный символ этого слова. — А этот кандзи означает глубокий красный цвет, такой, как малиновый или гранатовый. А вот этот, — на доске появился еще один иероглиф, — описывает красно-оранжевые оттенки, — сказала она и изобразила следующий. — А этот используется для описания ярко-красного цвета, алого или огненно-красного. Всем понятно? — Госпожа Кисимото снова обвела глазами студентов.

— Да, — дружно закивали они.

— Раз все понятно, тогда вам осталось выучить, какой из них как пишется, и будет вам счастье, — улыбнулась она, чуть склонив голову. — Перейдем к следующему примеру. — Она опять отвернулась к доске и принялась рисовать следующие иероглифы.

«Бред какой-то», — подумал Михаил.

Он проклинал тот день, когда согласился с отцом и поступил в университет на факультет иностранных языков. Хотя сложно назвать это согласием: родитель просто поставил его перед выбором, и сыну ничего не оставалось делать, как принять один из вариантов. После девятого класса Михаил решил окончить школу экстерном, обосновав это тем, что у него не было желания еще два года протирать штаны за школьной партой. На самом деле ему не терпелось быстрей избавиться от ненавистного ярлыка «школота» и окунуться во взрослую жизнь.

Отец сначала принял его желание в штыки.

— Положено учиться одиннадцать лет, вот и учись, — отрезал он.

Мать же, наоборот, услышав категоричный отказ мужа, в привычной манере, активно жестикулируя руками, возмутилась:

— Mamma Miá, Алекс, ну чего ты упираешься? Ну не хочет ребенок больше учиться в школе, что в этом плохого? В таком возрасте это нормально — хотеть скорее стать взрослым.

Почувствовав ее поддержку, Михаил уперся и настоял на своем. В конечном итоге вдвоем с матерью им удалось уговорить отца. Позже он понял, что надо было прислушаться к совету отца и продолжить учебу в школе. Но тогда Михаилу казалось, что он принимает верное решение. «Лучше бы еще школотой походил, чем год мучиться на факультете японоведения», — не раз думал он.

— Хорошо, — кивнул отец, — я даю свое согласие на экстернат, но при одном условии: после его окончания ты поступаешь на японистику. Если это для тебя неприемлемо, тогда оставайся в обычной школе.

— Па, я хотел поступать в художественный институт, — возразил Михаил.

— Выкинь эту мысль из головы! — отчеканил Алексей Михайлович. — Майкл, чтобы стать художником, не надо тратить годы жизни на обучение. Нужно просто иметь талант. Если он у тебя есть, ты непременно станешь Рембрандтом и без специального образования, ну а если нет, хоть заучись, но художника из тебя не получится. Ты прекрасно знаешь моего друга — Льва Григорьевича, так вот, чтобы добиться признания, он потратил пятнадцать лет — и все эти годы перебивался случайными заработками. Его семья жила впроголодь, пока он ждал своего звездного часа. А когда дождался, остался один как перст. Жена не выдержала нищей жизни, собрала вещи и сбежала от него вместе с дочерью, и теперь разрешает им видеться исключительно по большим праздникам. Ты себе такой участи хочешь? — Насупившись, отец вперил в него пристальный взгляд.

— Прости, папа, но ты мыслишь как «совок», — возмутился Михаил. — В современном мире можно быть художником и не писать картины. Я могу выучиться на дизайнера, оформителя, иллюстратора, мультипликатора — да на кого угодно. — Он всплеснул руками. — Сейчас это востребованные специальности.

И тут произошло самое страшное — мать встала на сторону отца. Она считала выбор сына легкомысленным, а всех художников причисляла к людям не от мира сего.

— Микели, сынок, я не против, чтобы ты окончил школу экстерном, но я не хочу, чтобы ты связывал свою жизнь с рисованием, — поморщившись, заявила она. — Мы с твоим отцом лингвисты, и я считаю, что ты должен продолжить эту традицию.

— Но почему японский? — в отчаянии воскликнул Михаил. — Это же язык инопланетян.

— Потому что знатоков европейских языков у нас в семье хватает, — с усмешкой ответил отец. — Кто-то же должен знать восточный. Сын, не нужно относиться к японоведению с таким скептицизмом. Я абсолютно убежден: если ты окончишь этот факультет, тебя ждет большое будущее.

Михаил понял, что двоих стариков, таких же упертых, как он сам, не переубедить, но и в школе надоело учиться. Он был вынужден принять условие отца, о чем потом миллион раз пожалел.

Для того чтобы поступить на факультет иностранных языков, Михаилу пришлось изрядно попотеть. Нужно было сдать ЕГЭ на максимальные баллы, необходимые для зачисления в университет…

Госпожа Кисимото продолжала рассказывать о разнице в написании иероглифов, обозначающих «горячий» по физическим ощущениям и «горячий» как «полный страсти и энтузиазма».

«До чего же странный язык, — подумал Михаил. — Всего одна лишняя закорючка в написании — и уже совсем другой смысл слова».

Он снова потупил взгляд в блокнот и продолжил рисовать преподавательницу, что было гораздо приятней, чем выводить непонятные каракули. Для японки она была довольно светлокожей. На ее узком лице сияли миндалевидные глаза, а длинная каштановая коса спускалась до поясницы. Несмотря на свой возраст, выглядела Кей весьма моложаво. А черный брючный костюм только подчеркивал ее тонкую изящную фигуру. Михаил углубился в свое занятие и не заметил, как учительница перешла к следующему примеру, выводя на доске соответствующие иероглифы и объясняя разницу между ними.

— Всем понятно, чем отличается написание иероглифа atai, который обозначает слова «заслуживать», математические термины «величина и значение», и atai, который обозначает «цена» или «стоимость»? — госпожа Кисимото обратилась к студентам.

— Да, — разнеслось по аудитории.

Из всех девятнадцати студентов группы ответили все, кроме Михаила. Он был настолько увлечен рисунком, что не заметил, как госпожа Кисимото направилась между столами в его сторону.

— Господин Рассказов, вам понятно? — спросила она, остановилась рядом с ним и посмотрела сверху на его художества.

Михаил понял, что обращаются к нему, когда одногруппник Вовка Тменов толкнул его локтем. Художник поднял голову и недоуменно уставился на госпожу Кисимото, словно увидел ее впервые в жизни. Он резко перевернул блокнот и стал лихорадочно вспоминать, о чем она его спросила, но, увы, в тот момент сознание его было в другой реальности.

— Да, — машинально выпалил Михаил и закивал, как китайский болванчик.

— Вы так увлеченно записывали за мной, — улыбнувшись, съязвила госпожа Кисимото. — Дайте-ка мне взглянуть на ваши записи. — Она протянула изящную руку с длинными тонкими пальцами и аккуратным маникюром.

Михаил в замешательстве перевел взгляд с нее на товарища, будто искал у него поддержки. Тот засмеялся в кулак, сделав вид, что закашлялся.

— Господин Рассказов, прошу вас, не заставляйте меня стоять с протянутой рукой, — все так же мило улыбаясь, сказала она.

Ему ничего не оставалось делать, как выполнить ее просьбу. Он вздохнул, видимо, настолько громко, что все взгляды одногруппников устремились на него, и нерешительно протянул блокнот. То время, пока госпожа Кисимото рассматривала рисунок, Михаилу показалось вечностью. Ее лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, будто она натянула на себя маску. Михаил мысленно приготовился к самому худшему и уже представил себя на ковре в кабинете декана, где был частым гостем. Но каково же было его удивление, когда госпожа Кисимото закрыла блокнот и, протянув его обратно, сказала:

— У вас неплохо получилось, но все же, прошу вас, будьте повнимательнее на моих лекциях.

Михаил потерял дар речи. Разве что открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба. Госпожа Кисимото вернулась к доске, стерла с нее все и, прежде чем начать снова писать, посмотрела на часы.

— У нас с вами осталось пять минут, — сообщила она. — Итак, давайте подведем итоги тому, что мы сегодня с вами узнали.

Госпожа Кисимото что-то говорила, но Михаил опять не слышал ее. Теперь он думал, почему она не стала закатывать скандал, как это делают другие, когда застают его за рисованием? И хоть Михаил никак не ожидал такой реакции, все же он не был удивлен, поскольку госпожа Кисимото отличалась от остальных преподавателей. За год обучения, встречаясь с ней каждый день на лекциях, Михаил никогда не слышал раздражения в ее голосе, и уж тем более она не позволяла себе срываться на кого-то из студентов. Кей всегда была уравновешенна и спокойна, как истесанная волнами скала. Михаил не раз задавался вопросом, что могло вывести ее из себя?

— Господа японисты, на сегодня все. — Ее голос вернул Михаила в реальность. — Убедительно прошу вас выучить все новые иероглифы, а я с вами прощаюсь до завтра.

Это была последняя пара. В аудитории тотчас поднялся галдеж. Студенты на радостях повскакивали со своих мест, отправили гаджеты в рюкзаки и поспешили на выход. Вовка был единственным в группе, а может и во всем университете, кто ходил на все лекции с одной тетрадью, и на это у него был железобетонный аргумент: «Я никогда ничего не забываю, потому что все записи всегда при мне». Одногруппники называли его исключительно Вовкой либо Вованом, и он никогда не обижался. Он встал из-за стола, сунул талмуд под мышку, авторучку — в наружный карман пиджака и спросил:

— Михалыч, ты сейчас куда?

Услышав свое прозвище, Михаил невольно улыбнулся. Как его только ни называли, но только не по имени. Отец — исключительно на английский манер — Майклом; мать — на итальянский — Микеле; а в университете друзья звали Михалычем. Пошло это от бывшего одногруппника Юры Геращенко. Он, как и Михаил, случайно оказался на факультете японоведения и терпеть не мог будущую специальность. Юра сделал все, чтобы его отчислили еще на первом курсе. Он просто перестал ходить на лекции и появляться на экзаменах. И вот однажды он назвал нашего героя Михалычем, с тех пор парень и ходит в этих Михалычах.

Собирая вещи в рюкзак, Михаил посмотрел на товарища, с иронией вскинув бровь.

— А что, есть предложения? — усмехнулся он и бросил взгляд на госпожу Кисимото. По всей видимости, она не торопилась покидать аудиторию: сидела за столом с идеально ровной спиной и что-то печатала на своем «Макбуке».

— Может, партейку-другую в бильярд? — предложил Вован. — Как вспомню, что в прошлый раз опять проиграл тебе, спать не могу.

Помимо парней и преподавателя, в кабинете еще задержалась староста группы. Как обычно, после занятий Антонина выполняла свои должностные обязанности, отмечая в журнале посещений, кого из студентов не было на лекциях. Она невольно услышала разговор одногруппников, потому как сидела через два стола от них.

— Эй, домой идите иероглифы учить, — обернувшись, улыбнулась Антонина. — В бильярд они собрались играть.

Из-за цвета волос между собой молодые люди называли ее исключительно рыжей бестией.

— А ты завидуешь, что ли? — спросил Михаил.

— Угу. — Она кивнула и, фыркнув, как жеребенок, ехидно добавила: — Прям обзавидовалась вся.

— Ну тогда пойдем с нами. — Михаил подмигнул ей. — Только предупреждаю заранее: мы на бабки играем.

На самом деле Антонина никогда не вредничала, используя свою, пусть и небольшую, но все же власть. С ней запросто можно было договориться, чтобы она не ставила пропуск в журнале, если кто-то из одногруппников решил прогулять занятие, чем Михаил регулярно пользовался.

— Кстати, Рассказов, забыла тебе сказать, — спохватилась Тоня. — Инспектор курса просила передать, чтобы ты зашел к ней после занятий. Так что завидовать особо нечему, — сыронизировала она. — Думаю, после разговора с ней тебе уже будет не до бильярда.

— А чего она хочет? — Михаил тотчас напрягся.

— Вот ей и задашь этот вопрос, — хихикнула Тоня. Она встала, перекинула рыжие локоны на одно плечо, на другое повесила сумку, взяла со стола журнал и, кокетливо взмахнув рукой, бросила: — Пока, мальчики.

— Да, чувствую, придется отложить желание отыграться до лучших времен, — хмыкнул Вован. — От Ксюхи ты быстро не отделаешься, она вынесет тебе весь мозг.

— Интересно, что ей надо? — спросил Михаил.

— Может, вызывает из-за того, что ты много семинаров пропустил? — предположил друг. — Боится, что до сессии не допустят.

— Ладно. — Михаил отмахнулся. — Сейчас все узнаю.

Он накинул рюкзак на плечо, и молодые люди направились на выход из аудитории. Госпожа Кисимото оторвала взгляд от монитора, когда они проходили мимо ее стола.

— Господин Рассказов, не могли бы вы задержаться, — попросила она. — Обещаю, я не отниму много времени.

«Черт, они что, все сговорились?»

— Хорошо. — Михаил кивнул и протянул руку товарищу. — Давай, Вован, до завтра. — И, понизив голос, добавил: — Обложили со всех сторон.

— Удачи. — Товарищ ответил на рукопожатие и, похлопав Михаила по плечу, покинул кабинет.

Госпожа Кисимото совершила еще несколько манипуляций в «Макбуке» и, захлопнув крышку, показала на стул за первым столом.

— Присаживайтесь.

— Спасибо, я постою, — отказался Михаил.

— По-моему, в таких случаях у вас говорят: «В ногах правды нет». Я правильно произнесла, как это у вас называется… — она сделала паузу, вспоминая подходящее слово.

— Фразеологизм, — подсказал Михаил.

— Верно, — смущенно улыбнулась Кей. — Все время забываю, уж больно оно сложное.

— Как и ваши иероглифы, — хмыкнул Михаил. — Но я все равно постою, тем более вы сказали, что не собираетесь задерживать меня надолго. Тогда зачем делать лишние телодвижения?

— Тогда я тоже встану, — сказала она, поднимаясь из-за стола. Быстрым движением она скинула косу с плеча. — Не могу же я сидеть, когда мужчина стоит.

— Ну, хорошо, я присяду, — почувствовав себя неловко, согласился Михаил. Он бросил рюкзак на пол рядом со столом и вальяжно развалился на стуле, закинув ногу на ногу.

Госпожа Кисимото тоже вернулась на свое место и, чуть приподняв подбородок, спросила:

— Господин Рассказов, вам не нравится мой предмет?

Михаил нисколько не удивился ее вопросу. Более того, он знал, что рано или поздно этот разговор состоится. Во время летней сессии он не явился на экзамен по ее предмету. Он попросту забыл о нем. Накануне вечером они с одногруппниками праздновали день рождения Вовки в ночном клубе. Отмечали так шумно и весело, что домой Михаил вернулся только под утро и сразу завалился спать. Его никто не разбудил: родители в то время находились у матери на родине, в Болонье. Да и вряд ли они смогли бы дозвониться: телефон за ночь «умер». А когда на следующий день в обед Михаил проснулся, поставил телефон на зарядку и увидел от Вована кучу пропущенных звонков и эсэмэс, было уже поздно. Экзамен давно закончился. Хотя, если бы Михаил попал на него, то сдал бы без проблем, даже несмотря на то, что особо не готовился. Благодаря своей зрительной памяти он легко запоминал иероглифы, новые слова и все эти грамматические конструкции, стоило только ему хоть раз написать их самому. Экзамен тот он пересдал осенью, а вот с начала нового семестра еще ни разу не был ни на одном семинаре по ее предмету, да и лекции частенько пропускал. Антонина хоть и не отмечала этого в журнале, но он понимал: госпожа Кисимото знала всех студентов не только в лицо, но и по именам. Да и как она могла не знать, когда пары по японскому языку были каждый день?

— Мне не нравится все, что связано с моей будущей специальностью — и ваш предмет в том числе, — признался Михаил. — Понимаете, я случайно оказался на этом факультете. Это не то, чем бы я хотел заниматься в жизни. И теперь я не понимаю, для чего мне японоведение, если я живу в России и никуда не планирую отсюда уезжать?

— Я вас прекрасно понимаю. — Кей кивнула. — Довольно неприятно посвящать свое время тому, что не приносит удовольствия. И тем не менее вы здесь. Жизнь — штука длинная и непредсказуемая. Сегодня кажется, что вам это не нужно, а завтра, возможно, вы будете благодарить судьбу за то, что все сложилось именно так.

— Вы не сказали ничего нового, — с сарказмом ухмыльнулся Михаил. — Я все это уже слышал от пред… — запнулся он и тут же поправился: — От родителей.

— Ну тогда зачем мучить себя? — Она с улыбкой развела руками. — Оставьте учебу и займитесь тем, что вам нравится. Судя по тому, как вы сегодня увлеченно рисовали, вы хотите быть художником, я правильно понимаю?

— Да. — Он кивнул. — Но бросить учебу не могу.

— Почему? — Госпожа Кисимото выгнула бровь в явном удивлении.

— Родителям слово дал, что окончу университет, — признался Михаил. — А я не могу нарушить обещание.

— Это прекрасно. — Госпожа Кисимото покачала головой. — Возможно, вам надо побывать в Японии, познакомиться с нашей культурой, традициями, чтобы изменить мнение о будущей профессии. Поверьте мне, у нас замечательная страна, я уверена, вы непременно полюбите ее.

— Пока в мои планы это не входит, — уклончиво ответил Михаил.

Он хоть и любил путешествовать, но меньше всего ему хотелось побывать в Японии. Ему хватало того, что изо дня в день он только и слышал о ней.

— Господин Рассказов, почему вы совсем не ходите на мои семинары? — спросила госпожа Кисимото. Она чуть склонила голову, с прищуром глядя на него, и, не дожидаясь ответа, воскликнула: — Если вы продолжите в том же духе, я не смогу допустить вас до сессии, и тогда у вас опять появится долг, который придется пересдавать весной. Систематические несдачи экзаменов могут привести к тому, что вас отчислят из университета за неуспеваемость, а мне бы очень этого не хотелось. Вы талантливый молодой человек, у вас феноменальная память. Я вижу, как вам легко дается японский язык. Раньше я думала, что вы ленитесь, а теперь поняла, что вы просто не хотите его учить. Мне очень неприятно это осознавать. Да, наш язык не такой популярный, как английский, но зато у него многовековая история, уходящая корнями в древность. Если вы измените свое отношение к нему, вы почувствуете себя частичкой нашей страны.

Как всегда, госпожа Кисимото была спокойна и рассудительна. Михаил встретился с ней глазами и, не выдержав пристального взгляда, опустил голову. Он ничего не ответил: он попросту не знал, что говорить. Госпожа Кисимото была права.

— Я очень надеюсь, что в этот раз вы не пропустите экзамен и перейдете в следующий семестр без долгов, — сдержанно улыбнулась Кей и поджала губы.

— Постараюсь, — сказал Михаил. Он встал, накинул рюкзак на плечо и спросил: — Я могу идти?

— Да, конечно, — закивала она, — идите.

Михаил вышел из аудитории расстроенным. Казалось бы, чего расстраиваться? Ну, подумаешь, госпожа Кисимото провела воспитательную беседу. Ему ли не привыкать к этому. За год его не раз вызывали другие преподаватели, и нередко дело заканчивалось в кабинете декана. Но только не она. Кей впервые попросила его остаться, хотя больше всего проблем у него было именно с ее предметом. В душе он прекрасно понимал, что его расстроило. Ее убедительные реплики и до безобразия спокойное поведение лишили его равновесия и оставили в душе чувство стыда и вины. Никогда прежде он не переживал по поводу всех этих бесед и забывал о них, как только покидал стены преподавательского кабинета. А теперь, шагая по длинному коридору на встречу с инспектором курса, он думал о разговоре с госпожой Кисимото, а ее фраза: «Поверьте мне, у нас замечательная страна, я уверена, вы непременно полюбите ее» — крутилась на языке, как заезженная пластинка.

«С каких корзиночек я должен полюбить ее?»

В начале учебы все казалось не таким уж страшным. Первый курс пролетел незаметно — то ли потому, что студентов щадили преподаватели, то ли программа была еще не слишком сложной. Они учили по тридцать иероглифов, по несколько грамматических конструкций и по сто пятьдесят слов в неделю. Помимо японского языка, который занимал одну пару в день, изучали другие дисциплины: социологию, информатику, фольклор. И только когда начался второй курс, Михаил понял, в какой кромешный ад он угодил. Японский теперь занимал две пары в день, а предметов, касающихся страны восходящего солнца, стало куда больше. У студентов была одна единственная отдушина — правоведение. На него они шли как на праздник. Госпожа Кисимото и другие преподаватели настолько прониклись «большой и искренней любовью» к студентам, что время, которое те раньше тратили на развлечения и прочие молодежные шалости, теперь стало уходить на зубрежку иероглифов и написание всяких работ, курсовых и рефератов. Михаил понимал, что дальше будет только сложнее, и думал лишь о том, как бы ему продержаться до конца обучения и не вылететь из универа за неуспеваемость. А это ни много ни мало еще почти четыре года жизни.

Погруженный в свои мысли, он не заметил, как добрался до учебной части.

«Сейчас еще Ксюха дыру в черепе просверлит», — подумал он и постучал в дверь. Услышав звонкое «Йёкосо», что на японском означало «добро пожаловать», парень вошел в кабинет. Инспектор курса, миловидная брюнетка с вздернутым носиком и пухлыми блестящими губами, сидела за письменным столом и чем-то увлеченно занималась в ноутбуке. Она была симпатичной, многие парни смотрели на нее с вожделением, но только не Михаил. Каждый раз, когда она хлопала нереально длинными ресницами, явно не своими, он вспоминал корову из старинного мультфильма «Буренка из Масленкино». Михаил не мог объяснить почему, но сей факт отбивал у него все желание смотреть на нее как на девушку. Он видел в ней только инспектора курса и никого более. Она поднялась с кресла, поправила неприлично узкую юбку, одернула алую рубашку и, цокая тонкими каблучками, направилась к нему. Пока она шла, Михаил в голове изобразил иероглиф «aka», обозначающий ярко-красные цвета. Была у него такая привычка — мысленно рисовать значки тех слов и фраз, которые он уже выучил. Может, поэтому ему не приходилось часами корпеть над учебниками, как это делали другие студенты.

— Ба, какие люди пожаловали ко мне в гости. — Девушка раскинула руки в стороны, точно собиралась обнять его. — Рассказов собственной персоной.

«Ксюха в своем репертуаре».

Хоть она была строгим инспектором, не давала спуску студентам, это не мешало ей ходить с ними на вечеринки или сидеть в каком-нибудь кафе. В тот день, когда одногруппники праздновали Вовкин день рождения, она тоже была в ночном клубе и веселилась вместе со всеми до самого утра. Но потом, когда узнала, что Михаил не пришел на экзамен, чуть живьем его не съела.

— Здравствуйте, Ксения Сергеевна, — криво улыбнулся Рассказов. — Тоня сказала, что вы меня вызывали.

— Вызывала, — подтвердила она и кивнула на стул, который стоял сбоку ее стола. — Присаживайся. Чай, кофе, потанцуем? — шутя, предложила она.

Михаил стушевался, никак не ожидая такого гостеприимства. Он приготовился к «разбору полетов», но не к распитию бодрящих напитков.

— Настроение не танцевальное, а кофе с чаем дома попью, — отказался Михаил. Он повесил рюкзак на спинку стула и уселся.

— И то верно. Нам с коллегами больше достанется, — рассмеялась Ксения. Она вернулась на свое место, взяла авторучку и принялась крутить ее в наманикюренных пальчиках. — Рассказов, да расслабься ты. Я не собираюсь наезжать на тебя за твои косяки, я позвала тебя совсем по другому поводу. Случайно не знаешь по какому? — Она уставилась на него.

— Ксения Сергеевна, да откуда ж мне знать? — хмыкнул Михаил, тоже глядя на нее. — У меня в роду одни лингвисты, ясновидящих нет.

— Действительно, откуда тебе знать, если ты в универе появляешься нечасто, а на собрания вы с Тменовым и вовсе не ходите, поскольку предпочитаете проводить время в бильярдных клубах или еще бог знает где, — вполне дружелюбно подначила она. — И вообще, что ты заладил — Ксения Сергеевна да Ксения Сергеевна? — Она всплеснула руками. — Сколько раз я тебе говорила, называй меня по имени, я всего лишь на пять лет старше тебя.

— Не могу. — Он дернул плечом.

— Все могут, а ты нет, — ухмыльнулась она.

— Воспитание не позволяет старшему по званию тыкать, — обосновал Михаил.

— Да ну тебя, — отмахнулась Ксения. — Называй как хочешь. В общем, я позвала тебя вот по какому поводу: недавно наш вуз заключил договор о сотрудничестве с университетом Тохоку, который находится в префектуре Мияги. Это в Японии, если что, — добавила она.

— Понятно, что не в Бразилии, — съязвил Михаил.

Она развернула ноутбук к нему экраном, на котором была открыта статья о том самом университете, заговорщически улыбнулась и продолжила:

— Так вот, суть этого договора заключается в обмене студентами. Надеюсь, понимаешь, о чем речь?

— Ксения Сергеевна, я злостный прогульщик, но не дурак, — с сарказмом ответил Михаил. — Только не понимаю, при чем тут я?

— При том, что руководство нашего университета хочет отправить в Тохоку тебя, а на твое место приедет японец. Считай, что ты будешь первопроходцем, — ответила Ксения.

— Стоп, стоп, стоп! — Михаил замахал руками. — Я никуда не хочу ехать. И почему именно я?

— Потому что госпожа Кисимото рекомендовала тебя, — объяснила Ксения. — Она считает тебя перспективным молодым человеком.

— Что? — скривился Михаил. — Да я худший студент в группе! — в сердцах воскликнул он. — В этом семестре я ни разу не был на ее семинарах. Как она может меня рекомендовать? — Он в полном недоумении уставился на инспектора курса.

«Так вот куда клонила Кей, — подумал Михаил. — Оказывается, она еще та партизанка. Ходила вокруг да около, но так и не сказала напрямую».

— Это ты так думаешь, а она считает иначе. И ей, как преподавателю, виднее, — сказала Ксения. — Когда она предложила твою кандидатуру, руководство университета поддержало ее. Теперь осталось получить твое согласие.

— Нет, нет, нет, — категорично заявил Михаил. — Я никуда не поеду. Мне эта Япония уже вот где сидит. — Он провел ребром ладони по горлу.

— Рассказов, ты не только прогульщик, но еще и редкостный дурак! — воскликнула Ксения, укоризненно покачав головой. — Любой бы на твоем месте воспринял это как подарок судьбы, а ты сидишь тут кочевряжишься.

— Да не кочевряжусь я, — возразил Михаил. — Просто не хочу ехать.

— Ну что ты отпираешься? — Ксения возмущенно бросила авторучку, та покатилась по столу и, докатившись до края, едва не упала на пол. Михаил вовремя поймал ее и положил перед девушкой. Та благодарно кивнула и продолжила: — Ты посмотри на эту ситуацию иначе. Воспринимай поездку как маленькое приключение. Поживешь в Японии, посмотришь, как живет одна из самых развитых стран. Неужели тебе это не интересно? — нахмурилась Ксения, отчего ее лоб пересекла тонкая вертикальная морщинка. — Эх, — с сожалением вздохнула она, — и чего мне не предложили поехать? Я бы полетела туда на всех парусах.

— Ну вот и поезжай вместо меня, — Михаил внезапно перешел на «ты».

— Да кто ж меня туда возьмет? — хмыкнула она. — Во-первых, меня никто не рекомендовал, а во-вторых, там ждут студента бакалавриата, а я уже давно рабочий класс. А за то, что перешел на «ты», спасибо. Я уж было подумала, так и буду ходить у тебя в Ксениях Сергеевнах, пока ты универ не окончишь.

— Пожалуйста, — пробормотал Михаил. Как же в тот момент у него чесались руки взять карандаш и начать рисовать. Он полез в рюкзак за художественными принадлежностями.

— Даже не думай. — Ксения кивнула на блокнот в его руке. — Я тебя пригласила поговорить, а не смотреть, как ты будешь картинки рисовать.

— Ладно, не буду. — Он кивнул и повесил рюкзак на место.

— Слушай, Рассказов, ты что, совсем не можешь жить без своих художеств? — поинтересовалась Ксения.

— Не могу, — признался он.

— Да ты больной чел! — воскликнула она. — И это заболевание называется одержимостью. Но, ты знаешь, лично я не вижу в этом ничего плохого. Главное, чтобы одно другому не мешало. Ну так что ты думаешь насчет поездки? — Она вернулась к прежнему разговору.

— Я уже сказал — не поеду, — продолжал упираться Михаил.

— В общем, так, Мишаня, даю тебе время подумать до завтра. — Она постучала острым ярко-красным ноготком по столу. — Предупреждаю сразу, отрицательный ответ не принимаю. Если надумаешь раньше дать свое согласие — пиши, звони. Я на связи. А теперь иди, мне надо работать.

Михаил встал, забрал рюкзак и направился к дверям. Он взялся за ручку, собираясь выйти, но на секунду замешкался и, обернувшись, спросил:

— Когда надо ехать?

— Сразу после сессии. — Ксения расплылась в улыбке.

— Ксения Сергеевна, вы рано радуетесь, я еще не дал своего согласия, — ухмыльнулся Михаил.

— Опять он за свое, — фыркнула она, имея в виду, что Михаил снова перешел на «вы», и, передразнивая его, самоуверенно заявила: — Михаил Алексеевич, куда вы, на фиг, денетесь? — Она улыбнулась и зачем-то добавила: — Влюбитесь и женитесь.

«Абсурд какой-то, предложить поехать в Японию человеку, который на дух не переносит все, что связано с этой страной», — подумал Михаил и вышел из кабинета, громко захлопнув за собой дверь.

Конечно, он понимал: судьба — знатная шутница. Но никогда не думал, что она устроит такой жестокий розыгрыш ему. Михаил никак не мог понять, почему госпожа Кисимото рекомендовала именно его. Да, во время беседы она упоминала о его таланте и памяти, но в его группе были гораздо более успешные студенты, которые запросто могли претендовать на этот подарок судьбы, как выразилась Ксюха. Все это не укладывалось у него в голове и казалось какой-то насмешкой. Шагая по длинным коридорам корпуса, он чувствовал себя Гамлетом, бесконечно задавая себе один единственный вопрос: «Ехать или не ехать?»

«Если откажусь и старики узнают об этом, мать съест меня с потрохами — и даже итальянскими травами не присыплет», — мысленно усмехнулся Михаил.

Он забрал куртку в гардеробе и, надевая ее, направился на выход из здания факультета. Изо рта вырвался белый пар, разрезавший морозный воздух, когда он выбрался на улицу. Михаил вытащил из рюкзака меховую шапку и, натянув ее на уши, направился в сторону метро.

Наступил вечер. На дворе стоял декабрь, снег легкими хлопьями падал в свете уличных фонарей и витрин. В преддверии Нового года Москва выглядела как невеста на выданье: вся сверкала и переливалась, подмигивая и маня своим блеском. До главного праздника оставалось всего ничего, а там и сессия не за горами, после которой Михаилу придется отправиться в далекую, неведомую страну Японию, если, конечно, он согласится.

«За всеми этими разговорами так и не удалось поиграть в бильярд», — с сожалением подумал Михаил. Это было еще одно его увлечение.

Он никогда не испытывал финансовых трудностей, в этом плане родители не обижали его. Но каждый раз, получая от них деньги на карманные расходы, он чувствовал себя стоящим на паперти. Как и каждому нормальному мужчине, ему хотелось зарабатывать самому. И бильярд стал в этом вопросе ему незаменимым помощником. Отец был большим любителем этой игры и с детства таскал сына за собой по клубам, где тот первый раз в жизни взял в руки длинную палку под названием «кий». Позже Михаил стал отрабатывал свое мастерство. В университете среди одногруппников тоже оказалось немало почитателей бильярда. Молодые люди зачастую после занятий ходили в клуб, который находился в полуподвальном помещении недалеко от корпуса факультета, чтобы сыграть партейку-другую. Поначалу никто не делал ставок. А потом Юра Геращенко, прозвавший нашего героя Михалычем, предложил:

— Пацаны, а че мы просто так шары гоняем? Давайте играть на деньги.

Азарт сделал свое дело, и начался совсем другой бильярд. То ли Михаил играл лучше всех, то ли везение было на его стороне, но никому из однокашников не удавалось обыграть его. Ставки делали небольшие, поскольку детей олигархов среди них не было, и тем не менее художник умудрялся таким образом заработать на карманные расходы. Иногда выигрывал пятьсот рублей, иногда мог унести и пару тысяч. Все зависело от количества игроков. И каждый из них мечтал выиграть у Михалыча.

Пока он шел до метро, обзвонил всех любителей бильярда в надежде, что кто-то из них находится в клубе, но они сидели по домам и занимались зубрежкой. Оно и понятное дело, на горизонте сессия махала белым платочком.

«Что ж, придется тоже ехать домой», — вздохнул Михаил, проходя мимо полуподвального помещения с вывеской «Шаром покати», в котором и находился тот самый клуб.

Дома его встретил звук телевизора, доносящийся из гостиной, и умопомрачительный запах. «Курица или лазанья?» — подумал Михаил, вешая куртку. Он потянул носом воздух, в животе тотчас проснулся голодный зверь да так заревел, словно его сто лет не кормили. Михаил бросил рюкзак на тумбочку, скинул кроссовки и направился в кухню. Мать суетилась у стола, расставляя тарелки и раскладывая приборы для ужина.

— Ragazzo mio^[1] вернулся домой, — расцвела она при виде сына. — Ты как раз вовремя. Сейчас будем ужинать.

— И тебе привет. — Михаил подошел к ней и чмокнул в щеку. — Ма, сколько раз я просил тебя не называть меня так. — Глядя на нее, он театрально насупил брови. — Ты двадцать лет живешь в России и вроде говоришь на русском. Или забыла, что мне уже девятнадцать лет? А я у тебя все в мальчиках хожу.

— Микеле, даже когда тебе будет сорок, я все равно буду тебя так называть, — улыбнулась мама, направляясь к холодильнику. — Если доживу, конечно.

Светло-голубое домашнее платье подчеркивало ее высокую статную фигуру и удивительно шло к иссиня-черным волосам, собранным на макушке в замысловатый пучок.

— Доживешь, куда ты денешься? — по-доброму усмехнулся Михаил. — Вы, итальянцы, народ крепкий. Впрочем, как и сибиряки. — Вспомнив отца, он поинтересовался: — Батя дома?

— В кабинете, уже минут пятнадцать с кем-то разговаривает по телефону, — ответила она, вытаскивая из закромов продуктового клондайка моцареллу, базилик, который Михаил терпеть не мог, и помидоры. Она промыла овощи и зелень под водой и принялась нарезать томаты и сыр кружочками и красиво выкладывать на тарелке.

Каждый человек по-своему видит окружающий мир. Одни воспринимают его как есть, другие замечают только плохое, а есть те, кто находит прекрасное во всем. Мать Михаила относилась к последней категории людей. Она была эстетом до корней своих волос. Любила красоту во всех ее проявлениях, а наслаждение ею считала смыслом жизни. Когда накрывала стол, старалась сделать это идеально. Приборы, тарелочки, бокалы, салфеточки — только самое лучшее. На ее взгляд, даже простой семейный ужин должен проходить в приятной и красивой обстановке. А если, не дай бог, она замечала, что сын ест без ножа, то реагировала на это как на катастрофу.

«Mamma Mia, Микеле, ты же не пещерный человек, сейчас же возьми приборы», — возмущалась она.

Запах ее любимых духов обволок Михаила, когда он примостился рядом с ней у стола.

— Мама, ну зачем ты кладешь эту вонючую траву? — Он скривился, глядя, как она украшает блюдо зелеными листиками.

— Разве может быть капрезе без базилика? — вопросом на вопрос ответила она и посмотрела на него как на пришельца.

— Ты же знаешь, я его терпеть не могу. — Михаил потянулся, чтобы взять кусочек моцареллы, но получил воспитательный хлопок по руке.

— Марш мыть руки и переодеваться, — тоном, не терпящим возражений, приказала мать.

— Прям уже и попробовать нельзя, — наигранно фыркнул Михаил. — Ну а вопрос-то хоть можно задать? — Он подмигнул ей.

— Dai^[2], — ответила мама.

— Если не секрет, что у тебя готовится в духовке? — Он кивнул на плиту.

— Хм. — Ее вишневые губы растянулись в довольной улыбке, оголив белоснежные зубы. — Твой любимый цыпленок «Парминьяна».

— Я так и знал, — усмехнулся Михаил. — Синьора Габриела, я вас обожаю. — Он обнял ее за шею, звонко поцеловал в щеку и направился к дверям.

— Ужин через десять минут. Попрошу не опаздывать, — прозвучало за спиной.

— Si signora^[3], — бросил он и вышел из кухни.

Михаил захватил рюкзак из прихожей и, минуя гостиную, где непонятно для кого работал телевизор, направился в свою комнату. Проходя мимо кабинета, он хотел зайти поздороваться с отцом, но, услышав, что тот по-прежнему с кем-то общается по телефону, удалился к себе. Заботливые материнские руки навели порядок в комнате, заправили кровать, аккуратно сложили белье в комоде и вещи в шкафу. Он кинул рюкзак на пол у письменного стола, туда же полетели носки. Избавился от толстовки и футболки, сменил джинсы на шорты и завалился на постель. Закинув руки за голову, Михаил уставился в потолок. «Ехать или не ехать? — вопрос, словно назойливый комар, опять зажужжал в голове. — Ну и задали они мне задачку. Жил себе спокойно, так нет же, надо было госпоже японке влезть со своей рекомендацией».

Подумав о преподавателе, он вспомнил, что так и не закончил рисунок. Осталась буквально пара штрихов. Михаил подскочил с кровати, вытащил из рюкзака блокнот с карандашом и вернулся назад. Устроился поудобнее, опершись на подушку, и принялся за эскиз, напрочь забыв о голодном звере в желудке. На его рисунке госпожа Кисимото выглядела немного иначе, чем в жизни. Она стояла спиной к доске, на которой виднелись иероглифы. Из-под ее короткого платья виднелись изодранные чулки, на ногах — тяжелые армейские ботинки, а длинные волосы разметались в разные стороны. В одной руке она держала старинный револьвер, ствол которого смотрел вверх, и из него тянулась тонкая струйка дыма. Указательным пальцем другой руки она показывала на один из иероглифов.

«Хоть Кей и не подала виду, но наверняка удивилась, когда увидела себя в таком образе», — мысленно усмехнулся Михаил. Прикусив губу от усердия, он продолжал рисовать, не заметив, как пролетели десять минут. Голос матери, донесшийся из кухни, напомнил ему об ужине. Он окинул взглядом законченное изображение госпожи Кисимото, подумав о том, что надо немного добавить теней, сунул карандаш за ухо, телефон и блокнот — в карманы шорт и вышел из комнаты.

Он застал родителей за накрытым столом. В центре него стояло блюдо, на котором аппетитный цыпленок, укрытый толстым слоем пармезана, лежал на подушке из спагетти в томатном соусе. Глядя на кулинарный шедевр, Михаил невольно сглотнул, а голодный звереныш снова громко напомнил о себе. Старики о чем-то беседовали, но, как только Михаил появился на кухне, тут же замолчали. При виде сына мать потупила взгляд, суетливо поправляя тарелки и приборы, а на лице отца появилось выражение, не предвещающее ничего хорошего. Нетрудно было догадаться, кому они перемывали косточки.

— Легок на помине, — сказал Алексей Михайлович. — А мы о тебе говорим.

— Я это понял, — ухмыльнулся Михаил. Он подошел к нему и, глядя в глаза, протянул руку для приветствия. — Надеюсь, вспоминали добрыми словами.

— Разными. — Отец ответил на рукопожатие и кивнул на стул. — Присаживайся, разговор к тебе есть серьезный.

По тону его голоса стало понятно: отец не собирается обсуждать с ним прогноз погоды, внутреннее чутье нашептывало, что речь пойдет об учебе.

«Да что им всем от меня надо? — мысленно воскликнул Михаил. — Может, и правда надо свалить в Японию? Хоть немного отдохнуть ото всех».

— Алекс, ужин остынет, — вмешалась в разговор мать, она взяла его тарелку и стала накладывать еду. — Потом пообщаетесь.

— Ужин подождет, а курица никуда не улетит, — категорично заявил отец, бросив на нее взгляд «дай мужчинам поговорить».

Она послушно замолчала и сердито посмотрела на сына. Тот откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и, вытащив карандаш из-за уха, принялся его теребить.

— Майкл, за те полтора года, что ты учишься в университете, я никогда не интересовался твоей учебой, — начал Алексей Михайлович. — Я думал, ты взрослый парень, и считал это неуместным, тем более ты дал нам слово окончить вуз. Но теперь я понимаю, что ты еще ребенок и за тобой нужен глаз да глаз. Не зря твоя мать называет тебя мальчиком.

Михаил почувствовал, как кровь бросилась в голову. Он непроизвольно стиснул челюсти до скрежета зубов. Он терпеть не мог, когда отец разговаривал с ним снисходительным тоном и называл ребенком.

— Я сегодня был на мероприятии в одном университете. Там было много педагогов, профессоров и прочей преподавательской братии из различных вузов, — продолжил отец. — И там наконец-то я познакомился с деканом твоего факультета. — Он сделал паузу, встал из-за стола и, заложив руки за спину, принялся ходить по кухне туда-сюда, как делал всякий раз, когда разговаривал о чем-то серьезном.

«Так вот в чем дело!»

Михаил бросил взгляд на мать, как будто искал у нее поддержки. Та же нервно постукивала кончиком ножа по столу, наблюдая за мужем.

— Представляешь, Андрей Владимирович кинулся со мной обниматься, когда услышал мою фамилию и узнал, что ты мой сын! — с усмешкой воскликнул отец и, заметив недоумение на лице Михаила, продолжил: — Вот и я опешил. С чего бы незнакомому мужику встречать меня как старинного друга? Естественно, я решил поинтересоваться и сказал: «Вы, наверное, знакомы с моим сыном?» — Отец остановился и снова посмотрел на него. — И ты знаешь, что он сказал?

«Представляю, что он ему наговорил».

Вопрос «что?» в данной ситуации был неуместен. Михаил промолчал и вперил взгляд в свисающий со стола край белоснежной скатерти, повторяя глазами узоры на ее ткани.

— Так вот, твой декан мне ответил: «Знаком — не то слово. Он мне уже как родной. Ваш сын бывает в моем кабинете чаще, чем я сам», — отец сымитировал голос Андрея Владимировича.

«Черт», — мысленно выругался Михаил и посмотрел на отца, тот снова принялся мерить шагами кухню под пристальным наблюдением жены.

Как обычно, в такие минуты Михаилу до дрожи в руках хотелось рисовать. И, хоть это жуть как не понравится старикам, он незаметно вытащил блокнот, положил его на колени и, делая вид, что весь внимание, украдкой открыл чистую страницу.

— К сожалению, на мероприятии у нас не получилось пообщаться, времени не было ни у него, ни у меня, — продолжил Алексей Михаилович. — Мы обменялись телефонами и договорились созвониться вечером.

В то время как отец расхаживал по кухне в спортивных штанах и футболке защитного цвета, воображение Михаила рисовало его в образе босса итальянской мафии. В сером полосатом костюме, черной рубашке и белой шляпе. Михаил так и видел, как отец вальяжно развалился в большом кресле, положив руки на подлокотники, а позади него в образе телохранителя стояла мама. Черный лайковый костюм облепил ее фигуру, шпильки туфель напоминали острые лезвия. В руках она держала меч, который воткнула перед собой в пол. Ее черные волосы рассыпались по плечам, серо-зеленые глаза метали молнии, а воинственный взгляд предупреждал: «Не приближайтесь к моему боссу».

Михаил принялся выводить линии, перенося изображение из головы на бумагу. Он и сам уже сбился со счета, сколько у него было рисунков с родителями. В каких только образах не появлялись они на страницах его блокнотов. У него даже имелась целая серия картинок под названием «Черная лиса», где мать представала в образе женщины-лисы. По сюжету она служила в полиции и вела охоту на серийного маньяка по прозвищу Призрачный Жиль, которого все считали оборотнем, поскольку он постоянно ускользал от нее. Эта не совсем приятная роль досталась отцу.

— Скажу тебе, интереснейшая и очень долгая беседа у нас состоялась.

Алексей Михайлович посмотрел на сына и, увидев, что тот рисует, взревел, как дикий вепрь.

— Майкл, я с тобой разговариваю о серьезных вещах, а ты занимаешься своими художествами! Сейчас же убери! — Он грохнул кулаком по столу так, что подпрыгнула посуда, а мать от испуга подскочила на стуле.

— Mio Dio^[4], — пробормотала она, приложив руку к груди. Она посмотрела на сына, прожигая в нем своим взглядом дыру, и возмущенно всплеснула руками. — Ragazzo pazzo^[5].

— Папа, мама, не надо так нервничать, — успокоил их Михаил, от греха подальше засунув блокнот в карман, а карандаш за ухо. — Я вас прекрасно слышу.

Отец оперся на спинку своего стула руками и уставился на него.

— Надеюсь, ты не собираешься отказываться от поездки в Японию? — спросил он.

Михаил нисколько не удивился его осведомленности. Он только открыл рот, собираясь ответить, как в разговор вмешалась мать.

— Вот с этого момента можно подробнее? — Она перевела недоуменный взгляд с мужа на сына. — Что-то я не поняла, о какой поездке идет речь?

— Ему предложили поучаствовать в программе по обмену студентами и поехать на учебу в Японию, — ответил за него отец.

— А ты что? — Мать посмотрела на Михаила.

— Я еще не решил, — ответил он.

— Siete fuori di testa?^[6] — воскликнула она и нахмурилась, как грозовая туча.

Отец уселся на свое место и, постучав указательным пальцем по столу, сказал:

— Даже не вздумай отказаться от поездки. Такой шанс выпадает раз в жизни. Только вот я никак не пойму, почему он выпал тебе? За какие такие заслуги? — спросил он. — Твой декан сегодня открыл мне глаза. Оказывается, ты еще тот разгильдяй.

— Что ты имеешь в виду, Алекс? — Выразительные брови матери взлетели к потолку.

— Только то, что у него куча хвостов осталась с предыдущих сессий, а уже следующая на носу, — раздраженно бросил он. — И занятия он пропускает регулярно.

— Dio mio. — Мать в неверии покачала головой и снова обратилась к мужу: — Почему ты мне раньше не сказал, что все настолько серьезно?

— Оставил на десерт, — усмехнулся отец. — Мы с тобой думаем, что он учится, а наш оболтус балду пинает да картинки свои рисует.

— Микеле, ты же умный мальчик, как ты мог допустить такое? — Сложив пальцы вместе, мать энергично потрясла рукой.

«Да, чую, надо валить в Японию, — подумал Михаил. — Иначе теперь они устроят мне “Пилу-10”».

— Родители, вы только не переживайте, я все утрясу, — пообещал он и в тот момент принял решение, которое вскоре перевернет всю его жизнь с ног на голову.

Михаил вытащил из кармана телефон, открыл «Ватсап» и напечатал сообщение Ксении Сергеевне: «Я еду».

— Нахватал долгов, как собака блох, а теперь утрясать собрался, — хмыкнул отец. — Так что с поездкой? — спросил он, с прищуром посмотрев на сына.

— Ну а что тут думать? — Михаил пожал плечами. — Родина приказала, значит, надо ехать.

— Молодец, Майкл, ты принял верное решение. — Отец протянул руку и, глядя ему в глаза, добавил: — Надеюсь, ты нас там не опозоришь.

— Постараюсь, — отвечая на рукопожатие, улыбнулся сын.

— Grazie Dio^[7]. — Мама перекрестилась слева направо и расцвела, как азалия в саду Болоньи. — Давайте уже есть, вся еда остыла.

Ужин был в самом разгаре, когда на телефоне Михаила засветилась иконка входящего сообщения.

«Кто бы сомневался. Мишаня, оторвись там по полной, и за меня тоже», — написала Ксения, сопроводив сообщение ухмыляющимся смайликом.

Глава 3

После вынужденной остановки, которая длилась далеко не пять минут, как обещал проводник, поезд наконец-то продолжил путь. К тому моменту, когда он доехал до станции Мацусима, в вагоне, кроме Михаила и Тони, никого не осталось.

— Чет я не понял, мы что, единственные туристы, которые приехали посмотреть острова? — спросил Михаил, оглядываясь на пустынном перроне. — Или сюда не ездят в будний день?

— Скорее всего, — согласился Тони. — Мои одногруппники рассказывали, что здесь в выходные полно народу. А мне так больше нравится, я терпеть не могу, когда кругом толпы людей.

Механический голос о чем-то спешно сообщал по громкоговорителям. Парни не обратили на него внимания. Да и как они могли обратить, если Тони не понимал язык, а Михаил еще не научился разбирать быструю японскую речь. Ему показалось, что прозвучало объявление о прибытии или отправлении очередного поезда.

По небольшому зданию станции стало понятно, что они приехали в провинциальный курортный город. И тем не менее железнодорожная гавань была оборудована по последнему слову техники: повсюду виднелись электронные табло, светящиеся указатели, мягкие кресла, кафе и сувенирные лавки и, конечно же, торговые автоматы. Ну а куда без них?

— А где люди? — удивленно спросил Михаил, осматривая вокзал. Здесь, как и на перроне, тоже не было ни души. — Или они приезжают на вокзал перед самым отправлением поезда?

— Видимо, Мацусима — еще та дыра, — усмехнулся Тони. — Ладно, раз уж приехали, пошли смотреть, чем так гордятся самураи.

На привокзальной площади тоже было безлюдно — ни тебе автобусов, ни такси. На парковке, расположенной чуть в стороне от вокзала, не было ни одной машины. Прямо перед молодыми людьми возвышался двухэтажный торговый центр в японском стиле, над входом которого красовалась белая вывеска с черными иероглифами Matsushima Shopping Center. Судя по тому, что в него никто не заходил и из него не выходил, нетрудно было догадаться: он тоже закрыт.

— Слушай, может, здесь по пятницам ничего не работает? — предположил Михаил. — А мы с тобой, как два идиота, приперлись сюда.

— Не может такого быть, это все-таки туристический город, — возразил Тони.

— Тебе не кажется все это странным?

— Да ничего странного! Пока ты рисовал в поезде, я читал в интернете об этих местах, и, как я понял, тут вся движуха происходит в центре и на набережной. Люди приезжают сюда не вокзалом любоваться. Да и мало ли почему этот торговый центр не работает, может, его закрыли на санитарный день? Ты же знаешь, японцы еще те чистюли.

Запах моря в Мацусиме ощущался еще сильнее и отчетливее, чем в Сендае. Оно и понятно, город располагался в живописной бухте, усеянной мелкими сосновыми островками. И хоть молодые люди приехали на север страны, здесь было гораздо теплее. Стояла солнечная весенняя погода, Михаил расстегнул куртку и мысленно отругал себя, что надел под нее футболку с длинным рукавом. Он почесал затылок и в который раз огляделся вокруг. Гнетущая тишина резала слух. Привокзальная площадь выглядела так, словно на земле случился апокалипсис и все люди разом исчезли.

— Ну так что, Сусанин, говори, куда дальше идти, — сказал Михаил.

— В общем, так, — пропустив мимо ушей обращение приятеля, сказал Тони, уставившись в телефон. — Гугл подсказывает, что основные местные красоты находятся на острове Осима и Фукуура. Как попасть на первый, я пока не разобрался, а до второго можно дойти вот по этому мосту. — Он повернул к другу экран мобильного. На фото Михаил увидел тот самый мост с красными ограждениями, простирающийся над водной гладью. — Он находится на набережной, в интернете пишут, что вход на него платный, стоит двести йен. А кто такой Сусанин? — Спохватился Тони и посмотрел на Михаила из-под козырька нахлобученной бейсболки.

Тот невольно усмехнулся запоздалой реакции друга.

— Был такой крестьянин на Руси, — ответил он. — Его считают спасителем царя Михаила, основателя династии Романовых.

— И как же он его спас? — поинтересовался Тони.

— Тони, я что, должен посреди привокзальной площади Мацусимы тебе лекцию по русской истории читать? — съязвил Михаил. — Если интересно, погуглишь и сам все узнаешь.

— Ладно, хорошо. — Тони закивал. Он сдвинул козырек бейсболки назад и, почесав лоб, опять натянул на глаза. — Потом посмотрю, а сейчас предлагаю где-нибудь поесть. Нам нужно как-то попасть в центр города, большинство ресторанов и кафе находятся на главной улице. Давай «тачку» вызовем. — Он огляделся вокруг и, заметив у входа в здание вокзала бесплатные телефоны-автоматы, предназначенные для вызова такси, направился к ним.

— Тони, пошли пешком? — бросил ему вслед Михаил. — Тут города — раз-два и обчелся. Мы дольше будем машину ждать.

Тони остановился и посмотрел на него, как будто первый раз увидел.

— Слушай, русский, я есть хотел еще в общаге, — он возмущенно взмахнул руками, — а от тех сэндвичей, которые мы с тобой проглотили в поезде, у меня во рту даже привкуса не осталось. На голодный желудок мне и красоты Мацусимы не нужны. Ты знаешь, куда идти? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: — Вот и я не знаю.

— По навигатору найдем, в крайнем случае у кого-нибудь спросим, — не унимался Михаил. — Заодно и город посмотрим.

— Покажи мне, у кого ты собрался спрашивать? — Рассмеявшись, Тони развел руками и огляделся.

В этот момент из-за угла торгового центра выбежал японец с ребенком на руках, а следом за ним женщина с увесистой сумкой. Парни уставились на них как на пришельцев. Люди подошли ко входу в здание, а когда поняли, что оно закрыто, мужчина что-то крикнул спутнице, и они помчались в сторону пятиэтажного строения, которое находилось за парковкой.

— Вот у них и спросим. — Михаил кивнул на бегущих мимо людей и, взмахнув рукой, выкрикнул на английском. — Сэр, вы не подскажете, как нам попасть в центр города?

Не останавливаясь, мужчина окинул их беглым взглядом и что-то прокричал. Михаил ничего не понял, но его фраза прозвучала как-то уж слишком резко, совсем не в духе дружелюбных японцев. А женщина замахала рукой, показывая в сторону здания, куда они держали путь.

— Майкл, им явно не до нас, — глядя им вслед, заметил Тони и, посмотрев на товарища, спросил: — Что он сказал?

— Сам не понял. — Михаил пожал плечами. — Я разобрал всего лишь одно слово — «бегите».

— Эй, папаша-сан, — бросил Тони им вдогонку. — Мы только приехали, а ты уже предлагаешь нам куда-то бежать.

К сожалению, друг так и не смог вызвать такси. Ни один, ни второй телефон-автомат не работал.

— Вот тебе и страна восходящего солнца, — хмыкнул Тони. — Оказывается, у них тоже все как у нас. Ну что ж, придется идти пешком. — Он ввел в навигатор «Центр города Мацусима», тот задумался, а потом выдал: «Маршрут построен. Через двести метров поверните направо».

Молодые люди уже шагали вдоль парковки, когда механический голос, эхом разнесшийся над площадью, вновь о чем-то сообщил.

— Для кого они делают эти объявления, если на вокзале никого нет? — усмехнулся Тони. — Майкл, ты у нас знаток японского, что они говорят?

— Да какой я знаток? — ответил Михаил и в очередной раз мысленно отругал себя за то, что не прислушивался к совету стариков, а ведь они говорили: «Сынок, учи японский, пригодится». — Если медленно говорят, я еще хоть что-то понимаю, а что можно разобрать, когда тарахтят, как из пулемета?

— Для меня их язык — вообще дремучий лес. — Тони обреченно махнул рукой.

Миновав привокзальную площадь, парни прошли еще какое-то расстояние и уперлись в короткую улицу с двухсторонним движением, по которой проезжали редкие автомобили. Увидев хоть какие-то признаки жизни, Тони радостно воскликнул:

— Я же говорил тебе, что вся движуха происходит в центре! Что людям делать на вокзале? — спросил он, бросив вопросительный взгляд на Михаила.

— Слава богу, а то я уж было подумал, что мы попали в город-призрак, — усмехнулся Михаил, глазея по сторонам.

Следуя рекомендации навигатора, они повернули направо и пошли по тротуару, вымощенному квадратной плиткой. С обеих сторон дороги возвышались многоэтажки, первые этажи которых занимали кафешки, магазины, сувенирные лавки, парикмахерские. Яркие вывески зазывали жителей и гостей города посетить их. Но все они оказались закрытыми.

— Слушай, может, мы попали на обеденный перерыв? — оттопырив нижнюю губу, спросил Тони и, сдвинув бейсболку на лоб, почесал затылок.

— Тони, ты о чем? — воскликнул Михаил. — Посмотри! — Он показал на розовую вывеску магазина.

На ней синими жирными иероглифами было написано «Бенто — я». В этой популярной сети магазинов продавалась готовая еда, упакованная в коробочки, которую японцы зачастую брали с собой, чтобы перекусить в дороге, на работе или на учебе. А если человек не хотел покупать уже готовые обеды, то продавец формировал заказ по его желанию. Японцы очень любили во время приготовления не просто положить в бенто разной еды, но и украсить его разными способами. Например, сделать осьминога из сосиски.

В углу вывески белым шрифтом было написано время работы.

— Здесь все заведения работают с одиннадцати до шести, какой еще обеденный перерыв делать? — продолжил Михаил, выдвинув веский аргумент, после которого Тони как то сразу сник.

Между домами то тут, то там, словно яркие кляксы, были разбросаны небольшие клумбы, на которых росли деревья причудливых форм и аккуратно стриженные кустарники. Кругом царила идеальная чистота и ухоженность. Во всем чувствовалась заботливая рука. Однако пока молодые люди шли по улице, они не встретили ни одной живой души, лишь периодически слышали объявления по громкоговорителям, которые были развешаны на каждом углу.

— Слушай, русский, тебе не кажется, что они что-то сообщают жителям города? — строил догадки Тони.

Михаил внимательно прислушался к объявлению. Из всего, что произнес механический голос, он разобрал одно единственное слово — «вверх». Михаил озвучил его другу, и тот в задумчивости потер подбородок.

— Интересно, что бы это могло значить?

— До чего же непонятно они говорят, никак не могу разобрать, — признался Михаил, от досады цокнув языком.

Вскоре впереди показалась реклама популярного ресторана с разнообразной кухней и вполне себе демократичными ценами. Kaki no Sato был и в Сендае, молодые люди не раз заходили туда. И каждый раз Михаил, как правило, заказывал блюдо под названием «якитори» — части жареного цыпленка на палочках — или что-нибудь из европейской кухни, в основном итальянской. Тони, в отличие от него, отдавал предпочтение «кацудону» — свиной котлете, жаренной в кляре, на подушке из риса — или западному фастфуду. Увидев знакомую вывеску со смешным мультяшным поваренком с хатимаки^[8] на голове и палочками в руке, Тони направился ко входу в надежде, что заведение работает. Но каково же было его разочарование, когда он обнаружил запертую дверь.

— Да что за черт? — воскликнул он, всплеснув руками. — Вот уж не везет так не везет. Чувствую, я так и останусь голодным в этой Мацусиме.

— Да не расстраивайся ты, — успокоил его Михаил. — Мы еще не дошли до центра. Там наверняка все будет работать.

Хотя в глубине души он уже и сам не верил в свои слова. Шестое или бог его знает какое чувство подсказывало, что и там все магазины и рестораны закрыты. И самое главное, он даже не мог предположить, в чем причина происходящего, а спросить было не у кого. Это огорчало его больше, чем внезапно испортившаяся погода. Солнце исчезло, словно и не поднималось, небо затянули серые тучи.

Тем временем электронный штурман посоветовал повернуть налево, а затем, через сто метров, направо. Путешественники строго следовали его рекомендациям и вскоре оказались на узкой улице. Вдалеке плескался Тихий океан. Их удивлению не было предела, когда они увидели на проезжей части громадную пробку, растянувшуюся до самого горизонта.

— Ох, ничего себе, — присвистнул Тони. — Майкл, а ты говоришь — город-призрак, — усмехнулся он. — Да тут движение как на Манхэттене. Раз океан там, — он кивнул в нужном направлении, — значит, там набережная и тот мост, который нам нужен. Предлагаю идти туда. Уж там мы сто процентов найдем, где пообедать.

— Такое чувство, будто здесь собрался весь город, — заметил Михаил. В это самое время из громкоговорителя на углу ближайшего здания прозвучало очередное сообщение, и неожиданно Михаила осенило: — Слушай, а может, на набережной будет какое-то мероприятие проходить, поэтому они все едут туда?

— Точно. — радостно закивал Тони. — Наверное, и объявления звучат по этому поводу.

Успокоившись, парни продолжили путь. Те автомобили, которые находились в хвосте пробки, вдруг стали сдавать назад, разворачиваться и спешно уезжать. Михаил нисколько не удивился этому.

— Не выдержали стоять в пробке, — озвучил он вслух свои мысли.

Он вспомнил, как однажды в детстве поехал с родителями смотреть салют на День Победы, который должен был начаться в десять вечера на Поклонной горе. Они нарочно выехали пораньше, чтобы еще успеть припарковаться, но, свернув с третьего транспортного кольца на Кутузовский проспект, угодили в огромную пробку, образовавшуюся под эстакадой. В считаные минуты вокруг них собралось невероятное количество таких же желающих посмотреть фейерверк. Только, в отличие от здешних водителей, стоявших в конце пробки, у отца уже не было возможности сдать назад и уехать. Он надеялся, что затор по-быстрому рассосется, но не тут-то было. Тот салют они так и не увидели, лишь слышали его отголоски. А когда он закончился, они еще какое-то время торчали в той жуткой пробке под эстакадой.

Друзья прошли уже большую часть улицы, до набережной оставалась какая-то сотня метров, как вдруг со стороны океана послышался нарастающий гул вперемешку со странным непонятным звуком, похожим на скрежет металла о металл. Неожиданно налетел сильный ветер, он едва не сорвал с Тони бейсболку, но парень вовремя схватил ее за козырек. Из впереди стоящих автомобилей стали выскакивать люди. Охваченные непонятной паникой, они бросали свой транспорт и с испуганными криками мчались в противоположную от океана сторону. Кто-то бежал прямо по дороге, лавируя между автомобилями, кто-то несся по тротуару, расталкивая других. Со стороны все это выглядело так, словно за ними гналось стадо диких животных. Парни остановились, в недоумении наблюдая за внезапно начавшимся безумием.

— Что это с ними? — скривился Тони, провожая взглядом пробегающих мимо людей.

— Не знаю. — Михаил растерянно пожал плечами. — Что вообще здесь происходит? — спросил он, понимая, что друг тоже не знает ответа на этот вопрос.

Пожилая японка, выскочившая из серебристой малолитражки, похожей на холодильник, оббежала машину, вытащила с пассажирского сиденья собаку породы акита и, с легкостью подхватив ее на руки, будто на ее месте была маленькая болонка, помчалась прочь. Сидя у нее на руках и задрав голову вверх, питомец выл так, словно предчувствовал что-то нехорошее. Какой-то мужчина тоже бежал с собакой неизвестной породы. Та, услышав песнь соплеменника, принялась так громко лаять, что захрипела, а потом снова заголосила. Все смешалось воедино: гул океана, орущая толпа, детский плач, собачий вой. И от этого вихря звуков и движений создавалось ощущение вселенского хаоса, который, казалось, никогда не прекратится. Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок, а тело покрылось мурашками.

— Тони, не нравится мне все это, — сказал он. — Надо валить отсюда.

— Я тоже так думаю, — согласился приятель.

Толпа уносила ноги, а парни еще какое-то время стояли на тротуаре и в полном непонимании происходящего смотрели ей вслед. Прижимая к груди портфель, пробегавший мимо них японец что-то выкрикнул на ходу.

— Что? — настороженно спросил Тони. — Что он сказал?

— Сказал «бегите», — пояснил Михаил.

Мужчина обернулся, бросил еще одно слово — вот тут уже и Тони понял его смысл.

— В смысле цунами? — нахмурился он.

Парни обернулись и замерли в оцепенении. Прямо на них неслась уже не волна — настоящий вал, стена грязной воды черного цвета, вздымающаяся под самые небеса, на гребне которой покачивались корабли, лодки, автомобили и целые дома. И только теперь до Михаила дошло, что это был за странный звук, похожий на скрежет металла. Пока они с открытым ртом смотрели на разыгравшуюся стихию, большинство людей добралось до конца улицы.

— Бежим! — закричал Тони.

Парни рванули с места, словно спринтеры. Они не просто бежали, они уходили от погони. Вот только преследователь был из тех, от кого уйти невозможно. Михаил обернулся. Волна стремительно приближалась, их разделяли считаные метры. Он вдруг понял: эта узкая улица, по которой вода неслась, как кровь по венам, станет для них ловушкой. Осознание того, что они вступили в неравный бой со стихией, из которого им не выйти победителями, накрыло его с головой. Мысли спутались и заметались в голове, точно лошади в горящей конюшне. Михаил стал лихорадочно соображать, что предпринять, как спастись. Взгляд упал на брошенную «Хонду-Джаз», одну из самых популярных легковушек в Японии, и в этот момент пришло решение, которое на долю секунды заставило засомневаться в его верности. Он вдруг вспомнил совет отца, помогавший всякий раз, когда он не знал, как поступить: «Сынок, если решил действовать, закрой двери перед сомнениями». Все страхи и опасения тотчас отпали, к тому же времени на раздумья уже не было, вода, как говорится, наступала на пятки. Он дернул за ручку «Хонды», она оказалась открытой. «Кто станет закрывать ее в такой суматохе?» — мысленно ухмыльнулся Михаил.

— Тони, давай в машину! — закричал он.

— Ты спятил? — возмущенно заверещал Тони, в отчаянии всплеснув руками. — Мы в ней утонем.

— Мы утонем по-любому, — возразил Михаил. — Только в ней есть хоть какая-то надежда на спасение.

— Майкл, мне кажется, это не очень хорошая идея. — Друг с сомнением посмотрел на него.

— У нас нет выбора! — снова закричал Михаил и тоном, не терпящим возражений, приказал: — Быстро в машину!

Тони подчинился и рухнул на переднее сиденье, громко захлопнув за собой дверь. Михаил занял водительское место.

— Пристегнись, — приказал Михаил. — И на счет три задержи дыхание.

Молодые люди пристегнули ремни и глазами, полными ужаса, уставились на стену воды, которая неслась на них на огромной скорости вместе со всем, что насобирала на своем пути.

— Раз, два, три! — прокричал Майкл.

— Черт, мы так и не пообедали, — только и успел сказать Тони, прежде чем волна накрыла машину.

Дальше все было будто в кошмарном сне. «Хонду» закружило в сумасшедшем танце. Невероятная сила швыряла автомобиль как игрушку, переворачивала, кидала из стороны в сторону, ударяла бортами и крышей о другие автомобили, сталкивала с катерами и лодками, била о здания и фонарные столбы. Происходящее казалось Михаилу историей из области фантастики, будто они с Тони стали героями фильма о катастрофах.

Он не мог ни о чем думать, мысли разбежались, и только слова отца, сказанные им в один из дней, когда они возвращались домой из бильярдного клуба, беспорядочно мельтешили в сознании: «Сынок, играть на бильярде с оттяжкой^[9] только поначалу кажется сложным. Со временем ты научишься оттягивать по-особенному. Это когда целишься вроде бы в центр шара, но ведешь кий вниз, как бы крутишь, скребешь шар, а потом — бах! Скажу тебе, очень резвая оттяжка получается». Михаил на мгновение прикрыл глаза и буквально услышал смех отца. Со временем молодой человек овладел не только оттяжкой, но и всеми остальными ударами, какие-то у него получались неплохо, а какие-то даже очень хорошо. Теперь, находясь в этой болтанке и бесконечно ударяясь различными частями тела о дверь и руль автомобиля, то и дело врезаясь головой в потолок, он чувствовал себя бильярдным шаром, мечущимся в лузе. Если бы не ремни безопасности, парни летали бы по салону как космонавты на МКС. Вода постепенно заполняла автомобиль, она уже добралась до основания кресел. Михаила всего трясло, зубы выбивали чечетку. Он сам не понимал, от чего больше — то ли от холода, то ли от страха. Он отчаянно старался взять себя в руки, не паниковать и попытаться придумать, как им выбраться из этой передряги. Но голова его по-прежнему была пуста. И лишь единственный вопрос крутился в затуманенном сознании: «Где сейчас Юми?»

— Господи, ну какой же я идиот! — в отчаянии ругался Тони. — Зачем я предложил тебе поехать на эту Мацусиму? Русский, мы утонем? — спросил он, посмотрев на товарища.

Заметив ужас и безысходность в его глазах, Михаил постарался ответить как можно оптимистичней:

— Не знаю, как ты, американец, а лично я не собираюсь здесь оставаться навсегда. Я планирую вернуться в Москву.

Вода стремительно проникала во все щели автомобиля, поднималась выше, а когда добралась до приборной панели, Тони запаниковал не по-детски.

— Майкл, я же говорил тебе, что это не очень хорошая идея! — закричал он, взмахнув руками и разбрызгивая вокруг воду. — Надо выбираться из нее, пока не поздно. — Он схватился за ручку двери, собираясь открыть ее.

— Даже не вздумай этого делать! — рявкнул Михаил.

— Ты предлагаешь мне стать кормом для рыб? — Губы Тони скривились в недовольной ухмылке. — Ну уж нет, я еще жить хочу. Ты как хочешь, а я полез на крышу, — бросил он и снова взялся за ручку.

— Стоять! — закричал Михаил, заставив товарища на мгновение замереть. — Тони, ты с ума сошел? Какая крыша? Тебя смоет этим потоком к чертям собачьим! Здесь мы хоть как-то защищены.

— О какой защите ты говоришь? Посмотри! — Он бегло оглядел салон. — Машина уже похожа на смятую консервную банку. Еще один удар, и ее полностью… — Он не договорил.

В этот момент «Хонду» резко крутануло вокруг оси и с невероятной силой швырнуло той стороной, где он сидел, о борт корабля поблизости. С глухим стуком его голова впечаталась в стойку двери и тотчас упала на грудь, глаза закрылись, а руки безжизненно потонули в воде.

— Нет, Тони, нет! — истошный крик Михаила взорвал салон автомобиля.

Он потянулся к другу, схватил его за грудки и начал трясти, как тряпичную куклу. Тот не подавал признаков жизни: глаза по-прежнему были закрыты, а обмякшее тело все так же не двигалось.

— Тони, умоляю тебя, только не умирай, — в отчаянии причитал Михаил, хлопая товарища по щекам.

Обеспокоенный состоянием друга, он не обратил внимания, что машину перестало швырять из стороны в сторону и теперь она твердо стояла на месте. Он схватил Тони за руку и с замиранием сердца нащупал пульс, а в голове одна-единственная мысль выстукивала барабанную дробь: «Только пусть он будет живой». Почувствовав слабые толчки в подушечку большого пальца, Михаил вздохнул с облегчением и закричал от радости:

— Жив! Жив! Жив!

Он откинул голову на подголовник, обхватил ее руками и, закрыв глаза, пробормотал:

— Господи, спасибо тебе. — И неожиданно поймал себя на мысли, что еще ни разу в жизни ни за что не благодарил бога. Он вообще никогда не обращался к нему: серьезных поводов не было, а грузить по пустякам считал неуместным. Наверняка у него есть дела поважнее.

Пытаясь привести товарища в чувство, Михаил не придумал ничего умней, чем плеснуть воды в лицо человеку, сидящему по пояс в ней. Он зачерпнул пригоршню и вдруг заметил, что вода стала постепенно уходить, ее уровень снизился до основания кресел и продолжал опускаться дальше. И только теперь до него дошло: машина стоит на месте. Он попытался посмотреть в окно, но это оказалось невозможным. Грязь, которую несло с собой цунами, облепила стекла автомобиля снаружи. В машине стало темно, словно наступили сумерки. Возможно, так и было на самом деле, поскольку Михаил не понимал, сколько прошло времени с тех пор, как их накрыло волной. Ему казалось, что целая вечность. Взгляд упал на бардачок. Михаил отодвинул в сторону ногу товарища, открыл его и, увидев черную коробку с красным крестом, воскликнул:

— Вот олень! И как я сразу об этом не подумал?

Он вылил воду из аптечки и среди размокших лекарств обнаружил какие-то тюбики, флаконы и пузырек с жидкостью. Открутив крышку, Михаил понюхал содержимое и невольно отпрянул.

— Он самый, — пробормотал он и сунул пузырек товарищу под нос.

Тот встрепенулся, открыл глаза и в недоумении уставился на него.

— Что случилось? — простонал Тони.

— Ничего особенного, просто ты решил с дверью пободаться.

— Я так понимаю, она меня сделала? — Он снял бейсболку, провел рукой по ушибленному месту и, посмотрев на ладонь, заметил кровь на пальцах. — Причем основательно. Черт, как же башка болит, — прошептал он и сжал голову у висков.

— Тони, не гони, голова пройдет, а царапина до свадьбы заживет, — пошутил Михаил. — Главное, мы выжили в этом аду.

Несмотря на всю серьезность ситуации, парни общались в привычной манере, продолжая юморить и подкалывать друг друга.

— Все закончилось? — Тони огляделся вокруг, но, ничего не увидев, в недоумении посмотрел на товарища. Он только открыл рот, собираясь что-то спросить, как Михаил опередил его.

— Я еще не знаю, — ответил он. — Но, судя по тому, что машину больше не колбасит, надеюсь, это действительно так. Ты пока посиди, а я посмотрю, куда нас занесло.

Михаил осторожно приоткрыл дверь. Вода тотчас устремилась в появившуюся лазейку, а он попытался покинуть салон. «Хонда» стояла на какой-то поверхности. Еще не до конца понимая, где она «припарковалась», Михаил выставил сначала одну ногу и, убедившись, что ступает на твердую поверхность, вышел. После мореплавания машина выглядела так, словно какой-то умелец изменил ей дизайн с помощью кувалды.

«Не понимаю, как мы остались целы», — подумал Михаил.

— Русский, что там? — спросил Тони.

Михаил чуть не потерял дар речи, когда понял, что «Хонда» стоит на крыше разрушенного здания. Аккуратно ступая, он подошел к краю и посмотрел вниз. Как ему показалось, до земли было метров десять, не меньше. Оглядевшись по сторонам, Михаил застыл в оцепенении, не в силах пошевелить ни одной конечностью.

Перед ним предстало жуткое зрелище, глядя на которое он невольно вспомнил картину «Последний день Помпеи».

Солнце клонилось к закату, в его кроваво-красном свете Мацусима выглядела не лучше древнеримского города, погребенного под слоем вулканического пепла. По одежде Михаила стекала вода, но в тот момент он не чувствовал холода. Завороженный страшным видом, он стоял в ошеломлении и смотрел на полностью затопленный город, на торчащие из-под воды высоковольтные линии электропередачи, верхушки деревьев, фонарные столбы и крыши домов. На соседней многоэтажке, завалившись набок, «пришвартовался» белоснежный катер. Вдалеке виднелся пожар, столбы черного дыма взмывали ввысь. Повсюду плавали автомобили, разбитые шлюпки, обломки строений, тела людей и животных. От увиденной картины Михаила охватил ужас. Ему стоило больших усилий справиться с тошнотой, комом подкатившей к горлу.

«До чего же коварна вода. Сначала помогает человеку выжить, а потом с легкостью убивает его».

Руки так и чесались взять карандаш и запечатлеть то, что осталось от одного из красивейших городов Японии. Он полез во внутренний карман куртки и вытащил оттуда утонувший телефон и промокший блокнот. Пролистав размытые рисунки, похожие на кляксы, Михаил чуть не взвыл от досады. Он дорожил каждым из них, но больше всего ему было жаль тот, на котором была изображена Юми…

— Майкл, что там? — Голос Тони вернул его в реальность.

— Тут, тут… — бормотал он, не в силах выдавить из себя ни слова.

— Русский, ты можешь нормально объяснить, что ты там увидел? Что с городом?

— Его больше нет. — Михаил покачал головой.

Он постоял еще с минуту, глядя на то зло, что сотворила стихия, потом обошел машину и открыл дверь со стороны Тони.

— Долго ты собираешься тут сидеть? Выходи.

Друг сделал попытку привстать, но снова обессиленно рухнул на сиденье.

— Не могу, — скривился он и схватился рукой за левый бок. — У меня тут что-то болит.

Тони откинулся на спинку кресла, поднял куртку вместе с футболкой и, ощупав больное место, посмотрел на окровавленную руку:

— Майкл, я ни фига не вижу, а наклониться не могу, боль адская. Посмотри, что там у меня?

Михаил присел на корточки и, увидев между его ребер рваную рану, из которой сочилась кровь, мысленно присвистнул: «Ох, ничего себе».

— Что там? — переспросил приятель.

Язык не повернулся сказать ему правду.

«Если Тони узнает, он начнет паниковать. А паника нам сейчас ни к чему», — подумал Михаил.

— Да так, небольшая царапина, — как можно спокойнее ответил он. — Видимо, кожу стесал, пока мы кувыркались.

Он бегло осмотрел салон, пытаясь понять, как мог пораниться товарищ, и заметил в обшивке двери сквозную дыру размером с пятирублевую монету, глядя на которую нетрудно было догадаться: ее что-то пробило. И эта самая дыра находилась на одном уровне с раной друга. Видимо, именно тогда Тони и задело. Наверняка это случилось в тот момент, когда «Хонду» кинуло на корабль и друг потерял сознание. Все это время он находился в грязной воде, а это было чревато заражением крови. Михаил понимал, что Тони надо срочно везти в больницу. Вот только как это сделать, когда находишься на крыше здания, а вокруг затопленный город и нет связи?

— Что-то слишком больно для небольшой царапины, — понуро произнес Тони, словно прочитав его мысли, и опустил одежду.

— Давай я помогу тебе выйти из машины, — предложил Михаил. — Надо одежду просушить да подумать, как нам теперь отсюда выбраться, иначе будем ночевать на крыше.

— Ты хочешь сказать, что нас занесло на крышу? — вытаращил глаза Тони.

— Не хочу, а уже говорю. Цепляйся за мою шею.

Тони сделал, как велел друг, и с его помощью выбрался из машины.

— Офигеть, — протяжно произнес он, в растерянности озираясь по сторонам. — Вот это мы сгоняли на Мацусиму, — пробормотал он и несколько минут ошарашенно смотрел на то, что осталось от города. — Не знаю, как ты, русский, а я эту поездку запомню на всю жизнь, — наконец придя в себя, сказал он.

— Я тоже, — согласился Михаил.

— Эх, как жаль, что у меня нет фотоаппарата, — вздохнул с сожалением Тони. — А даже если бы и был, что толку? — спросил он. — Он утонул бы, точно так же, как и телефон.

Пока приятель глядел на весь этот ужас, Михаил открыл двери машины, чтобы салон просох. «Вдруг и правда придется ночевать в ней», — подумал он и обратился к Тони:

— Давай отойдем вон туда. — Михаил кивнул в сторону уцелевшего ограждения крыши. — Пока там посидишь.

Тони попытался сделать шаг, но потерял равновесие, закачался и не упал только потому, что товарищ вовремя подставил плечо.

— Черт, боль такая, что идти не могу, — скривился Тони, держась рукой за бок.

Недолго думая, Михаил обхватил его за спину, приподнял и дотащил до места.

— Американец, ты вроде худой, но до чего же тяжелый, — усмехнулся он, помогая тому сесть. — Говорил тебе, ешь поменьше гамбургеров, а ты лопаешь их ведрами.

— Русский, ты иногда как скажешь что-нибудь, — хохотнул товарищ и поморщился от боли. — Интересно, я когда-нибудь привыкну к твоим выражениям. Да и разве три гамбургера — это много? — По-прежнему держась за бок, он оперся спиной на ограждение и вытянул ноги. — Мои друзья в Америке по пять, а то и по шесть съедают за один присест, — он грустно вздохнул. — Эх, а мы ведь так и не поели. А теперь уже и не хочется.

— Ничего, скоро захочется, — бросил Михаил и направился к машине. Он забрал аптечку и вернулся. — Сними куртку и майку, их надо выжать. Заодно обработаем твою болячку.

Освободившись от мокрой одежды, Тони покрылся мурашками и стал похож на корку апельсина.

— Как же холодно! — воскликнул он. — С утра такая замечательная погода была, а сейчас такое чувство, будто зима вернулась.

— А что ты хотел? Март на дворе, — ухмыльнулся Михаил, забирая у него вещи. — В Москве в это время еще снег идет. Хотя у нас он может и в мае пойти, а бывает, что и в июне.

— Как вы живете в таком холоде? — удивился Тони. — У нас в Орегоне даже зимой температура ниже плюс десяти не опускается.

Михаил выжал куртку и футболку друга и развесил их на ограждении.

— Да так и живем. — Он пожал плечами и, посмотрев на Тони, спросил: — А как люди живут на Чукотке или на Аляске?

— Не представляю, — стуча зубами от холода, сказал товарищ. — Я бы не согласился там жить ни за какие… — Он замолчал, вспоминая нужное слово. — Ну, как ты их там называешь?

— Коврижки, — напомнил Михаил.

Он присел рядом с Тони и еще раз прошерстил аптечку. На одном из флаконов, помимо иероглифов, обнаружил надпись на английском: «Hydrogen peroxide».

— То что нужно, — пробормотал Михаил. Он поставил медицинский ящичек на крышу, предварительно забрав из него нужный пузырек, и скомандовал: — Не шевелись, я обработаю рану.

— А ты уверен, что этой фигней, — Тони кивнул на склянку в его руках, — можно обрабатывать раны?

— Не-а, — состроив серьезную гримасу, пошутил Михаил и чуть не прыснул со смеху, увидев округлившиеся глаза товарища. Он уже собрался поливать болячку, как Тони заверещал, точно резаный.

— Стоп, Майкл, стоп! — Он отодвинул его руку. — Если не уверен, тогда зачем ты собираешься…

— Тони, да успокойся ты, — перебил его Михаил. — Это перекись водорода. Почитай этикетку, — он повернул флакон надписью к нему, — она предназначена для этого.

— А ты откуда знаешь? — Тони с сомнением посмотрел на него.

— Видел, как мать обрабатывала отцу палец, когда он порезался.

— Ну ладно, Коза ностра, я тебе верю. — Тони отвернулся, чтобы не видеть, как Михаил будет это делать, и приготовился к экзекуции. — А-а-а-а! — заверещал он, когда перекись покрыла рану и образовала белую пену на ее поверхности. — Да почему же так щиплет? Майкл, подуй, — попросил он.

Наблюдая, как Михаил дует на рану, Тони попытался улыбнуться. Но из-за боли улыбка вышла бледной и вымученной.

— Так легче? — спросил Михаил, посмотрев на приятеля. — Не вздумай ее трогать грязными руками. Ты меня понял?

— Да понял я, понял. Я же не дурак, — ухмыльнулся Тони и неожиданно признался: — Ты знаешь, русский, я когда только увидел тебя в общаге, сразу понял, что ты нормальный чувак. С тобой не страшно и на необитаемом острове оказаться. Если ты меня не съешь, значит, и в обиду не дашь… — Он осекся и охнул, плечи нервно передернулись, а лицо стало белее простыни.

Невооруженным глазом было заметно: состояние Тони оставляет желать лучшего. Михаил надеялся, что в ближайшее время спасатели начнут искать пострадавших и он сможет отправить его в больницу. Он до сих пор помнит, как когда-то смотрел по телевизору репортажи из Таиланда, когда там произошла похожая катастрофа. Спасательная операция началась буквально через пару часов после цунами.

— Можешь быть спокоен, — сказал Михаил. Он поднялся с колен и привычным жестом отряхнул мокрые джинсы. — Я суповыми наборами не питаюсь. Так что тебя я есть не стану, найду кого-нибудь поупитанней.

Он продолжал шутить, чтобы хоть как-то разрядить обстановку и не давать товарищу повода унывать.

— Это ты меня суповым набором назвал? — превозмогая боль, Тони улыбнулся, тыча пальцем себе в грудь, и резко сменил тему: — Чует мое сердце, если мы не выберемся с этой крыши, я загнусь здесь к чертовой бабушке.

— Не загнешься, — успокоил Михаил. — Я не дам тебе этого сделать.

— Русский, ты же умный, придумай, как нам выбраться отсюда. — Тони с надеждой посмотрел на него.

Если раньше Михаил размышлял об этом, то когда увидел, что друг не может самостоятельно передвигаться, отбросил эту мысль.

— Увы, Тони, — он развел руками, — в нашей ситуации ничего не придумаешь. Как ты собираешься спускаться с крыши, если даже ходить не можешь? — спросил он.

— Согласен. — Тони кивнул. — Я не смогу спуститься, значит, тебе надо выбираться отсюда, а я буду ждать, когда меня найдут спасатели. Когда-то же они начнут искать пострадавших?

— Американец, я понимаю, что ты ударился головой, — ухмыльнулся Михаил, — но, надеюсь, умом ты не тронулся? — Он бросил на друга хмурый взгляд. — Мы вместе приехали в Мацусиму, вместе и уедем отсюда.

— Спасибо, Майкл. — Поджав губы, Тони закивал. — Ты настоящий друг.

Михаил хоть и понимал, что покинуть крышу с раненым товарищем не получится, но все же пошел обследовать ее: вдруг где-то есть безопасный выход. Он заглянул в багажник машины проверить, нет ли там веревки, но, увы, кроме запасного колеса, огнетушителя, аварийного знака и омывателя для стекол, ничего не нашел. Обойдя со всех сторон крышу, он еще раз убедился, что спуститься без помощи спасателей не получится. Михаил вернулся туда, где сидел Тони. Держа руку на боку, товарищ откинул голову на ограждение и закрыл глаза. Со стороны казалось, что он спит. Но стоило Михаилу подойти, как он, не открывая глаз, спросил:

— Ну что там?

— Даже если бы ты мог самостоятельно ходить, у нас бы все равно не получилось отсюда спуститься, — сообщил Михаил.

— Почему? — Тони поднял голову и посмотрел на него затуманенным взглядом.

— Я не знаю, что это за здание. — Михаил пожал плечами и развел руками. — Здесь нет ни балконов, ни уличных подоконников, за которые можно было бы зацепиться. Стены без единого выступа, как будто по ним прошлись бритвой. А под нами как минимум пять этажей. Если бы у нас была веревка, ее не к чему было бы привязать. Но… — Он сделал паузу и продолжил: — Даже если бы мы спустились, что дальше? — Он посмотрел на товарища.

— В смысле? — Тони нахмурился.

— Мы поплывем? — вопросом на вопрос ответил Михаил. — Тони, кругом вода, город затоплен. Тут без лодки не обойтись. Так что нам по-любому придется ждать спасателей. — Он замолчал и огляделся. — Надеюсь, ждать придется недолго.

— Я точно здесь окочурюсь, — сказал Тони. — Майкл, дай мою одежду, — попросил он. — Может, на мне она быстрей высохнет.

Когда солнце незаметно исчезло за горизонтом и на затопленный город опустились сумерки, спасатели так и не явились. Парни окончательно убедились, что эту ночь им придется провести на крыше. Природа продолжала испытывать их на прочность и преподнесла очередное испытание в виде снега. От мокрой одежды и наступившего холода зуб на зуб не попадал и все кости сводило судорогой. К тому же состояние Тони ухудшалось с каждым часом. Он думал, что его трясет от холода, но Михаил понимал: основная причина его лихорадки кроется в ранении. Он еще раз обследовал машину, надеясь найти в ней то, с помощью чего они могли бы согреться. Но, увы, кроме подушки, валявшейся на полу между задними и передними сиденьями, там ничего не было. Толку с нее как с козла молока, тем более она насквозь промокла. Под передними креслами Михаил нашел початую бутылку воды и фонарик, который им пригодился. На удивление, он пережил морское путешествие и исправно работал. С его помощью художник еще раз обследовал аптечку и на одном из флаконов прочитал знакомые иероглифы, а под ними надпись на английском языке — «Aspirin». Он дал Тони сразу две таблетки в надежде, что это принесет ему облегчение, и на всякий случай одну выпил сам. Ближе к ночи снег разошелся не на шутку, повалил густыми хлопьями, вынуждая парней перебраться в машину. Кресла хоть и не высохли до конца, но теперь сидеть на них было гораздо приятней, по крайней мере вода больше не хлюпала.

Стресс, пережитые эмоции и усталость сделали свое дело, и, несмотря на холод, парни незаметно для себя уснули. Неизвестно, сколько длился сон, только через время Михаил расслышал голоса. Он резко открыл глаза и обернулся посмотреть на друга. Тот спал на заднем сиденье, лежа на здоровом боку и держась рукой за рану. На его лице застыла болезненная гримаса. Михаил схватил фонарик, который ожидал своего часа на приборной панели, и выскочил из машины. Ему не пришлось освещать дорогу, за него это сделала луна. Ночная хозяйка сияла так, что было видно как днем.

Михаил чуть не запрыгал от радости, когда увидел моторную лодку, рассекающую волны на улицах города. Яркий прожектор на носу освещал ей путь. Михаил отчетливо видел двух мужчин, сидящих в ней: один смотрел в бинокль ночного видения, а другой что-то говорил в рупор на японском языке. Михаил ни черта не разобрал, но нетрудно было догадаться: они искали пострадавших. Он невольно усмехнулся, вспомнив фильм «Титаник». Сколько раз он смотрел его и даже предположить не мог, что и его будут искать, как искали живых среди утонувших пассажиров лайнера. Только, в отличие от этих мужчин, спасатели в фильме были на весельных шлюпках.

— Эй, мы здесь! — закричал он что есть силы на английском языке, размахивая включенным фонариком.

Мотор тотчас заглох, лодка по инерции проплыла еще какое-то расстояние и остановилась. Спасатели задрали головы вверх, ища глазами источник звука.

— Мы здесь, — повторил Михаил и направил на них луч света.

— Сэр, сколько вас там? — спросил спасатель, перейдя на английский.

— Нас двое, — ответил парень. — Мой друг серьезно ранен, ему срочно нужна медицинская помощь, но мы не можем отсюда спуститься.

— Я очень сожалею, сейчас мы не сможем вам помочь, — сообщил спасатель. — Вам придется ждать до утра. Вас надо снимать оттуда с помощью вертолета. Как только рассветет, мы пришлем его за вами, — пообещал он.

— Пожалуйста, только не забудьте о нас, — умоляющим голосом попросил Михаил.

В тот момент он переживал не за себя, а за друга. В отличие от него, Михаил отделался легкими ушибами.

— Сэр, не беспокойтесь, мы вас обязательно спасем и доставим вашего друга в госпиталь, — успокоил мужчина.

Он махнул рукой, отдавая команду помощнику. Мотор снова заурчал, и лодка двинулась дальше искать выживших в этой страшной трагедии.

Михаил, глядя ей вслед, думал, что это самое жестокое разочарование, которое он когда-либо испытывал. Но тогда он еще не до конца осознавал любимое выражение его отца: «Сынок, все относительно в нашей жизни». И то, что сейчас казалось ему ужасным, со временем покажется не таким уж и страшным.

Он постоял еще какое-то время и только тогда ощутил холод, от которого по всему телу побежала дрожь. Михаил вернулся в машину и снова устроился на сиденье.

«Эх, сейчас бы печку включить, да и от гамбургера я бы не отказался», — подумал он и посмотрел на товарища. Тони перевернулся и теперь лежал на спине, положив левую руку на голову, а правой с еле слышным стоном поглаживал раненый бок.

— Майкл, ты как чувствовал, когда говорил, что нам придется ночевать на крыше, — глядя в потолок, вспомнил он.

— К сожалению, они сейчас не могут нас спасти. Нас надо снимать…

— Можешь не повторять, я все слышал, — перебил Тони. — Ты нарочно им сказал, что я тяжело ранен, или правда так считаешь?

Вопрос застал Михаила врасплох. Он не любил врать, но и правду сказать не мог. Когда человек не знает о своей болезни, он живет спокойно, но стоит только узнать — так накрутит себя, что, помимо одной болячки, появится еще куча других.

— Тони, если у тебя есть рана, значит, по-любому надо показаться врачу, — уклончиво ответил он. — А серьезная она или нет, я не могу сказать, я же не доктор.

— Судя по тому, как меня колбасит, думаю, что серьезная, — предположил Тони и признался: — Я нащупал там целую дыру.

— Я же сказал тебе не трогать ее грязными руками, — строго напомнил Михаил. — Хочешь какую-нибудь заразу занести?

— А тебе было бы не интересно узнать, что с тобой? — хмыкнул Тони. Он снова уставился в потолок и неожиданно запел осипшим голосом свою любимую песню из фильма «Криминальное чтиво»: — Girl, you’ll be a woman… soon, I love you so much, can’t count all the ways, I’ve died for you girl, and all they can say is «He’s not your kind».

Всякий раз, когда он исполнял ее, Михаил смеялся в голос и кричал: «Тони, заткнись, побереги мои уши!» Ему тоже нравилась эта вещь, но в устах товарища она звучала не просто плохо, а отвратительно. А теперь, откинув голову на подголовник и глядя в грязное лобовое стекло, он не хотел останавливать друга. Если пение приносило тому хоть мало-мальское облегчение, он готов был терпеливо слушать.

Тони допел, в машине повисла напряженная тишина. Чтобы как-то разрядить обстановку, Михаил снова обернулся и, непринужденно улыбнувшись, пошутил:

— Тони, ты как не умел петь, так и не научился.

— А мне кажется, у меня неплохо получается, — с вымученной улыбкой ответил товарищ.

— Американец, надо признать, что тебе на ухо наступил гризли, — рассмеялся Михаил.

— Майкл, а ты помнишь, как мы с тобой познакомились? — спросил Тони.

— Еще бы, — усмехнулся тот, — я полчаса слушал твои арии, пока ты душ принимал.

В тот день Михаил прилетел в Токио, добрался до Сендая на поезде и сразу поехал в университет. С помощью гугл-карты отыскал административный корпус под названием «Катахира» и отправился на встречу с президентом университета. Господин Хидзо Оно встретил его почти как родного сына. То ли Михаил был первым россиянином, который приехал к ним учиться по программе обмена студентами, то ли сам Хидзо Оно был добродушным человеком. После общения с ним парень направился в кампус «Каваути», где ему предстояло учиться. Там он познакомился с деканом факультета филологии. Тот встретил Михаила не менее радушно, чем президент. Бесконечно рассыпаясь в любезностях, вручил индивидуальный план обучения. Наконец, разобравшись со всеми вопросами по учебе, Михаил отправился в общежитие. Милая рыжеволосая японка, сотрудница службы размещения студентов, тоже оказала теплый прием. Она рассказала об условиях проживания, которые заметно отличались от условий проживания в российском общежитии. Хоть Михаил и не жил в нем, зато часто бывал в гостях у Вована, а иногда даже оставался на ночь, когда после бурных тусовок не хотелось ехать домой и получать от матери нагоняй. Правда, приходилось проходить в общагу под чужим пропуском. Хорошо, что Михаила ни разу не поймали, иначе лишили бы возможности приходить к друзьям в гости минимум на год.

Так вот, самое главное отличие японского общежития от русского заключалось в том, что здесь можно было приходить и уходить, когда тебе заблагорассудится, приводить кого хочешь и даже устраивать вечеринки. Единственное условие, которое студенты должны беспрекословно выполнять, — не причинять неудобства другим. После небольшого инструктажа сотрудница выдала две пластиковые карточки: одну — от той самой калитки, которую, к своему стыду, Михаил смог открыть в первый раз только с помощью проходившей мимо японки, другую — от комнаты. После чего с добродушной улыбкой пожелала хорошего проживания. Михаил до сих пор помнит, как, передвигаясь в тот день по территории университета, повсюду встречал приветливых, улыбчивых людей, а его элементарное знание языка приводило их в бесконечное восхищение, заставляя чувствовать себя чуть ли не гением. С одной стороны, их дружелюбие приводило его в легкое замешательство. Еще бы, в Москве редко увидишь, чтобы проходящий мимо незнакомец улыбался тебе просто так, а даже если и улыбнется, то у тебя невольно возникает мысль, вдруг у него не в порядке с головой. С другой стороны, ему нравилась приветливость японцев. Они радовались при встрече как дети. Уже тогда Михаил понял, что они другие, не от мира сего, люди.

Комната, в которой Михаилу предстояло жить, находилась на третьем этаже. Волоча за собой чемодан, он вышел из лифта и по указателям направился по коридору, сканируя глазами номера на дверях. Вокруг стояла тишина, ее нарушало лишь чье-то пение, доносившееся из какой-то комнаты, — и, даже не обладая музыкальным слухом, можно было понять, как фальшивит артист. Своей невероятной чистотой и ухоженностью общежитие больше походило на гостиницу категории как минимум четыре звезды. На белых стенах, отделанных темными деревянными панелями, висели картины с изображением персонажей из аниме. «Да здесь босиком можно ходить», — подумал Михаил, глядя на идеально вымытый пол. И, словно в подтверждение его мыслей, из одной из комнат вышел японец и направился ему навстречу, шлепая босыми ногами по коридору. Проходя мимо Михаила, он улыбнулся, кивнул как ни в чем не бывало и спросил:

— How are you?

— Fine, — улыбнулся в ответ Михаил.

Чем ближе он подходил к своему новому жилищу, тем отчетливее слышал пение. Оказавшись возле нужной комнаты, он несказанно удивился, поняв, что звук доносится оттуда. А когда вошел внутрь и осознал, что неизвестный артист (и по совместительству его сосед) параллельно с выступлением принимает душ, вообще обалдел.

«Это ж надо так голосить, что аж у лифта слышно», — мысленно усмехнулся Михаил.

За то время, пока певец надрывался, Михаил успел переложить вещи из чемодана на свободные полки шкафа, застелить свою кровать бельем, лежавшим поверх нее, и переодеться с дороги. Разобравшись с бытовыми вопросами, он с чувством выполненного долга прилег отдохнуть. Прихватив с собой карандаш и блокнот, Михаил принялся дорисовывать стюардессу. На его рисунке она была не в привычном алом костюме и такого же цвета пилотке, а в образе женщины-львицы со звериным оскалом. Ее лицо, наполовину человеческое, наполовину кошачье, обрамляла мохнатая грива, а к облегающему комбинезону крепился длинный хвост с кисточкой на конце. Такой она привиделась Михаилу в тот момент, когда в очередной раз подошла к его соседу и с самой очаровательной улыбкой так зыркнула на него, что, казалось, в тот момент готова была съесть его живьем. Уловив ее гневный взгляд, Михаил нисколько не удивился. Он и сам хотел съесть неугомонного пассажира, который бесконечно жал кнопку вызова стюарда и вел себя как капризная барышня. То еда ему была холодной, а чай — слишком горячим, то сок чересчур долго несли, то посуду не вовремя забрали.

Спустя время пение в душе прекратилось. Из ванной вышел светловолосый парень с полотенцем на поясе. Он с усердием обеими руками вытирал голову другим полотенцем, при этом продолжая заливаться соловьем. Певец сменил репертуар и теперь исполнял песню House of the Rising Sun группы The Animals. До чего же у него забавно получалось, Михаил едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Закончив вытирать волосы, артист убрал руки от головы и, увидев в этот момент на кровати незнакомца, застыл на месте с открытым ртом. Михаил готов был поклясться, что слышал, как крутятся шестеренки в его голове. Блондин постоял еще мгновение, разглядывая его, и, не сказав ни слова и не задавая никаких вопросов, продолжил заниматься своими делами. Он раскрыл шкаф, посмотрел в него и, заметив чужие вещи на полках, бросил на нового жильца взгляд через плечо. Затем достал спортивные штаны, футболку и снова исчез в ванной, правда, в этот раз уже без музыкального сопровождения. Спустя какое-то время он вернулся одетый и как ни в чем не бывало уселся на свою кровать. Он положил руки на колени, стал нервно постукивать пальцами, изредка стреляя глазами в сторону соседа. Поймав на себе взгляд Михаила, певец наконец заговорил:

— Там в душе… э-э-э… я просто не знал, что ты пришел, — он умолк, поджав губы.

Михаил ничего не ответил, лишь кивнул, едва сдерживая улыбку.

— Видишь ли, нравятся мне эти песни, — продолжил артист. — Но… это не профессиональная деятельность, это так… мое хобби.

— Да, да, — снова закивал Михаил, — я это понял. — Он сделал паузу и с улыбкой добавил: — Как только вышел из лифта.

Блондин усмехнулся, покачав головой, встал с кровати и подошел к нему.

— Тони Картер, Америка, штат Орегон. — Он протянул руку.

Михаил поднялся и, глядя в глаза, представился в его духе:

— Михаил Рассказов, Россия, Москва.

— Я тут в бургерную собрался, — сказал Тони. — Может, отметим наше знакомство? — Он театрально поиграл светлыми бровями.

— А почему бы и не отметить? — Михаил развел руками. — Отличная идея.

Тони завозился на заднем сиденье, вернув Михаила в реальность. Он взглянул на друга, тот поднялся и сел.

— Не могу лежать, — вздохнул он и обессиленно уронил голову на подголовник.

— Сильно болит? — участливо спросил Михаил.

— Не то слово. Даже не знаю, с чем сравнить, — процедил Тони. — Как будто в бок воткнули нож и теперь медленно проворачивают лезвие.

— Брат, потерпи немного, утром нас снимут отсюда и отвезут тебя в больницу, — поддержал Михаил.

— А что мне еще остается делать? — Тони посмотрел на него. — Только терпеть, — тихо произнес он и обратился к Михаилу с просьбой, которую приятель никак не ожидал услышать в тот момент: — Расскажи, кто такой Сусанин.

— Тони, после всех наших злоключений ты еще помнишь, как я тебя назвал? — усмехнулся он.

— Конечно. — Товарищ кивнул. — Телефон мой утонул, когда теперь я смогу попасть в интернет? А узнать интересно.

— Что не сделаешь для друга, — улыбнулся Михаил и только открыл рот, собираясь начать рассказ, как Тони остановил его.

— Погоди, — попросил он, — я лучше прилягу, сидеть еще хуже.

Каждое движение ему давалось с трудом. Тони, кряхтя, улегся на спину, поставил согнутые в коленях ноги на сиденье, одну руку положил под голову, а вторая легла на раненый бок.

— Говори, — велел он.

— В те далекие времена, когда жил этот супергерой, — начал Михаил, но почти сразу остановился. Друг хохотнул и резко осекся.

— Майкл, ты можешь нормально рассказывать, без этих твоих шуточек? Мне больно смеяться, — сказал он.

— Тони, я же не профессор истории. — Михаил дернул плечом — Как могу, так и рассказываю. Продолжать? — спросил он.

— Ну да. — Друг кивнул, бросив на него взгляд.

— Так вот, в то время в России были смутные времени. Цари менялись один за другим, кто только не претендовал на русский престол, но больше всего — наши соседи, поляки. И длилась эта катавасия целых пятнадцать лет, а потом как-то собрались мудрые мужи языки почесать, да и решили избрать царем Михаила Федоровича, первого из династии Романовых. Поляки были в бешенстве, когда узнали эту новость. Они-то считали себя единственными претендентами на престол. В общем, решили соседи замочить нашего Майкла и отправили для осуществления коварного плана наемников. — Михаил снова замолчал, потому как Тони, превозмогая боль, рассмеялся.

— Русский, я же попросил тебя нормально рассказывать, — взмолился он, вытирая кулаком глаза.

— Да нормально я рассказываю, — хмыкнул Михаил. — Так что, продолжать?

— Ну конечно! — Тони взглянул на него и добавил: — Вот уж не зря тебе досталась такая фамилия.

— Так вот, — проигнорировав его замечание, продолжил Рассказов, — несмотря на то, что Иван Сусанин был обыкновенным крестьянином, он все держал под контролем. Разведка донесла ему о приближении душегубов, он быстренько сориентировался и отправил своего сына предупредить Майкла, чтобы тот залег на дно.

И снова из-за смеха друга он был вынужден остановиться. Михаил подождал, когда тот успокоится, и продолжил:

— Царь-батюшка успел спрятаться в монастыре, а вот Ивану не повезло. Наемники прознали, что это он предупредил Майкла, схватили героя и заставили показать дорогу к месту, где прятался царь. Но наш Иван не пальцем делан, его так просто не возьмешь. Он завел поляков туда, куда Макар телят не гонял.

— Это куда? — Друг приподнял голову и в недоумении уставился на него.

Вот тут уже и Михаил не выдержал. Он рассмеялся, глядя на удивленное лицо Тони.

— Куда-куда? — передразнив приятеля, продолжил Михаил. — В непроходимые леса. Поляки, когда поняли, что это ловушка, убили его. А что толку? И мужика погубили, и сами не смогли выбраться из той глухомани, куда он их завел.

— Дерзкий чувак, — цокнул языком Тони. — Выходит, я, как ваш супергерой, заманил тебя на Мацусиму? — спросил он, и горько усмехнувшись, добавил: — Если бы не моя идиотская идея сгонять на острова, сидели бы мы сейчас с тобой в общаге да смотрели какой-нибудь фильм.

— Тони, да не кори себя, в отличие от Сусанина, ты не нарочно это сделал. Да и откуда тебе было знать, чем обернется наше путешествие? — успокоил его Михаил.

— Прости, — вдруг выпалил Тони, — это я виноват в том, что мы с тобой теперь торчим на этой чертовой крыше…

Глава 4

Для молодых людей, выросших в благополучных семьях и не привыкших к трудностям и лишениям, ситуация, в которой они оказались, стала серьезным испытанием.

Тони выпил еще пару таблеток аспирина и, свернувшись калачиком на заднем сиденье, на время забылся. За целый день боль выжала из него все соки. Даже во сне его тело сотрясала мелкая дрожь. Михаил укрыл его своей курткой и вспомнил, как ругал себя, стоя на привокзальной площади, за то, что надел под нее футболку с длинным рукавом. Все же лучше ощущать на себе не до конца просохшие, но длинные рукава, чем полное их отсутствие. Чтобы хоть как-то согреться, он вышел на улицу и принялся нарезать круги вокруг машины. Еще никогда в своей жизни он столько не приседал и не прыгал. Михаил делал это до тех пор, пока ноги не начинали гореть, потом немного отдыхал и снова скакал козликом по крыше. Он так разогрел себя физическими упражнениями, что перестал чувствовать холод. А снег валил не переставая. Но радовало одно — не было мороза. Падая на крышу, снежинки тут же таяли.

Луна, желтая и круглая, как тарелка, висела чуть ли не над его головой. В ее мистическом свете затопленный город выглядел жутковато. Темные дома, лишенные жизни, неподвижный холодный воздух, звездное небо… Ни криков птиц, ни лая собак. Тишина стояла такая, что Михаил слышал биение собственного сердца да редкие всплески воды. В тот момент он нисколько не сожалел об утонувшем телефоне, деньгах или банковской карте, ему не хватало лишь блокнота. Как же ему хотелось запечатлеть эту пугающую и в то же время завораживающую картину, но страницы были по-прежнему сырыми, да и карандаш сломался еще в поезде.

Разгуливая в ту ночь по крыше, впервые в жизни Михаил мечтал об элементарных вещах — горячем душе, сухой одежде и простом бутерброде.

«Оказывается, как мало нужно человеку для счастья».

Есть хотелось так, что сводило живот. Михаил с тоской вспоминал родительский дом, свою уютную кровать и мамину еду. Как возмущался, когда она добавляла в блюда зелень и лук. Теперь он готов был съесть целый пучок базилика, правда, вместе с моцареллой и помидорами. Когда на горизонте замаячил рассвет, Михаил почувствовал невероятную усталость. От бесконечных прыжков и приседаний легкие жгло огнем, ноги ломило, все тело требовало отдыха. Михаилу казалось, стоит только устроиться на сиденье, как он тут же задремлет. Но он не собирался спать, он боялся, что отключится и не услышит вертолет. Михаил вернулся в машину, где от дыхания Тони уже было как в бане, откинул голову на подголовник и на секунду прикрыл глаза…

Вдруг, будто с другой планеты, до него донесся голос друга:

— Майкл, проснись… проснись, Майкл… — Тони тормошил его за плечо.

«Что ему нужно от меня? — негодующая мысль едва вспыхнула в сознании, как вдруг Михаил вспомнил о вертолете. Он вздрогнул и резко открыл глаза.

— Черт, так и знал, что вырублюсь. — Он тряхнул головой, отгоняя остатки сна, и потер руками лицо. — А ведь не собирался спать.

Даже через грязные стекла было видно, что на улице светло.

— Я слышал поблизости гул двигателя и голоса, — сообщил Тони. — Посмотри, может, это за нами летят.

Не медля ни секунды, Михаил выскочил из машины и сразу понял, что началась спасательная операция. Город все еще был под водой, ее уровень если и снизился, то самую малость. Вдалеке, над одним из затопленных домов завис красно-белый вертолет, на его борт с помощью каната поднимали человека, а еще один дожидался своей очереди на крыше. Задрав голову вверх, он наблюдал за спасением товарища. Соседняя многоэтажка, на которой «пришвартовался» катер, накренилась и, казалось, вот-вот рухнет под его весом. Внимание Михаила привлек звук мотора приближающейся лодки. Он посмотрел вниз и увидел тех самых спасателей, с которыми разговаривал ночью. Теперь, при дневном свете, он смог отчетливо их рассмотреть. Они были одеты в ярко-оранжевые костюмы и белые каски. Мужчина с мегафоном был постарше своего коллеги. Когда он посмотрел вверх, Михаил даже разглядел глубокие морщины на его лице. Он только открыл рот, собираясь напомнить о себе, как спасатель спросил:

— Сэр, вы готовы к эвакуации?

— Да, да, конечно! — Михаил радостно закивал.

— Видите вертолет? — Японец показал туда, где на канате в воздухе болтался человек. — Он сейчас заберет людей и прилетит за вами. На борту есть врач, он осмотрит вашего друга и примет решение, в какой госпиталь его доставить.

У Михаила тотчас отлегло на душе и даже стало как-то легче дышать.

— Мистер, спасибо вам, — поблагодарил он.

— Сэр, мы выполняем свою работу, — ответил японец. — Не переживайте, все будет хорошо, и удачи вам, — пожелал он, поклонившись по восточному обычаю.

«Истинный самурай, сдержал свое слово, — подумал Михаил, провожая шлюпку взглядом. — И сразу видно — настоящий спасатель, знает, как необходима поддержка в трудную минуту».

Михаил посмотрел на небо. Лучи солнца мягко проникали сквозь редкие облака, согревая все вокруг.

«Природа как будто издевается над нами, — мысленно ухмыльнулся он. — Когда нам предстояло провести ночь в мокрой машине, стоял собачий холод и снег валил, как бешеный, а теперь, когда за нами пришли, солнце светит так, что хоть ложись и загорай».

Он вернулся к машине и открыл заднюю дверь. Тони сидел, откинувшись на спинку, руки плетьми лежали на коленях. На его уставшем, мертвенно-бледном лице выделялись красные глаза. Растрепанные светлые волосы торчали в разные стороны, а любимая бейсболка, с которой он не расставался ни на минуту, лежала рядом.

— Давай выбираться, — сказал Михаил. — За нами летят спасатели.

— Спасибо за куртку, — Тони протянул ее, — она пришлась очень даже кстати.

Михаил взял ее и, обнаружив, что она почти сухая, улыбнулся.

— И как я сразу не догадался дать тебе ее? — сыронизировал он. — Спасибо за то, что высушил.

— Не за что, — хмыкнул товарищ. — Если что — обращайся.

Как обычно, он пытался шутить, но видно было, что теперь ему это давалось с большим трудом. Болезненная гримаса не сходила с его лица.

— Тони, потерпи еще немного, скоро нас доставят в больницу, там тебя быстро поставят на ноги, и будешь ты снова как огурчик.

— Твои слова да богу в уши, — бросил Тони и с помощью друга вышел из машины.

Михаил помог ему опереться на капот, а сам подошел к краю крыши и принялся размахивать руками, встречая вертолет с зелеными иероглифами на борту, подлетавший к их зданию. Когда он завис над Михаилом, в лицо ударил острый запах солярки, брошенный холодным ветром от крутившихся лопастей. Он заставил парня задохнуться на короткое мгновение. Из открытой двери выпала лестница, и человек в таком же ярко-оранжевом костюме, как и у спасателей в лодке, стал спускаться по ней.

— Сэр, мой друг ранен, он не сможет сам подняться, — перекрикивая шум двигателя, сообщил Михаил, когда мужчина спрыгнул на крышу. — Здравствуйте, меня зовут Майкл, я из России, — протянув руку, поздоровался он и кивнул на товарища. Тот наклонился вперед, держась одной рукой за капот, а другой — за больной бок. — Его зовут Тони, он из Америки.

— А меня зовут Котаро, моя фамилия Нисимуро, я врач, — представился мужчина на английском и ответил на рукопожатие. — Майкл-сан, не волнуйтесь, мы все организуем, — успокоил он.

Михаилу резануло слух его обращение. Он никак не мог привыкнуть к суффиксам, которые японцы добавляют к именам или фамилиям. «Сан» — это уважительное обращение, вроде русского «господин», так зачастую говорят малознакомым людям. А японские одногруппники одного с ним возраста обычно добавляли к его имени «кун». До чего же смешно это звучало! Майкл-кун, чуть ли не как порода кота — мейн-кун.

— Тони-сан, что с вами случилось? — спросил Котаро, подойдя к нему. — Покажите мне ваше ранение.

Товарищ задрал куртку вместе с футболкой, врач вытащил из кармана фонарик и, несмотря на белый день, осветил рану и довольно долго рассматривал ее.

— Вы чем-то обрабатывали ее? — спросил он.

— Это друг лечил меня какой-то… настойкой, — ответил Тони и глянул на Михаила.

— В аптечке была перекись. — Тот кивнул на машину. — Я подумал, что хуже от нее не будет, а еще я давал ему аспирин.

— Вы все правильно сделали, — улыбнулся врач и, бросив взгляд на Тони, спросил: — Как вы себя чувствуете?

— Как труп, — скривился Тони. — Меня всего трясет, и боль такая, что стоять не могу.

— Сэр, трупы уже ничего не чувствуют, — пошутил доктор. — Радуйтесь: если вам больно, значит, вы живы. Можете опустить одежду, — сказал он, закончив осматривать рану.

Котаро снял с пояса рацию, посмотрел наверх и, перейдя на японский, что-то сказал своему коллеге, выглядывающему из открытой двери вертолета. Тот ответил, жестом показал, что все понял, и скрылся в салоне.

— Сейчас он спустит носилки, и мы поднимем вас на борт. — Глядя на Тони, доктор перевел свой разговор с помощником, затем посмотрел на Михаила. — Вы сможете подняться с помощью троса?

— Конечно. — Он кивнул и пошутил: — В этой битве я не пострадал.

— Вы счастливчик, — улыбнулся Котаро. — Парни, а как вы оказались в самом эпицентре катастрофы? Сейсмологическая служба стала предупреждать население о цунами сразу после землетрясения, за полчаса до того, как пришла волна. Всех жителей эвакуировали, а тем, кто не захотел покидать свои дома, власти порекомендовали забраться на верхние этажи зданий.

— Так вот о чем сообщали по громкоговорителям? — Наконец до Михаила дошло, он от досады хлопнул себя по лбу и принялся объяснять: — Мы приехали сюда погулять и неоднократно слышали объявления, но дело в том, что мой друг вообще не понимает японский, а я еще плохо разбираю вашу быструю речь.

— Да, это очень серьезное упущение в работе наших метеорологов, — в задумчивости потирая подбородок, сказал доктор. — Они должны оповещать граждан не только на японском, но и на английском языке.

— А что, еще и землетрясение было? — Безжизненные глаза Тони заметно округлились.

— Да, — подтвердил Котаро. — Оно произошло в океане вблизи острова Хонсю. Эпицентр находился почти в четырехстах километрах от Токио, но даже там трясло так, что здания падали.

— Офигеть, — протяжно произнес Тони. — А почему же мы его не почувствовали? — Он в недоумении пожал плечами.

— В котором часу оно произошло? — спросил Михаил.

— Основной толчок в девять баллов случился около трех часов дня, — ответил мужчина. — Потом последовала еще серия семибалльных толчков, всего было зарегистрировано более четырехсот.

— Мы в это время ехали в поезде. — Михаил посмотрел на товарища. — Помнишь ту внезапную остановку, когда ты подумал, что кто-то сорвал стоп-кран? — спросил он.

— Точно, — закивал Тони, — а мы и не туда…

— Только Мацусиму накрыло цунами или еще какие-то города пострадали? — поинтересовался Михаил.

— Нет, не только Мацусиму, — тяжело вздохнул Котаро и сокрушенно покачал головой. — В префектуре Иватэ полностью смыло город Мияко и деревню Нода, там волна доходила до сорока метров, в префектуре Мияги затопило Онагаву и Сендай…

— Сендай? — хором воскликнули молодые люди, переглянувшись между собой.

— Да, — подтвердил доктор. — Особенно пострадал аэропорт, все здания затопило водой. По счастливой случайности там не было ни одного большого самолета, никто не взлетал и не садился. — Он посмотрел сначала на одного, затем на другого и спросил: — Вы в Сендае остановились?

— Мы учимся там, в университете Тохоку, — объяснил Михаил.

— Понятно, — вздохнул Котаро. — Ему тоже досталось. Я слышал, в новостях говорили, что некоторые здания факультетов разрушило землетрясение. Правда, я не запомнил каких.

— Надо же, — пробормотал Михаил, покачивая головой. — Мы не знали этого.

— Да откуда ж вам знать? Если вы ночь провели на крыше, а телефоны ваши наверняка промокли, — предположил он.

— Так и есть, — подтвердил Тони. — Интересно, что с нашим общежитием? У нас там все вещи и документы остались.

— Сэр, к сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос. — Котаро развел руками. — А вообще, вам повезло. Хорошо, что вы ехали на машине, если бы шли пешком…

— В том-то и дело, что мы шли пешком, — перебил его Михаил. — Это не наша машина, ее кто-то бросил, а мы в нее запрыгнули, когда поняли, что не уйдем от волны.

— И правильно сделали. — Котаро одобрительно закивал. — Она вас и спасла.

Услышав последнюю фразу, парни многозначительно переглянусь.

— Спасибо, друг. — Тони протянул руку. — Прости, что пытался с тобой спорить.

— Проехали. — Михаил ответил на рукопожатие. — Главное, что мы остались живы…

Глава 5

Вскоре молодые люди оказались на борту вертолета, где стоял такой шум, что впору было затыкать уши. Котаро и его коллега уложили Тони прямо на носилках поверх кушетки, которая находилась у перегородки, отделяющей салон от кабины штурмана. Американца стало трясти еще сильнее, на лбу постоянно выступала обильная испарина, и он вытирал ее рукавом куртки. Грудь тяжело вздымалась, а под глазами залегли черные круги изнеможения.

Михаил наклонился к нему и, чтобы товарищ услышал, сказал на ухо:

— Американец, братишка, все будет отлично. — Он подмигнул ему, взял за руку и пожал ее. — Если мы с тобой умудрились выжить в той болтанке, то теперь ты и подавно не умрешь. — Затем он посмотрел на доктора и, кивнув на одно из откидных кресел возле кушетки, спросил: — Могу я присесть рядом с другом?

— Да, конечно, — ответил Котаро и обратился к помощнику на английском: — Приготовь мне пару кубиков обезболивающего и кубик успокоительного.

— Хорошо, — отозвался тот.

Михаил оценил сознательность врача: когда Котаро только узнал, что они плохо понимают японский язык, он стал общаться с коллегой на английском.

Михаил устроился на сиденье, наблюдая за помощником доктора. Тот поставил на откидной столик чемодан с красным крестом на крышке и открыл его. Пока мужчина надевал одноразовые перчатки, Михаил бросил взгляд в медицинский ларец. Чего там только не было! Целая мини-аптека. Помощник вытащил из упаковки с лекарством ампулу, ловко отколол кончик, вобрал содержимое одноразовым шприцем и положил его в металлическую емкость. После чего взялся за упаковку с другим лекарством и проделал то же самое. Закончив манипуляции, он забрал посудину со шприцами и подошел к Котаро. Тот стоял у кушетки и вытирал салфеткой обильный пот со лба Тони. Помощник протянул доктору перчатки и после того, как он их надел, вручил первый шприц.

— Тони-сан, я сделаю вам пару уколов, — сказал Котаро. — Они снимут боль, и вы сразу почувствуете себя гораздо лучше.

— Док, это то, о чем я мечтал всю ночь, — вяло улыбнулся Тони. — Правда, я жуть как их боюсь, но, чтобы хоть на время забыть про полную рану больных зубов, я готов потерпеть, — признался он, заставив всех рассмеяться, после чего, зажмурив глаза, отвернулся, явно не желая смотреть, как будут делать уколы.

Помимо Котаро и его помощника, на борту был еще один спасатель. Пока коллеги занимались больным, он затащил в вертолет конец троса, болтавшийся в воздухе, закрыл дверь и проследовал в кабину штурмана. Едва он скрылся за перегородкой, как рация врача ожила, из нее прозвучало на английском:

— Господин Нисимуро, мы готовы к полету. Куда летим? В Токио?

Нетрудно было догадаться, что голос принадлежал летчику. Хоть Михаил и не видел его, но, судя по тому, как тот хорошо говорил на английском без японского акцента, пилот был европейцем.

Котаро как раз закончил экзекуцию. Он положил пустые шприцы в посудину, которую держал помощник, и сказал:

— Накрой парня одеялом. — Затем снял переговорное устройство с ремня брюк и ответил летчику: — Нет. Туда далеко. Давай в Сендай, в спортивный комплекс.

Услышав это, Михаил так резко вскочил с кресла, что впечатался головой в полку под потолком.

— Какой комплекс? — воскликнул он. — Его в больницу надо! — Потирая ушибленное место, он кивнул на товарища.

— Майкл-сан, успокойтесь, — сдержанно улыбнулся Котаро, вешая рацию обратно на ремень. — Именно туда мы его и доставим. В Мацусиме разрушены все медицинские учреждения, поэтому пострадавших везут в Сендай. Там в спортивном комплексе развернули мобильный госпиталь. Раненых столько, что в больницах не хватает свободных мест.

После его слов Михаил вдруг осознал весь масштаб катастрофы, и его охватило странное чувство нереальности происходящего. Казалось, что он спит и ему снится кошмар. Двигатель загудел еще сильнее, и вертолет, сорвавшись с места, полетел вперед. Не в силах произнести ни слова, Михаил опустился на сиденье и в полной прострации уставился на двух пожилых людей, сидящих на креслах в конце салона прямо напротив него. По тому, как мужчина держал женщину за руку, стало ясно, что они — семейная пара. Это были те пострадавшие, которых спасатели поднимали с крыши дома напротив. Михаил смотрел на них, а они с присущей японцам любознательностью разглядывали его. Он чувствовал с ними какую-то невидимую связь, тонкую нить, которой неожиданно соединила их страшная трагедия. Неизвестно, сколько бы длилась эта перестрелка глазами, если бы женщина не улыбнулась. Михаил смутился, будто его поймали за подглядыванием, и отвернулся. Он посмотрел на друга, радуясь в душе, что уколы действительно принесли тому облегчение. Тело Тони вытянулось неподвижно, на лбу больше не было испарины, и он даже умудрился уснуть, несмотря на рев двигателя.

Вертолет летел достаточно низко, чтобы можно было рассмотреть в иллюминатор весь тот ужас, который натворила стихия. На всем пути следования Михаил видел одну и ту же картину: города и поселки выглядели как затопленные пустыри, среди которых плавали кучи мусора. Казалось, в Японии не осталось ни одного уцелевшего населенного пункта.

«Почему природа периодически преподносит людям подобные испытания? — думал Михаил, разглядывая последствия чудовищного события. — Может, она дает нам понять, что недовольна родом человеческим, и мстит за все то зло, которое мы ей причиняем?»

— И так почти по всему восточному побережью, — голос Котаро выдернул его из размышлений. Михаил оторвал взгляд от жуткого зрелища и перевел на него. Он стоял рядом и тоже смотрел в иллюминатор. — Страшная трагедия. Это сильнейшее землетрясение в истории нашей страны. Сейсмологи говорят, оно произошло из-за сдвига тектонических плит в океане и спровоцировало цунами. Волнам потребовалось чуть меньше получаса, чтобы достичь первых пострадавших регионов. Сейчас сложно оценить масштаб катастрофы, но, думаю, он колоссальный. — Он протянул Михаилу пластиковую упаковку с белой наклейкой, сплошь исписанной иероглифами. — Вот, возьмите.

— Что это? — не понял Михаил.

— Сухой паек, — ответил он. — Перекусите, пока летим. Другу вашему не предлагаю, пусть поспит. Для него сейчас сон гораздо важней еды.

— Спасибо, — поблагодарил Михаил.

Хоть он и был голодным, как стая диких койотов, но не сразу начал есть. Его внимание привлекло то, как пожилой японец ухаживал за своей женой, после того как доктор вручил им такие же упаковки. Мужчина сначала открыл ее паек, достал одноразовые приборы, потом вытащил упаковку с галетами, бутылку с напитком, две небольшие банки и, откупорив их, сервировал все это на подносе, который тоже выудил из упаковки и поставил жене на колени. Не произнеся ни слова, женщина сдержанно улыбнулась и благодарно кивнула. И только когда супруга начала есть, муж занялся своим пайком. Японец показался Михаилу по-настоящему любящим мужем.

Наблюдая за пожилой парой, он думал о своей семье. Окажись его родители на месте этой пары, его мать ухаживала бы за отцом. Мама была традиционной итальянкой, послушной и благодарной судьбе за, как она выражалась, умного и красивого мужа. И хоть они прожили вместе более двадцати лет, она по-прежнему в нем души не чаяла. Впрочем, как и он в ней. Иногда Михаилу казалось, что, если отец скажет: «Габи, хочу на ужин салат из соловьиных язычков», мать целый день просидит в парке с рогаткой, но исполнит желание драгоценного супруга. Ну а если она захочет носить ожерелье, которое сделано из жемчужин, собранных в Марианской впадине, отец разобьется в лепешку и достанет его.

До недавнего времени подобных отношений между мужчиной и женщиной Михаил не понимал. Все его влюбленности были сплошным баловством. Пока он не встретил Юми…

«Интересно, родители уже знают о том, что случилось? — подумал он. — Судя по масштабам трагедии, наверняка об этом уже трубит весь мир. Но, даже если они узнали, что толку? Они не могут позвонить мне, точно так же, как я им. Надо найти какой-нибудь…» — Мысль резко оборвалась, его внезапно осенило.

— Сэр, вы можете дать мне свой телефон? — Михаил обратился к врачу. Тот сидел на откидном кресле с другой стороны кушетки. Всю дорогу Котаро не спускал глаз с Тони, бесконечно проверяя его пульс и наблюдая за дыханием, из чего Михаил сделал вывод, что состояние друга действительно тяжелое. — Я скажу родителям, что со мной все в порядке.

— Майкл-сан, я дам вам его, вот только позвонить вы не сможете. — Доктор развел руками. — После катастрофы мобильной связи нет на всем восточном побережье.

— Черт, — от досады выругался парень, — и как я об этом не подумал?

Потрясенный очередной новостью, Михаил уставился в иллюминатор, покачивая от досады головой.

«Неужели все это на самом деле происходит со мной?» — подумал Михаил и даже ущипнул себя, надеясь, что это всего лишь дурной сон. Но, увы, он не спал. Михаил вдруг вспомнил, как уговаривала его инспектор курса поехать в Японию, и мысленно передразнил ее: «Восприми поездку как маленькое приключение».

Теперь ее слова выглядели какой-то зловещей иронией.

«Ничего себе приключение, такого и врагу не пожелаешь», — мысленно ухмыльнулся Михаил.

— Сейчас прилетим в Сендай, возможно, там найдете, откуда позвонить, — голос Котаро вновь выдернул его из раздумий. — Майкл-сан, вы должны поесть. — Он кивнул на паек. — Теперь вам понадобится много сил.

Михаил прислушался к совету, открыл упаковку и, бросив взгляд на пожилую пару, принялся за обед. Несмотря на моральные потрясения, он с удовольствием умял баночку макрели в томатном соусе и отварной рис. В тот момент ему казалось, что он ничего вкуснее не ел. И только теперь до него стал доходить смысл любимого выражения отца: «Сынок, все в нашей жизни относительно». Если бы еще день назад ему сказали, что он будет с аппетитом уплетать рыбные консервы, он рассмеялся бы тому шутнику в лицо. Раньше он выносил рыбу только в роллах — и то если не было другого выбора.

Заметив, что Михаил поглядывает на них, японец улыбнулся, поднял вверх бутылку, имитируя тост, и, перекрикивая шум, что-то громко сказал. Михаил в недоумении пожал плечами.

— Он сказал — за жизнь, — перевел Котаро. — После того как они с женой чудом уцелели в этой катастрофе, это самый подходящий тост.

— А как они оказались на крыше? — машинально спросил Михаил и понял, что задал наиглупейший вопрос, но было уже поздно. Как говорится, слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Спасались от цунами, — ответил Котаро. — Когда произошло землетрясение, они сразу выбежали из дома. Это первое, что мы делаем в таких случаях, поскольку у нас это частое явление. Мы привыкли к землетрясениям и не воспринимаем их как что-то из ряда вон выходящее. А когда оказались на улице, услышали по громкоговорителям сообщение о приближающемся цунами и срочной эвакуации жителей. И, несмотря на это, решили вернуться за вещами и документами… — Он замолчал и вздохнул. — Они сказали, все произошло настолько молниеносно, что, когда волна ударила в окна их дома, они успели только взяться за руки. Это и спасло женщине жизнь, иначе бы ее унесло потоком. Муж каким-то образом умудрился сам не захлебнуться, вытащил ее из воды и вместе с ней выбрался на крышу, где они, точно так же, как и вы, провели всю ночь. А теперь мы везем их в Сендай, в лагерь для пострадавших.

— Получается, они остались без дома? — поинтересовался Михаил. — Я видел, что его полностью затопило.

— Майкл-сан, они сейчас не об этом думают, — ответил доктор. — Старики радуются, что остались живы.

Михаил посмотрел на них. Они закончили с обедом и теперь сидели, обнявшись. Женщина склонила голову на плечо мужа, он поглаживал ее по волосам и что-то говорил, а она улыбалась, слушая его. Их морщинистые лица светились счастьем, и Михаил невольно залюбовался. Он ни разу не видел, чтобы японцы так открыто демонстрировали свои чувства. Но, судя по всему, в тот момент они не думали об этом, их переполняла радость, ведь цунами не разлучило их.

«Слава богу, что все самое страшное уже позади», — подумал Михаил и поймал на себе взгляд пожилых людей. Он поднял вверх бутылку с соком и, улыбнувшись, произнес по-русски:

— За жизнь!

Шелестя лопастями, вертолет мчался вдоль береговой линии, а Михаил смотрел в иллюминатор и не понимал, что ему делать дальше. Если действительно университет пострадал от землетрясения, как рассказывал Котаро, то о какой учебе может идти речь? Наверняка его закроют на период восстановления, а обучение, возможно, будет проходить в уцелевших зданиях. «Думай, не думай — королем не станешь, — мысленно произнес он и принял решение: — Положу Тони в госпиталь и поеду в университет».

Если все-таки отменят учебу, придется возвращаться в Москву. С одной стороны, эта мысль радовала его, ведь за эти полтора месяца он успел соскучиться по дому, с другой, огорчала. Он понимал, что вместе с этим землетрясением рухнули все надежды еще когда-нибудь увидеть Юми. Михаил вытащил из кармана куртки сломанный карандаш и блокнот, пролистал страницы, сморщенные, словно печеное яблоко, бегло просматривая рисунки. Дойдя до последнего, того, который он рисовал в поезде, с тоской взглянул на расплывчатое и словно подернутое рябью изображение девушки, будто оно отражалось в воде. Оставалась надежда на блокноты, оставшиеся в общежитии, в них было еще несколько работ с Юми. Он вдруг подумал, а вдруг общежития больше нет? Тогда он лишится последнего, что у него осталось в память о девушке. От этой мысли его словно током пронзило. Он закрыл глаза и стал лихорадочно восстанавливать в памяти ее образ: вот она смеется, запрокидывая голову, темные волосы шелком рассыпаются по спине, она запускает в них руки и вскидывает вверх, будто подбрасывает охапку листьев, и хохочет еще громче. Он так отчетливо представил ее, что буквально услышал ее голос. Боясь забыть ее образ, он захотел срочно запечатлеть его. Вот только рисовать на листе его блокнота — как рисовать на стиральной доске. Да и чем, если карандаш сломан? Он глянул на Котаро, тот в задумчивости смотрел в иллюминатор.

— Сэр, у вас случайно не найдется клочка бумаги и карандаша? — с надеждой в голосе спросил Михаил.

— Хм, странная просьба в данной обстановке, — улыбнулся доктор, посмотрев на него. — Майкл-сан, зачем они вам?

— Хочу кое-что записать, пока не забыл, — уклончиво ответил Михаил и мысленно отругал себя: «Вот олень, нашел что просить. Откуда у японских спасателей бумага? Если кто-то из них и пишет мемуары, то наверняка делает это на современных гаджетах». Но каково же было его удивление, когда врач достал с полки рюкзак и вытащил из него карманный блокнот.

— Такой пойдет? — спросил он.

— Да! — Михаил радостно закивал.

— Я дарю его вам, а то вдруг еще придется что-то записать, — улыбнулся Котаро.

Михаил только отрыл рот, собираясь сказать: «Да мне и одного листочка хватит», как доктор его опередил.

— За меня не переживайте, у меня еще есть в запасе. Я вожу их с собой на тот случай, если нужно будет сделать какие-то записи. Понимаю, технологический прогресс и все такое, — как бы оправдываясь, сказал доктор и пожал плечами. — Но я предпочитаю это делать по старинке. Вот только карандаша у меня нет, но зато есть ручка.

— Не надо. — Михаил отмахнулся. Он хоть и мог ею рисовать, но жуть как не любил и пользовался исключительно в безвыходных ситуациях, но не тогда, когда в кармане лежит его любимый грифель. — У меня есть карандаш, вот только поточить его нечем. — Михаил поджал губы.

— Так это мы легко исправим! — Котаро достал из кармана на ноге складной нож и протянул ему. — Это подойдет?

— Благодарю, сэр! — обрадовался Михаил и едва сдержался, чтобы не кинуться его обнимать.

Нож оказался безупречно острым, то что нужно для заточки карандаша. Уже через несколько минут Михаил с невероятным вдохновением выводил плавные линии изгибов грациозной фигуры Юми на страницах своего нового блокнота. Он так увлекся, что едва расслышал голос доктора.

— Подлетаем, — сообщил тот.

Михаил был вынужден вынырнуть из мира творчества и опять окунуться в реальный, разрушенный стихией.

— Под нами аэропорт Сендая, — сказал Котаро, глядя в иллюминатор, и, тяжело вздохнув, добавил: — Вернее, то, что от него осталось.

Снова перед Михаилом предстало жуткое зрелище. Цунами здесь похозяйничало основательно. Оно уничтожило все здания, затопило железную дорогу и магистрали, смыло небольшие самолеты и автомобили, разрушило мосты и эстакады. Лишь волнообразная крыша пассажирского терминала и рукава выходов на посадку, выглядывающие из-под серой толщи воды, напоминали, что еще вчера здесь была воздушная гавань…

Глава 6

Вертолет приземлился на футбольном поле спортивного комплекса. Лопасти перестали молотить воздух, и от внезапно наступившей тишины, казалось, можно было оглохнуть. Прежде чем покинуть салон, старики попрощались с Михаилом и пожелали скорейшего выздоровления Тони. Несмотря на суету вокруг, тот спал непробудным сном. Котаро попросил спасателя, того, что затаскивал трос на борт, проводить пожилую пару в лагерь для пострадавших. Как рассказал доктор, его в спешном порядке обустроили прямо в одном из спортивных залов. Людей, оставшихся без крыши над головой, было столько, что такие лагеря развернули не только здесь, но и во многих других спортивных залах уцелевших учреждений Сендая. Когда пожилая пара покинула вертолет, Котаро обратился к коллеге:

— Кацуро-кун, вы с Майклом-саном берите Тони-сана и несите в госпиталь, а я пойду вперед и, пока вы будете идти, все организую. — Он подошел к спящему Тони и еще раз проверил пульс.

Михаил хотел разбудить товарища и потянулся к нему, но доктор отодвинул его руку.

— Не надо, он сам проснется.

Котаро прихватил рюкзак с полки, сбежал по короткому трапу и решительным шагом направился в сторону большого серого здания. У его входа стоял автобус, из него выходили эвакуированные жители и с понуро опущенными головами стройной вереницей шагали внутрь. Те, кто успел подготовиться к отъезду, несли с собой сумки, а те, кого стихия застала врасплох, были налегке. Казенные клетчатые одеяла, накинутые на плечи, — это весь багаж, который у них был с собой.

— Майкл-сан, вы не знаете, куда идти, поэтому берите носилки сзади, — сказал Кацуро. Он встал к ним спиной, с той стороны, где лежала голова Тони, и взялся за ручки. — А я пойду спереди.

Михаил сунул бейсболку друга, лежавшую в его ногах, за пазуху своей куртки и поднял носилки.

«Черт, ну и тяжелый ты, американец», — мысленно сыронизировал он.

Тони очнулся, когда его выносили из вертолета. Он приподнял голову и несколько секунд в полном непонимании озирался по сторонам.

— Куда вы меня тащите? — испуганно воскликнул он.

— Тони, все нормально, мы прилетели в госпиталь, — успокоил его Михаил.

— Вот черт, — выругался приятель и опять уронил голову. — Так вырубился, что ни фига не слышал.

«Это что же такое ему вколол доктор, что, невзирая на боль, он проспал всю дорогу?» — подумал Михаил.

Вскоре они оказались в фойе, где скопилось огромное количество людей. Несмотря на витавшее в воздухе напряжение, здесь не было истошных криков, слез отчаяния и всеобщей паники. Кругом царила тишина и спокойствие, будто ничего не произошло. Человеческая сущность, все ее сильные и слабые стороны, достоинства и недостатки проявляются в трудные минуты. Поэтому сейчас японцы демонстрировали особенности своего национального характера. Все они были в одинаково тяжелом положении. Совершить постыдный поступок, разрыдаться или закричать для них означало потерять лицо и чувство собственного достоинства. Иногда Михаилу казалось, что внешняя сдержанность местного населения граничила с бесчувственностью. Но на самом деле внутри каждого из них бушевал океан страстей, и пожилая пара в вертолете была явным тому подтверждением.

За столом сидели две женщины, они составляли списки прибывших. И здесь японцы не могли позволить себе нарушить их главный жизненный принцип — не создавать неудобства другим. Они выстроились в аккуратные очереди, чтобы сообщить данные о себе. Среди них наш герой заметил пожилых попутчиков, а они, увидев его, заулыбались и закивали, словно встретили старинного друга. Подобное проявление дружелюбия со стороны посторонних людей растрогало Михаила, он улыбнулся в ответ. Если бы не занятые руки, он бы непременно помахал.

Вскоре парни оказались в спортивном зале. Представшая перед ними картина напомнила Михаилу живую иллюстрацию к фильму о катастрофах, на мгновение он лишился дара речи. Пока они замешкались у входа, пробираясь с носилками сквозь поток входящих и выходящих людей, Михаил в растерянности озирался по сторонам, впитывая каждую деталь окружающей обстановки, чтобы потом при первой возможности перенести увиденное на бумагу.

Зал оказался не просто большим, он был громадным. Наверняка еще недавно здесь тренировались спортсмены и проходили соревнования по легкой атлетике, а теперь в центре стояли кровати — так много, что невозможно сосчитать. И практически на каждой сидел или лежал человек. Кто-то спал, кто-то ел, кто-то просто наблюдал за происходящим. А незанятым койкам осталось недолго грустить в одиночестве, претенденты на них уже стояли в фойе. Спортивный зал напоминал улей с сотами, где каждая кровать, стоявшая чуть ли не впритык к соседней, была своего рода квартирой для пострадавших и эвакуированных граждан.

— Офиге-еть, — протянул Тони. Он приподнялся на локтях, поморщившись от боли, и осмотрелся вокруг. — Да здесь целый муравейник людей.

— И когда это все успели организовать? — присвистнул Михаил.

— Мы привыкли к катастрофам, поэтому знаем, что делать, — объяснил Кацуро. Обернувшись вполоборота, он посмотрел на друзей. — Как только волна отступила, власти сразу стали обустраивать такие лагеря. Где-то же надо размещать людей.

В вертолете Михаил думал, что самое страшное уже позади. Ведь они с Тони умудрились выжить в этой передряге. Но, оказавшись в этом спортивном комплексе, он вдруг понял: все только начинается…

Здесь, как и в фойе, не было слышно ни криков, ни плача, но, несмотря на это, из-за большого количества людей в зале стоял шум. Среди кроватей сновали медицинские сотрудники в белых халатах, их лица наполовину закрывали маски. Не было суеты, не было хаоса, каждая медсестра и врач прекрасно знали, что делать, и от этого сходство с муравейником только усиливалось. Все звуки, витавшие вокруг, словно призраки, не только не избавляли от страха того, кто впервые оказался в подобной ситуации, а наоборот, только добавляли нервной напряженности.

— Нам туда. — Кацуро кивнул в дальний конец зала, где у дверей, ведущих в соседнее помещение, стоял Котаро с коллегой, одетым, как и весь медицинский персонал, в белый халат и маску. — Госпиталь там.

— Госпиталь? — удивился Тони и, озираясь вокруг, спросил: — А это что?

— В этом зале находятся эвакуированные и легкораненые, — объяснил Кацуро. — А нам нужно отделение для тяжелых.

Услышав эти слова, Тони резко поднялся на локтях и, обернувшись через плечо, посмотрел Кацуро в спину.

— Вы хотите сказать, что я… — Болезненная гримаса, исказившая его лицо, не дала договорить. Тони вновь рухнул на носилки. Михаилу пришлось приложить немало усилий, чтобы не выронить их.

— Тони-сан, я не видел вашего ранения. Но так считает господин Нисимуро, — ответил Кацуро.

— Вот видишь, русский, а ты говорил, что у меня царапина, — ухмыльнулся Тони, бросив на него взгляд из-под сдвинутых бровей. — Будь это так, меня бы выгнали отсюда.

— Тони, я же сказал тебе, я — не доктор, — напомнил Михаил.

— Я сразу понял, что со мной что-то не то, как только нащупал дыру в боку, — сказал Тони. — Не понимаю, обо что я мог так пораниться. — Он покачал головой.

Михаил подумал, раз они уже в больнице, нет смысла и дальше скрывать от друга правду.

— Что-то пробило дверь машины, — ответил он. — Скорее всего, это «что-то» зацепило твой бок.

— И что же это было? — Тони нахмурился.

— К сожалению, я не видел. — Михаил пожал плечами. — Я могу только предположить, что это произошло в тот момент, когда «Хонду» кинуло на корабль.

— Какой же я идиот! Ну какой же я идиот! — отчаянно воскликнул Тони, заставив Кацуро обернуться. — И зачем я предложил тебе поехать на Мацусиму? Будь она неладна! — В сердцах воскликнул он.

— Тони, да успокойся ты! — Михаил был вынужден прикрикнуть на него. — Мы уже не на крыше, мы в больнице, здесь тебе не дадут умереть.

У Михаила сердце сжалось от жалости, когда он увидел, как Тони прижал ладони к глазам, пытаясь сдержать навернувшиеся слезы.

— Американец, все будет хорошо, вот увидишь, — попытался подбодрить Михаил, и в этот момент его взгляд упал на японку, укутанную теплой шалью.

Она сидела на кровати, покачиваясь вперед-назад и отрешенно глядя в одну точку. На ее смуглом лице застыло выражение отчаяния и полной безысходности. Прижимая к груди розового слоника, женщина что-то тихо бормотала. Когда парни проходили мимо, Михаил расслышал, как она то и дело произносила: «Минами… Минами…» Со стороны она выглядела так, словно у нее помутился рассудок. Наверняка эта игрушка принадлежала ее ребенку, а что с ним случилось, оставалось только догадываться. Глядя на нее, Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок, и поймал себя на мысли: будь на ее месте другая, наверняка билась бы в истерике. Но она страдала тихо.

Вид этой убитой горем женщины и подавленное состояние друга настолько потрясли Михаила, что он двигался словно в прострации и опять все происходящее казалось ему дурным сном. Это ощущение не покидало его с того момента, как волна ударила в лобовое стекло «Хонды». Как же ему хотелось, чтобы случившееся и правда оказалось всего лишь кошмарным сном…

Доктора о чем-то разговаривали между собой на японском, но, как только парни подошли к ним, Котаро перешел на английский.

— Тони-сан, вижу вы уже проснулись? — спросил он. — Как вы себя чувствуете?

— Док, да как я могу себя чувствовать, когда в моем боку дыра размером с медный доллар? — ухмыльнулся тот.

И хоть он был укрыт одеялом, его зубы отбивали чечетку так громко, что казалось, слышит весь зал.

— Не переживайте, все будет хорошо, — успокоил его Котаро. — Я передаю вас в руки одного из лучших врачей Японии. Познакомьтесь, это доктор Такахаси Сиро, — он представил коллегу и, когда тот кивнул, продолжил: — В скором времени вы вернетесь к привычной жизни.

— Надеюсь, что так и будет, — с бесцветных губ Тони сорвался вздох. — А то предки меня убьют, если узнают, что я умер, — пошутил он, заставив всех рассмеяться.

— Ну что ж, нам с Кацуро нужно лететь дальше. Все только начинается, — сказал Котаро и обратился к помощнику: — Я жду тебя в вертолете. — Доктор пожал руку Тони и в очередной раз поддержал его: — Тони-сан, все будет хорошо. Господин Такахаси — опытный врач. Он непременно поставит вас на ноги.

Котаро попрощался с коллегой и похлопал по плечу Михаила.

— Майкл-сан, удачи вам и берегите себя, — пожелал он и направился на выход из зала.

— Сэр, еще раз спасибо за блокнот, — бросил ему вслед Михаил.

— И за то, что сняли нас с крыши, — добавил Тони.

Котаро ничего не ответил на благодарности, лишь махнул рукой на прощанье. Проводив коллегу взглядом, господин Такахаси посмотрел на парней и сказал:

— Следуйте за мной.

Уже через некоторое время они принесли Тони в отдельную комнатушку, где у кровати стоял какой-то аппарат, похожий на компьютер, с кучей мигающих лампочек, а на противоположной стене висел шкаф с различными лекарствами, банками, склянками и прочими медицинскими приспособлениями.

— Переложите его на кровать, — приказал господин Такахаси, — и можете быть свободны.

После того как Тони уложили на кровать, Кацуро попрощался с друзьями, забрал носилки и скрылся за дверями помещения.

— Вы тоже можете идти. — Господин Такахаси посмотрел на Михаила.

— Сэр, я не могу его бросить, — воспротивился тот, кивнув на Тони. — Я буду рядом с ним.

— Я не прошу вас его бросать, — судя по тому, как в уголках его глаз собрались морщинки, врач улыбнулся под маской, — просто, пока мы будем обследовать его, вы будете нам мешать. Посмотрите, как здесь мало места. — Он обвел рукой окружающее пространство. — Нам с вами здесь тесно, а ведь еще придет мой коллега. Пожалуйста, побудьте в коридоре. А когда мы закончим, я вас позову.

Михаилу вдруг стало стыдно, что он заставил доктора объяснять очевидные вещи.

— Хорошо. — Он кивнул и направился на выход.

— Постойте, — остановил его господин Такахаси. — Мне нужно кое-что принести, так что пока вы можете побыть с вашим другом, — сказал он и вышел за дверь.

Михаил присел в ногах Тони на край кровати. Тот натянул одеяло до подбородка и уставился немигающим взглядом на лампу дневного света под потолком.

— Русский, скажи, это когда-нибудь закончится? — с трудом выговорил Тони, стуча зубами.

Михаил не понял, что имел в виду друг. То ли свое состояние, то ли всю ситуацию в целом.

— Тони, все проходит, пройдет и это, — не вдаваясь в подробности, философски ответил он. — Вот увидишь, все будет хорошо. Обещаю, как только ты поправишься, мы купим себе новые телефоны и сделаем селфи.

— Смотри, Коза ностра, я тебя за язык не тянул, ты сам напросился. — Тони посмотрел на него, и его губ коснулась кривая улыбка. — Майкл, а где моя бейсболка? — неожиданно вспомнил он.

— Здесь. — Михаил похлопал себя по груди.

— Пусть будет у тебя, — попросил он и, вытащив руку из-под одеяла, пригрозил пальцем. — Только смотри не потеряй ее, она мне очень дорога.

Михаил достал ее из-за пазухи и, оттопырив нижнюю губу, принялся рассматривать со всех сторон.

— Хм, что в ней дорого? — пошутил он. — Бейсболка как бейсболка.

— Это для тебя она просто бейсболка, а для меня это память о девушке, которую я люблю, — сказал Тони.

— Даже так? — Михаил удивленно вздернул бровь. — Ну и жук ты, американец, а почему ты мне никогда не рассказывал о ней? — спросил он.

— Ну а что рассказывать, если даже она еще не знает об этом?

— О чем? — не понял Михаил.

— О чем, о чем? — передразнил он. — О том, что я люблю ее. Просто, когда уезжал в Японию, я еще сомневался в своих чувствах, а теперь понял… в общем, не хочу признаваться в любви по телефону, — вздохнул Тони. — Вернусь в Америку и скажу. Понимаешь, мне важно видеть ее глаза.

— Понимаю. — Михаил закивал, широко улыбаясь. — Так вот почему ни одной японочке не удалось завладеть твоим вниманием! — воскликнул он. — А я уж грешным делом подумал… — Он замолчал и усмехнулся.

— Что ты подумал? — Тони нахмурился.

— Да ладно, забей. — Михаил отмахнулся. — Тони, хоть я и не люблю головные уборы, но, обещаю, твою бейсболку буду беречь, как… — Он сделал паузу, подбирая сравнение. — Как зеницу ока.

В этот момент отворилась дверь, и в помещение вошел доктор Такахаси. Он пропустил внутрь медицинского сотрудника, который катил перед собой тележку с прибором, похожим на летательный аппарат. Не дожидаясь особого приглашения на выход, Михаил встал и, прежде чем покинуть комнату, пожал другу руку.

— Я сохраню ее, не переживай! — Он натянул бейсболку и подмигнул Тони.

Глава 7

За то время, пока длилось обследование, Михаил успел лишь сделать набросок, на котором гигантская волна несется на город, сметая все на своем пути. С того момента, как он увидел это жуткое зрелище, оно не выходило у него из головы. Ему невыносимо хотелось избавиться от навязчивого видения, но сделать это он мог единственным способом — перенести увиденное на бумагу. У Михаила уже не раз такое бывало: особо запавший в душу эпизод из жизни не давал ему покоя, но стоило только нарисовать его, как он тут же переставал терзать сознание. На его рисунке волна выглядела не такой, какой зачастую изображали ее художники. Воображение Михаила нарисовало ее гребень в виде раскрытой пасти огромной акулы, на острые клыки которой, словно на шампуры, были нанизаны корабли, машины и дома. Она нависла над небоскребами, выглядевшими по сравнению с ней спичечными коробками, будто собиралась их проглотить. Парень как раз прорисовывал глаз хищницы, когда над его головой раздался голос доктора Сиро.

— Майкл-сан, могу я с вами поговорить?

Он встрепенулся, спешно закрыл блокнот и поднялся с пола. Когда господин Такахаси выставил его из комнаты, он вышел в коридор, осмотрелся вокруг, думая, куда бы присесть, но, не обнаружив поблизости ни одной скамейки, ничего умнее не придумал, как сесть на пол. Конечно, Михаил мог пойти в зал для эвакуированных, где наверняка остались свободные кровати, но не хотелось заставлять врача искать его по всему спортивному комплексу. Ему и так забот хватает. Чтобы никому не мешать, Михаил устроился возле стены, подобрав под себя ноги по-турецки, и, как обычно, с головой погрузился в мир творчества, не замечая суеты вокруг. И пока он рисовал, людям не было до него дела. Никто из медицинского персонала не сделал ему замечания из серии: «Молодой человек, вы сидите в неположенном месте».

— Да, конечно. — Михаил кивнул.

— У меня для вас не очень хорошие новости. — Господин Такахаси поджал губы и печально вздохнул.

— Что вы имеете в виду? — Лицо Михаила напряглось от волнения.

— Только то, что состояние вашего друга очень тяжелое, — сообщил доктор Сиро. — Мы сделали рентген и обнаружили в мягких тканях брюшной полости посторонний предмет, похожий на осколок какого-то металла. Как он получил ранение? — спросил он.

— Я не могу точно сказать, но, думаю, это произошло в тот момент, когда «Хонду», в которой мы спасались от цунами, кинуло на корабль тем боком, где сидел Тони. В тот момент он ударился головой о стойку и потерял сознание. А потом машину выкинуло на крышу здания. Мы смогли из нее выбраться, и я обнаружил в обшивке двери отверстие размером с монету. Судя по тому, что оно находилось на одном уровне с его раной, я сделал вывод, что какая-то железяка, вроде арматуры, пробила дверь, а вместе с ней и его бок.

— Видимо, кусок этой железяки каким-то образом откололся и остался в нем, — предположил Сиро.

Представив эту картину, Михаил содрогнулся и почувствовал, как по коже побежали мурашки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Ragazzo mio — в переводе с итальянского «мальчик мой».

2

Dai — в переводе с итальянского «давай».

3

Si signora — в переводе с итальянского «да, синьора».

4

Mio Dio — в переводе с итальянского «Господи».

5

Ragazzo pazzo — в переводе с итальянского сумасшедший парень.

6

Siete fuori di testa — в переводе с итальянского «Ты с ума сошел?».

7

Grazie Dio — в переводе с итальянского «хвала Всевышнему».

8

Хатимаки — белая повязка на голову, защищающая лицо от пота.

9

Оттяжка — это удар кием в нижнюю точку шара, строго под центром.