Скульптура сна

Михаил Ромм, 2017

Творчество Михаила Наумовича Ромма хорошо известно в современной русской поэзии. Волей судеб он не относится ни к одной литературной группировке, что его самого всегда огорчало, а его читателей – радовало, потому что основой его поэтики является интерес к человеку как таковому, к вечным вопросам бытия, а не литературная игра как таковая. Где пролегает грань между «я мог бы сделать» и «я должен» – сомнение, глубоко занимающие автора. Поэзия Михаила Ромма открывает сложный, полный душевных мук и мятежей мир автора. Это четвертая книга поэта, в которую вошли избранные стихотворения 2008–2016 годов, два венка сонетов и большая повесть в стихах «За золотым руном». Книга рассчитана на взрослых любителей поэзии.

Оранжевый шар

Оранжевый шар

Оранжевый шар. Эхо хрущёвок.

Сломан шорох ногой.

В ладонях Бога между двух створок

Раковины. Изгой.

Неподалёку собака завоет.

Три часа ночи. Двор.

Один на один с ледяным покоем,

Отдан ему на спор.

Лакомый лоскут услад любовных,

Горящий радугой клад,

Фантазий зубастых, нагих, огромных,

Внутри гремящих цикад.

Оранжевый шар тонконогих сплетен,

Томный гетеродин.

Когда выходишь на встречу с этим —

Всегда один на один.

Мы плачем

Мы плачем — чтобы нас утешить

не сыщешь средства,

и мы ещё не понимаем,

что это — детство.

Никто не любит, всё надоело,

Жизнь затянулась.

И мы ещё не понимаем,

Что это — юность.

Игрушки дарим нашим детям,

Самим хотелось…

И мы ещё не понимаем,

Что это — зрелость.

Всё наполняется значеньем,

Любая малость,

И мы ещё не понимаем,

Что это — старость.

И мы хотим назад вернуться,

скребём руками.

И мы ещё не понимаем:

над нами — камень.

Тёмная материя

Возможно, что наше зренье

Меняет для нас местами

Не только вектор пространства,

Но свет меняет на тьму.

И свет этот нам не виден,

Скользит между нас тенями,

А мы, как звезды галактик,

Притягиваемся к нему.

Мы двигаемся в тоннелях,

Тоннели властны над нами,

А кажется, что «на воздух»

Решили на выходных,

Но Бог — это просто мальчик,

Играющий с пузырями,

А чёрные нити мрака —

Блики от стенок их.

В немыслимом измереньи,

В какой-то гигантской ванне

Вершатся взрывы сверхновых

И буквы в моей строке.

Все мысли, и все победы,

И весь наш Мир несказанный —

Возможно, всё это блики —

Блики на потолке.

Алиса

Наверное, это какая-то химия —

Слышнее цвета в тишине;

И я к пустякам обращаюсь по имени,

Как кролик в волшебной стране.

Реальность дрожит за дверями незрячими —

Накопленная слеза,

И тянут ко мне свои шеи ребячии —

Заметные вдруг чудеса.

Вот контуры входов вокруг зажигаются,

И кто-то кричит за спиной.

Нора моя только ещё начинается:

— Алиса, за мной!

Скульптура сна

Проложив дорогу в ложной памяти

Сложной лентой лопастей,

В хрупком розовом пергаменте

Сладких девичьих затей.

Вызнав, выпрыгнув и выстрелив,

Хохот, сложенный в рукав,

Постигая нежность и прилив,

В ткани ласковой упав.

Исподволь в спиральном куполе

Голубями в глубину,

Представленье — клоун, труппа ли,

Пали в лунную волну.

Сон

Что верно, не должно быть сказано.

В глазах у девы — крик царя;

Обломки над пустыней разума

В неясном зареве парят.

Лицом на жёлтой фотографии

Проявится углами след,

Ручьями точной каллиграфии

Несостоявшихся комет.

И чёрный холст прозрачной сферою,

Истыканный песками звёзд,

Совьётся в купол люциферовый

Надежд и ласковых угроз.

В куполах

Тёплой утренней постелью,

Нежной мякотью небес,

Щёк румяных карамелью,

Радужной страной чудес

Манит жизнь — беспечной рыбой

Окунуться в свой поток.

Разве можно сделать выбор?

Кто-то может — я не смог.

Плотный облак полушарий,

Лупа лунных куполов —

Влип, как бабочка в гербарий,

Благодушный богослов.

Ранит лакомку расплата,

Робости не побороть.

Лупит лопастью лопата,

Разрывает ямы плоть.

Прячут скрипки музыканты,

И хрусталь погас,

Кончен бал, и вот куранты

Бьют

Двенадцать

Раз.

Шорох нити

Шорох нити в руках. Пред воздушным змеем

В бриллиантовых каплях дороги мрака

Голова болит, и сознанье тлеет

И скулит, как раненая собака.

Так давно срастаешься с этой болью —

Только руки дрожат, когда держишь Космос.

Как росток, покидаю теперь юдоль я,

Раздвигая собою пространства косность.

Тяжело внутри, но ведь нету веса

У души, и она наверху трепещет —

Натянула нить, бьёт органной мессой,

Прямо в небо бьёт, в дома и вещи.

И с тобой сегодня мы будем рядом —

Нас связала вместе мостом железным

Не любовь, не секс — просто встреча взглядов,

Встреча взглядов над голой бездной.

Бадминтон

Волан летит, летит волан,

Звенит в руке ракетка,

Ты девочка, я — мальчуган.

Волан застрял на ветке.

Сбивая яблоневый цвет,

Он падает к нам в рук.

А сада нет, и мира нет —

Вокруг умолкли звуки.

Волан летит, и ветра смех

Его не догоняет.

Ты прыгаешь — и юбка вверх.

А я волан роняю.

О любви

Предчувствие, предвосхищенье:

Пчела в цветке.

Легко мелькающую тень я

Дарю руке.

Так остро, живо, интересно

Возвращено,

И лесть влюблённых слышать лестно,

Как пить вино.

Река, доверенная зренью,

Вся — нагота.

Вотще дрожащее терпенье,

Цветок — мечта.

Ловлю, хватаю тонкой сетью —

Нет, не поймать.

И сонные тысячелетья

Ползут опять.

Мороженое. Аниме

На снежинку внезапно брошенный,

Обнажённый, горячий взгляд:

Ангел лакомится мороженым,

И от счастья крылья дрожат.

Вот колени, голени голые,

Сладок чувственных губ изгиб,

Чуть трепещут веки тяжёлые —

Не смотри, а не то погиб!

Улыбнётся — и разум побоку,

В голове золотая пыль.

Ангел линией, лодкой, облаком

Растворится среди толпы.

Час колбас

Час колбас и ананасов,

Стёкол лёд и струйных вин,

В блюде плачущее мясо,

Серп сыров и осетрин.

Опрокинутая люстра —

Как латунная латынь,

Сладким чавком, хрюслым хрустом

Хрусталей и сочных дынь.

В голове голодной грёзой —

Ослепляющая муть,

Бликов призрачные звёзды

Норовят в живот пырнуть.

Йодомарин

Надевает старый Пан очки,

Бродит медленно по клетке,

Где кусочек моря в баночке,

В белой маленькой таблетке.

Шевелятся крабы, блики и рачки,

В изумруде моря очумело.

Щурит Пан глаза — слепые дырочки,

Видит море он в кусочке мела.

Так сидим вдвоём — прогресс и я,

Друг за другом наблюдая.

Что ж! Осенняя депрессия

Нас обоих донимает.

Надо бы на небо формуляр внести —

Отпусти, мол, Боже, с тесной кухни.

Впрочем, завтра мы достигнем

сингулярности,

И тогда само всё это рухнет.

Анна

Анна — красное на белом.

Голос ангела извне.

Боль-блудница смуглым телом

На белой лежит простыне.

Остро-дрожащие розы,

Охваченные зимой —

На белизне пастозной

Растрёпанный ангел мой.

Выплеснув алым звуком

Белый гимн тишине,

На горечь, на злость, на муку

Даровано счастье мне.

У огромного Бога

Наших маленьких жизней — нас

у огромного Бога

так много

в ладонях… и,

по правилам грубой игры,

как бы он ни старался…

драчливых, убогих

не удержит никак:

кого-нибудь — раз —

и уронит.

А на вымершем Марсе

и вовсе гуляет сквозняк.

Влез лис

Влез лис

на леса,

снял соль

с колеса.

Лес — лаз

в небеса,

соль — слёз

голоса.

Лес — сад

ласковых лоз.

Рос свет —

кладезь полос —

плёл плоть

и угасал.

Лес лис

светом лизал.

Хрущёвки

Ничего не замечая,

Сокрушительный и ловкий,

Сильной лапой кран ломает

Рёбра тонкие «хрущёвки»,

В груде балок плесневелых

Под рукою беспощадной

Обнажая кафель белый,

Неожиданно нарядный.

Кафель белый — жизнь чужая,

Чьи-то грёзы и надежды.

Кто теперь по ним скучает?

И кому грустить о прежнем?

Опускается рука ведь,

Только сыплются дощечки,

Рушит стены, рушит память

Внутри крана — человечек.

Смотрят праздные зеваки,

Не уходят, созерцая:

Их соседние бараки

Разрушенья поджидают.

Поджидают в тёмных окнах,

В серых домиках из вафель,

Где пелёнки в кухнях сохнут,

Где поглаживают кафель.

В скором поезде

Сплошь борщевик, кусты ракиты,

И полевая россыпь трав,

На небе облака разлиты,

От образов своих устав.

Хвосты растрёпанные перьев

Перебирает высота,

И математика деревьев

На первый взгляд вполне проста.

Вперёд несётся поезд скорый,

И за окном скорей, скорей:

Повторы, вечные повторы,

И умножение дробей.

В окне меняются фрагменты,

И в них уже признать готов

По кругу пущенную ленту

Из одинаковых кусков.

Но режиссёр — неэкономный,

И точно скроены куски,

И всё мерещится огромным,

Неповторимым до тоски.

В еловых лапах тонкой вязи,

В нарядах пёстреньких берёз,

И мнимое многообразье —

Однообразный стук колёс.

Туманность Андромеды

Я читал «Туманность Андромеды»,

В тот момент, когда меня нашли.

Продолжались разума победы,

К звёздам отправлялись корабли.

Лето. Сосны. Пионерский лагерь.

Флаги. Конкурс песни строевой.

Вечером, по испареньям влаги,

Все на танцы двинулись гурьбой.

В книжке мир так хорошо устроен,

Все народы — дружная семья…

Чтоб меня оставили в покое —

Это всё, к чему стремился я.

Вспоминаю полную печали

Музыку, звучащую вдали.

Звёзды равнодушно наблюдали,

Как меня лупить поволокли.

Ахматова

Как будто в сон, проваливаюсь в книжку,

Где девы смуглые, не знавшие любви,

Где васильковоглазая малышка,

И где возводят зданья на крови.

Лиловый зимний город остро пахнет

Холодных мандаринов кожурой,

И нет тоски, и горечи в слезах нет.

Всё собрано в кристалле темнотой.

Те павшие — расстрелы, как медаль им,

Им дым отечества, не сладкий — горький дым.

Но всё это становится хрустальным,

Изысканным, желанным, неземным.

И сыплется расстрелянное счастье,

Пронизывая опустевший век,

Как лёгкие будёновские части,

Летит за взводом взвод, за снегом — снег.

И всё уже сливается в метели,

Всё кружится — поди, останови!

Там смуглая играет на свирели,

И девушки, не знавшие любви…

В вечном городе

В вечном городе пляшущие монашки,

Листья оливы, скрученные жарой,

В твоей памяти, как будто в чужой рубашке,

По потрескавшейся мостовой.

Светло-серые зеркальца двери

В глубину забирают мой взгляд.

На колоннах мраморных звери

Стерегут соловьиный сад.

Точно пьяный христовой кровью,

Я чужое мерцанье пью.

Сон, склонившийся к изголовью,

Караулит добычу свою.

Не включая свет

Сижу я, не включая свет,

И сумерки встречаю,

И думаю, что смерти нет,

Как дна у чашки с чаем,

И вся дневная копотня,

Ловушки и препоны —

Всё просто повод для меня

Смотреть в проём оконный,

Где собирается гроза,

Где липа жмётся к раме,

И спит фантазий бирюза

В разворошённом хламе.

Так с темнотой растёт мой храм:

Диван, компьютер, телик,

И божество теперь я сам —

Застрявший в этом теле.

Я

«Когда-нибудь меня разоблачат…»

Эвелина Ракитская

Я не тот, кто способен объять и понять,

Как грохочет лавина в раскатистых «эл»,

Как ласкают грома изумрудную рать

Облаков, заполняющих грозный предел.

Я могу притворяться то тем, то другим,

Опасаясь, что миг — и меня обличат,

Но я сам для себя — ускользающий дым —

Вихрь желаний и пламя утрат.

Ускользает в воронку живая вода,

Ниткой смерча — внутри водяная спираль.

Я — никто, и уйду, не оставив следа,

В никуда или в хрупкую эту печаль.

Ни представить, ни сбыться, а только предстать —

Водяная качается тонкая нить.

Кто я? Тот, кто не может понять…

Не понять, а в немом изумленьи застыть.