Скульптура сна

Михаил Ромм, 2017

Творчество Михаила Наумовича Ромма хорошо известно в современной русской поэзии. Волей судеб он не относится ни к одной литературной группировке, что его самого всегда огорчало, а его читателей – радовало, потому что основой его поэтики является интерес к человеку как таковому, к вечным вопросам бытия, а не литературная игра как таковая. Где пролегает грань между «я мог бы сделать» и «я должен» – сомнение, глубоко занимающие автора. Поэзия Михаила Ромма открывает сложный, полный душевных мук и мятежей мир автора. Это четвертая книга поэта, в которую вошли избранные стихотворения 2008–2016 годов, два венка сонетов и большая повесть в стихах «За золотым руном». Книга рассчитана на взрослых любителей поэзии.

Бусинки слов

Слова давно забытых строк

Слова давно забытых строк,

Печаль давно забытых истин,

Любви бессмысленный урок,

Засохшие в бокале кисти.

Руки небрежный поворот,

Разбитое случайно блюдце, —

Всё вновь и вновь меня зовёт

К безумью творчества вернуться.

К тем невозможным островам

Бесплодной и прекрасной Грёзы;

И плачу я, и по щекам

Солёные стекают слёзы.

И Вечность из горсти водой

Поит бредущего в пустыне —

Комочек разума живой,

Что в равнодушной бездне сгинет.

Неизвестный автор

Автор был смешным и славным,

Словно Чарли Чаплин,

И ни в чём он не был главным,

Никогда, ни капли!

Автор не искал успеха,

Изнутри светился.

После смерти, вот потеха,

Тотчас же забылся.

А стихи его — стишочки

Бродят в мире нашем,

И повсюду строчки, строчки

Тросточками машут.

Безумный бред, в котором звук угадан

Я по лестнице приставной

Лез на всклоченный сеновал,

Я дышал звёзд млечной трухой,

Колтуном пространства дышал.

О. Э. Мандельштам

Невидимые кони не оставляют следов

Китайская мудрость

Безумный бред, в котором звук угадан —

Холодный звон пружины мировой.

Как жалок человек, кадящий ладан,

Перед сверкающей с небес звездой.

Он крошит хлеб орлу, он так уверен,

Что чист от первородного греха,

И открывает в бесконечность двери,

А там, за ними — млечная труха.

Там бормотанье нёба не в ладу

Со всем, что мелко, мелочно и внятно,

Что поймано на логики уду,

Что схвачено и признано печатным.

Шуршанье слов на языке комет,

Но эти звуки выше их значенья, —

Структура смысла, замысел творенья

Невидимы, и не оставят след.

Ночные прогулки

Сегодня ночью я один на свете.

Собака, друг, веди на воздух нас,

Где на пороге Космос

меня

встретит,

В глаза направив иглы звёздных глаз.

Ну здравствуй, Папа! Ты такой огромный,

Что не заметен за мельканьем дня.

Но нынче ночью, здесь один я помню,

Что всё это Ты создал для меня.

Вот мой дневник — фальшивых нет отметок,

Но здесь один Художник — это Ты!

Всё это Ты — узор весенних веток,

И фонарей оранжевых цветы.

А я?.. Ни ночь, ни воздуха морозность, —

Не передать мне людям ничего.

И я умолкну, созерцая звёздность

Таинственного мира Твоего.

Почему я пишу стихи

Есть кухня, есть утро, есть мартовский снег, —

И в этой застывшей картинке

Мне кажется — я не совсем человек —

Я падаю в каждой снежинке.

Таинственный мир, я в него погружён,

Как в шутку, удачу, безделку.

В плетёном гнезде пролетает сквозь сон

Пушистая чёрная белка.

Внутри меня бродят живые слова,

Хвостами соединяясь,

И лопнет хлопушкой от них голова,

И вспыхнет, как «мэнэ» и «фарэс».

И лампочки-рифмы тихонько звенят,

Как часть уравненья в системе.

И это не время течёт сквозь меня,

A я протекаю сквозь время.

Всё то, что живо мне и свято

Всё то, что живо мне и свято,

Для всех — мертво и тяжело.

Такая за любовь расплата —

Украденное ремесло.

Конечно, не для передачи

Даётся тайны чистый звук —

Причудами слепой удачи —

Квадратом выплавленный круг.

И лишь тебе, за узкой дверцей

Невнятицы строки моей,

Быть может, перехватит сердце

Тоской неясной соловей.

В душе забьётся малой птицей,

Забрезжит в синеве звезда,

И ты, склонившись над страницей,

Мой мир почувствуешь тогда.

И свежесть утреннего вздоха,

И облака прощальный взмах,

Печальных перемен эпоху —

Вкус земляники на губах.

Читатель

Читатель, где ты, мой читатель?

Ау… ау! Ты где, мой друг?

Тут каждый — недоброжелатель,

Одни писатели вокруг!

Вот напряжённо и ревниво

Они за строчками следят:

Одним скучны мои порывы,

Другие — откровенно спят.

Конечно, бедолаги ночью

Творили, не смыкая глаз.

От этого устали очень…

А ты не посещаешь нас —

Вернись, вернись, вернись, читатель —

Спаси у бездны на краю!

Я покормлю тебя и, кстати,

Ещё и рюмочку налью.

Моноспектакль

Среди разноцветных и ярких картин,

Клубка из удач и печали,

Жизнь — моноспектакль, и зритель один

На сцене огромной и в зале.

Опять он выходит один против всех,

Сам собственный враг и союзник,

И сам у себя вызывает он смех —

Своей бесконечности узник.

Бывает любим и бывает влюблён,

И смотрит глазами ребёнка,

Назначенной ролью от всех отделён,

Как будто невидимой плёнкой.

Не слышно пространству, о чём он кричит —

Ведь звук отключили нарочно.

А воздух отечества сладко горчит,

Да так, что становится тошно.

Песня

Такой отвратительно мерзкий улов

Из рыб, что драконам под стать.

И если никто не читает стихов,

Зачем же тогда и писать?

Теперь красота — барахло от Кутюр,

Мерзавцам за подлость в награду.

Плетёный узор шелестящих купюр

Похитил сияние радуг.

Защитник свободы — милиционер —

Стоит на посту возле храма,

В умах торжествует Святой Люцифер,

А в душах — реклама.

Шуршат, как пожухлые листья, слова,

Что раньше набатом звучали,

И песня стихает, начавшись едва,

Себя немотой измочалив.

Мучительно сжаты немые уста,

Но звуком наполнен я весь —

Вот-вот она грянет, сильна и чиста,

А всё потому, что ты есть!

Вертинский

Обидчивый паяц, банальный белый клоун,

Как многих пережил твой одинокий цирк!

Ты снова в тишине выходишь на поклоны,

Проклятый эмигрант или любимец ВЦИК.

Что чёрный диск шипит на старом патефоне,

Заботливо храним в формате эмпэтри?

И голод, и война, и ты на этом фоне,

Эффектный бонвиван, немыслимый esprit.

Всё то, что сожжено, осмеяно, разбито,

Застенчиво звучит в заброшенном раю

Загаженной души… Среди тупого бита

Картавый твой куплет я сам себе пою.

Есть люди

Есть люди — они не читают стихов,

И прозы они не читают.

Их мир для меня бесконечно суров:

Пустыня от края до края.

Напрасно их мысленный образ леплю,

Насупленным филином сидя:

Им мило всё то, что я так не люблю —

За это на них я в обиде.

Кому достучаться до них по плечу?

К заложникам телеэкрана,

Я делать для них ничего не хочу,

Души не отдам им ни грана!

Но, Господи, как же прекрасен твой сад,

Когда, посмотрев исподлобья,

Вдруг встретишь в толпе человеческий взгляд,

И видишь в нём богоподобье!

Бусинки слов

Неужели, собирая бусинки слов

В ожерелье из запутанных строк,

В жизни что-то изменить я готов,

Возвратить то, чего не дал Бог.

Нет и нет. Я только беглец

От скандалов, от рекламы продаж,

Своей крохотной вселенной творец,

И полушки за неё ты не дашь.

Хоть она невелика, но моя,

Потому, что никому не нужна.

Я дракон — и вот моя чешуя,

Моя родина — волшебная страна.

Ну, а завтра — замки и песни волхвов,

Тёплый воздух, что на крыльях несёт, —

Это будут только строчки стихов,

Только буквы на бумаге — и всё.

Деревянный меч

На стёкла Вечности уже легло

Моё дыхание, моё тепло

О. Э. Мандельштам

О, если бы слова мои могли

В сердца людей ложиться тяжело,

Менять свеченье звёзд и путь Земли,

И запотело б Вечности стекло!

Нет, я — дитя с игрушечным мечом,

Срубающим травинки на лугу.

Мой детский гнев растеньям нипочём,

Остановить их рост я не могу.

Так невелик ответственности груз,

И вдруг, застыв неосторожным богом,

Над бабочкой в отчаяньи склонюсь —

Над бабочкой, убитой ненароком.

Жёлудь

Гортань курлычет нам, как журавли,

И проливает смысл своих наречий,

И стих бурлит от замысла вдали,

Вдали от ясных слов и внятной речи.

А мы лишь думаем, что знаем наперёд

О том, что, в полутьме блуждая робко,

Туманным утром мимо нас несёт

Прохожий в черепной своей коробке.

И мы в него не верим, нет и нет!

Что у него там, бред ли, мыслей молодь?

А он хранит внутри себя сонет

Простой и совершенный, словно жёлудь.

Тайное желание

А всё-таки хочется славы, хотя б и посмертной,

Не юных поклонниц, не пыли библиотек, —

Название улицы, школьный учебник инертный,

И памятник весь в голубином помёте. Навек.

Да, я понимаю, что глупо, напрасно, без шансов,

Ничем я не лучше таких же, как я, бедолаг,

Эстрадная песня и пара-другая романсов,

В музее пылится мой порванный старый башмак.

Всё это — не то. Я совсем не об этом мечтаю,

Но хочется знать, что когда вдруг навалится грусть,

Найдется хоть кто-то и тихо стихи прочитает

Себе в утешенье, хоть парочку строк наизусть.

Моя муза

Моя муза мечтает о тропиках,

О седом Сингапуре поёт,

Она носит короткие топики,

Открывая красивый живот.

Капитаны, туманы и кортики

Колокольцами в мыслях звенят.

Она носит короткие шортики,

Круглой девичьей попкой дразня.

И разбойными, дикими шутками

Донимает соседских ребят,

И гордится чуть видными грудками,

Перед зеркалом гладя себя.

Вертихвостка, нахальная прожига,

Любит сладости и чудеса.

Шевелюра оранжевым ёжиком,

А в глазах разлились небеса.

От проказницы до распутницы,

И слогов тут не сосчитать,

Вот такая досталась мне спутница —

В облаках повитать.

Бездарный поэт

Крошатся зубы, выпадают пломбы,

Тоска не умещается в строфу,

И книг неразорвавшиеся бомбы

Пылятся в чемодане на шкафу.

И всё в них пресно, вяло, небогато,

Глагольной рифмой автора несёт.

Холодный взгляд несчастного собрата —

Кривой усмешкой перекошен рот.

И скоро самого уложат в ящик,

Напрасно израсходован весь пыл.

Но вдохновенье было настоящим,

Восторг прозренья настоящим был!

И тишина сиянием лучилась,

И душу наполняло торжество.

А то, что передать не получилось,

Для Вечности не значит ничего.

Тетрадь

В царапинах, на пожелтевшей плёнке

Из кинохроники военных лет

Среди развалов камня и щебёнки —

Дивана покорежённый скелет.

В обломках развалившегося дома,

В том городе, где некому страдать,

Трепещет на ветру под грудой лома

Не слишком обгоревшая тетрадь.

Там, на страницах, полные предчувствий,

Надежд и смехотворной чепухи,

Наполненные затаённой грустью —

Написанные от руки стихи.

Листки переворачивает ветер —

Лохматый добродушный идиот…

Хотя теперь на вымершей планете

Никто уже ни слова не прочтёт.

Корорп

И Он мне грудь пронзил мечом

И сердце трепетное вынул.

А. С. Пушкин

Нет, грудь никто мне не пронзал,

Никто мне не давал гарантий,

Огнём на небе не писал,

Не отражался в бриллианте.

Вот эта грязь — и есть мой трон,

Когда, красивый и румяный,

Через меня проходит Он,

А я в грязи валяюсь пьяный.

Ничтожеством на дно упав,

Уже обугленный гореньем,

Я принимаю вдохновенье

Из ангельских мохнатых лап.

Моим стихам

Моим стихам, как драгоценным винам,

Наступит свой черёд.

М. Цветаева

Но верила ли ты, когда писала,

Что так и будет, что черёд придёт?

А лампочка горела вполнакала,

И вытекала жизнь — за годом год.

И всё вокруг — предлог, нежданный повод

Для жадных строк, — один сплошной надрыв,

А за плечом — потусторонний холод

Стоит, горячей крови пригубив.

И чтобы разорвать его объятья,

Где на л юбой вопрос всё «нет» и «не»,

Ты выдумала это, как заклятье

В пустынной, равнодушной тишине.

Но победил он, сколько ни кричи нам,

И выпил всю, но вдруг затосковал,

И вот тогда твоим стихам, как винам,

Черёд настал.

Нагая тишина

Нагая дремлет тишина,

Укутанная тёплым домом.

Сидит столетье у окна

С открытым наудачу томом:

Бумажный звон колоколов

Гудит в груди биеньем встречным —

На речке радуги улов,

Что удаётся подстеречь нам.

А голос бьётся, как малёк,

Зажат в ежовых рукавицах,

Так жалок, гулок и далёк —

Стоит слезами на ресницах.

И в сумерках его небес

Московская пружинит плаха,

И пушкинский смеётся бес

От наслаждения и страха.

Мне снятся мёртвые друзья

Мне снятся мёртвые друзья,

Их новые стихи,

Но строк оттуда взять нельзя

С собою никаких.

Сюжеты помню снов своих,

И все детали быта,

И даже почерк строк чужих,

Вот только текст — размыто.

Рассеяно весь день брожу

И близких раздражаю:

Зачем я с мёртвыми дружу,

Зачем припоминаю?

Как знать, быть может, завтра сам

Пойду к друзьям по лугу

И, наконец, останусь там —

Читать стихи по кругу.