Гудбай, Россия. Мемуары израильского профессора

Михаил Рицнер

Автор, известный ученый и врач-психиатр, откровенно рассказывает о своей жизни и перепетиях карьеры. Читатель узнает об эволюции пионера и комсомольца в инакомыслящего интеллигента, о «блефе коммунизма» и генезисе антисемитизма, о причинах Исхода из СССР. В Израиле автор прошел путь от рядового врача до профессора Техниона. Научные работы принесли ему заслуженную международную известность. Книга адресована широкому кругу читателей.

2. Родом из детства

Суббота, 8 ноября 1947 года, Биробиджан,

42 года до подъема в Иерусалим

Вначале дети любят своих родителей;

потом, когда становятся старше, начинают судить их; иногда они их прощают…

Оскар Уайльд

Лента новостей: 1947 год

14 сентября В Петродворце вновь открыт фонтан «Самсон».

29 ноября ООН принимает план раздела Палестины.

14 декабря Принято постановление об отмене карточной системы.

16 декабря В СССР девальвирована национальная валюта.

1947 год

Говорят, что я родился 8 ноября 1947 года в Биробиджане, на Дальнем Востоке. Какой далекой кажется теперь эта дата!

Страной правил усатый человек на огромных портретах. В стране шла борьба с «космополитизмом» — политическая кампания, направленная против интеллигенции, и особенно евреев, которых обвиняли, увольняли с работы и арестовывали. Утверждались русские и советские приоритеты во всех областях науки, что злые языки обозначили как «Россия родина слонов». Хотя народ-победитель ожидал перемен к лучшему, атмосфера в обществе была гнетущей. Сталин слыл хорошим иллюзионистом, но Осипа Мандельштама провести ему не удалось. Его стихи, написанные в 1933 году, были как никогда актуальны.

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны,

Тараканьи смеются усищи,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет,

Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него — то малина,

И широкая грудь осетина.

В разоренной войной стране, где в результате засухи 1946 года погибли от недоедания около двух миллионов человек, люди ютились в бараках и землянках и по много лет донашивали фронтовое обмундирование. Создание ядерной бомбы съедало огромные ресурсы. Страшная война закончилась, но гражданский мир не наступил. Мое поколение не воевало, не голодало и не провело полжизни в ГУЛАГе, нас уже не расстреливали. Другими словами, мы были первым не напуганным поколением, и оно-то положило конец коммунистическому эксперименту в 1991 году. Тому были и другие причины, экономические и международные.

Десять заповедей

Детство — особенное время жизни, именно там развертывается наша генетическая программа. После рождения мы проходим важную стадию импритинга¹⁸ и необходимую социализацию, постепенно становясь взрослыми и ответственными людьми. Русские язык, литература, искусство и музыка были и остались мне родными, хотя сама страна с ее коммунистической идеологией и тоталитарным режимом таковыми не являлась. В этой среде обитания я рос, учился, работал и жил 42 года.

На меня большее впечатление произвели рассказы отца о кишиневском погроме, о невинно осужденном французском офицере Дрейфусе и о служащем кирпичного завода М. Бейлисе, обвиненном в ритуальном убийстве русского мальчика в Киеве. Отец, любивший историю, рассказывал много историй о царях из дома Романовых.

Историю Иосифа и его братьев, про пророка Моисея, которому Бог дал десять заповедей, я также впервые услышал от отца:

1. Я — Яхве, Б-г твой, не имей других богов.

2. Не делай себе никакого изображения божества.

3. Не употребляй понапрасну имя Яхве, Б-га твоего.

4. Помни день субботы, чтобы святить его.

5. Почитай отца твоего и мать твою.

6. Не убивай.

7. Не распутничай.

8. Не кради.

9. Не давай ложного свидетельства.

10. Не желай дома ближнего твоего, ни жены его, ничего, что у ближнего твоего¹⁹.

Детские драмы

У меня, как и у каждого человека, случались свои драмы, есть свои комплексы и узелки памяти, осознаваемые или неосознаваемые проблемы. Не будучи поклонником психологии Фрейда и Юнга, я не намерен совершать здесь психоаналитическое путешествие в детство. Поэтому заглянем туда ненадолго, так как детство — это все-таки любимая сказка человека.

Нас было четверо детей: Саша (1937), Софья, или Соня (1942), я и Вячеслав, или Слава (1949). Саша, к сожалению, умер от тяжелой болезни в подростковом возрасте. Соня стала замечательным детским врачом и заслуженным врачом России. А Слава преуспел в математике, окончил педагогический институт в Хабаровске, аспирантуру в Воронежском университете, защитил кандидатскую диссертацию, заведовал кафедрой математики в пединституте. Я ими всегда гордился. Соня и Слава живут в Израиле, имеют собственные семьи, детей, жизнерадостных внуков и внучек. Их личные истории заслуживают отдельной книги.

Детство было вполне типичным для тех времен. Голода и войны мы не знали, одежда была более чем скромной, но не хуже, чем у многих других. Говорят, что я был жизнерадостным и в меру послушным ребенком, правда, часто болел ангиной. Мне нравилось шалить, читать книги и учиться в школе, играть в шахматы и настольный теннис, купаться в речке и ловить рыбу. Мои ранние детские воспоминания связаны с драматическими событиями, и, возможно, поэтому они сохранились в памяти.

Старший брат

Первый эпизод, который я помню, связан с болезнью моего старшего брата. Мне было около пяти лет. У Саши была болезнь Ходжкина, когда опухолевая ткань возникает из лимфоцитов. Хотя причины болезни окончательно не выяснены, ныне около 90% молодых пациентов выздоравливают. Но тогда, в 1952 году, это был приговор! Саша был на 10 лет старше, очень добрым и внимательным к нам, «малышам». Родители многие годы показывали нам его школьные тетради с отличным оценками и плакали, вспоминая его.

«Выселить этих жидов»

Приходит Моня Рабинович из школы домой в слезах:

— Мама, меня назвали жидовской мордой!

— Привыкай, сынок, ты будешь жидовской мордой в школе, в институте, в аспирантуре… Зато когда ты получишь Нобелевскую премию, тебя назовут великим русским ученым!

Второй эпизод был годом позже. Мое еврейское образование началось не с чтения Торы, а когда я услышал злобные крики нашей соседки по дому: «Выселить этих жидов». Жили мы в поселке Смидовичи при железнодорожной станции Ин, которая расположена почти посередине между двумя городами, Биробиджаном и Хабаровском. Так вот, нас действительно выселяли из квартиры. Какие-то мужики, временно заключенные на 15 суток, под руководством милиционеров выносили вещи во двор дома. Эту квартиру мы заняли двумя неделями раньше по распоряжению местной власти, потому что отец был назначен директором школы, а «дом директора» был еще занят предыдущим директором. Временная квартира принадлежала ведомству железной дороги, которое не подчинялось местным властям. Борьба между властями в стране была делом обычным. Так я оказался сидящим на чемоданах во дворе дома. Сестра и младший брат сидели рядом, мама ругалась с милиционерами, которые выносили наши пожитки, а любопытные соседки радовались этому зрелищу. Мне было страшно и как-то не по себе. Когда стало темнеть, вернулся отец с работы, кому-то позвонил, топором сбил замок с двери квартиры, и мы сами занесли наши вещи обратно в квартиру.

Естественно, подоплеку этой истории я услышал и запомнил много позже. Тогда же родители объяснили, что мы евреи, что это такая же национальность, как русские и украинцы. Я, разумеется, не понял тогда, кто такие евреи и жиды, почему и как мы ими стали. Запомнил, однако, что мы какие-то не такие люди, как наши соседи, которые нас, евреев, не любят. Кстати, я никогда не испытывал потребности, чтобы меня любили чужие люди, но именно с этого эпизода началось мое знакомство с антисемитизмом, который, по словам Натана Щаранского, был прочной связью с еврейством в нашем советском детстве²⁰. Что такое Бар Мицва и Йом Кипур, я не знал и с еврейскими традициями, историей и культурой познакомился много позже, читая романы Лиона Фейхтвангера.

В школе, при перекличках в классе, моя фамилия — Рицнер — звучала иначе и была совсем не похожа на большинство русских фамилий. Мои родители говорили о евреях только тогда, когда они были дома одни или в присутствии их друзей-евреев.

Такая селективность вела к самоцензуре и «двойной жизни», то есть к пониманию «где и что» можно говорить, что — нет. Начавшись с еврейской темы, самоцензура постепенно распространилась на многие социально значимые темы и стала неотъемлемой частью повседневной жизни, что было прямым следствием идеологического режима в стране.

Пройдут многие годы, прежде чем я начну понимать, что вместо гражданского общества в моей стране существует тоталитарная модель: вождь, его соратники, бюрократия и массы.

• Советская пропаганда «трещала» об успехах строительства социализма — коммунизма, хотя страна не могла достойно прокормиться.

• Права человека покоились только на бумаге, преследовались инакомыслящие, в ходу были примитивная демагогия и ложь.

• Атмосфера в обществе напоминала непроветренную коммунальную квартиру с давно забитой канализацией.

• Прогрессировал государственный антисемитизм, росло количество «отказников».

• Проклинались сионизм и «загнивающий» капитализм.

• Срочно требовался демонтаж социалистического эксперимента.

Понимание природы и общественного устройства Страны Советов приходило по мере моего взросления, изучения общественных дисциплин и анализа событий, происходивших в реальной жизни. Для изучения истории страны нам предлагали лживые учебники (например, «Краткий курс ВКПб»)²¹, власти скрывали страшные факты войны с собственным народом. К этому я еще вернусь (см. очерк «Инакомыслие»).

Глазная клиника

Третий эпизод связан с моей госпитализацией в глазную клинику города Хабаровска после того, как я перенес травму левого глаза, играя в «войну». Мы бросались камнями, и один камень, отскочив от стены дома, попал мне в левый глаз. Глаз остался цел, но в нем что-то повредилось. Мне было шесть лет, но моя память цепко сохранила многие подробности пребывания в больнице: обходы врачей, перевязки, операции, слезы и игры моих новых приятелей. Заведовал клиникой уважаемый профессор Исаак Григорьевич Ершкович. Он был учеником всемирно известного офтальмолога — академика Владимира Петровича Филатова (г. Одесса). Профессор Ершкович ходил по отделению со свитой врачей и студентов, излучал обаяние, и дети просто липли к нему. Сотрудники относились к нему с большим почтением, и мне уже тогда захотелось стать таким же умным и опытным врачом.

Два дня в неделю в клинике были операционные дни. Из палат вывозили на каталках детей. Возвращались они с перевязанными глазами. В этот день в палату пускали родителей. Однажды увезли и меня, но видеть лучше левым глазом я не стал. Не помогли и строгие рекомендации врачей не заниматься спортивными играми, прыжками, купанием и т. д. Я их соблюдал около года, а затем отбросил все ограничения, чем очень расстроил маму. Всю последующую жизнь я играл в настольный теннис, плавал, катался на горных лыжах (сломал однажды ногу), занимался боксом, штангой и не испытывал каких-либо проблем с недостатком зрения. Став врачом, я понял, что медицина предпочитает использовать «ограничительную модель» для рекомендаций, многое запрещая и запугивая пациентов. Этим она часто прикрывает пробелы в точных знаниях.

На этом мои детские драмы закончились, если не считать мелких неудач в повседневной жизни.

Наш двор

Меня воспитывали не только родители, но и, как говорили, «улица». Между ними случались и противоречия. Если дома мы видели добропорядочное поведение родителей, то на «улице» было приемлемо и многое другое: споры, ругань, драки, вранье, но также дружба, братство и отчаянные поступки. На «улице» был свой кодекс чести! Трусость покрывала подростка позором, смелость — уважением.

Несколько лет наша семья жила в директорском доме, во дворе школы номер три поселка Смидовичи. Дом был расположен на периферии большого школьного двора. Его окружали несколько соток земли с грядками, где папа выращивал овощи и заботливо за ними ухаживал. Он приучал и меня с братом к этому, правда, без большого успеха. В небольшом сарайчике жили-были красивая корова, много гусей, уток и пара десятков непослушных кур с петухом, который нас будил рано утром. Так что овощей, молока, творога, сметаны и яиц в доме хватало.

Недалеко от нашего дома жили семьи завуча школы Ефима Моисеевича Спектора, человека серьезного и педантичного, и учителя физики Наума Израилевича Цейтлина, знаменитого своей лохматой кудрявой головой. Он и носил ее бережно, как будто это была стеклянная ваза. Их дети, Мишка и Люся Спектор вместе с Вовкой Цейтлином, были нашими дворовыми друзьями (все они живут в Израиле). Мы проводили свободное время вместе, играя в детские игры. Предметом общей зависти был Мишкин велосипед, на котором мы и научились кататься.

Когда в поселке начали строить новые двухэтажные каменные дома, нас переселили в один из таких домов, состоящий из восьми квартир. К дому примыкал большой двор. У нас с братом появилось много друзей-товарищей, с кем можно было играть, бороться и драться. Играли мы в домино, настольный теннис, карты, шахматы, футбол и в «войну», естественно. Победа на войне была приоритетной среди мальчишек. Образовалась четверка мушкетеров. Фехтовали деревянными палками — саблями, подражая мушкетерам (я был Арамисом), бросались камнями и чем попало. Бои происходили на развалинах соседнего деревянного дома, где уже никто не жил. При появлении мальчишек из другого двора мы прекращали свои потасовки и обращали оружие против чужих. Личная смелость высоко ценилась. Так мы учились не трусить, преодолевать свои страхи и скрывать их от других. Царапины и шрамы носили как медали и ордена.

Зимой мы заливали во дворе каток. Кто-то из родителей делал опалубку для большого катка, а вода наливалась по шлангу из дворовой колонки. Оборудование для хоккея с мячом купить было негде. Простые коньки прикручивали к валенкам веревками, а клюшки делали сами, выпиливая нужный профиль лобзиком из фанеры и обматывая его шнурками и изоляционной лентой. Желания и азарта в игре было сверх меры. Со временем мы обзавелись фабричными коньками на ботинках и настоящими клюшками. Тогда стали ходить на каток стадиона, что был построен в центре поселка. Там мы и оставляли большую часть подростковой агрессии и свободного времени.

Увлечения

Рыбалка была для нас с братом заветной мечтой. Папа не был рыбаком и научить нас этому не мог. Он, конечно, «рыбачил», но только на рынке. Выручили наши соседи и их дети, которые брали меня и брата на рыбалку. Мы ходили ночью на утренний клев рыбы в притоках реки Большой Ин. Когда начинало светать, забрасывали удочки, следили за поплавками, подсекали мелкую рыбешку. Ловились щуки, сомики и караси. Приходилось терпеть укусы комаров и разной мошки. Варили на костре уху. Став постарше, мы с братом обзавелись собственными рыболовецкими снастями, сделав удочки, донки и другие средства. Позднее ходили на рыбалку с друзьями, но уже без взрослых. Эффективность папиной «рыбалки» была неизмеримо выше.

Куда нас отец брал с братом регулярно — это в баню. Баня в поселке была «крутая», особенно парная. Отец парился веником долго и на самой верхней полке, добавляя пар до тех пор, пока не оставался почти один в парной. Выходил он красным, как рак. Мы к этому тоже постепенно привыкли. Наверно поэтому мне до сих пор нравится сидеть в сухих и влажных саунах. На обратном пути домой мы заходили к папиному завхозу — дяде Павлу и тете Нюре. Они были украинцами. Здесь взрослые пили, хвалили самогон, вспоминали Украину и пели украинские песни. А мы с братом бегали во дворе. Дядя Павел запомнился мне еще и зимними катаниями на санях, запряженных двойкой лошадей. Детей предварительно закутывали в овчинные шубы так, что видны были только красные носы.

Увлекла меня фотография. Я стал посещать фотокружок. Там я узнал теорию этого дела, научился заряжать и обрабатывать пленку в темноте, готовить реактивы и печатать фотографии. Было что-то таинственное в появлении лиц и природы на фотобумаге. Страсть фотографировать не пропала до сих пор. Техника и технологии сейчас другие. Они позволяют делать серию снимков какого-либо «объекта» в движении и без того, чтобы он позировал. Потом отбираются интересные кадры-моменты, остальные удаляются.

Семейные будни

Я, естественно, любил своих родителей и не помню скандалов между ними. В целом родительский дом был теплым и дружелюбным. Папа любил в воскресенье выпить после бани «чекушку» водки (250 мл), что маме не нравилось. Родители, если была нужда, разбирались сами, без нашего участия. Авторитет отца в семье никем не оспаривался, мама покрывала наши шалости и вела дом. Когда подросла Соня, к ее мнению стали прислушиваться родители, но не мы со Славой. Шкодничали мы на пару и врозь. Соня вынесла многие наши проделки. Мы вытряхивали сумку с ее учебниками по анатомии, хирургии, акушерству и другими. Рассматривая картинки, мы познакомились с половыми различиями между мужчинами и женщинами, узнали, как рождаются дети, и многое другое. Обнаружив у сестры шприцы и иголки, мы практиковались делать уколы, используя воду и подушки. Мама не сразу догадалась, почему в доме отсырели подушки. Так пробуждался у меня интерес к медицине. Славе нередко доставалось за двоих. Наши разборки с братом привели к тому, что родители все чаще стали подумывать, как нас развести. Случай подвернулся — я поступил учиться в Биробиджанский медицинский колледж. Мне не было полных 14 лет, когда я «вылетел из гнезда» и дозревал как личность уже вне дома.

Еврейские традиции в нашем доме, как и в большинстве еврейских семей, не соблюдались. Так решили родители, зная, где они живут, и опасаясь иметь дело с антисемитами. Мама не зажигала субботние свечи, но на Пейсах всегда пекла мацу и делала гефилте фиш или фаршированную рыбу. Их друзья любили бывать у нас дома. На праздники накрывался вкусный стол, приходили гости, пили, ели, пели песни на идиш: еврейскую застольную («Ло мир аллэ инейнем…») и другие, а также по-украински. Папа охотно запевал красивым баритоном:

Распрягайте, хлопцы, коней

Та лягайтэ спочивать,

А я пиду в сад зелений,

В сад криниченьку копать…

Наше детство прошло в атмосфере «педагогических советов», которые проходили в школе, но завершались дома. Родители допоздна продолжали обсуждать школьные дела, и под эту «музыку» мы нередко засыпали. Детские мечты менялись с возрастом, но две из них не проходили: я страстно мечтал стать поскорее самостоятельным, взрослым и побывать в стране, где растут пальмы на берегу моря. Обе мечты воплотились, но об этом речь еще впереди.

За кулисами²²

Есть в жизни нечто большее, чем мы,

что греет нас, само себя не грея…

Иосиф Бродский

Евреи — древнейший народ, который создал монотеистическую религию — иудаизм (получив Тору — Библию), открыл нравственную модель («десять заповедей»), но не имел государственности две тысячи лет. Будучи изгнанными из своей страны, евреи обособленно жили среди других народов, вызывая непонимание, зависть и ненависть, породившие «антисемитизм» (см. очерк «Дети Авраама»).

В 1934 году Сталин велел образовать в южной части Дальнего Востока так называемую Еврейскую автономную область (ЕАО), где мне было суждено родиться, вырасти и работать после окончания медицинского института 10 лет. В поселок при железнодорожной станции Тихонькая (позже получивший название Биробиджан) к 1934 году приехало около 20 тысяч евреев. Здесь начала выходить газета на идише, стали печататься книги, заработали еврейские школы и театр. Однако в 40-х годах в рамках борьбы с космополитизмом еврейские школы и театр закрывают, а в 1949 году арестовывают всех собравшихся в синагоге на празднование Нового года, раввина расстреливают. После таких событий «титульное» население ЕАО существенно поредело.

Евреи никогда не составляли в ЕАО большинства. В 1937 году там проживало 24% евреев из 76 тыс. жителей, в 1989 году — 4% из 214 тыс. жителей, а в 2010 году — 1% из 176 тыс. человек. Согласно последней переписи населения, в ЕАО проживает чуть больше 1660 евреев. Поэтому ЕАО нередко предлагают упразднить, но этот абсурдный проект до сих пор не ликвидирован в нынешней России и «еврейская жизнь» здесь насильственно «процветает». Ну чем не исторический анекдот?

Я ничего не хочу сказать плохого о людях, там живших и живущих. Люди как люди. Только само место, вывески, использование имени и культуры древнейшего народа создавало атмосферу лжи и фальши, чем страна была и так перегружена. ЕАО — печальный осколок политической утопии.

Примечания

18

Импринтинг (от «imprint») — врожденная готовность к фиксированному запечатлению родителей, родины и т. д. На ранних этапах жизни происходит некритичное копирование идей или паттернов поведения окружающих.

19

Согласно Библии, десять заповедей были провозглашены Богом на горе Синай перед народом Израиля в третий месяц после Исхода из Египта (Исх. 19:1) и начертаны Им на каменных скрижалях Завета (Исх. 31:18; Втор. 9:10).

20

Натан Щаранский — зек в СССР, ставший министром в Израиле. Ему угрожали приговором к расстрелу, потом приговор заменили на 13 лет лагерей. Он отсидел 9 лет. Из них 405 дней — в карцере и много лет — в одиночке. Голодовки, однажды целых 110 дней, принудительное кормление и наконец высылка из СССР. Награжден Золотой медалью конгресса США.

21

Этой книгой, или «библией сталинизма», промывали мозги читателям, внушая партийную версию исторического развития России, революции и СССР.

22

«За кулисами» в переносном смысле означает какие-то скрытные, тайно, негласно или келейно происходящие события. В этом отношении с театрами успешно конкурируют научно-исследовательские институты.