Жесткая посадка

Михаил Кречмар

Два бизнесмена – владельцы компьютерного салона в Москве – попадают в затруднительное финансовое положение. Для того чтобы получить средства для своего бизнеса, они решают отыскать и продать богатому коллекционеру редкий самолёт военного времени, который потерпел крушение в горах Восточной Сибири. Они не подозревают, что станут объектом охоты со стороны неизвестной организации. И только после гибели нескольких товарищей герои поймут, что прикоснулись к какой-то очень опасной тайне. Им не приходит в голову, что эта тайна – один из самых охраняемых секретов Второй мировой войны…

Кира

Дома я включил компьютер, зашёл на уже начавший вызывать головную боль сайт и задумался. Я думал об удивительной истории круговорота вещей в природе — вот самолёт, его сперва строили как бомбардировщик, затем делали из него стратосферный разведчик, он летел на войну с немцами в дикую варварскую Россию… И сгинул, не долетев до линии фронта шесть тысяч километров. В начале пути, считай. Лежал под пургами и метелями в каких-то хрен его знает каких горах — и всё для чего? Чтобы какие-то обормоты приехали к нему, разобрали на части и снова вернули туда, где он был построен? Я искренне надеялся, что восстановленного ветерана не превратят в аттракцион для детей или в кабак на колёсах с крыльями. Как это случилось бы у нас. Наверняка. Я вновь вздрогнул, вспоминая «чёрного следопыта», торгующего медальонами-«смертниками». По крайней мере, мы возвращаем историю авиации, в лице этого самолёта, тем, кто её любит…

В дверь позвонили.

У Киры были свои ключи, но она, когда видела зажжённый свет в моих окнах, любила, чтобы я встречал её в дверях.

— Уф, — фыркнула она, как большая кошка, — ну и слякоть на улице!

— Кира, на тебя погоды не напасёшься. Зимой холодно, летом жарко, весной слякотно…

— Что поделаешь, дитя архивов и искусственного климата. Я бы вообще лучше жила в городе, где всё соединено застеклёнными переходами, с кондиционерами и увлажнителями. Понятно, что это неестественно, но нас, людей, давно уже естественными не назовёшь.

В этот момент я вспомнил Ухонина. Вот уж кто мог называться естественным человеком!

— Наверное, не всех.

— Наверное. Естественные люди не живут в городах. По крайней мере, не в больших мегаполисах России.

— Ладно, Кирок, что-то тянет тебя в последнее время на философию. Может, поедем, развеемся? Серж обещал показать свою новую девицу.

— Да я новую от старой и не отличу, наверное. Совсем плохая стала. А развеяться — это поехать туда, где громко и много людей?

— Ну, в общем-то — да. А тебя это что — не очень устраивает?

— Да нет, я сегодня, пожалуй, не против. То есть, я, наверное, даже «за». Позвони Сержу, спроси, куда он хочет, я подумаю, что надеть.

— Да какой-нибудь шалман средней руки, вроде «Аквариума»…

— Ты уверен? Но «Аква» живёт уже лет семь, там всё плесенью покрылось от этой воды. А на плесень у меня аллергия, ты помнишь? Да и своеобразия в нём… Несколько чересчур.

Я вспомнил «Аквариум», где в огромных стеклянных ёмкостях под музыку плавали обнажённые мужчины и женщины, и согласился про себя, что своеобразия «несколько чересчур».

— Ну, сейчас на Ленинградке открылся новый — «Тин-Танк». О нём говорят.

— «Тин»? Для тинэйджеров, что ли?

— Жестяной. Жестяной танк, видишь ли.

— Танк? Ну, это хорошо. В танк, по крайней мере, можно надеть что попало…

Меня всегда восхищала способность женщин выбирать своё «что попало» по полтора часа кряду. Я позвонил Сержу и вызвал такси.

Кира в качестве «чего попало» выбрала струящееся жемчужное платье чуть ниже колен. Неделю назад они выбирали его с Алиной четыре часа кряду, перебывав, по-моему, во всех мало-мальски значимых бутиках внутри Бульварного кольца и захватив как минимум четверть существующих внутри Садового. Покупке предшествовала пятидневная плановая подготовка, состоявшая из перекрёстных телефонных звонков, консультаций и примерок. При этом покупать собирались платье-шлейф-декольте с обнажённой спиной, а в итоге получилось… Не знаю уж, что получилось, но точно не шлейф. Только Кира сказала, что именно этого она и хотела всю жизнь.

Стало быть, сегодня мы выгуливаем новое Кирино платье.

Серж уже сидел в машине с тоненькой большеглазой остролицей девицей, которую я про себя назвал тощей пучеглазой лахудрой.

— Алиса, — представилась она, жеманно вытянув руку и изогнув её, как для поцелуя.

Кира, во избежание напряжённости, руку тихонько пожала, якобы по-дружески, я же предпочёл не заметить и уселся впереди. Встреча дам, обладающих, по их невольно согласованному мнению, общими достоинствами, чревата как минимум вечером, испорченным для всех присутствующих.

— Ой, Кира, какой у вас могучий кавалер — как Шварценеггер и Desperado в одном лице! Человек-скала!

К счастью, Кира обладала замечательной способностью существовать в двух мирах одновременно — и глубоко внутри себя, переживая и думая о важных для неё по-настоящему вещах, и на поверхности — щебеча о погоде, стразах от Сваровски, косметике и новых кунштюках Димы Зверева.

Когда-то и я обладал этой замечательной особенностью существовать в нескольких измерениях мира одновременно. Но сегодня меня окружала серая промозглая московская действительность, а впереди маячила перспектива безденежья и наёмного менеджерства.

Мы подъехали к приземистому, уродливому сооружению с косыми стенами, в которых на разной высоте были прорезаны длинные продольные окна-амбразуры. Из-под крыши уродливыми хоботами торчало несколько вмурованных труб, долженствовавших обозначать пушки. «Что-то он никакой не жестяной, скорее — бетонный», — шепнула мне Кира.

Внутри ресторан был выполнен в стиле известного шоу «Железный капут». Красный тревожный свет струился из-под потолка, фоновым звуком, тихо-тихо, но вполне отчётливо, лились немецкие марши неизвестного периода. Мы устроились под гигантским вентилем, видимо, свинченным с газовой заслонки какой-нибудь ТЭЦ.

— Клёво! — пискнула, устраиваясь на стульчике, Алиса, стараясь сесть, с одной стороны, поудобнее, а с другой — выставить напоказ свои длинные тощие ноги как можно большему количеству присутствующих. Задача эта в евклидовом пространстве решалась с трудом, поэтому приходилось жертвовать чем-то одним — ногами или удобствами. Ноги победили, и Алиса победно закачалась на краешке сиденья, уцепившись за него одной ягодицей.

— Здесь всё такое новое, и место новое, поэтому тут нет ещё постоянного тусича! Все примеряются только! Вон, Андрюша с Бэллочкой, Ашотик, Зураб-душка, Мурочка и Стелла!

Действительно, видимо из-за относительной новизны места, здесь можно было наблюдать вместе всех основных представителей московской ночной жизни, которые обычно существовали в своих обособленных заведениях — притонах. Были здесь и лощёные бизнесмены чуть выше среднего звена с эскортом, и кавказские воротилы в расстёгнутых белых рубахах, и худенькие, будто свитые из проволоки мальчики-метросексуалы. Биоразнообразие девиц, которые составляли фон общества, как всегда в таких заведениях, не поддавалось простому описанию. Да и повода для его изучения у меня не было, не говоря уж о том, что в присутствии дамы сердца это выглядело бы просто неприлично.

А Кира разглядывала людей совершенно не стесняясь. Собственно говоря, именно потому она и посещала эти заведения, хотя что она могла вынести из этого созерцания, я так до конца понять и не мог.

Но разглядывать людей она умела, оставаясь внешне совершенно посторонней, — так что её искренний интерес к происходящему не привлекал внимание даже пары знойных брюнетов через столик от нас — туркменских нефтяников или турецких банкиров, которые глазами обсасывали в зале каждое существо женского пола — с дотошностью улитки, очищающей персик от оболочки.

— Посмотри, — толкнула она меня незаметно локтем, — видишь длинноволосого брюнета в бежевой хламиде — с волосами до плеч и бородкой, словно у д’Артаньяна? Сразу справа от подиума? Это очень модный шаман, Болботун Хорхой, берёт за сеанс не меньше трёх тысяч долларов.

— Хрена себе! А что он делает с людьми, за три тысячи-то?

— Представляешь, он уводит их в верхний мир, и там высшие сущности дают им советы по самым разным вопросам бытия…

— Слышь, Сергей, — толкнул я компаньона, — вот кого надо нанять на поиски самолёта. Великий шаман, Блябатон, сам всё ищет и всё же находит…

— Сам Хорхой! — взвизгнула Алиса. Похоже, она была напрочь лишена способности к нормальному человеческому общению: или повизгивала, или мяукала на препротивнейшем, принятом в нынешнем свете, жаргоне, когда слова произносятся с псевдофранцузским прононсом, а согласные посредине намеренно глотаются. Поэтому «Хорхой» она проговорила «Хаухой», и при этом не преминула сделать гримасу.

— У Хаухоя всеуда таийе сйожнийе п’йиходы, — замяукала она с воодушевлением, — ште без йинтейпйетат’га и йазобйатся невйомой’но…

— У Хорхоя такие сложные приходы, что без интерпретатора и разобраться невозможно, — перевела Кира эту тираду на человеческий язык. — Любой хранитель тайного знания предпочитает обращаться к сознанию учеников с помощью психоделиков.

— Сэ-э’гж, нам об’йазатейно над’о об’ятиться к тайому знанийу! — продолжала мяукать Алиса. — Йето так модно, нам нао куд’а-йибудь с таб’ой пойти!

— Алис, у меня физматобразование, забыла? — сумрачно отозвался Серёга. — Поэтому я пребываю в абсолютной уверенности, что тайного знания не бывает…

Носитель тайного знания повернул голову в нашу сторону. Его лицо, открытое и дружелюбное, совершенно не вязалось с моим представлением о шаманах как об экзальтированных шарлатанах.

— Ой, кайой же ты йетрогйадный, пйелесть! — Алиса с размаху клюнула Сержа тонкими губами в щёку.

Странно… Прошло уже больше получаса, а модный шаман продолжал в упор рассматривать наш столик. Более того, он разглядывал не наших девушек, что было, конечно, хоть и оскорбительно, но по крайней мере объяснимо.

Он смотрел на меня.

Фашистский марш сменился румбой, и все потянулись танцевать.

Я снова повернул голову к столику Хорхоя. Шамана уже не было.

— Хорхой твой танцевать пошёл, — безразлично бросил я Кире.

— Хорхой не танцует, — сказала она, как само собой разумеющееся. — Он бывает в публичных местах для того, чтобы подпитываться энергией и наблюдать за сущностями.

— Что-то ты много знаешь об этом Хорхое, — хмыкнул я. На самом деле в этом не было ничего удивительного — круг Кириного общения был не просто широк, он был невероятен. Кроме того, на него налагался круг общения её родителей — старых учёных-гуманитариев. А уж в него-то входили любые люди, от Ельцина до члена Нобелевского комитета Киршбаума.

— Хорхой в прошлом был очень милым мальчиком Игорем Константиновым, — улыбнулась Кира. — Он был без ума от древних культур и ходил в Институт читать кельтские тексты. Потом он уехал во Внутреннюю Монголию и вернулся оттуда шаманом.

— А разве шаманом можно стать? Я всегда полагал, что это врождённое…

— Игорь сам родом с Сахалина. Он утверждает, что его мать была айнкой.

— Удивительно, — вдруг снова заговорила она, закончив обдумывать какое-то одно, только ей доступное дело. Именно им она молча занималась весь вечер. — Такой зал — и ни одного по-настоящему привлекательного мужчины.

— Ты о чём?

— Да так. Есть самцы. Мачо, как их сейчас принято звать. Есть нарциссики, травестиподобные. Есть скоты. А мужчин — нету.

— А чем мужчины для тебя отличаются от… ну, скажем, самцов?

— В мужчинах есть некоторые вещи, от которых женщины просто теряют голову.

— И что же это? Мужественность?

— Нет. Мужественность замусолена сегодня так сильно, что и прикасаться к ней не хочется. Любую нормальную женщину корёжит от выражения «и он мужественно переносил все свалившиеся на него невзгоды».

— Вот как, — хмыкнул я вполне заинтересованно.

Кира, несмотря на свою гуманитарную специализацию, была таким мастером парадоксов, какими бывают лишь редкие физики или математики.

— Есть такое понятие «личная храбрость». По-настоящему храбрый человек не «переносит свалившееся», он вступает с ним в борьбу. Впрочем, это качество уже из области фантастики.

— Да… Я вот думаю сейчас, можно ли мне назвать себя храбрым человеком. Даже и не знаю.

— Я тоже не знаю. Ты добрый, надёжный, уверенный… Может, это и к лучшему. В по-настоящему храбрых людях есть некоторый дефицит надёжности. Они… ну, что ли, более непредсказуемы.

— Ну… И как тебе сегодняшний вечер, Кирок?

— Да как обычно… Совместный пир пауков и бабочек-однодневок… И так вся Москва… А может быть — вся Россия…